Текст книги "Шесть шестых"

Глава 4

Оперативники работали в обычном режиме, без суеты, точно следуя всем писаным и неписаным регламентам и инструкциям. Казалось, только сам руководитель опергруппы подполковник Колапушин ничего не делает, но это впечатление было очень обманчивым.

Арсений Петрович прикидывал план срочных оперативных мероприятий: кто и чем должен будет сегодня заниматься и в какой последовательности.

Размышляя над этим, он по привычке внимательно разглядывал все вокруг, стараясь запомнить любые, даже самые мелкие детали. Эта его привычка не раз помогала при распутывании сложных дел, а их на его долю пришлось более чем достаточно.

По странному стечению обстоятельств ему и его бригаде опять досталось дело, связанное с миром искусств. Колапушин и Немигайло в свое время расследовали убийство владельца крупной звукозаписывающей фирмы, заслуженного артиста, старого коллекционера картин. Коллеги – кто в шутку, а кто и не совсем – прозвали Колапушина «искусствоведом в штатском». Прямо скажем, прозвище ему не очень нравилось.

А теперь вот еще и телевидение! Колапушин досадливо поморщился, заранее представляя себе очередную порцию шуточек в свой адрес. Но что поделаешь? Работа есть работа.

Еще до того, как все они, протиснувшись через узкий проход, оказались в довольно тесном пространстве между стеной и задником декорации, Колапушин, никогда до этого не бывавший в телестудии, внимательно осмотрелся.

Как и любой другой телезритель, видящий передачу только на экране телевизора, он даже и не подозревал, что декорация занимает совсем небольшую часть студии. В ярком свете софитов красиво блестели стенки из цветного пластика, в нишах которых стояли хитрые вращающиеся во все стороны световые приборы с множеством лучей. Фальшпол из прочного прозрачного пластика с подсветкой снизу, шторы из яркой ткани, собранные в красивые складки, составляли все то, что видно на экране телевизора. Но все это до определенной высоты. Дальше проглядывались голые, темные, обшарпанные стены, а под невидимым потолком – решетчатые металлические рампы со множеством осветительных приборов.

Пол той части студии, что не была занята декорацией, оказался черным, чуть ли не асфальтовым, и по нему змеилась масса кабелей, так что приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Кабели тянулись к огромным осветительным приборам. Вне блестящей декорации стояли и четыре больших стационарных телекамеры на крестообразных подставках с колесиками. Объектив одной из них был направлен на четырехъярусную трибуну для зрителей с простыми деревянными скамейками, скрытыми за барьерами из цветного пластика.

Откуда-то сверху свисала длинная черная суставчатая штанга телекрана, очень похожая на ногу какого-то фантастического гигантского кузнечика. На конце ее тоже была закреплена небольшая телекамера.

На остальном пространстве студии возвышались решетчатые, сваренные из металлических уголков колонны, доходящие до самого потолка, еще какие-то непонятные металлические конструкции, складные столики, несколько стульев и простая, некрашеная, длинная деревянная скамейка у стены. В углу примостился кулер с большой голубой бутылью питьевой воды сверху.

В общем, все это, вместе взятое, больше всего напоминало огромный, чисто подметенный цех какого-то завода, в который непонятно зачем притащили яркие пластмассовые штуковины.

Почему-то слабо пахло дымом, но работник телестудии, провожавший опергруппу на место, не обратил на это никакого внимания, и Колапушин решил, что так и надо.

С хмурым видом подошел сержант-кинолог со служебно-разыскной собакой на длинном поводке.

– Ну что там у вас, сержант? – обернулся Колапушин к кинологу. – Хоть что-то можете здесь сделать?

– Все бесполезно, товарищ подполковник. Тут столько людей уже потопталось, что Джой просто не знает, какой след ему брать. Вот если вы какую-нибудь вещь найдете, которая точно преступнику принадлежит, то мы обязательно его разыщем. Нам с ним нужно, чтобы было что понюхать. Вот тогда он в любой толпе хозяина этой штуки найдет. У него знаете какой нюх!

– Ищем, сержант, ищем. – Колапушин обвел рукой ярко освещенное пространство задника декораций, по которому медленно бродили, заглядывая во все щели между пыльными штабелями декораций, следователь прокуратуры Мишаков, капитан Немигайло, старшие лейтенанты Ечкин и Пупкин, эксперт-криминалист Фролова и техник-криминалист Бойцов с фотоаппаратом. – Что найдем, все ваше с Джоем – нюхайте на здоровье. А пока посидите где-нибудь в сторонке.

