Текст книги "Шесть шестых"

Глава 10

В аппаратной Колапушин продолжал разговор с Гусевым:

– Вы знаете, Виктор Александрович, в начале игры Троекуров говорил, что никто на площадке не знает правильного ответа. Но у меня, после того, как я тут у вас кое-что посмотрел, создалось впечатление, что Троекуров все-таки его знал. Или я не прав?

– Верное впечатление, – спокойно ответил Гусев. – Правильный ответ передали ему через наушник сразу же после вопроса.

– Зачем?

– Во-первых, так ему проще было запутывать игроков. А во-вторых, он мог дать массу полезной информации, к тому же правильной. Ее редакторы заранее подготавливают и тоже через наушник передают. Помните, мы с вами смотрели вопрос про вулканы? Чего он только не наговорил за эту минуту – и про Камчатку, и про Гавайи, и про Исландию! А правильный ответ был – Индонезия!

– Но тогда игрок мог бы просто вычислить правильный ответ. Если Троекуров не говорит о чем-то, то надо нажимать именно на эту кнопку.

– Э-э... все не так просто, как вам кажется! Вы плохо представляете себе возможности настоящего хорошего шоумена. Иногда он прямо-таки настаивал, чтобы игроки дали правильный ответ, а они ему не верили. Это он уже сам прямо на площадке решал, как именно вести себя. Блестящий артист... – тяжело вздохнул Гусев и добавил: – Был...

– Значит, только сам Троекуров решал, кому надо мешать думать над вопросом?

– Не всегда. Иногда редакторы просили. Ну, понимаете, если игрок вступает в дурацкие споры и несет что-нибудь совсем глупое. Зачем он нам такой нужен – ляпнет в следующий раз что-то совсем уж непотребное, а вырезать этот момент нельзя будет. Можно, конечно, показать игрока с разных планов, но звук-то не уберешь. А что-то вырезать внутри этой минуты нельзя категорически! Бывало, и я просил, если у меня картинка плохая получалась. Я же о видеоряде в первую очередь думать обязан.

– А что это значит – «картинка плохая»? – удивился Колапушин. – Я в ваших делах не специалист, объясните, пожалуйста.

– Да ради Бога. Как раз на этой самой игре такой случай и был...

Во время очередного перерыва в аппаратной находились все те же: режиссер Гусев, шеф-редактор Жанна Аннинская, старший редактор Галя Вавилова, оба компьютерщика и Леночка.

В открывшуюся дверь вошел усталый, с крупными каплями пота на лбу, Борис Троекуров.

– Фу-ух, уже язык еле ворочается. Хорошо, что их только трое осталось. Сейчас я двоих быстренько вышибу – и финал!

– Постарайтесь первой эту даму убрать, – попросил Гусев.

– А в чем проблема? – удивился Троекуров, аккуратно, чтобы не смазать грим, промокая пот бумажной салфеткой. – По-моему, наоборот, даже интереснее будет, если останутся мужчина и женщина. Пусть зрители гадают – кто же из них в финал проскочит?

– Да она мне всю картинку теперь портит. Стоит посредине в этой своей идиотской серой кофте, и общее впечатление ну абсолютно тусклое. Ни одного толкового среднего плана теперь не дашь. Из чего я буду материал монтировать? Галя, это вы команду подбирали? – обратился он с упреком к Гале Вавиловой. – Что же вы их не предупредили, что одеваться нужно поярче? Я же всегда об этом прошу...

– А-а, этих убогих предупреждай не предупреждай, Виктор Александрович... – Галя безнадежно махнула рукой. – Ничего не соображают! Только о книжках своих и думают, а то, что на телесъемку пришли, до них это никак не доходит! Я ей уж и шарфик предлагала свой пестренький повязать, так она заявила, что собирается выиграть не за счет шарфика, а за счет собственного интеллекта, представляете?!

– Вот и уберите мне, Боря, эту интеллектуальную серую мышь, чтобы картинку не портила.

– По-моему, вы не правы, Виктор Александрович. Пусть нас шеф-редактор рассудит. – Повернувшись к Жанне, Троекуров попросил ласковым голосом: – Жанночка, солнышко, ну скажи, что прав я, а?

