Текст книги "А в полку том жили-были…"

Однажды два его товарища просто-напросто незаметно слиняли, когда стало понятно, что драки из-за двух попросивших о помощи девушек не избежать. На следующее утро, когда Иван сидел с распухшими губами дома, один из друзей позвонил ему и признался, что сдрейфил. Признался просто, без обиняков и самооправданий. Попросил прощения. Второй же при встрече с иронией поинтересовался, кто это так разрисовал Ивану физиономию. Этого нарочито разыгранного непонимания, за которым скрывались обыкновенная трусость и ничем не подкрепленная бравада, Иван ему не простил. Мелкая, безобразная, уживавшаяся с совестью трусость противна всегда, а для Ивана в особенности. Он с пониманием относился к слабостям других, но терпеть не мог, когда эти слабости рядили в фальшивую самоуверенность. И имя этого второго парня Иван навсегда вычеркнул из списка своих друзей.

Что касается Кати… Он еще не знал, свяжет ли их что-то в будущем, но приложить определенные со своей стороны усилия все же решил. Он чувствовал себя полным задора и той самой курсантской изобретательности, которая иногда выручала, а иногда ставила под угрозу судьбу…

* * *

Гауптвахта части располагалась на большом пустыре, прямо за автопарком, закрытая от всех взоров высоким забором. Впервые Иван шел по дорожке к караулке без ощущения дискомфорта, сопутствующего каждому заступлению в караул, и глухой тоски от того, что на целые сутки выбываешь из привычной жизни и имеешь дело только с четкими инструкциями и милостью различных проверяющих. На этот раз и утреннее солнце казалось более приветливым, и голоса птиц веселее, и краски вокруг ярче. Ивану дышалось легко и свободно. В отличие от тех, кому пришлось сидеть за этим забором.

Вход на территорию караулки преграждали большие железные ворота. Рядом с ними примостилась открытая кирпичная будка, в которой стоял полевой телефон. При приближении Ивана за забором послышался нестройный и бодрый лай многочисленных собак, которых добросердечные бойцы кормили своей часто малосъедобной пайкой.

Сняв трубку, Иван крутанул ручку и проговорил:

– Смольный! Всю геволюцию пгоспите!

– Помощник начальника караула сержант Шульцов слушает, – отозвалась трубка.

– Ты не слушай, ты открывай, – сказал Иван весело.

– А, товарищ лейтенант, – обрадовалась трубка. – А чего к нам? Освоить отремонтированную офицерскую камеру? Будем очень, очень рады.

– Я тебе сейчас освою, радость моя, – хохотнул Иван, – если ты сей момент не явишься сюда с ключиками.

– Намек понял, товарищ лейтенант.

Через минуту из караулки вышел улыбающийся контрактник Шульцов, бог знает по каким таким резонам пришедший в армию «с гражданки». Все вроде у него было хорошо. Жил с матерью в собственной квартире. Как коренной горожанин мог найти себе работу повыгоднее, но, судя по всему, любил служить. Служить бескорыстно, держась за одно только осознание своей необходимости здесь.

Шульцова, казалось, ничто не могло смутить. Ни скудная зарплата контрактника, ни хамство некоторых начальников, ни постоянные задержки с выдачей обмундирования, ни бесконечные наряды, ни пресловутая формулировка о «ненормированном рабочем дне». Такая терпимость не могла не вызывать подспудного уважения. Как и чувство юмора Шульцова.

– Здравия желаю, товарищ лейтенант, – улыбался он, открывая калитку.

– Здорово, бездельник, – поздоровался Иван с контрактником за руку. – Федя спит?

– Начальник караула отдыхает после завтрака, – ненавязчиво поправил его сержант, словно говорил об августейшей особе.

– Понял. А начгуб?

– Проводит строевую подготовку с арестованными.

– Ага, даже так… Типичные видовые армейские признаки – хлебом не корми, дай только походить строем.

– Удивительно точное наблюдение, коллега. Два часа без передыху! А чего стоит инстинктивное вытягивание носков в шаге! А оригинальные махи верхними конечностями! Нет, это надо видеть и изучать, коллега.

