Текст книги "Путешествие внутрь иглы. Новые (конструктивные) баллады"

И вот случилось чудо: отец поверил сыновней истории (память-то у него стала точно у малого дитя), а вслед за ним, дабы не огорчать больного старика, биографическую поправку усвоила и прислуга, а уже за ней, сначала шутки ради, потом по привычке и весь город: постепенно факт двадцатилетнего отсутствия молодого человека в городе как-то незаметно стерся в коллективном сознании его обитателей, и вот уже злые языки начали поговаривать, сколько терпения и почти женской покорности нужно иметь, чтобы в продолжение добрых двух десятилетий ни на шаг не отойти от престарелого отца, пожертвовать юношеской свободой и устройством семьи: поистине такие свойства характера подходят женщине: жене, дочери, подруге, сестре, – но чтобы ими обладал юноша, будущий мужчина и наследник отца – обыватели сомнительно качали головами.

И вот наконец молва о безвыездном житии-бытии сына в четырех стенах отцовского дома доходит до старика-отца, и видит тот скрепя сердце, что люди правы, что не должно мужчине жить подле другого мужчины, точно женщине, даже если это отец родной, но надлежит ему свой путь в жизни проторить, собственный домашний очаг выстроить, семью создать, детей взрастить, и когда придет час, скромно, но с достоинством указать отцу на достигнутое в жизни: то есть ввести его в дом свой и, подведя жену и детей для благословения, просто сказать: «Вот, отец, плоды трудов моих, пусть их немного, зато все честное, доброе, прочное, и всем этим я обязан силе семени твоего, а потому да послужит содеянное мною умножению чести твоей и восстановлению памяти в потомстве, как в свою очередь все достигнутое тобой послужило во благо доброго имени отца твоего».

И так невыносимо тяжко стало на душе старика-отца, что позвал он сына своего к себе и, хотя и знал, что не следовало бы ему этого делать, горькими сомнениями насчет городской молвы как бы перед ним исповедался, сын же, как легко догадаться, обрадовался несказанно перемене в образе мыслей отца своего и с сердца его точно камень претяжелый упал, и стал он, сначала робко, но с каждой минутой воодушевляясь, рассказывать отцу историю своей жизни, потому как и ему было в ней чем гордиться: ведь снискал он как-никак, совершенствуясь с годами в трудном, но благородном ремесле лицедейства, славу первого актера в той земле, где странствовала труппа, и сам бургомистр здешней столицы наградил его почетной медалью и даже предложил организовать городской театр, но иное было у него на уме, ибо в сердце его, терзаемом укорами совести, созрело уже непоколебимое решение возвратиться в дом отчий.

Да, вот как все было по правде, ничего он от отца родного не утаил, отец же слушал его и слезы у него наворачивались на глазах: он ведь думал, что сын его все это выдумал, чтобы скрасить последние его часы, – и тогда, не желая огорчать любимого сына – он-то понимал, что изменить ничего нельзя – он сделал вид, что поверил ему и поцеловал на прощанье в лоб, сын же его, безмерно растроганный, однако, стараясь казаться спокойным – он безудержным волненьем боялся ускорить кончину отца – сказал только: «Подожди минутку, отец, я сейчас вернусь», и побежал в подвал, где у него в походном сундуке хранилась та самая памятная бургомистрова медаль (он прежде стеснялся показать ее отцу)… поднимался он назад веселыми прыжками, преодолевая разом несколько ступеней, вертя увесистой золотой цепью на руке, точно крохотной цепочкой, и насвистывая песенку шута из шекспировского «Короля Лира», одной из любимейшей его пьес.