Сержант взял собаку на короткий поводок и пошел к узкому проходу мимо двух понятых из числа работников студии, скромно стоящих в стороне.

Колапушин повернулся к трупу Троекурова, над которым колдовал судмедэксперт:

– А у вас что, Алексей Сергеевич, чем порадуете?

Немолодой судебно-медицинский эксперт, покряхтывая, с трудом распрямился и, сняв и бросив на пол резиновые перчатки, выключил лежащий в кармане диктофон, на который он всегда наговаривал то, что видел во время осмотра тела. Отлично помня наизусть форму протокола осмотра, он потом в спокойной обстановке просто переносил все записанное на пленке на чистый бланк.

– Ну, Арсений Петрович, мои радости, знаете ли, понятие весьма относительное. Судя по степени окоченения тела, смерть наступила от двух до пяти часов назад. Тут ведь по-разному бывает. Точнее я, может быть, смогу сказать только после замера ректальной температуры и проверки состояния трупных пятен. Но для этого труп необходимо частично раздеть. Вы мне дадите кого-нибудь в помощь?

– Ну конечно, Алексей Сергеевич, о чем разговор! А еще что-нибудь можете сейчас добавить?

– Хоть и не положено до результатов вскрытия делать какие-либо выводы, Арсений Петрович, но я уверен, что смерть наступила в результате огнестрельных ранений. Их было два – в грудь и в голову. Оба с близкого расстояния – видны характерные пояски осаднения на коже от пуль, копоть и следы несгоревшего пороха на одежде. В голову стреляли вообще в упор – отчетливо просматривается штанц-марка. Отпечаток большого диаметра – возможно, оружие было с глушителем. На это, кстати, указывают и другие признаки.

– Какие, например?

– Скажем, то, что обе пули остались в теле. При выстреле из короткоствольного оружия с глушителем, к примеру, из пистолета, значительная часть дульной энергии теряется в самом глушителе и пуля навылет не проходит. Нет крестообразного разрыва покровных тканей головы, который обычно бывает при выстреле в упор. Ну что еще? Наверняка убийство. Вывернуть так руку, чтобы самому себе выстрелить в затылок, да еще из пистолета с глушителем, невозможно.

– А калибр оружия?

– Ну, Арсений Петрович, вы слишком много от меня хотите! Небольшой – все, что я могу сейчас сказать. Остальное только после вскрытия, завтра с утра. Тогда и пули получите. Да, вот еще что: похоже, после того, как он упал, была попытка изменить положение тела – следы крови под телом и на одежде смазаны. Не хочется сейчас строить предположения, но, возможно, у него что-то искали во внутреннем кармане смокинга. Он почему-то расстегнут.

– Мокрушник работал... Чистодел! – убежденно пробасил подошедший Немигайло.

– Ты хочешь сказать, что действовал профессиональный убийца? – поморщился Колапушин, очень не любивший жаргонных выражений.

– Все четко! – отозвался ничуть не смущенный поправкой Немигайло. – Заказуха стопроцентная, Арсений Петрович! Контрольный в башку, ствол с глушаком... И ствол наверняка где-нибудь здесь отлеживается. Такие моментально после дела ствол сбрасывают, вот только искать его нам до-олго здесь придется. – Немигайло с тоской оглядел пространство задника, загроможденного высокими штабелями декораций, предназначенных для съемок других передач.

– Долго не долго, но найти надо обязательно! – вмешался в разговор следователь Мишаков, единственный из всех присутствующих одетый в светло-синюю прокурорскую форму с погонами советника юстиции.

– Ну найдем мы его, а толку-то чуть! – моментально ощетинился Немигайло. – Да этот стрелок отвалил уже давным-давно. Сами студии не охраняются, и с территории выйти проще простого. Профи всегда шустро сваливают, а за это время до Питера на самолете можно было добраться.

– Давайте не будем спорить, капитан, – перешел на официальный тон Мишаков. – Вы не хуже меня знаете, что пистолет надо найти! Орудие преступления – очень важное вещественное доказательство.

– Да мы вам эти вещественные доказательства мешками таскаем, и что толку? – продолжал горячиться Немигайло. – Знаете ведь отлично, что человек – преступник, а дело в суд не передаете. Хотите, я навскидку с десяток таких дел вам перечислю? На столе ведь у вас лежат!