– Так где они теперь, голубчик? – поддержал Иван его шутливый профессорский тон.

– В естественной среде, конечно же! В естественной среде! – округлив глаза, словно удивляясь недогадливости «коллеги», проговорил Шульцов. – На маленьком, чудном, освещенном палящим солнцем асфальтовом плато. У них самый разгар игрищ. А командные крики вожака – просто верх совершенства!

– Что ж, идемте, идемте, голубчик. Понаблюдаем, – напустив на себя серьезный вид, сказал Иван.

Они прошли здание караулки, повернули за угол и оказались у ограждения, шедшего по периметру небольшого плаца и отделявшего внутреннюю зону гауптвахты от территории караулки. Маленький плац был любовно оформлен специальными квадратными разметками, по которым усиленно вышагивали трое бойцов, двое из которых были Подоляко и Самсонов. Третий боец – маленький, тщедушный веснушчатый паренек по фамилии Чижик старался больше всех.

Боец Чижик из второй роты сидел уже седьмые сутки (из десяти объявленных) из-за своих родственников, приехавших к нему на прошлые выходные целой делегацией. Те с деревенской простотой и настойчивостью, видимо, уговорили его отведать продукцию домашнего винокурения. За встречу, надо полагать. Сколько там Чижик отведал, неизвестно, только по пути к казарме имел он несчастье встретиться на одной дорожке с замом командира части по тылу Логиновым, которого никто никогда не видел отправляющимся куда-либо без своего уазика, но которому взбрело в голову пройтись по лесочку от банно-прачечного комбината до столовой пешком. Сердобольный майор, встретив солдата Чижика, бредущего по лесу к казарме и с шумом извергавшего из себя домашние закуски, выказал теплое участие к его нелегкому состоянию и предложил проводить. Так они и пришли, держась за ручки, к самым воротам гауптвахты.

Старательный деревенский парень, чувствуя свою вину и явно раскаиваясь, был идеальным арестантом. Его ходьба на плацу напомнила Ивану телевизионные кадры, демонстрировавшие смену караула у мавзолея Ленина. Ивановы же филоны тоже старались под бдительным взглядом начгуба, но без всякого энтузиазма.

– Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Подоляко, ножку выше-е! Носочек тяну-у-ть! – командовал прапорщик Юрочкин голосом, бившим по ушам, словно звук низко пролетавшего реактивного самолета. – Чижик, не машите руками, как мельница. Кулачок должен подниматься чуть выше ремня, а он у вас совершает движение чуть ли не до самого подбородка. Рука назад и до отказа, а не в сторону! Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Круго-о-м… арш!

Арестанты дружно развернулись и пошагали в противоположную сторону.

– Отвратительно! – морщась, констатировал Юрочкин.

– Да. Хомо армиус оригиналис, – тихо сказал Иван. – Вне всякого сомнения.

– Вы заметили эти характерные для данного вида телодвижения? – подхватил Шульцов. – Какая строгая грация, какое своеобразие!

– Чудно, – согласился Иван.

– Блеск, – причмокнул Шульцов.

– Еще раз убеждаюсь, насколько богата и щедра природа, создавшая такие замечательные экземпляры.

– Да, пусть они живут только благодаря инстинктам и условным сигналам, – с плутоватой искрой в глазах проговорил сержант, – но для природы ведь важен каждый вид.

– И я того же мнения, голубчик. Ах, как идут, как идут! – восхитился Иван. И крикнул в решетку, пытаясь привлечь внимание Юрочкина, словно нарочно их не замечавшего: – Товарищ прапорщик! Выделите мне, пожалуйста, на несколько минут двоих созданий из этой великолепной троицы для изучения. Хочу открутить им бошки и посмотреть, что там внутри.

Скосив в его сторону взгляд, Юрочкин скомандовал несчастным:

– На месте-е-е… Р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, р-р-я-я-з, два, тр-р-и! Стой! Раз-два!

Бойцы замерли, вытянув подбородки. Куртки у всех на спине потемнели от пота.

– Рядовой Шевко! – окликнул начгуб конвойного, томившегося с автоматом в тени здания. – Проведите арестованных Подоляко и Самсонова к месту допроса.