Когда же он вошел в отцовские покои, то увидел, что отец его мертв, и похоронил он отца своего, и остался в доме его, и вел хозяйство так умело, что приумножил доход от виноградников и масличных деревьев… и семью успел он завести на старости лет, и родился у него сын, и в положенный час поведал ему старик-отец историю своей жизни: «Поскольку я стар, – сказал он молодому человеку, – то надлежит тебе, продолжая семейную традицию, отправиться в путь дальний, но чтобы ты не повторил моих ошибок, тебе нужно оставаться в чужеземных краях так долго, чтобы все прежде знавшие тебя окончательно разуверились в твоем возвращении: лишь тогда докажешь ты людям, а главное, себе самому, что жизнь не театр, и что любую настоящую роль в жизни можно сыграть один-единственный раз», – вот только после подобного мудрого напутствия и только учтя пробный опыт отца своего, молодому человеку удалось, наконец, совершить многотрудный подвиг полного и окончательного возвращения.

7. Черновик к Возвращению

 
Я тоже был – пусть в самой малой мере —
тем самым человеком молодым, —
в том смысле, что и я к тому стремился,
чтоб уважал меня родной отец…
Хотел меня он видеть инженером
и лучше просто выдумать не мог
судьбы моей в то время и в том месте:
один и тот же на всю жизнь завод
с зарплатой и надежной и приличной,
и люди тебя будут уважать,
после работы тайная попойка
с приятелями, скажем, в гараже —
жена ведь знает, как чинить непросто
подержанный, надорванный «Москвич»,
и сколько нужно времени, искусства,
чтоб, не имея нужных запчастей,
им самодельную найти замену, —
она поймет, на то, чай, и жена…
Ну и с жильем пожизненно проблемы
я тоже б, разумеется, имел,
как, впрочем, большинство людей в те годы…
И ладно бы втроем всю жизнь прожить
в уютной однокомнатной квартире
с отцом и матерью – куда ни шло…
Но нет, придется ведь и мне жениться
когда-нибудь – и вот мы вчетвером,
а там, глядишь, у нас родятся дети,
и чтоб свою квартиру заиметь,
есть три возможности: большие деньги,
иль блат, иль упомянутый завод, —
десяток лет там нужно проработать,
и верою и правдою служить, —
тогда он и квартирой обеспечит:
он много может, тот завод родной…
А если – ведь бывает же такое —
он чужд вам – и до глубины души,
но жить прилично вы хотите – разве
не должен жить достойно человек?
а плюс к тому по вкусу одеваться,
и мир хотя б немного посмотреть, —
ведь скромные по сути пожеланья:
но невозможно их осуществить
мне было в юности моей и близко!..
И я решил уехать навсегда —
без политических соображений,
желая моей родине добра,
но как бы и себе добра желая, —
разводятся супруги так в семье,
поняв, что брак простительной ошибкой
их был, и в нем никто не виноват,
и нужно им не больше как расстаться,
друг другу напоследок пожелав,
по крайней мере, искренне: удачи,
ибо о счастье трудно говорить
в такой момент, то есть интимном счастье…
Клянусь, что в чувствах именно таких
я родину мою тогда покинул —
в конце семидесятых, в прошлый век,
и до сих пор нисколько не жалею, —
Европа так близка моей душе,
как будто здесь частенько я рождался,
и лишь последний раз в чужой стране
я странным образом на свет явился, —
но вовремя вернулся в дом родной…
Отцу родному это я поведал —
в иных, конечно, путаных словах,
уж и не знаю, смог ли мою душу
я донести до моего отца —
когда в рабочей, помнится, столовой
в обеденный недолгий перерыв
я сообщил ему за кружкой пива
о предстоящем выезде моем…
Он с матерью давно уже в разводе
был, я же чудом отыскать сумел
невесту из одной семьи еврейской:
пожалуй, и единственной семьи
в провинциальном нашем городишке,
готовой эмигрировать… куда?
совсем не обязательно в Израиль:
в Америку, а если повезет,
то и в самой Европе зацепиться…
Я с гордостью об этом сообщил
отцу родному после кружки пива:
вот, мол, смотри, отец, чего достиг
твой сын – по праву можешь ты гордиться:
от семени он семя твоего,