– А кто виноват? Доказательства, Егор Фомич, добывать надо законным путем, соблюдать процессуальный кодекс, представьте себе! Вы все слишком торопитесь, хотите побыстрее. Результат вам срочно нужен! И вот пожалуйста, результат: лежит у меня такое дело на столе, а в суд его передавать совершенно бессмысленно. Любой толковый адвокат обнаружит все ваши ошибки и развалит дело прямо на процессе, а преступник еще и посмеется над нами.

– Слушайте, давайте заканчивать ваши бесконечные споры! – Колапушину надоел этот разговор, который он в различных вариациях выслушивал уже, наверное, раз в сотый. – Сколько можно об одном и том же толковать? У нас и без этого работы невпроворот.

– Как скажете, Арсений Петрович, – покладисто согласился Мишаков. – Что вы наметили делать в первую очередь?

– Поспрошаем сейчас у нашего криминалиста, какие у нее результаты, и пойдем свидетелей искать. Народу здесь была масса – кто-нибудь что-нибудь обязательно заметил. Ира, вы к нам можете подойти?

Из прохода между штабелями декораций вышла эксперт Ирина Фролова. Глядя на эту модно одетую красивую молодую женщину, вряд ли можно было предположить, что она не жена нового русского, не дистрибьютор какой-нибудь компании по производству косметики или модной одежды, а эксперт-криминалист ГУВД, к тому же сдавшая кучу сложных экзаменов и имеющая допуск к производству восьми видов самых разнообразных экспертиз. Всем была хороша эксперт Ирина Фролова, вот только поныть очень любила, но и это не мешало ей добиваться прямо-таки замечательных результатов в своей работе.

– Арсений Петрович, ну это же просто кошмар какой-то! – по привычке еще издали завела Ирина. – Здесь как Мамаева орда прошла! Ну как люди не могут понять, что нельзя сюда было даже подходить! Теперь все бесполезно. Я две гильзы нашла, свежие, только что отстрелянные – пороховой гарью пахнут. Так они обе лежат совсем не там, где должны были бы! Ногами их затолкали в разные места. Одна вообще растоптана.

– Вы уж постарайтесь, Ирочка, сделайте все, что возможно, – мягко попросил Колапушин. – От какого оружия, кстати, гильзы?

– Судя по внешнему виду, от пистолета ПСМ.

– От ПСМ? – недоверчиво переспросил Колапушин, удивленно подняв брови.

Его удивление было понятно. Он никогда не слышал, чтобы профессиональный убийца – а по всем признакам здесь орудовал именно он – использовал для работы пистолет такой марки. Хотя это и подтверждало слова судмедэксперта о маленьком калибре оружия. Однако размышлять над этой странностью пока было некогда. На очереди были другие, более срочные, дела.

– Ну что, Виктор Николаевич, – обратился он к Мишакову, – будем ли мы исходить из того, что этот фантастический выигрыш и убийство ведущего передачи сразу после окончания записи как-то связаны между собой?

– Лично для меня это почти несомненно, Арсений Петрович, – отозвался Мишаков. – Только сами знаете – наши с вами догадки к делу не пришьешь. Суд догадки к рассмотрению не принимает – доказательств требует.

– Тогда мы для начала пойдем искать и опрашивать свидетелей. Как вы думаете, кто тут у них мог быть самым главным на съемках?

– Насколько мне известно, на любой съемке, что в кино, что на телевидении, главным всегда является режиссер. – Мишаков порылся в кармане кителя и вытащил блокнот. – Вот, пожалуйста, – Гусев Виктор Александрович. Он сейчас находится в аппаратной. Это прямо здесь, справа в тамбуре дверь.

– Тогда делаем так... Я начну сверху, с режиссера то есть. Ты, Егор, снизу, – обратился он к Немигайло, – с рабочих, которые труп обнаружили, ну и вообще потолкуй с разными рядовыми работниками, которые могли быть в студии. Не знаю – осветители там или гримеры какие-нибудь. Сам по ходу дел разберешься. Вася, – повернулся он к Пупкину, – возьмись сбоку, с охраны, тщательно выясни, кто и как может пройти на территорию, кто составляет списки для выдачи пропусков. Постарайся где-нибудь разыскать ксерокс и сделать ксерокопии сегодняшних списков. Особое внимание удели порядку выхода посетителей и работников с территории студии. Требуется ли для этого предъявлять или сдавать пропуск? Вы как, Виктор Николаевич? С кем-нибудь из нас?

