Текст книги "Овердрайв"

108. Герда

С гитаристом Волосовым мы познакомились на «Подкове» – в садике у Казанского собора, где с 70-х годов и по сей день загорают неформалы и хиппи. Волосов пел «Кончится Лето» Цоя, когда из тьмы вышло пьяное туловище, пожелавшее услышать «Мурку». Волосов ответил решительным отказом, туловище сделалось недовольно, завязалась драка, все присутствующие, в том числе я, принялись туловище и Волосова разнимать. Так и познакомились. Выпили немного. Разошлись на заре.

В последний день весны 2012 мы с Волосовым договорились встретиться в баре «Пенистый Кран», чтобы обсудить возможность создания группы «Зачинщики». Он пришёл с Гердой, они познакомились только что, когда он пел у метро Садовая.

Юная, статная, локоны цвета тлеющих углей, огромные глаза, исполненные мечтательной печали. На скулах при любом освещении лежат идеально правильные тени. Искусанная улыбка с тончайшей ноткой обиды.

Звучит ‘Histeria’ Muse. Герда сидит между Волосовым и мной в своём шипастом ошейнике, в коротенькой юбочке, с глиняно-тёмными ногами. В её руках большой скрученный из воздушных шаров цветок. Когда мы сделали заказ, Волосов сказал ей:

– Эй, Герда. Лезь-ка под стол, ты, сука.

Это было неожиданно.

– Чего это ради? – спокойно поинтересовалась Герда.

– Оближешь мой пенистый кран.

– Ты дурак?

– Нет, я – похититель кисок. Разве ты не хочешь быть группи?

– У меня уже есть любимое дело.

– Но моя сперма на вкус как черничный йогурт.

– Это кто сказал?

– Твоя мамаша.

– Почему ты это говоришь?

– Я под эской.

– Серьёзно?

– Ага. Занюхнул пару дорог и теперь я рыцарь дорог.

– Ты мерзок.

– Поэтому ты и хочешь меня, беспринципная ты шлюха.

Герда поворачивается ко мне.

– Чем занимаешься?

– Пою в клубе MOZART.

– И как, на жизнь хватает?

– На поиск лучшей жизни хватает.

Приносят наше пиво, чокаемся втроём. Залпом осушив бокал наполовину, Волосов говорит:

– Герда, истинно тебе говорю, идём ебаться.

– Отвали.

– В сортире, – уточняет Волосов.

– Отвали!

– Ладно, я тебе отдрочу, а ты мне отсосёшь, идёт?

– Не идёт.

– Тогда ты мне отсосёшь, а я тебя отлижу.

– Вряд ли.

– Ладно, можешь просто отсосать.

– Отвали.

– Дай хоть сиськи помять, – говорит Волосов, протягивая руки к её груди.

– Сиськи мять уже заебло, – произносит Герда и бьёт Волосова по голове надувным цветком, он вырывает его у неё из рук, переворачивает и начинает лезть стеблем ей под юбку.

– Что это за цветок? – спрашиваю, отодвинувшись, чтобы Герда могла спастись от Волосова.

– Продаю их возле метро. Сегодня купили все, кроме этого.

– Работаешь на себя?

– Ага.

– Клёво. А что потом?

– Найму каких-нибудь школьников, поставлю их вместо себя.

– А так и не скажешь, что ты капиталистка.

– Я не капиталистка, я на актрису учусь. Но жить-то надо.

С этими словами Герда протыкает надувной цветок зубочисткой. Волосов от неожиданности подпрыгивает.

– Ну и сука же ты! – восклицает он. – Серёга, давай её вдвоём силой возьмём?

– Волосов, – не выдерживаю я. – Ты знаешь, как я тебя люблю?

– Ну, допустим, – настораживается он.

– Можешь ты хоть иногда соответствовать?

Волосов смотрит на меня, на Герду, на меня и наконец восклицает:

– Сукины дети! Ни на кого вас не променяю!

Чокаемся и выпиваем. У Волосова звонит телефон.