– Куды, товарыш прапаршык? – со скрытой обидой переспросил конвойный, который в данную минуту если куда и хотел двигаться, так только в тихую, прохладную и спокойную комнату отдыха.

– На кудыкину гору! – с армейской четкостью пояснил прапорщик Юрочкин. – А для особо одаренных поясню – к месту для курения. Понятно, рядовой Шевко?

– Так бы и гаварыли… – со скрытым негодованием пробормотал конвойный.

Шаркая подкованными сапогами, он вывел из куцего строя двух бойцов и препроводил их за решетку к лавочкам, расположенным полукругом в тени разлапистого клена. Подоляко и Самсонов с видимым наслаждением опустились на лавочки. Иван подошел к ним, сел рядом и снял фуражку.

– Ну, что, дурики, доигрались?

Оба арестованных угрюмо промолчали.

– Вот так, значит. С родным начальством говорить не желаете?

– А чего говорить? Все всё уже знают, – отозвался наконец более говорливый Подоляко, черноволосый и высокий молодец, чем-то напоминавший цыгана. Блондинистый Самсонов, являвший собой полную физическую и характерную противоположность своему дружбану, продолжал молча затягиваться сигаретой. Он, казалось, не проявлял ни малейшего интереса к предстоящему разговору, а рассеянно смотрел куда-то в сторону Чижика, снова отправившегося в поход по квадратам под руководством начгуба.

– А вы представьте, что я ничего не знаю. Вот случилась со мной такая беда.

– Товарищ лейтенант, вот вы издеваетесь… – с горячностью начал было Подоляко, но Иван с ироничным возмущением прервал его:

– Я издеваюсь? Да я вас до сих пор по головке гладил. Потому что жалко мне вас. До слез. До надрыва моей широкой души. А жалко мне вас потому, что из-за своей лени, дурной тяги к нычкованию и нарушению распорядка дня вы окажетесь в таком переплете, после которого вы, доблестные воины, не скоро попадете домой к своим мамочкам, папочкам и подружкам. И будут они стоять под забором дисбата и лить горючие слезы.

– Да не трогали мы его. Не трогали, – тихо сказал Самсонов.

– А прапорщик Луцик пишет в рапорте, что вы с нецензурной угрожающей руганью толкнули его в грудь, отчего он оступился, упал на спину и получил в результате красивый синий фингал…

– Что?! – хором выкрикнули арестанты так громко, что даже Юрочкин отвлекся от строевых экзерсисов с участием своей жертвы. – Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант, не было этого… Ничего не было… Честное слово!

Перебивая друг друга, они затараторили, словно политики на последних секундах предвыборных теледебатов.

– Стоп, стоп, стоп, – потребовал Иван. – Так значит, вы говорите, что ничего не было. Но почему тогда прапорщик Луцик лупит себя в грудь и утверждает обратное?

– Потому что он… – снова начал Подоляко.

– Стоп! Только без милых нашему сердцу слов. Иначе все будет понятно без дальнейших объяснений. Итак, с чего у него такая жуткая к вам любовь, золотые вы мои?

Оказалось, однажды прапорщик Луцик пришел проводить зарядку, а эти двое спрятались в кладовой. Когда Луцик их обнаружил, они стали убеждать его в том, что старшина приказал им пересчитать белье перед сдачей в прачечную. Луцик вскипел, бросился вызывать дежурного по части, но споткнулся и упал. Солдаты не сдержали смеха, а Луцик от злости пообещал им, что они его еще запомнят.

Вот это уже более походило на правду. Луцик споткнулся, солдаты засмеялись – и зловредному прапору моча ударила в голову.

– С вами уже кто-нибудь говорил?

– Ромашкин, – буркнул Самсонов. – Прибежал, говорит: ну, придурки, сидеть вам до посинения. Наперечислял кучу статей, каких-то приказов, собрал свои бумажки и снова убежал… Мы его не трогали, товарищ лейтенант.