– Нет, пока останусь здесь, – отозвался Мишаков. – Тут еще полно процессуальной волокиты. Те же гильзы, что Ира нашла, надо правильно сфотографировать, отметить на схеме, зафиксировать и изъять. Потом труп описать. Сами знаете – оружие следователя не пистолет, а авторучка. Кстати, о пистолете... А пистолет-то кто будет искать, Арсений Петрович?

– А вот Миша, – указал Колапушин на Ечкина. – Он вам с Алексеем Сергеевичем поможет с трупом, а потом останется с рабочими. Они станут разбирать декорации, а он искать пистолет.

– А почему я? – обиженно спросил издали Ечкин. – Что, я не могу охрану опросить?

– А потому, друг дорогой, – наставительно произнес Немигайло, – что очень любишь ты скоропалительные выводы делать. Все правильно, Арсений Петрович, пусть остается со следователем и экспертами и узнает, почем фунт сыскного лиха. Может, что и поймет наконец.

Глава 5

– Так сколько народу было в студии, когда вы пришли разбирать декорации?

Немигайло и двое монтировщиков, те самые, которые наткнулись на убитого Троекурова, сидели за большим столом в самой обычной рабочей раздевалке на первом этаже. По большому столу, занимавшему центр тесной комнаты, были разбросаны костяшки домино. Яркий свет люминесцентных светильников под потолком горел здесь, наверное, постоянно – окон в комнатушке не было. А в остальном – бытовка как бытовка: выкрашенные в серый цвет железные шкафчики для одежды вдоль стен, старый письменный стол в углу, на нем дешевый китайский электрический чайник и несколько сомнительной чистоты стаканов. Вентиляция в комнате была плохая, и, судя по спертому воздуху, здесь пили не только чай, но и кое-что покрепче.

Вокруг ободранного центрального стола стояли старые разнокалиберные деревянные стулья с продранными сиденьями. На спинках стульев небрежно висели мятые рабочие куртки, а на протертых сиденьях валялись грязные рабочие перчатки.

– Ну так сколько же было народу, а, мужики? – повторил вопрос Немигайло, машинально вертя в толстых пальцах костяшку дубль-шесть.

– Да считай, никого, – ответил монтировщик, тот самый, что наткнулся на убитого Троекурова. – Все наверх убежали, на этого глазеть.

– На кого – на этого?

– Да на миллионера этого новоиспеченного, – язвительно сказал рабочий. – Стало быть, не было, не было у нас миллионера – и вдруг нате, счастье великое – вылупился невесть откуда! Как птенчик в гнезде или ребеночек в... ну, сам знаешь где.

– Я смотрю, ты этих игроков не слишком-то любишь?

– А за что нам их любить? – вмешался второй монтировщик. – Пришел, понимаешь, поболтался тут четыре часа, и на тебе – шестьдесят лимонов! Генка, – показал он глазами на первого монтировщика, – правильно говорит – халявщики.

– Да только они халявщики, что ли? – снова вступил в разговор первый. – А Троекуров? Болтал тут, понимаешь, всякую хренотень, над людьми измывался как хотел. А за это ему знаешь сколько платят? И жена у него молодая, и квартиру новую купил, и на иномарке рассекает. Крутят этими миллионами как хотят – вот за это его и пришили. Видать, не поделили чего.

– А кто конкретно не поделил? – поинтересовался Немигайло. – И что не поделили с Троекуровым?

– Да хрен их знает, этих артистов! Они с нами и не разговаривают никогда. Они же, блин, белые, а мы для них черные, как негры. – Монтировщика даже перекосило от злости к «белым». – Они, наверное, думают, что мы и говорить-то не умеем.

– Значит, как я понимаю, Троекурова ты тоже не очень любил? – с подковыркой спросил Немигайло.

– Вы к чему клоните? – моментально среагировал монтировщик. – Мы с Колькой в бытовке сидели, чай пили, пока Фома не пришел и не послал декорации разбирать. А как на артиста этого наткнулись, я тут же сказал, что его трогать не надо. Знаю я эти ваши штуки!

Немигайло внимательно присмотрелся к рукам монтировщика. Из-под закатанных до локтей рукавов ковбойки выглядывали татуировки, явно выполненные не в модном салоне татуажа, а совершенно в ином месте, где тоже немало мастеров, готовых разрисовать кого угодно.