– Алло!.. А сколько вас?.. Какая ещё рыжая?.. А сиськи большие?.. Приду… Принесу… Готовьте ваши задницы!

Волосов даёт отбой и говорит нам:

– Я на оргию. Присоединитесь?

Герда красноречиво молчит. Я качаю головой.

– Пуритане, – бросает Волосов, уходя. – Два сапога пара.

На исходе белой ночи мы с Гердой оказываемся на лавочке в дальнем уголке Малой Садовой. Утренняя тишина нарушается лишь доносящимися с Невского проспекта криками тусовщиков, кого ещё держит экстази. Появляется смуглый парень в растаманской шапке и с дредами почти до земли. Он следует по рассветному городу плавно, чинно, словно Нагльфар. Пришвартовавшись возле нас, спрашивает:

– Милейшие, не отыщется ли огоньку?

– Отыщется, – говорю. – А отыщется, что поджечь?

Дредастый извлекает камешек и сигарету. Бутылочки у него нет, он просто отщипывает кусочки гашиша, кладёт их на тлеющий кончик сигареты, вдыхает дым и нам с Гердой даёт.

Он поведал нам свою историю, хотя мы и не спрашивали. Рассказ начинался фразой «Почему-то мне никогда в жизни не нужно было работать». Ещё помню «Соверши один акт однополой любви – на всю жизнь заклеймят пидорасом. Напиши одну картину – никто не назовёт тебя художником». Остальное было не так уж интересно. Исчез он так же внезапно, как появился, и мы с Гердой снова остались наедине.

107. Идея

Ступени, ведущие к Неве. Мы с Гердой сидим на них, курим и ждём первый рассвет лета в компании сфинксов.

– Расскажи мне всё о своей жизни, – говорит она.

– Всё? Уверена?

Герда кивает.

– Ладно. В ночь, когда я родился, был страшный ураган. Страна полночного солнца, где я родился, вскоре перестала существовать, а вместо неё появилась новая, в которой мы с тобой живём и поныне. Детство моё полным ходом шло со всеми полагающимися войнушками и приставками, и я уже начал думать, что буду вечно тащиться, но мама неожиданно отдала меня в школу. Так я попал в машину.

Герда понимающе кивает.

– После линейки на первом звонке старшеклассники брали малышей за руки и разводили по кабинетам. Я достался красивой веснушчатой девице с просто улётной задницей. Она меня отвела в класс «А» и усадила за парту, на которой маркером было написано:

«If you wanna fuck the sky you must teach your penis fly»

Почему-то я запомнил это на всю жизнь.

Герда деликатно смеётся.

– Три десятка незнакомых странных детей вокруг. Учительница делает перекличку, звучит фамилия, похожая на мою, я говорю «Здесь». Немного погодя, дверь открывается, и входит другая учительница. Она привела мальчика, похожего на меня, и говорит нашей учительнице, что его зовут так же, как меня, и фамилия у него почти такая же, как у меня, однако не совсем. Следовательно тот, кого она привела, – это не я, а ей зачем-то нужен именно я. Учительницы обменялись нами, похожий на меня остался в классе «А», меня отвели в класс «Б». Там я сразу почувствовал себя в своей тарелке.

Герда улыбается и трогает свой шипастый ошейник. В Неве отражается утренняя звезда.

– Не слишком подробно? – спрашиваю я. – Мне продолжать?

Целуя фильтр сигареты, Герда благосклонно кивает.

– Учился я хорошо, пока в мою жизнь не явились половое созревание, алкоголь и рок-н-ролл. Акустические гитары, самодельные звукосниматели из телефонных трубок, картонные барабаны, крышка от казана вместо крэша, бас-гитара, найденная в школьном подвале. Нашу банду курировал школьный звукорежиссёр Евсей Юрьевич, муж учительницы физики. Он получил травму в автомобильной аварии, и в его медицинской карточке написали какой-то диагноз на латыни. Позже выяснилось, что технически эти слова значили, что у него отрезана голова. Поэтому наш барабанщик Стас Лимонов звал его «Всадник без головы».