Однако подхалимство Троекурову отнюдь не помогло. Жанна ласково улыбнулась ему, но не поддержала:

– Боречка, умоляю, не спорь. Сделай, как Виктор Александрович просит – ему отсюда виднее. Я ведь только в редакции командую, а на съемках он генерал. Ну не все ли тебе равно?

– Жанночка, ты же знаешь – тебе я отказать не могу. Ладно, вышибу, какие проблемы?

– И Троекуров ее вышиб? – заинтересовался Колапушин.

– Моментально. Для него это никакого труда не составляло. Сейчас я вам покажу...

Гусев включил перемотку, перегоняя пленку до нужного момента. Снова ярко вспыхнул один из мониторов режиссерского пульта.

На экране крупным планом появились Троекуров и один из игроков – женщина в довольно элегантном тонком сером свитере с высоким воротником-стойкой.

– Зачем вы надели этот дурацкий серый свитер? – неожиданно спросил Троекуров. – Вы что, не понимаете, что такое телевидение?

Женщина в сером свитере посмотрела на Троекурова недоумевающе:

– Почему дурацкий? Очень красивый свитер, я сама вязала...

– Он серый, – безжалостно продолжил Троекуров, – и у вас на экране лицо серое получится! Вы будете выглядеть старше лет на десять, а то и на все пятнадцать! И это увидят миллионы телезрителей! Надо было думать, когда вы одевались на игру.

На экране монитора хорошо было видно, как от лица женщины отхлынула вся кровь. Она прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться прямо во время съемки.

– Ну, знаете! – возмущенно произнес Колапушин, глядя на экран, где на стоп-кадре застыло перекошенное бледное лицо женщины с прикушенной губой. – Женщине при всех такое сказать! Конечно, после этого она уже не была в состоянии ответить ни на один вопрос. Это же просто хамство! И потом, я не заметил, чтобы у нее был какой-то особенно плохой цвет лица!

– Естественно, – согласился режиссер. – Их же всех гримируют перед съемкой. Гример все учитывает, в том числе и цвет одежды. Сделает грим немного поярче – вот и все! В конце концов, можно было бы и цветокоррекцию изображения произвести. Но это сильно удлиняет процесс и, потом, стоит дополнительных денег.

– Тогда зачем же так безжалостно? Но вы-то, надеюсь, вырежете этот момент при монтаже?

– Ни в коем случае! Именно ради таких кадров и снимается наша передача. Скандал всегда привлекает зрителей, а зрители – это рейтинг! Моя задача – думать именно о зрителях, а вовсе не о чувствах отдельных игроков.

– Вот поэтому я вашу передачу никогда и не смотрю! Мне не нравится хамство по отношению к людям, тем более к женщинам! Будь моя воля, я бы вас немедленно закрыл!

– А кто ее сюда тащил? – спокойно спросил Гусев, закуривая очередную сигарету. – Кто их вообще всех сюда тащит? Это вы нашу передачу не смотрите, а они-то смотрят, знают, что их ждет, и все равно на нее приходят. Им в начале съемки с площадки уйти предлагают, а они остаются. За эти миллионы они на все согласны – вот и получают!

– Знаете, Виктор Александрович, вы извините, но у меня создается впечатление, что вы просто завидуете этим игрокам. Завидуете тому, что они люди очень эрудированные и могут выиграть эти миллионы, а вы нет.

– Завидую? – задумался Гусев. – Нет, вы не правы, Арсений Петрович. Любить я их не слишком люблю, что правда, то правда, а завидовать... Нет, я им не завидую.

– Значит, не любите? А за что? Вы могли бы сформулировать конкретно, за что вы их так не любите?

– Никаких проблем! За жадность. Сколько уже таких случаев у нас было – остался игрок один на площадке. Денег выиграл уже достаточно – ну остановись ты! Знают ведь, что в пятом туре, если ошибешься, вычтут пять шестых выигрыша, а в шестом так и все шесть шестых. Не-ет, не остановятся – лезут дальше и обязательно накалываются! В результате получают намного меньше, чем могли бы. Если я кому и завидую, то только тому, кто три миллиона выиграл. Вот он смог остановиться! Как его только Борис ни уговаривал продолжить игру, а он взял да и не стал отвечать на следующий вопрос! Вот ему я поаплодировал!