и путь твой дальше жизненный продолжит,
откроет земли новые – и в них
создаст очаг семейный, что не снился
вовек тебе, но это не в упрек
будь сказано – традиции великой
мои слова, отец, посвящены…
Давай же мы деянья сопоставим,
что сделал ты, что сделать я смогу
в аналогичный времени отрезок:
квартиру от завода получил
ты – и скажу я: это очень много,
но я квартиру тоже получу,
что будет комфортабельней и больше,
а где же расположится она?
в одном из европейских городов,
а то, пожалуй, в самом его центре,
не то, что та, где мы теперь живем —
в провинциальном пригородном месте…
Ты приобрел подержанный «Москвич»,
я же куплю себе, клянусь, «Мерседес» —
пусть и не сразу новый – и когда
ты в гости как-нибудь ко мне приедешь,
по очереди будем мы водить
немецкую и славную машину
по улицам старинных городов,
где множество готических соборов,
а в них звучит торжественный орган…
И за продуктами стоять не нужно
униженно – заметь – в очередях,
на Западе есть все на каждый вкус,
и фильмы можно посмотреть любые,
а это много значит для меня:
не интересен мне, отец, «Чапаев»,
а вот есть фильм про «Крестного отца» —
рецензию читал я в «Комсомолке», —
мне этот фильм пришелся б по душе,
и много есть еще ему подобных,
которых не смогу я посмотреть —
а почему и по какому праву?..
В таком вот духе моему отцу
причины я отъезда и поведал,
прибавив, что хоть он и разведен
с моею матерью, ОВИР желает
формальное согласие иметь
его на выезд мой, – и если уж не трудно…
Ему я лист бумаги протянул:
его он кротко, с каверзной улыбкой
качая головой, назад вернул, —
в том смысле, что и речи быть не может
ту странную бумагу подписать,
а жест свой пояснил известной песней:
«мол, как в Россию я домой хочу,
поскольку я давно не видел маму»…
Я был, признаться, сильно потрясен —
и песней из «Ошибки резидента»,
и тем, кем стал я вдруг в глазах отца:
пусть не предателем, но отщепенцем,
и, главное, реакцией моей —
во мне не только не проснулась совесть,
но за отца мне сделалось смешно, —
и за его фальшивый детский голос,
и за упрек в подвыпивших глазах…
Мы разошлись в той заводской столовой
совсем не так, как в море корабли:
последним хоть случайно повстречаться
еще дано в каком-нибудь порту,
тогда как даже малое сближенье
меж нами исключалось навсегда:
друг друга мы ни в чем не упрекали,
и объясненья были ни к чему,
и очень быстро из души исчезло
желание друг друга повидать…
И стало ясно, что есть в мире вещи —
как Гамлет замечательно сказал —
которые осмыслить невозможно, —
их нужно просто сделать и принять, —
в конце концов, не мой отец родился
в местах, откуда должен выезжать,
чтоб рано или поздно возвратиться
туда, а я – к нему претензий нет…
Точнее, лишь одна и от искусства:
мне кажется, что тот старик-отец
из вышеприведенной мной Легенды —
не то что был бы лучше моего —
судить об этом не имею права —
но мне-то он как раз гораздо ближе,
и сам я с его сыном очень схож, —
а то, что мы в родстве, причем буквальном,
по всем законам и не можем быть, —
так это еще, как и те законы,
попробуйте, ребята, доказать…
 

8. Эпилог к Возвращению

Пусть вы ровным счетом не добились ничего в этой жизни и пусть имя ваше после вашей смерти будут знать только те, кто лично вас знал, – но если вам на склоне лет вдруг покажется, что вы родились не в той стране, в какой следовало бы – потому что вы не можете представить себя в ней полноправным и счастливым гражданином – и не в той семье, в которой следовало бы – тоже по причине тонкой дисгармонии, сделавшей невозможным чувство постоянной и взаимной любви между вами и вашими домашними – и если это ваше странное убеждение постепенно станет вашей второй натурой и вы будете себя в нем упрекать – еще бы! ведь получается, что вы в жизни являетесь тем самым знаменитым танцором, которому, как говорится, яйца мешают, но ничего с собой поделать не сможете, – успокойтесь, еще не все потеряно!