Первой композицией, что мы разыграли, была «Как На Войне» «Агаты Кристи». Когда шёл отбор номеров для выпускного вечера, завуч эту песню играть запретила. Так мы попали в андеграунд.

Герда красиво усмехается.

– Мы делали концерты в школьной столовой, пели там песни Offspring, Roxette, «Пилота» и собственные. Вообще, довольно активную общественную жизнь вели. В старших классах мы с гитаристом Финном были диджеями на школьных дискотеках, помогали Всаднику поднимать аппаратуру в актовый зал. На последнем звонке директор школы вручала грамоты тем, кто наиболее активно участвовал в судьбе параллели. Их получили те дети, чьи родители оплатили смену окон в спортзале. Снова ты, Великое Но.

– Великое Но? – спрашивает Герда, туша сигарету о гранит.

– Да, сталкивалась с ним?

– Разумеется, – усмехается она. – Оно всё пытается впарить мне правила моей жизни, но я не покупаю. Продолжай рассказ.

– Самые активные дети никогда не ходили на летнюю практику, не были диджеями и вообще появлялись в школе реже других. Я им не нравился. Один как-то подошёл ко мне в школьной столярной мастерской в окружении своих друзей и сказал мне: «Лох – это судьба» Я ответил: «Кому, как не тебе, это знать» Дружки его заржали, а он ничего не сказал, но больше меня не доставал.

Герда хороший слушатель. В присутствии такого в памяти всплывают давно забытые случаи.

– А ещё была учительница английского Карина Алексеевна, секс-символ педагогики. Губы цвета тёмного бордо, волосы – тлеющие угли, прямо как у тебя, Герда, только чаще в высоких причёсках. Шпилька, экстремальные разрезы, пиджаки с леопардовыми бортами. Я любил уроки английского. Однажды, рассказывая о числительных, Карина Алексеевна произнесла слово «Six» и ей, видимо, показалось, что она сказала его неверно, она попыталась это исправить и сказала «Sex». Затем она поняла, что теперь уж точно что-то не так, густо покраснела и снова произнесла «Six». Она пыталась сделать вид, что ничего не произошло, но злые дети стали смеяться и улюлюкать. Я не смеялся. Я хотел Карину Алексеевну. Думаю, и она меня.

– Почему ты так думаешь? – спрашивает Герда.

– Я был хорош в английском. Но Карину хотел не только я. У нас был ОБЖ-шник Василий Павлович. Потомственный донской казак. Цвет хаки, рыжие усы, полный арсенал дурацких идиом вроде «Борьба с умом» и «Герой – штаны горой». Мы звали его «Палыч», и он, если верить слухам, трахал Карину Алексеевну в спортзале на козле.

– Забавно, в нашей школе так говорили про физрука и учительницу музыки.

– Я тоже думаю, что физрук в этой легенде уместнее. У нас многие верили. И многие не любили Палыча. Я уж точно. В старших классах, когда нашу школу возвели в ранг лицея, а всех хулиганов перевели в ПТУ, самыми большими хулиганами остались мы с Финном. Мы сидели на уроках Палыча на последней парте и в открытую презирали его. В начале урока он заходил в кабинет, ученики вставали, тогда Палыч обводил класс долгим серьёзным взглядом, а потом говорил: «Здравия желаю!» Все должны были отвечать «Здравия желаю!» А мы с Финном вместо «Здравия желаю» отвечали «Пошёл на хуй!» Конечно, в общем хоре Палыч не мог различить два наших голоса. Однако через несколько уроков мы заметили, что к нам присоединились соседние парты. С каждым уроком наш хор креп. Наступил день, когда Палыч вошёл в класс, привычно смерил всех казачьим взором, сказал «Здравия желаю!», а в ответ ему раздалось громкое и дружное «Пошёл на хуй!» Тридцать ошалевших подростков – мы все произносили это и понимали, что пути назад уже нет. Разве что несколько заучек на передних партах всё ещё были не в теме и, как обычно, гаркнули «Здравия желаю!» Это нас и спасло. У Палыча было лицо человека, который не уверен, что только что слышал то, что слышал. Он – донской казак. Он не может взять и поверить, что орда головастиков, стоящих перед ним, растеряла всякий праведный страх и отправила его, всеобщего любимца, в урологические дали. Вот он думает: «А может, это всё-таки был метиловый спирт?» А вот он думает: «Всё-таки белая горячка – это не так весело, как подсаживать девятиклассниц на брусья» В конце концов Палыч набирает воздуха и говорит: «Садитесь. Тема сегодняшнего урока: меры безопасности при ядерном взрыве» Мы выдыхаем.