– Значит, он смог остановиться, и ему вы поаплодировали? – задумчиво переспросил Колапушин. – А тому, кто сегодня выиграл? Ему вы поаплодировали? К нему-то вы как относитесь?

– Сам пока не пойму, Арсений Петрович. Тут ведь такой ажиотаж творился – даже меня захватило. Я человек пожилой, к тому же телевизионщик с юных лет – меня здесь чем-то удивить крайне сложно. На Шаболовке еще начинал – Останкина тогда и в помине не было! А сегодня... как мальчишка наверх побежал на него глазеть. Да по-моему, все побежали – фантастический выигрыш!

– И все-таки? Какое он на вас произвел впечатление?

Гусев некоторое время подумал.

– Знаете... Он какой-то заторможенный, что ли, был. Мне же видно все, – показал он рукой на экраны. – Борис его и так и сяк пытался вывести из себя, а он как каменный. Только губы шевелятся, будто что-то приговаривает про себя или считает.

Колапушин вспомнил слова судмедэксперта о том, что, возможно, у убитого Троекурова что-то забрали из кармана смокинга.

– Считает, говорите? А он не мог какое-нибудь устройство электронное с собой протащить? Знаете, вроде пейджера. У пейджеров и мобильников можно звуковой сигнал отключить, а виброзвонок работать все равно будет. Можно ведь и подать сигнал, какой именно ответ правильный.

– Вы нас совсем уж за дураков-то не считайте! Это же все продумано – игроки перед игрой проходят через металлодетектор. И не только потому, что им кто-то может подсказать. Сигналы сотовых телефонов и пейджеров сбивают работу студийной электроники, вносят помехи, поэтому они на площадке категорически запрещены для всех! К тому же вопросы сюда приносят только перед самой игрой, их только редакторы знают. Нет-нет, он сам выиграл. Если бы кто и мог ему подсказать, то только Борис – но он этого не делал, совершенно точно! Я бы обязательно заметил, если бы игра шла как-то не так.

– А предположим, все-таки протащил. У Троекурова было что-то вроде передатчика, и он подсказывал номер правильного ответа. Так не могло быть?

– Но ведь этим передатчиком как-то управлять надо, согласны? А я Троекурова сразу видел с нескольких камер. – Гусев снова обвел рукой свой огромный режиссерский пульт. – Троекуров во время съемки не делал ни одного лишнего движения. Нет-нет, Ребриков выиграл сам!

Колапушин тоже невольно взглянул на пульт, где на одном из экранов так и остался стоп-кадр с бедной женщиной в красивом сером свитере.

– Ну сам, значит, сам. Однако после всего того, что я тут у вас увидел, я не буду очень удивлен, если выяснится, что Троекурова убил кто-то из бывших игроков...

Глава 11

С молоденькой референткой редакции Леночкой Немигайло разговаривал все в том же небольшом, скудно обставленном редакционном кабинете, где незадолго до этого они с Колапушиным беседовали с Ребриковым.

Пожалуй, единственным украшением кабинета была только парочка ярких рекламных плакатов каких-то поп-групп, на которых фломастерами были размашисто начертаны автографы артистов.

Немигайло уже успел выяснить у Леночки, что она студентка-вечерница филфака педагогического института, с сентября будет учиться уже на втором курсе, в редакции работает четыре месяца и ей здесь очень нравится.

Несмотря на зареванные глаза, румянец у нее так и остался во все пухленькие щечки, и вообще временами она становилась похожа не столько на молодую девушку, сколько на угловатую девочку-подростка, особенно когда во время разговора совсем по-девчачьи форсировала голос в конце фразы. Одета она была в какие-то подростковые джинсики и клетчатую ковбойку, что только усиливало создавшееся впечатление.