– Ага, военные прокуроры умрут от смеха. Сказка про белого бычка, дорогие мои, – вздохнул Иван. – Никто, кроме того неизвестного солдата и Луцика, не знает, что произошло возле того забора в лесу. Луцик написал рапорт. Вонь поднимется до самых небес. Из-за вашей собственной глупости вас сожрут с потрохами. Шутить с системой не стоит!.. Вот вам по листу бумаги. Прямо сейчас пишите объяснительные на мое имя. Вы хоть и дураки, но тюрьма и людей дурнее вас не исправляла.

* * *

Идея пойти в ресторан принадлежала Руслану, тому самому из двоих друзей Вишневского, который сбежал от драки, а потом извинился за это перед Иваном. За прошедшие годы Руслан заматерел и перешел в разряд тех, кому при встрече дружески и иронично говорят: «Привет, бычара!» На поясе у него теперь неизменно болтался пейджер, а на пальце непристойно красовалась большая золотая печатка. Впрочем, впечатление, которое он оставлял, было всего лишь частью правды, дымом, пускавшимся в глаза окружающим.

Надо сказать, что Руслан имел не красящую его привычку переоценивать свои силы, внушать ложное впечатление и изрядно потом страдать от этого. Подвизался он в торговле строительными материалами, но сам из себя ничего финансово не представлял. Хуже всего было то, что Руслан иногда вел себя как раз обратно своему истинному положению – подавал себя как «крутого парня». Вальяжно, со специфическими жестами денежного воротилы.

Просто черт какой-то дернул Ивана согласиться пойти вместе с Катей в ресторан в компании Руслана и его очередной пассии. Высокая и худая девица с манерами аристократки, видимо, скрашивала его тяжкие будни, наполненные ожиданием появления потомства. Жена Руслана находилась на девятом месяце и лежала в больнице. Но на страже семейной морали стояла теща. Потому Руслану приходилось «тыкаться» (как он говорил) по ресторанам и чужим квартирам… Тяжкая доля.

У Ивана было с собой двадцать баксов, поэтому предложил купить закуски, выпивки и посидеть в парке. Это разумное (учитывая финансовые ресурсы) предложение было Русланом решительно отвергнуто. И, как потом понял Иван, размахом тот хотел поразить не столько свою Викторию, которая знала всю подноготную Руслана, сколько Катеньку, этот нежный цветок, оказавшийся рядом с другом. «Все будет путем, – весело шептал Руслан на ухо Ивану. – Я тебе отвечаю. Посидим как люди. Что нам по этим паркам шляться?»

Препираться с безрассудным приятелем на виду у девчонок показалось Ивану смешным и мелким. В конце концов он тоже не был лишен душевной широты и размаха. Мысленно пообещав не заказывать лично себе ничего дорогого, Иван согласился.

В ресторане, как только их усадили за столик и принесли меню, Руслан жестом миллионера на отдыхе великодушно передал меню дамам: «Заказывайте!» Иван со смутным беспокойством понял, что это только начало. Дамы, получившие карт-бланш, видимо, решили использовать его на полную катушку. «Ух ты моя прелесть», – сделав губы трубочкой и потрепав своего спутника за полную щеку, довольно произнесла Виктория – и приступила к разграблению. За мидиями в белом вине последовала горбуша, запеченная с сыром, потом куриные окорочка, фаршированные грибами. Вино для женской части и водка для Руслана (решили, что всю честную компанию развезет по домам Иван). Чем дальше, тем больше…

Пьяненький Руслан громко чмокал свою пассию и одновременно пытался объяснить Кате, как он завидует своему Ивану, потому что тот отхватил себе такую девушку… Катя же вежливо смеялась, лениво клевала безумно дорогие блюда и, казалось, не испытывала никакого дискомфорта, находясь рядом с практически незнакомыми людьми.

После первых же решительных атак Ивана она полностью ему доверилась. До этого похода в ресторан они мило погуляли по городу, несколько раз сходили в кино, посидели в кафе за чашкой кофе. И говорили… Впрочем, говорил в основном Иван. Кате было безумно интересно его слушать. Кроме того, ей льстило внимание молодого, обходительного офицера, имевшего машину и квартиру. «У тебя в жизни было и должно быть все лучшее», – говорила ей мать. А Иван Вишневский, сильный, мужественный и уверенный в себе, и был самым лучшим, потому что выгодно отличался от разболтанного поколения «унисекс», в котором напрочь стерлись границы между мужественностью и женственностью.