– Вижу, ты человек опытный! Бывали ходочки-то, а?

Вместо ответа монтировщик только зафыркал и зашипел от злости, как разъяренный кот.

– Начальник, да не наезжай ты на Генку! – вступился за напарника второй монтировщик. – Мало ли что у кого по молодости бывает! Генка – мужик правильный, пашет за троих. И сидели мы здесь вместе, никуда не выходили.

– Я и не наезжаю, не за что пока, – миролюбиво согласился Немигайло. – Давайте, мужики, с другой стороны зайдем. Вот Троекуров раньше часто заходил за декорации?

– А чего ему там делать? – спросил быстро успокоившийся Генка. – Туда вообще, кроме нас, почти никто не заходит.

– Объясни поточнее, что значит «почти»?

– Ну, электрики там бывают, когда кабели для осветителей тянут. Вроде бы больше никто.

– Нет, ты забыл, – напомнил его напарник. – Еще для этой игрушки компьютерщики свои кабели тянут и ящики какие-то ставят. А больше точно никто туда не лазает. Чего там в темноте и грязище делать-то?

– Понятно. Ну, с вами еще следователь будет разговаривать, а у меня пока все. Спасибо, мужики.

– Сухое «спасибо» горло дерет, – не преминул подколоть Немигайло Генка.

– Ты извини, друг, но мне его вам промочить нечем. Сами уж как-нибудь...

– Да как-нибудь найдем, чего теперь еще делать? Вы же нас держите, а другую декорацию все равно кровь из носу, а к утру поставить надо. Думаешь, из-за этого съемки перенесут? Как же, разбежались! Кровь только замоют – и понеслась! Тут, начальник, конвейер – не хуже, чем на «ЗИЛе».

Глава 6

Колапушин даже и не представлял, сколько требуется сложной электроники и техники для телесъемок.

Целая стена в аппаратной была занята несколькими рядами больших телеэкранов, которых здесь было не меньше полутора десятков. Перед ними – огромный пульт с сотнями разноцветных регуляторов, ручек, кнопок и тумблеров. Микрофоны, какие-то кабели и еще всякие штуки, названия которых Колапушин и не знал.

На отдельном столике стояли два компьютерных монитора с клавиатурами перед ними. Что-то тихонечко гудело – возможно, вентиляторы, но видно их не было.

– Вот, Арсений Петрович, пожалуйста, садитесь поближе к пульту, – радушно пригласил режиссер Гусев и подвинул большое вращающееся кресло поближе. – А я напротив пристроюсь. Тут нам никто не помешает разговаривать. Можете покурить, если курите.

– Да как вам сказать? Курю иногда, но стараюсь делать это как можно реже. Две-три сигареты в день, не больше.

– Завидую вам – я так не могу. Пробовал бросать, но не получается. Я и плюнул на эти попытки – зачем на старости лет себя зря мучить?

Режиссер вынул из кармана джинсового жилета пачку «Парламента» и зажигалку, а порывшись в ящике под пультом, достал небольшую пепельницу, которую аккуратно пристроил на краешке стола.

– А здесь разве можно курить? – удивленно поинтересовался Колапушин.

– Категорически запрещено! – закуривая отозвался режиссер. – И не только здесь, а вообще во всем здании. Но мне, как режиссеру, делают некоторое послабление. Вытребовал, знаете ли, для себя персонально. Со скандалами, но вытребовал. Что я им, мальчишка? Не могу же я постоянно на улицу выскакивать – некогда мне! Да вы не стойте, садитесь.

Колапушина немного покоробило такое явное пренебрежение правилами, но виду он не подал.

– Скажите, Виктор Александрович, это ваше постоянное рабочее место? – спросил он, устраиваясь в удобном кресле. – Вы всегда здесь работаете?

– Только во время съемок моих программ. Когда снимают другие передачи, здесь работают другие режиссеры. А так... Конечно, у меня есть свой кабинет, но это на другом конце Москвы. А я в этой студии снимаю еще одно ток-шоу, так что для меня и здесь почти дом родной.

– А у редакторов вашей передачи тоже кабинеты в другом здании?

– Нет, они постоянно находятся здесь, отбирают игроков для программы, составляют вопросы. В общем, все службы программы расположены в этом здании, тем более что некоторые из редакторов сразу на нескольких проектах работают – конечно, не одновременно.

– Более или менее понятно. Скажите, а сколько дней длятся съемки?