В силу всего этого попав под обаяние молодости, Немигайло, сам отец четырнадцатилетней дочери, разговаривал с Леночкой очень ласково и осторожно.

– Леночка, вы мне про вашу шеф-редакторшу не расскажете поподробнее?

– Про Жанну Витальевну? А что вам про нее рассказать?

– Все. Вот какая она – умная или дура? Спокойная или орет постоянно? Сама работает или других заставляет?

– Ой, да вы что! Про Жанну Витальевну сказали такое – «дура»? – даже возмутилась, Леночка. – Да разве дура сможет здесь работать? Работать она, конечно, заставляет, но и сама вкалывает с утра и до ночи. Строгая – да! Мы все эти вопросы, которые на игре идут, обязательно проверяем по разным источникам. Она поручила мне проверять, а я ошиблась один раз. А она взяла и сама их проверила. Такое мне устроила! Но не кричала – она и без того умеет.

– А нам тут сказали, что сегодня она как раз кричала.

– Ну да, сегодня сорвалась, – нехотя признала Леночка. – Не понимаю, что с ней случилось. Всегда такая... Ну, одета отлично, макияж, прическа из салона. Улыбается... Не знаю, что на нее сегодня нашло.

По всему было видно, что шеф-редактор программы Жанна Аннинская – идеал для Леночки, что она в нее совсем по-детски влюблена и мечтает стать такой же всемогущей, красивой, умной и элегантной, как ее обожаемая начальница.

– Говорят еще, что она грозилась убить Троекурова. Было такое?

– Ой, да что вы думаете – это серьезно, что ли? Мало ли кто что кричит. Я сама однажды... – Тут Леночка сбилась, смутилась и покраснела. – В общем, ну... ну, кричала я на одного человека, что убью его. Но не убила же? Хотя и стоило!

Немигайло неопределенно покрутил в воздухе толстыми пальцами и задумчиво изрек:

– Стоило – не стоило... Это, Лена, знаете, дела относительные. Скажите, а у Троекурова не было... это... ну... близких отношений с Аннинской?

– Что вы?! – даже обиделась Леночка. – У него жена молодая, он с ней приезжал как-то. Красивая очень. И Жанна Витальевна совсем не такая. Не то что некоторые... Потом, у нас на телевидении ничего-ничего скрыть невозможно. Если бы что-то было, то обязательно слухи бы пошли. Во всех же редакциях почти одни женщины. Тут и глаза, и уши, и языки...

Леночка произнесла слова «у нас на телевидении» с такой наивной гордостью за свою причастность к этому великому и таинственному телевидению, что Немигайло невольно чуть не фыркнул, но, вовремя спохватившись, серьезно и веско сказал:

– Что верно – то верно. Про слухи говорить не стоит, тем более что и нет их. Но вы же там были, в аппаратной. С чего все началось? И когда?

– Наверное, после четвертого тура, – старательно наморщив лобик, припомнила Леночка. – Когда Ребриков, ну, победитель этот, на пятый согласился...

В аппаратной были все те же участники съемки. Жанна Аннинская, стоя в центре, довольно сурово отчитывала Троекурова:

– Борис, я тебя просто не понимаю! Какого черта ты пропустил этого идиота в пятый тур?!

Троекуров, явно разозленный этими словами, ответил очень раздраженно:

– Жанна, это я тебя просто не понимаю. Что значит – пропустил? Он сам прошел. Да что это, в первый раз, что ли! Не надо нервничать, заинька, успокойся. Он теперь со мной один на один, и я его вышибу. Не на первом вопросе, так на втором. Он, похоже, упертый очень – от следующего вопроса отказываться не будет, ну и вылетит как миленький.

– А если не вылетит? По-моему, я тебе объясняла. Тебе что, работать у нас надоело?

– Жанна, что это за тон?! – возмутился Троекуров. – Ты ведешь себя просто некорректно! Тем более при всех! Давай обсудим это потом, после записи – мне же сейчас на площадку.

– Хорошо, мы обсудим это потом, – произнесла Жанна ледяным голосом. – Но ты обязан сделать все, чтобы он вылетел, и как можно быстрее. Понимаешь – все!