Парни и девчонки словно бы смешались, стали похожи друг на друга и в одежде, и в прическах, и манерой поведения. Курить, пить пиво, украшать себя фенечками, носить все безликое на размер больше, отвязно тусоваться, фоткаться, жевать резинку без сахара, смеяться над странными преподами в универе, целоваться специально на виду у всех… Короче, двигаться по жизни, не задумываясь о серьезных вещах, – это была их стихия. Но в том-то и дело, что Катенька не могла не задумываться. Так уж ее приучила мама. Из множества ее высказываний о том, как должна устраиваться в жизни молодая девушка, не лишенная привлекательности, у Кати сложилась смутная, но вместе с тем достаточно определенная картина своего будущего – машина, уютненькая квартирка, муж-добытчик, шашлыки в компании друзей на выходные, чашка горячего чая с малиной и заботливо подоткнутый плед, когда она больна, веселые и обходительные обеды с родителями, отпуск с мужем в Болгарии, на худой конец в Крыму, один ребенок…

Дальше было еще более смутно. Ребенка Катя представляла себе в виде хрупкой куколки, которая будет все время спать в своей кроватке, и ее можно с гордостью показывать родственникам и знакомым. А уж мечты о том, как они с мужем катят по дорожке коляску, вовсе приводили ее в тихий восторг.

Иван Вишневский вполне подходил на роль мужа. С чувством юмора, сильный, черноволосый, с глубокими голубыми глазами… Ростом, правда, не вышел, но фигура атлета компенсировала этот недостаток. В нем угадывалось нечто истинно мужское – способность принимать решения и прилагать все силы к их выполнению. Что касается ее самой… Она не была идиоткой и отлично понимала, к чему вели букеты цветов, прогулки, длинные разговоры и ресторанные посиделки. Мужчины, проявляя интерес, полагали, что женщины до последнего момента не догадываются об этом интересе. Как будто женщина слепо идет в ловушку, не понимая, что ее там ждет… Но она отлично знала. И ждала этого момента. Платонические вздохи под луной указывали бы только на то, что мужчина болезненно нерешителен, а с такими людьми связываться не стоило.

Судя по всему, Иван таким недугом не страдал.

Катя исподволь, украдкой наблюдала за ним. Она пыталась представить его в постели: бесстыдство движений этого волосатого скакуна, откровенность поцелуев… Это должно быть что-то неистовое, мощное, повелевающее и одновременно нежное.

Она вспомнила старую песенку про младшего лейтенанта, а также реплику одной киногероини о том, как стать генеральшей, – и улыбнулась, как могут улыбаться только умные, с далеко идущими планами женщины.

Пока Катенька предавалась приятным мечтам, Иван мысленно пытался подсчитать, сколько же Руслан должен добавить к его двадцатке, чтобы расплатиться за шикарно проведенный вечер.

– У тебя сколько бабок? – спросил он тихо, когда девчонкам принесли десерт.

Руслан, пытавшийся поднести пустую вилку ко рту, повернулся к Ивану, и в его глазах начало проступать осмысленное выражение.

– Пятнадцать, – почему-то глупо улыбнулся приятель.

Ничего больше не сказав, Иван попросил счет. Счет принесли, и из него стало видно, что вечер обошелся в сумму, равную восьмидесяти долларам.

– Пошли-ка выйдем, – поднялся Иван и потянул Руслана в холл.

– Девочки, мы сейчас вернемся, – с пьяной любезностью сообщил Руслан.

В холле на Руслана напал приступ безудержного раскаяния.

– Вано, сам не знаю, как это получилось! Ну дурак я, дурак!

– Я же тебе сказал, что у меня только двадцатка! Ну ты и дебил!.. Мы же зависли, блин! Самым скотским образом зависли! Что мне теперь, штаны снять? Показать любезной публике стриптиз? А? Моего заказа там максимум на двадцать пять, а твоя на весь полтинник повеселилась.