Герда смеётся, и она прекрасна. Как может быть, что я сейчас здесь, с ней, на берегу Невы, а не веду ОБЖ в родном городе с шашкой наголо? За что столько благодати?

– Ну а что после школы? – спрашивает Герда.

– Поступил на радиотехнический факультет радиотехнического университета. Похож я на радиофизика?

– Да не особо.

– Между тем, я без трёх курсов дипломированный специалист.

Герда смеётся.

– Потом армия. Мотострелковая учебка в Чите, танковые войска в Кяхте. Полтора года коту под хвост, зато потом всех насквозь видишь.

– И меня насквозь видишь?

Герда хитро зыркает анимешными глазищами.

– Лгать не хочу, а к правде ты не готова.

Герда усмехается, в тонких руках её загорается очередная сигарета. О сладострастие дымов. О молодость, искусная в нахождении в себе горя. Меня осеняет.

– Герда, кажется, я кое-что придумал! Как же здорово, что я тебя встретил!

– О чём речь?

– У меня появилась идея для романа! Он будет о том, чем мы себя убиваем. О том, что позволяет увеличить скорость, уменьшив время путешествия. Количественно-качественный переход.

– Звучит неплохо. Я бы почитала.

Тянусь поцеловать Герду, но она отстраняется.

– Эй! – говорю я. – Мы поймали крупную рыбу! Идея на миллион! В жизни нас ждут и богатство и слава! Давай целоваться!

– Метро открылось, – внезапно говорит она. – Пойдём по домам.

Я проводил Герду до пересечения Литейного и Белинского, где она снимала комнату, и пошёл домой. Никому из нас метро не было нужно. Я пришёл домой и сразу начал работу над романом. С Гердой мы больше никогда не встречались.

0.

Охуенно любить, ненавидеть – хуёво. И вроде бы все это знают, но время от времени кто-то убивает кого-то, насилует, кидает на деньги, депортирует, расстреливает, бросает с вертолёта, подрывает ручной гранатой. Нет, всем уже понятно, что любовь – это не между полами, любовь – это сверх, и под, и над, и вместо, и энергия всего сущего, движущая нейтрино и галактиками. Просто иногда кто-то прокалывает кого-то, опрокидывает, поджигает, запрещает, цензурирует, растаптывает, убивает на ринге, распинает, травит во сне. Только иногда, ведь в сущности всем давно ясно, что любовь гремит ключами к любым замкам, что её остриё едва ль тупей, чем жало голода или жажды, что маргаритки на могилах неизвестных солдат прорастают самыми первыми, что всякий рождён и умирает в любви, а в жизни лишь вьётся, порхает вокруг её путей, как бомж вблизи теплотрассы. Просто иногда – не часто, только иногда – кто-нибудь разбивает своей любви через хиджаб лицо, взрывает свою любовь в метро, намазывает её, растолчённую на батон поверх сливочного масла, наматывает её на колёса мотоцикла, замуровывает в стену особняка, кладёт ей на язык лишнюю таблетку, говорит ей слово, толкающее её к краю, поливает её грязью в СМИ ради пиара, вырезает ей органы для наживы, отправляет её в горячую точку, устраивает в её стране революцию того или иного цвета, избивает её на площадях ОМОНом, бесчестит её имя в учебниках истории, причисляет её к лику сатаны лживыми проповедями. Но главное, что вообще-то все уже знают: ненавидеть – хуёво, любить – заебись.