– Не стоит со мной так разговаривать, – очень раздраженно ответил Троекуров. – Я и без тебя отлично знаю, что я обязан делать!

– Так! Получается, она на него все-таки орала, – констатировал Немигайло.

– Нет, это еще не орала, – не согласилась Леночка. – Но разговор был очень неприятный. Мне так неудобно было, что я это все слышу! Вот когда Ребриков ответил на первый вопрос и пошел на второй, тут она правда начала орать по-настоящему.

– На кого орала-то?

– На всех. Чуть ли не матом! Я уж в угол забилась, и то мне досталось. А я же совсем ни при чем! Мне же еще никакой серьезной работы не поручают – ни игроков отбирать, ни команду формировать. Только ей, похоже, уже все равно было – кто под руку подвернулся, на того и наорала.

– И все это время до конца записи она была в аппаратной?

– Нет, после пятого тура убежала сразу. Еще даже Троекуров с площадки не пришел. Принесла листок с новыми вопросами и сразу начала на него орать...

Жанна, держа в руке какие-то листки, влетела в аппаратную, как пушечная бомба с дымящимся фитилем. Она наткнулась на Троекурова, и в этот самый момент фитиль, кажется, догорел.

– Ты что, совсем обалдел?! – заорала она. – Ты вообще в состоянии понять, что?! ты!!! творишь!!!

– Что это за хамство?! – возмутился Троекуров. – Ты почему со мной в таком тоне разговариваешь?!

– Нет, он еще не понимает почему?! Потому! Все!!! Если ты не вышибешь его в шестом туре, то придется тебе проститься с очень и очень многим! Ты меня понял?!

– Я отказываюсь разговаривать в таком тоне! – Троекуров резко повернулся к Гусеву: – Виктор Александрович, скажете мне «в ухо», – он постучал пальцем по наушнику, – когда надо будет идти на площадку, хорошо? – С этими словами Троекуров вышел из аппаратной, громко хлопнув дверью.

* * *

– И дальше она тоже продолжала орать? – поинтересовался Немигайло.

– Не то слово! Игоря, компьютерщика, из-за стола чуть ли не силком вытащила и сама села вопросы набивать, которые принесла. На нее смотреть было страшно – растрепанная вся, красная...

– А когда она сказала, что Троекурова убьет?

– Это уже потом, после игры. Она последний вопрос с ответами на клавиатуре набила и сидела как неживая. Потом Виктор Александрович что-то сказал, вот тут она и взорвалась. Прокричала, что Бориса убьет, и убежала.

– И куда убежала, вы не знаете?

– Не знаю... – растерянно ответила Леночка. – Мне же надо было победителя вести на третий этаж – он должен был всякие бумаги заполнить – ну, эти, чтобы деньги перечислить. А потом весь этот тарарам начался. Так что я ее больше не видела.

Глава 12

Колапушин и Немигайло, как и договорились, встретились на третьем этаже в холле.

– Там, внизу, все полностью закончили, Егор? – поинтересовался Колапушин, удобно полуприсев на перила балюстрады, ограждающей лестницу, и, оглядев по привычке огромный квадратный холл с выходящей в него со всех сторон массой красивых дверей.

– С концами, Арсений Петрович. Тело увезли, эксперты уехали. Так они, кроме этих гильз, толком ничего и не нашли. Я там сам распорядился, чтобы декорации начинали разбирать, ничего? А то бригадир монтировщиков пристал с ножом к горлу – им другие декорации к утру срочно надо смонтировать, да и Ечкину пистолет нужно искать. Все, что может понадобиться, там на фотоаппарат засняли.

– Распорядился и распорядился, – равнодушно отозвался Колапушин. – Что мы чинами считаться будем? Мишаков тоже уехал?

– Как же, дождешься от него! Мне эти прокурорские уже во где сидят! – Немигайло сложил пальцы левой руки в кулак и отставленным большим пальцем провел по горлу.

– Убийство. Без следователя прокуратуры не обойдешься, – философски заметил Колапушин. – Мишаков еще ничего – бывают намного хуже. Где он сейчас, не знаешь?