Вам всего лишь следует задуматься над законом великого контраста: ведь согласно этому закону, понять столь основополагающие вещи, как соотношение собственной сущности со страной и семьей, в которых она призвана раскрыться, можно лишь пережив их полную противоположность, а это значит, что вам все-таки удалось, как бы вы это ни скрывали, познать и другую страну и другую семью, – и уже из этой, зеркально отраженной перспективы, вы осознали то, что осознали, но если так, значит, вы все же под конец жизни нашли то, что искали – ведь счастливая находка была бы невозможна без неблагоприятного исходного пункта.

То есть, иными словами, для того только вы и родились там, где родились, чтобы переехать туда, где вы сейчас живете более-менее покойно и счастливо, и для того только вы имели первый и несчастливый брак, чтобы создать второй и вполне гармоничный: но тогда следует с тем большей благодарностью отнестись и к городу, где вы увидели свет, и к семье, которая дала вам жизнь, и к первой жене, с которой все было не так, как должно было быть, и даже к вашему ребенку от нее, с которым у вас тоже нет, не было и никогда не будет полного взаимопонимания.

Короче говоря: не для того вы родились на этот свет, чтобы сделаться оплотом чего бы то ни было (в данном случае, страны или семьи), а родились вы на этот свет для того, чтобы стать вечным странником по жизни (и даже без религиозного пристанища, которое это странничество идеальным образом оправдывает), – в самом деле, разве можно сделаться истинным странником, родившись там, где надо? и весь вопрос только в том, обрели вы на склоне лет и при «втором заходе» надежную гавань или это всего лишь очередная временная пристань? потому как, чтобы стать «вполне своим» в любой гавани, в нее нельзя приплыть откуда-то издалека, но в ней нужно родиться.

И тогда тень предположения Ницше о «вечном возвращении» ложится на вас, и смутная догадка, что вам отныне всегда будет суждено рождаться не там, где нужно, зато еще при жизни с избытком компенсировать последствия не вполне «удачного» рождения, – она, эта догадка, никогда уже не позволит вам ни слепо надеяться на «природную доброту» матушки-жизни, ни тем более однозначно отчаиваться в ней.