– Вано, надо что-то делать, – жалобно простонал Руслан, беспокойно заглядывая в зал, пестревший светомузыкой. – Выручай, Вано.

– Я тебе что, рожу эти баксы? Это была моя последняя двадцатка. Я, блин, простой лейтенант нашей белорусской армии, а не Билл Гейтс. Миллионы у меня в подкладке не зашиты. Или ты думал, что нас тут за так обслужат?

– Вано, у меня дома есть бабки! – осенило приятеля. – Под шкафом, в конверте. Съезди, потому что я совсем никакой…

– Все в порядке, господа? – заглянул в холл официант, приносивший им счет.

– Да-да, командир, все отлично! – помахал ему рукой Руслан.

– Ключи от квартиры гони! Быстрее! – потребовал тихо Иван. Но тут лицо Руслана перекосилось нескрываемым разочарованием:

– Блин, дома же теща… Это же полный атас! Она мне все жилы вытянет.

– Ну и мудак же ты, – поморщился Иван.

– Я знаю, Иван. Выручи, а! Век не забуду!..

Оставался последний вариант – ехать к себе домой и просить деньги у матери. Перспектива разговора с матерью среди ночи на тему ресторанного долга была для Ивана так отвратительна и настолько не предвещала ничего хорошего, что вся радость от этого вечера мгновенно улетучилась.

Но делать было нечего. Время шло, а позориться перед девчонками и чужими людьми не хотелось.

* * *

Зинаида Павловна бодрствовала. Света, сестра Ивана, недавно предложила матери помогать ей на вещевом рынке, вот мать и коротала вечера в подсчетах доходов-расходов. После смерти отца она места себе не находила, маялась, попивать стала с подругами… Так что предложение дочери хотя бы заняло ее мысли и свободное время.

Войдя в квартиру, Иван с отвратительной неловкостью размышлял о том, как бы начать разговор. Они с матерью раз и навсегда провели черту между своими доходами и тратами. Переходить эту черту на статье «Расходы» Ивану случалось, но по мелочи. Однако даже этих мелочей хватало на то, чтобы мать считала себя вправе подвергать его резкой и уничтожающей критике.

Что будет теперь, он даже думать не хотел.

– Иван, ты ужинать будешь? – не отрываясь от калькулятора и вороха бумаг, спросила мать.

Иван молча вошел в комнату и прислонился к косяку.

– Что воды в рот набрал? Разогревать я тебе не пойду. Занята, как видишь. Что-то тут никак не сходится… Светка-профуфырка, наверное, хочет в трубу вылететь вместе со своими шмотками. Такого в документации навертела, что сам черт ногу сломит. Господи, хоть ты не стой над душой! Иди, иди… куда-нибудь.

– Мам, мне нужны деньги.

– Мне они тоже нужны, мой хороший… – нараспев произнесла она. И в тот же момент осеклась, повернулась к нему и сняла очки: – Что? Что тебе надо?

– Деньги, – повторил он.

– М-г. Прямо сейчас? – удивилась Зинаида Павловна.

– Прямо сейчас.

– Так. И в чем дело? – в ее голосе появился холод, напоминавший дуновение северного ветра. Такое дуновение означало приближение ледяной бури. – Я тебя внимательно слушаю.

– Мама, мне просто нужны деньги.

– Сколько?

– Сотню. Я отдам тебе все до копейки. Как только смогу.

Иван терпеть не мог чувствовать себя униженным просителем. И это чувство не менялось, даже если приходилось просить о чем-то мать.

– Ну разумеется, ты все отдашь, – с издевкой согласилась Зинаида Павловна. – Только, милый мой, неужели ты, придя домой в половине… – она мельком взглянула на часы, – второго ночи, рассчитываешь получить у матери-пенсионерки сто долларов без всяких вразумительных объяснений?

Вразумительные объяснения… Как раз их-то у Ивана и не было.

– Мне просто любопытно: зачем моему сыну понадобились сто долларов среди ночи? Может, его жизни что-то угрожает и сумма в сто зеленых отведет эту угрозу? Или, возможно, ты прокатился на такси до Москвы и обратно только для того, чтобы полюбоваться видами вечерней российской столицы, а денег расплатиться с таксистом у тебя не хватило? Что может стоить сотню баксов во втором часу ночи?

