Текст книги "Котт в сапогах"

ГЛАВА ПЯТАЯ,
в которой повествуется о том, как благородный Конрад фон Котт испытал на себе тяжелую участь циркового артиста и какой неожиданностью это закончилось для сапожника

– Заходите, заходите, почтеннейшая публика! Всего за один серебряный грош вы увидите то, что никогда не видели! Заходите! Король английский! Смотрел наше представление! Царь сарацинский! Восхищался нашим цирком! Папа римский! Дал благословение! Почтеннейшей публике на удивление!

Иезус Мария! Как же он громко кричит! Вот горлопан… И человек-то от таких воплей оглохнуть может, а уж по моим ушам они как молотом бьют. Не дал, мерзавец, выспаться. И чего ради? Представление начнется только часа через два, а уж мое выступление – и того позже. Синьор Сароз всегда старается получить максимальную выгоду от всего, что попадает в его руки. Сейчас ему в руки попал я, и Огюст делает из моего номера «гвоздь программы». Соответственно меня держат для самого финала…

– Братья-акробаты Марк и Матвей – подивитесь на них, нет на свете ловчей!

Это точно – ловкачи еще те! Особые чудеса ловкости они демонстрируют, добывая выпивку. Марк и Матвей раз и навсегда продали души винному демону, они готовы пить все, в чем есть хоть толика спиртного. Огюст знает об этой их слабости – впрочем, как и все в труппе, – и старается не подпускать акробатов к выпивке. Стаканчик глинтвейна в холодную погоду – это максимум того, что им разрешено. В ответ братья придумывают потрясающие по изощренности способы добычи спиртного. Вроде уж Огюст контролирует каждый их шаг, ан нет, только что оба были трезвые, а в следующий момент уже лыка не вяжут. Так, например, вчера братья где-то раздобыли бутыль крепкой настойки и высосали ее в узком семейном кругу, так что неизвестно, удастся ли их растолкать к началу представления. Впрочем, о чем я? Синьор Сароз не особо церемонится с артистами – разбудит, если понадобится, при помощи пинков и любимого кнута.

– Дева-змея, вместо кожи – чешуя! Гнется лука сильней – руки и ноги без костей!

Насчет чешуи – враки, конечно. Чешуя – обычные блестки, нашитые на обтягивающее трико. А на лицо и руки Санни наклеивает их перед выступлением на рыбий клей. После выступления долго умывается, но все равно пахнет, словно торговка рыбой. В остальном – все правда. Санни может буквально завязаться узлом, иногда мне кажется, что суставы у нее способны сгибаться во все стороны. Впрочем, девчонке нет и двенадцати – в ее возрасте и я мог легко заложить ноги за голову или втянуть живот до самого позвоночника.

– А потом выступает Самсон-силач! Здоровый как лошадь – хоть в телегу впрячь!

Это про Булыгу. Огюст решил, что Андрэ – неудачное имя для циркового силача. Булыга – лучше, но и этому имени не хватает изящества. Ведь на самом деле почти в любой деревне найдется свой силач не хуже Андрэ – кузнец, кожемяка, а то и простой земледелец. Но кому интересно смотреть на Жака-кузнеца, которого знаешь с пеленок? А вот цирковой силач с библейским именем – это совсем другое дело.

– Ездит взад и вперед Леди Годива, смотреть интересно, хоть и сидит в седле криво! Ни шелка на ней, ни тафты, одни волосы не скрывают красоты!

До моего появления тощая сварливая шлюха, подобранная сеньором Сарозом в каком-то жалком борделе, считалась «изюминкой» цирка, делавшей основные сборы. Из талантов у Леди Годивы присутствовали только полнейшее бесстыдство да парик из крашенных в рыжий цвет конских волос. Что за удовольствие находили взрослые женатые мужики в разглядывании голой девки с фигурой колодезного журавля – мне понять, видимо, не дано. Тем не менее номер (круг на лошади) пользовался феноменальной популярностью.

– А вот редкостный зверь – кот ученый! Сидит на цепи крученой! Такого зверя не видали вовек – читает и считает как человек!

А это про меня. Я приоткрыл глаза, потянулся и без особого интереса посмотрел на потенциальных зрителей, сбившихся в тесную кучку у хозяйского фургона.