106. Афера

В клубе MOZART платили мало, я нуждался в дополнительном заработке и вспомнил про ЗАО ЕБИ. Конечно же, я не собирался вновь надевать красную майку – придумал кое-что другое. Я знал, что когда покупатели возвращали в ЗАО ЕБИ бракованные телефоны, их отправляли на трёхнедельную гарантийную экспертизу. Мы упаковывали телефоны в специальные пакеты и передавали водителям, когда они привозили товар. Ни один из этих телефонов ни разу не вернулся. По прошествии срока экспертизы ЗАО ЕБИ возвращало клиентам полную стоимость их телефонов на момент покупки. Меркулов говорил, что никакой экспертизы не существует, а трубки уже много лет копятся в Домодедово, потому что ЗАО ЕБИ выгоднее отдать клиентам полную стоимость, чем оплачивать экспертизу и ремонт.

Я стал иннерить объявления о продаже б/у-телефонов, купленных в ЗАО ЕБИ, у которых ещё не вышел гарантийный срок. Скупал их за бесценок, приносил в магазины ЗАО ЕБИ и заявлял неисправность, которую нельзя было проверить на месте, например, «периодические самопроизвольные перезагрузки». Телефоны принимали на экспертизу, я уходил, возвращался через три недели и получал наличные – иногда вдвое больше, чем платил за б/у-телефон.

Когда я получил таким способом первые деньги и рассказал об этом Аннет, она заявила:

– Это гениально. Могу я тоже участвовать?

Аннет работала агентом по недвижимости, но хотела новых ощущений. Я сказал, что это уместно, поскольку в один и тот же магазин не могу прийти дважды – это вызвало бы справедливые подозрения. Однако Жан-Поль оказался категорически против и не позволил Аннет участвовать в моих делах. Сам он недавно устроился продавцом в фирменный магазин наручных часов «Темпоритм», где некоторые модели стоили дороже квартиры в центре Петербурга. Платили хорошо. Продавая одну пару в неделю, Жан-Поль не бедствовал.

Я поставил на аферу с ЗАО ЕБИ все деньги, что у меня оставались. Мне написал Паша Животное и сообщил, что через две недели переезжает в Петербург. Не мог бы я вписать его на первое время? Конечно, старина, не вопрос. И тут умирает Питер Фальк.

105. Кия

В клуб MOZART только начали заходить посетители. Я сидел за баром, пил ром с колой и болтал с ангелочком Ярославой. Фальцест Арсенович подошёл ко мне, взял меня за локоть и сообщил:

– Сергей, ты здесь на рабочем месте.

– Разумеется, – сказал я. – Почему вы решили напомнить?

– Это стул для гостей. Будь где-нибудь не на нём.

Я встал со стула и направился к диджейской кафедре.

– И ещё нам нужны конкурсы, – бросил вдогонку Фальцест Арсенович.

– Я музыкант, – сказал я. – Конкурсы – не моя специализация.

– Уже твоя.

Я попросил ангелочка Ярославу одолжить мне её игральные карты. Когда MOZART наполнился, а посетители хорошенько напились и насмотрелись на go-go-танцовщиц, я попросил диджея Повара приглушить музыку, взял микрофон, вышел на стойку и сказал:

– А теперь, друзья, конкурс «Голые Ниндзя»! Нужны добровольцы: два парня и две девушки.

Я выбрал среди поднявших руки пару девчонок и двух юношей, помог им выбраться на стойку. Я обратился к девушке в жёлтом платьице на прозрачных бретельках и с позолоченной цепью на загорелой шее.

– Как тебя зовут?

– Кира.

– Где так загорела, Кира? В Египте?

– Откуда ты знаешь название моего солярия?

– Твоя мама рассказала. Итак, сегодня ты – царица Нефертити.