– Ресторан, – тихо ответил Иван, чувствуя, как жар заливает лицо. – Мы с Русланом зависли в ресторане без денег. Нужна сотня.

– Прекрасно. Великолепно. Изумительно. Молодые люди культурно отдохнули в ресторане. Ничего не скажешь, молодые люди хорошо зарабатывают… У них денег куры не клюют.

– Мам, я прошу тебя, не начинай! – поморщился Иван.

– Нет, подожди, а чего ты отворачиваешься? Чего ты отворачиваешься? Ты мне вот что скажи. Сколько тебе лет? Я-то это знаю, просто хочу понять: осознаешь ли ты, что в таком возрасте пора иметь что-то под черепной коробкой? Ты что же думаешь, я деньги с деревьев срываю? Или мариную, потому что мне их девать некуда?

– Слушай, я же сказал, что отдам. Но сейчас помоги, прошу тебя!

Зинаида Павловна стояла напротив него, тяжело дыша, с отсутствующим выражением на лице. Спустя мгновение она вошла в спальню – и вышла оттуда, держа в руках бумажку благородного серо-зеленого цвета.

– Я дам тебе эти деньги, Иван. Дам. Но это будет первый и последний раз. Я не собираюсь оплачивать твои кабацкие похождения. Никогда. Я хочу, чтобы ты это запомнил. За привилегию быть взрослым, мой хороший, надо расплачиваться своими силами, а не чирикать и трепетать крылышками, привлекая внимание родителей и рассчитывая на их подачку.

Сунув ему деньги в руку, она снова скрылась в спальне, хлопнув при этом дверью.

Такого гадкого чувства уже давно не испытывал Иван. Стыд и злость буквально душили его. И даже расправа с Русланом вряд ли помогла бы почувствовать себя лучше.

Судя по всему, протрезвевший Руслан держал круговую оборону. Парочка плечистых парней в холле вежливо пыталась выяснить, собирается ли он платить. Иван в последнюю минуту спас положение – и, как бы там ни было, вздохнул облегченно.

– Иван, ты – человек, – лепетал Руслан, потерявший свою пассию в толпе мужиков, куривших возле ресторана.

– А ты – козел, – отозвался Иван, открывая дверь машины и усаживая Катю на переднее сиденье.

– Ну, блин, извини, что так получилось…

Иван сел за руль, включил зажигание и вывел машину на дорогу. Закурил нервно. Катя молчала. Он был ей за это благодарен, хотя и ощущал неловкость от такого молчания.

– Что-то случилось? – спросила наконец она. – Вы поссорились?

Катенька отлично знала причину ссоры, но, следуя женской интуиции, решила быть очаровательно наивной.

– Да так. Не бери в голову, – потеплел Иван. – Если человек с головой не дружит, я ничего не могу поделать.

Злость на Руслана проходила. Какой смысл злиться, если все наконец закончилось? Он едет с прекрасной девушкой, ни разу за весь вечер не сказавшей никакой глупости или откровенно банальной вещи. Конечно, достоинство и ум женщины не всегда определишь по ее словам, это Иван знал, но и откровенную, развязную, с завышенным самомнением дуру видно за километр. Шила, как говорится, в мешке не утаишь.

Встречал он и таких. Они истеричны и мнительны. Они нетерпимы и раздражительны. Они коварны и расчетливы. Они необоснованно требовательны и обидчивы. Настоящая мука иметь с такой особью дело… Поэтому Иван раз и навсегда решил придерживаться одного маленького правила, которое вывел для мужской половины человечества некий мудрец Сервус. Он сказал: «Испытывая привязанность, необязательно идти на поводу». Да и сам Иван с трудом представлял себя под каблуком подруги или жены. Не дождутся!