9. Равноценный Вариант Возвращения

 
Если лет двадцать спустя вы решили в места возвратиться,
в коих, как в радостном сне, ваши детство и юность прошли,
вспомнить вам, друг, надлежит ту из классики дивную сцену,
где знаменитый герой в царство мертвых один снизошел.
В обликах явлено двух нам великое таинство смерти,
первый и главный нельзя человеку совсем пережить:
люди чужие вокруг, на его бездыханное тело
глядя, друг другу шепнут, что не жив он, а стало быть – мертв.
Тот же, о ком говорят столь несхожие с истиной речи,
может быть, слушает их, а быть может, уже далеко:
ибо астральных путей нам не счесть, как песчинок в пустыне,
и по какому ему после жизни пойти суждено,
кто это может сказать?.. Зато облик второй и расхожий
смерти нам слишком знаком: преходящесть всех в мире вещей, —
вот настоящая смерть, уникальны мгновения жизни,
всем им присуще лицо, но часы этих лиц сочтены, —
разве что память одна бытие их продлить в состояньи,
только ведь ясно для всех: это есть их вторичная жизнь.
Значит, не раз умереть суждено нам по жизни любезной,
всех же смертей и не счесть, – волновая природа времен
нас милосердно хранит от покосов той квантовой смерти,
но иногда остроту от косы мы почувствуем вдруг…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так происходит, когда, двадцать лет проведя на чужбине,
снова в родные места возвращаетесь вы, точно гость,
встретите там вы друзей: тех, с кем в детские игры играли,
как изменились они… ведь теперь их почти не узнать!
внешность другая у них, но глаза еще чем-то похожи,
разве лишь только глаза… У них семьи и дети давно,
в поте лица своего они хлеб добывают насущный…
снилось такое ли вам? да и мысли иные у них,
также иные мечты, отношение к жизни иное.
Если из точки одной, но всего лишь под разным углом
в двух направленьях идти пусть не быстро, зато очень долго,
цели обоих путей мало общего будут иметь
с точкой исходной: вот так разошлись вы с былыми друзьями, —
чем-то похожи они на знакомых и близких теней.
Но догадались ли вы, что такими же точно глазами
смотрят друзья и на вас? вы для них тоже странная тень…
кто же спустился в Аид, – зададитесь вы важным вопросом?
вы или, может, они? но поскольку роль гостя на вас,
право имеете вы сопоставить себя с Одиссеем:
пусть лишь на крошечный миг… так и действуйте так же, как он!
Прежде всего надлежит принести вам священную жертву:
это уже не овца, миновали три тысячи лет, —
жертву бескровную мы да восславим в причудливой песне:
пусть это будет теперь о душевных делах разговор.
То, что сближало людей в годы юности памятночуткой,
будет сближать их всегда, как душевной природы закон,
если еще и ввернуть в разговор о минувшем детали, —
те, что известны лишь вам: мы интимными их назовем, —
то это будет как раз угощение жертвенной кровью,
вдоволь той крови вкусив, оживили вы юность свою,
вот уж блестят и глаза, и улыбка счастливая бродит,
лицам даря красоту, ночи б так говорить напролет…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но скоро выпита кровь: обсудили вы все, что возможно,
паузы стали встревать в незатейливый ваш разговор,
следом стесненье пришло, и глаза ваши поверху бродят,
точно подсказки ища у предметов, что слушают вас.
Там и прощания час наступил, но еще очень долго
стоя смущенно в дверях, вы расстаться не знаете как, —
Гложет вас тонкая мысль, что последнюю может быть встречу
вы на сутулых плечах прямо в вечность, как гроб, отнесли.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ровно в тот самый момент, когда угли от прежних событий
памятью вы и они перестали любя раздувать,
кончился древний обряд, – и как выйти из царства Аида
должен был славный герой, так придется покинуть и вам
пусть не родные места, но общенья святое пространство,
ибо уже на глазах превращаются в тени друзья
ваши, и тень вы для них. Но бывает, что вдруг напоследок
веское слово о вас вам прошепчет загробная тень,
не было мысли у вас, что сказать вам такое возможно,
в голову вам не пришло видеть в этом аспекте себя.
Помните только одно: все насквозь видят тени в Аиде,
знают они и о вас то, что знать недоступно живым,
стало быть, вовсе не зря посетили места вы родные
двадцать годочков спустя… Вам открылся великий Гомер,
если ж под самый конец вы еще догадаетесь сами,
что за Гомером стоит ему равновеликий Будда:
в жанре немного другом аналитик и жизни и смерти,
плавный замкнется тогда на себя вами пройденный путь.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Впрочем, закон есть один: ничего не дает без оплаты
этот загадочный мир, – так что если уж вам удалось
опыт великий свершить, да еще без особых усилий,
знайте, что может вас ждать незавидная в жизни судьба:
по проторенным путям до скончания века скитаться,
может быть, вам суждено, – так, задачки все быстро решив,
праздно сидит ученик, долгожданный звонок ожидая,
глядя со скукой в окно и не зная себя чем занять.
 