– Для этой программы обычно четыре. Сегодня был как раз последний.

– А вы сегодня ничего необычного не заметили? Все было так же, как в остальные дни?

– Дни съемок нельзя приравнивать к остальным. А сегодня к тому же последний день.

– Вы не могли бы мне объяснить подробнее? Чем именно съемочные дни отличаются от всех остальных и в чем особенности именно последнего дня?

– Съемка – это съемка, этим все сказано! Очень много работы и огромное напряжение. К этому ведь готовятся больше двух месяцев, а снять все надо только за четыре дня. Не должно быть ни малейшего сбоя графика ни с чьей стороны! Это относится абсолютно ко всем службам. Начинаем с утра, по четыре передачи каждый день. Иногда только к двум ночи домой попадаешь.

– Простите, я что-то не понял? – недоуменно переспросил Колапушин. – Вы же говорите, что снимаете четыре передачи в день. Но ведь она идет по телевизору только час. Почему же вы тогда так поздно заканчиваете?

– Даже меньше часа она идет – там же еще реклама. Но это по ящику. А снимается все дольше, намного дольше. Потом, естественно, монтируется – вот и получается в результате час.

– Монтируется? Вы что-то меняете уже после съемки?

– Нет, зачем же! Да и невозможно ничего изменить – что сделано, то сделано. Просто материал снимают одновременно несколько операторов. При монтаже надо выбрать нужные планы, что-то несущественное и лишнее сократить, в хронометраж уложиться, «синхрон» поймать – точное совмещение звука с изображением. Камеры-то звук пишут, конечно, но он, как у нас говорят, грязный, много посторонних шумов, поэтому пишем отдельно, с радиомикрофонов, которые надеты на каждого игрока и ведущего, а потом совмещаем. И во время съемки много перерывов. Вылетел, скажем, один игрок – надо обязательно сделать перерыв.

– Зачем?

– Необходимо убрать монитор, за которым он стоял, передвинуть мониторы остальных игроков, немного переставить свет. Иногда ведущий сбивается – тогда его реплику приходится переписывать заново. Бывают и другие перерывы, по просьбам редакторов, но об этом вы лучше у них самих спрашивайте.

– Значит, как я понял, работа в эти дни у вас очень напряженная?

– Не то слово, Арсений Петрович! А еще этот рваный ритм постоянно... Так, знаете ли, все это выбивает из колеи. Нам недаром после съемок три дня отгулов дают, в себя только на третий день и приходишь.

– А чем все-таки отличается именно последний день?

– Последний – он и есть последний. Все уже измучились до предела и ждут не дождутся, когда он закончится! А сегодняшний – тем более.

– Почему именно сегодняшний?

– Понимаете, – ответил Гусев нехотя, – нас ведь вообще прикрыть могут. Вот отсняли материал, а пойдет ли он в эфир – совершенно неизвестно. Новый сезон начинается, что там будет теперь с сеткой вещания – известно только самому главному начальству. Аннинская, шеф-редактор, с утра уже взвинченная какая-то была. Может, что и знала. Правда, потом успокоилась. А в последней игре опять к концу так разошлась, что я даже обиделся.

– А вот эта последняя игра чем-нибудь отличалась от остальных?

– Ну если не считать, что игрок выиграл шестьдесят миллионов, то абсолютно ничем.

– Вы не могли бы мне поподробнее рассказать? И не только о сегодняшней игре, но и вообще о проекте. Я, честно говоря, вашу передачу терпеть не могу. Какая-то она... неприятная. Если случайно на нее наткнусь – тут же переключаюсь на другой канал.

– А зачем рассказывать? – Виктор Александрович широким жестом обвел рукой огромный режиссерский пульт и ряды экранов на стене. – Все пленки пока еще здесь. Можно отсмотреть любую, с какой угодно камеры. Вам что показать?

– Если можно, самое начало. Я и правил-то вашей игры толком не знаю.

– Пожалуйста...

Гусев нажал какие-то кнопки на режиссерском пульте, перемотав пленку до нужного момента. На профессиональном видеомагнитофоне перемотка заняла совсем немного времени.

На одном из экранов режиссерского пульта возникла та самая студия, которую Колапушин уже видел сегодня. Но на экране она выглядела совершенно не так! В ярком свете на фоне красочной блестящей декорации вокруг постамента с шестьюдесятью миллионами, которые охраняли четыре автоматчика, были равномерно по кругу расставлены шесть игровых пультов с мониторами. За пультами стояли шесть игроков – две женщины и четверо мужчин. На переднем плане был виден ведущий в блестящем ярко-синем смокинге.