И если бы Катя, которая от вина была слегка пьяна, начала трепаться с Русланом, неся при этом полную чушь, Иван бы просто добился близости, пару раз ответил бы на ее звонки (а она обязательно позвонила бы), – и дело с концом. Но он оценил ее такт, разумное молчание в нужных местах и вполне одобрял шутки и реплики, которые она подавала за столом. Иван почувствовал уважение к ней за недемонстративность и отсутствие жеманства. А также гордость за то, что нашел ее в вагоне обычной электрички.

– Иван, извини, пожалуйста, – повернулась Катя к нему. – Не мог бы ты остановиться на минутку?

– Что, что такое? – тревожно спросил он, сворачивая к обочине.

– Немножечко перебрала, – слабо улыбнулась она. – Это пройдет. Руслан не давал пустовать моему бокалу.

Он помог ей выйти из машины, тревожно заглядывая в глаза. Катя дышала глубоко и тяжело.

– Мама меня убьет, – коротко засмеявшись, просто призналась она. – Кроме того, что напилась в стельку, так еще и приду домой заполночь. – Потом неожиданно сочувственно спросила: – Ты очень сильно потратился?

– Даже не думай об этом, – покачал головой Иван, ощущая захлестнувшую его нежность к этой хрупкой, скромной девушке. – И не говори, и не думай. Поняла?

«Сейчас он меня поцелует. Может быть, даже взасос… Если, конечно, он не такой же хлипкий мудак, как Толик».

В глазах Кати появилось нечто такое по-детски слабое и умоляющее, что Иван не мог удержаться.

«Так, так. Посмотрим, что мы умеем», – мысленно улыбнулась Катя, когда он легонечко прижал ее к дверце машины и осторожно приблизил свои губы. Первый поцелуй был легким, как бы приглашающим. Катя дала понять, что не возражает против такого развития событий. Она обожала это ощущение новизны, когда человек думает о тебе только хорошее, и ты сама похожа на идеальный, без единой ошибки текст; ты еще ничего не сказала и не сделала, но тебя желают. Желают и любят не за что-то, а просто так, просто потому, что ты есть на свете – пока еще без недостатков и досадных изъянов. Потом все могло быть по-другому, но сейчас именно так, и никак иначе. Нет ни взаимных обязательств, нет недомолвок. И оттого так легко на душе, так все несложно и так ново.

Сильные жаркие губы вызывали во всем ее теле сладкую дрожь, испытываемую не так часто. Мальчики, с которыми она встречалась, всего лишь изображали из себя настоящих мужчин, а Иван (Катя, как и все женщины, прекрасно это чувствовала) БЫЛ настоящим мужчиной, знавшим, как вести себя с женщиной. Он не сомневался ни в одном своем жесте, не думал о том, как выглядит со стороны.

– У меня есть ключи от теткиной квартиры. Там никого нет, – прошептала она, отлично понимая, что молодой лейтенантик попался и теперь никуда не денется.

– А что скажешь маме? – засмеялся он.

– Я ужасная, неисправимая врунья. Скажу, что ночевала у подруги.

– Тогда, чтобы ты не чувствовала себя виноватой, я буду твоим… подругом.

– Ладно. В таком случае выпьем чаю, посплетничаем и – баиньки, – хитро согласилась она.

– Баиньки так баиньки, – кивнул он, понимая, что никаких «баинек» не будет.

* * *

Поговорить с прапорщиком Луциком оказалось не таким уж простым делом. То он уезжал старшим машины на хлебозавод, то отправлялся по каким-то еще хозяйственным поручениям. Прапорщик был неуловим, как ртуть. А поговорить с ним Ивану очень хотелось, потому что намеки, которые делал ротный замполит Ромашкин в отношении арестованных бойцов, были более чем тревожные.

– Крышка им обоим, вот что, – отвечал верткий Ромашкин, ухитрявшийся заниматься своими делами в служебное время, не оказываясь при этом в числе худших офицеров, неизменно упоминавшихся на собраниях. В казарме он появлялся только с утра, быстренько писал свои замполитовские бумажки, в темпе проводил занятия с солдатами, после чего исчезал в неизвестном направлении.

– По материалам расследования им припаяют от самого малого – «неподчинение» – до «нанесения легких телесных», – продолжал Ромашкин, не переставая что-то писать в толстой тетради быстрым ровным почерком.