VII. Баллада о Сопряжении Сказки и Были

1. Трансформация неудачного брака

Для каждого внутренне созревшего события существует его собственное и как бы для него одного предуготованное время, как оно существует для каждого плода, так что любое «слишком рано» или «слишком поздно» чреваты, как мы знаем по опыту, неизбежными и удручающими последствиями недо– или перезрелости, и нигде, пожалуй, этот простейший из всех универсальных законов бытия не проявляется с такой очевидной ясностью, как в любви: действительно, одним из основополагающих смыслов жизни человеческой является обретение настоящей любви – об этом едва ли не девяносто девять процентов всех фильмов и романов – но каждый из нас хорошо знает, как это непросто, а для иных людей и практически неосуществимо, и сколько попыток нужно предварительно сделать, прежде чем мы, подобно гетевскому Фаусту, сможем от души сказать: «Мгновение, ты прекрасно!», чтобы, умножив это счастливое мгновение на уготованные нам будни и житейские ситуации, получить долгую и гармоническую супружескую жизнь.

Стало быть, никакие «предварительные» опыты по женской линии нельзя признать лишь «неудачными попытками», но в каждом из них таится великий скрытый смысл, хотя и остающийся по воле обстоятельств в тени даже на протяжении всей жизни: смысл этот, в частности, заключается в том, что женщина, с которой вы были в связи короткое время и браку или многолетнему партнерству с которой не «покровительствовали боги», все-таки по-своему любила вас, все-таки надеялась на вас как на будущего супруга и отца или отчима ее не рожденных или уже рожденных детей и все-таки примеривалась к вам с точки зрения «вечной любви», а вот последняя и заключительная ваша женщина, с которой вы создали, наконец, «благословенный на небесах союз», если бы вы ее встретили раньше и при других обстоятельствах, быть может, даже не посмотрела бы на вас – да так оно и было бы на самом деле! – просто потому, что ваш обоюдный плод любви к тому времени еще не созрел.

И очень может быть, что ребенок от вашей ранней и не вполне счастливой связи унаследовал семейную дисгармонию, как он наследует телесные и душевные качества родителей – это даже очень вероятно! – и вы до конца жизни не можете ни сблизиться с ним по-настоящему, ни до конца разойтись, – и тогда вы имеете полное право отнестись к вашей судьбоносной ситуации как к своего рода крошечному родовому проклятию со всеми вытекающими отсюда мрачными последствиями, но можете и увидеть в ней тонкую улыбку неизвестного Устроителя всех наших дел, какое бы имя Ему ни дать.

Разве не очевидно, что второе решение – самое наилучшее? поскольку же в данном случае речь идет о редчайшем феномене экзистенциальной игры на высочайшем бытийственном уровне – ибо что может быть первичней для человека, чем кровное родство? но, с другой стороны, что может быть игривей его же собственного (закона) опровержения на собственном примере? – постольку игра эта легко находит для себя совершенно неожиданные, образные и где-то даже сказочные – по причине глубокой внутренней дисгармонии и радикальной попытки ее оправдать – выражения.

Я бы даже высказался еще радикальней: чем проблематичней наше повседневное житие-бытие, тем изощренней наше оправдание его в художественном плане, – так, что если проблем вообще никаких нет – только вот лучше ли это для нас или хуже, никто не знает – то и говорить как будто незачем, а хочется лишь молчать, молчать и молчать… когда же дисгармония с женой и ребенком достигает критической степени, как это и произошло в моем случае, – тогда творческое ее оправдание склонно и вовсе принимать фантастические (сказочные) жанровые очертания.

2. Ночная сказка

Сыну и первой жене

 
Не правда ль: малыш наш явился из сказки?
не знает никто туда путь!
украл он у мамы лазурные глазки
и стражу сумел обмануть.
 
 
Недаром с тех пор он так жалобно плачет —
все слышит погоню во сне:
то конница гномов за стенами скачет
в глубокой ночной тишине.
 
 
Их юный король справедливо разгневан,
рассержена грозная рать,
клянутся смешным и нестройным напевом
назад беглеца отобрать.
 
 
Все ближе их топот: быть может, с рассветом
настигли б они малыша —
но, к счастью, во сне, беспокойством согретом,
все мамина чует душа.
 
 
А кражу ту мама давно уж простила
и, видя то, тучи мрачней,
к соседним кроваткам король, как Аттила,
игрушечных гонит коней.