Борис Троекуров начал свой рассказ о правилах игры:

– Итак, уважаемые телезрители и уважаемые игроки, мы с вами снова на нашей замечательной игре «Шесть шестых». Ее победитель может получить шестьдесят миллионов рублей! Это же больше двух миллионов долларов! Неплохие деньги, не правда ли? Некоторые голливудские кинозвезды получают десятки миллионов долларов за съемки в фильме, но это гонорар за весь фильм. Уверяю вас, никто из них, даже самые знаменитые, не получает два миллиона долларов за час, а в нашей игре это возможно! Правда, пока еще никому не удавалось выиграть наш главный приз, но один человек уже получил три миллиона! Итак, теперь я рассказываю о правилах нашей игры...

Гусев, колдовавший в это время с кнопками на пульте, выключил показ.

– Давайте я покажу вам материал, отснятый с другой камеры, – предложил он Колапушину. – Там Троекуров крупным планом идет, а на игроков все равно пока смотреть незачем.

– Вам виднее. Скажите, а Троекуров говорил заученный текст?

– Да как вам сказать... Определенная «рыба», конечно, есть. Это же правила игры – они должны быть озвучены абсолютно точно. В остальном допустима некоторая импровизация. А вот потом... Потом ему уже нужно было работать на сплошной импровизации, вы это увидите и сами поймете почему. Можно продолжать?

– Конечно, Виктор Александрович!

Гусев нажал кнопку воспроизведения.

Уже на другом экране возникло крупным планом лицо Троекурова.

– Правила нашей игры предельно просты, – начал он. – Шесть игроков на площадке и шесть туров вопросов. Шесть вопросов в каждом туре и шесть ответов на каждый вопрос, только один из которых является правильным. Игрок в течение одной минуты должен нажать кнопку, соответствующую правильному ответу. Нажал не на ту кнопку – вылетел из игры! На ту, но после того, как эта минута закончилась, – вылетел! Вообще не нажал – тоже вылетел! И так произойдет с пятью из шести игроков, находящихся сейчас на площадке, – они вылетят, и все набранные ими деньги сгорят. Выигранные деньги имеет право получить только тот, кто останется на площадке последним.

Теперь о деньгах. В первом туре предлагается сто рублей за каждый правильный ответ, то есть шестьсот за все шесть вопросов. Смешные деньги, но и вопросы ведь тоже смешные – на них любой школьник ответит. Во втором туре можно получить уже шесть тысяч, но и вопросы там посложнее. И так далее... С каждым новым туром стоимость вопросов возрастает в десять раз, но и сами вопросы усложняются. И только игрок, оставшийся на площадке последним, имеет право отказаться отвечать на следующий вопрос и забрать всю набранную им к этому моменту сумму.

Если этот игрок решил продолжать борьбу, но ответил неправильно, то он теряет часть своего выигрыша. Размер этой части зависит от номера тура: в третьем – три шестых, то есть половина. В четвертом – четыре шестых, а в шестом все шесть шестых, то есть все! И только сам игрок вправе решить, когда ему следует остановиться!

Никто из присутствующих на площадке не знает правильных ответов на вопросы и не может подсказать игроку. Кроме того, учтите – я имею право мешать игрокам думать! Будьте уверены – этим правом я обязательно воспользуюсь! Чем меньше игроков будет оставаться на площадке, тем чаще я смогу подходить к каждому из них и тем сильнее буду ему мешать. Последнему, шестому, игроку придется не проще, чем Штирлицу в подвале у Мюллера! Может быть, даже и посложнее – Штирлиц мог думать сколько угодно, и ему никто в этом не мешал, а у нас все наоборот. Только очень эрудированный и очень хладнокровный человек сможет выиграть главный приз.

Ну что же? И игроки, и телезрители теперь знают о наших жестких, но справедливых правилах. До начала первого тура игрок еще может добровольно покинуть площадку и лишить себя возможности выиграть шестьдесят миллионов. У нас есть запасные участники, которые рвутся занять место за игровым пультом. Никто не желает добровольно отказаться от игры? – Троекуров выждал несколько секунд. – Я завидую смелости и хладнокровию этих людей! Итак, мы начинаем! Первый тур!

По съемочной площадке поплыл красивый звук гонга.