– Ладно!

Я обратился к девице в топике с надписью «I’m from LA» и чёрной шляпке.

– Как твоё имя?

– Людок.

– Людок, ты из Лос-Анджелеса?

– Чо? Я из Краснодейро!

– Понятно, стало быть, из русского Лос-Анджелеса. Ты сегодня – морская царица.

– Хорошо!

Я обратился к парню в майке-алкашке со стразами и большой кепке:

– Как тебя зовут?

– Ваня Рифма.

– Ты рэпер?

– Ну.

– Зарифмуешь что-нибудь?

– Сегодня в клубе Моцарт подают не суп из клёцок, а эту хуйню, что несу из ротовой полости, смотри… не ополосни…

– Спасибо, – говорю, – достаточно. Ваня, ты сегодня будешь Моцарт.

Я обратился к парню в джинсах и с блестящим от масла накачанным голым торсом.

– Как твоё имя?

– Игорян.

– Игорян, ты армянин?

– Только душой.

– Значит, сегодня будешь Вахагн.

– Это кто?

– Армянский Геракл. Итак, друзья, конкурс «Голые Ниндзя-а-а-а»!..

Все загомонили. Я достал карты.

– Правила такие. Вы будете вытягивать карты из колоды. Если вам попадается карта чёрной масти, то любой из участников на ваш выбор снимает с себя один предмет одежды. Если масть красная, то один предмет одежды снимаете вы. Кто первый окажется без одежды, получает в подарок… бутылку рома. Всё понятно? Тогда поехали!

– Стоп! – восклицает морская царица, – А почему конкурс называется «Голые Ниндзя»?

– Да, и правда, почему? – раздаётся из зала. – Ясно, что голые, но при чём тут ниндзя?

– А при том, – говорю, – что, снимая с себя вещь, надо выкрикнуть «Кия»!

– Мы готовы! – заявляет Вахагн.

Нефертити вытянула красное и рассталась с босоножками, прокричав «Кия». Морская царица вытянула чёрное и Моцарту пришлось снять кепку, прокричав «Кия». Моцарт вытянул чёрное и морская царица сбросила туфли, прокричав «Кия». Вахагн вытянул чёрное и Моцарту пришлось разуться, прокричав «Кия». Нефертити вытянула красное и повернулась ко мне спиной, мол, помоги расстегнуть платье. Я дёрнул молнию, платье скользнуло вниз, и зал ахнул: на ней не осталось ничего, кроме жёлтого металла в сосцах и пупе. А она и рада: позирует, улыбается.

– У нас есть победитель, – сказал я.

Тут в клуб ворвались люди в камуфляже, с оружием и в чёрных масках. Они стали кричать и укладывать всех на пол, активно используя приклады. Я соскочил за стойку, а за мной Нефертити. Там, на полу, обнаружилась ангелочек Ярослава.

– Что происходит? – спрашиваю её.

– Маски-шоу, – спокойно говорит она. – ОМОН ищет нарков.

– Вот блин, – чуть не плача, говорит Нефертити, – папа меня убьёт.

– Ты что, наркоту толкаешь?

– Нет! Но мне шестнадцать!

– Что?! Да ты выглядишь на все двадцать шесть!

– Поэтому меня и пустили!

Утягиваю со стойки жёлтое платье Нефертити и сую ей.

– Быстро одевайся!

Ярослава хохочет. За стойку прыгают двое в масках и бегут к нам, крича:

– НА ПОЛ, БЛЯДЬ! НА ПОЛ, НАХУЙ!

– Нет, а мы на чём? – недовольно молвит Ярослава.

– ЛЕЧЬ, БЛЯДЬ! ЛЕЧЬ, НАХУЙ! – кричат они, уже тыча оружием нам в лица.

– Так бы и сказали…

Мы растянулись за баром. Это была длинная ночь. Клуб MOZART закрыли, а с ним и Фальцеста Арсеновича. Оказалось, заведение было прикрытием для отмыва кокаиновых денег.