– Черт его знает! Где-то по комнатам шастает. Вроде бы с операторами собирался беседовать. Да ну его! Не стоит искать, а то начнет опять нудить.

– Я и не собирался. Вас вообще сталкивать нельзя – не работа получается, а какая-то сплошная война миров. Ты еще что-нибудь новое не узнал?

– Нового ничего. Три человека в одну дуду дудят – компьютерщики и девочка эта: Аннинская с утра уже почему-то нервничала, потом успокоилась, а на четвертой записи начала психовать, в конце принялась грозить Троекурову, заявила, что его убьет, и куда-то слиняла. И никто не знает, где она все это время была. А потом, когда Троекурова нашли, оказалась в своей комнате. Вроде бы все ясно, а все равно не сходится у меня.

– И мне то же самое рассказали, но я согласен – не сходится. На убийство в состоянии аффекта не похоже абсолютно. Один пистолет с глушителем чего стоит! Его же заранее достать надо было и сегодня сюда принести – какой уж тут аффект? И место, где Троекурова убили... Я вот знаешь, что подумал?

– Что, Арсений Петрович?

– Может быть... кто-нибудь заранее знал, что у нее будет такая реакция?

– Какая?! – Немигайло выпучил в изумлении глаза. – Что она будет кричать при всех, что убьет Троекурова?

– Не обязательно кричать, что убьет. Главное – начнет вести себя не так, как всегда, и этим привлечет к себе общее внимание.

– А что? Очень даже может быть. Все тут говорят, что баба она умная и выдержанная. Если бы задумала убить, то внимания к себе привлекать не стала бы. И вообще... Все было тихо и спокойно, пока этот Ребриков выигрывать не начал. Тогда все и началось.

– Нет, Егор. Тихо, может быть, и было, но не спокойно. И началось, думаю, все гораздо раньше. Похоже, кто-то точно знал, что Ребриков сегодня выиграет. Понимаешь, точно!

– С чего такой вывод?

– А с того, что Троекуров пришел в пустую студию и зачем-то пошел за декорацию. Кому-кому, а уж шоумену, да еще после окончания съемки, делать там совершенно нечего.

– Точно! И эти, монтировщики, тоже говорят, что туда никто не ходит. А его понесло туда! Где он ну совершенно ничего не забыл!

– Вот именно. Зато там очень удобно с кем-нибудь встретиться так, чтобы никто не увидел. Даже случайно. Для чего – пока не знаю. Возможно, поговорить, а возможно, что-то взять или, наоборот, отдать. Но все это возможно только при одном условии.

– Каком?

– Если выигрыш Ребрикова подстроен. Как – не знаю, все тут было сегодня как обычно и вели себя все тоже как обычно. Кроме двоих – Троекурова и Аннинской. Но необычно они вели себя по-разному. Согласен?

– Согласен, Арсений Петрович. Аннинская при всех буянить начала, а Троекуров по-тихому в темный угол заныкался.

– И вот тогда Аннинская во всю эту картину прекрасно вписывается – вела себя не так, как всегда, нервничала, грозила, и к тому же она каждый уголок здесь прекрасно знает. Чем тебе не кандидат в подозреваемые номер один, а?

Немигайло многозначительно поскреб в затылке.

– Хм-м... Думаете, подносят ее нам на блюдечке с голубой каемочкой, Арсений Петрович? А что? Оч-чень даже может быть! В этом базаре, что здесь сегодня после съемки творился, никто теперь толком не знает, где она после записи была и что делала. Все, что угодно, на нее повесить можно. Она там ревела, в кабинете, я ее не трогал пока. Хватит ей сырость разводить, согласны?

– Полностью. Времени вполне достаточно прошло, чтобы успокоиться. Пойдем-ка, Егор, побеседуем с ней.

Сыщики не спеша прошли по красивому серому ковролину холла и подошли к двери, на которой висела табличка: «Программа „Шесть шестых“. Шеф-редактор Жанна Аннинская».

Колапушин на мгновение задержался перед дверью, залюбовавшись изящным большим цветным логотипом программы – «6/6».