Синяша – сын Огюста – честно надрывался во всю мощь легких, стоя на облучке и демонстрируя параллельно картинки, нарисованные специально для этого самим синьором Сарозом. Огюст как-то заявил, что учился в Италии у какого-то знаменитого художника – то ли Леонардо, то ли Рафаэля. Думаю – врал. Во-первых, бывал мой отряд и в Италии, охраняли мы одного флорентийского вельможу, которого хотели зарезать соотечественники то ли из кровной мести, то ли из соображений высокой политики, как это принято в тех краях. Будучи дворянином, я имел честь участвовать в попойках напуганного и скучающего вельможи, и во время одной из таких попоек ему взбрело в голову просветить меня относительно великих художников Италии. Больше всего он рассказывал как раз про Леонардо и Рафаэля. Возможно, я был слишком пьян и не совсем уяснил, чем же они были так знамениты, однако совершенно точно помню, что умерли оба еще до моего рождения. Ну а во-вторых, если Огюст и впрямь учился у художника, то почему я на его рисунках похож на мохнатый сапог с двумя рядами пил вместо рта, а когда Синяша демонстрирует картинку с акробатами, дети в толпе начинают плакать?

Мальчишка продолжал орать. Я понял, что уснуть не получится, да и, пожалуй, пора наведаться к синьоре Сароз. Добрая простоватая женщина – полная противоположность мужу – исполняла в цирковом таборе обязанности ключницы, фуражира, кухарки, прачки и даже лекаря, когда кто-то из артистов заболевал или что-нибудь себе вывихивал во время представления. Настоящая кампфрау, я вам скажу! Ко мне синьора Сароз с самого первого дня благоволила, и я в любой момент мог рассчитывать на кусочек мяса или рыбы вне обычной скудной пайки.

Увы, я не оговорился – именно скудной. Роскошный обед, которым Огюст усыпил мою бдительность и подкупил Андрэ, оказался первым и последним проявлением щедрости – щедрости особой, расчетливой – хозяина цирка. Если уж говорить без обиняков, то он нас самым наглым образом надул. Когда бедняга Андрэ впервые увидел, сколько и чего ему положили в миску на завтрак, я уж было решил, что он забудет про свое пресловутое миролюбие и бродячий цирк лишится своего не в меру бережливого хозяина. Собственно, это было бы даже не преступление, а справедливое возмездие. Увы, даже очень большой и злой овце волком не стать – все закончилось свернутой в трубочку миской и сломанной скамейкой. Синьор Сароз, спокойно наблюдавший за беснующимся Булыгой, хладнокровно сообщил, что вычтет их стоимость из жалованья силача. Правда, сомневаюсь, что нам с Андрэ он вообще собирается платить. Да я и не останусь в цирке так долго.

Если поначалу слова Огюста о совместном путешествии в столицу показались мне резонными, то реальное положение дел быстро избавило меня от иллюзий на этот счет. Обман с кормежкой и деньгами – это так, мелочь. В конце концов в бытность мою ландскнехтом меня постоянно обманывали с довольствием. Главной бедой было то, что табор двигался слишком медленно. В Большие Куроцапы мы с Булыгой пришли в тот день, когда цирк давал последнее представление. Однако тем вечером мы никуда из села не тронулись – артисты отдыхали, что выражалось в распитии гомерического количества дешевого вина и крепких настоек. На следующий день синьор Сароз проспал до полудня, и только часам к трем все было собрано и табор двинулся в сторону третьего села – Бугров. Мулы, тащившие повозки, двигались с головокружительной скоростью засыпающих улиток, так что путь, который пеший странник одолел бы к полудню следующего дня, отнял у табора весь следующий день. А в Буграх, селе чуть меньшем, чем Большие Куроцапы, Огюст решил остаться на три дня, чтобы захватить и воскресенье, справедливо рассчитывая на большие сборы в праздничный день. Узнав об этом, я окончательно понял, что с цирком мне не по пути. Так мне не только до Хеллоуина, но и до Рождества чернокнижников не догнать!

Я попытался уговорить Андрэ бежать вместе, но успеха не достиг. На гиганта неожиданно сильное впечатление произвели слова Огюста о галерах и рудниках. Похоже, Андрэ вбил в голову, что в каждом городишке на нашем пути вся стража только и мечтает о том, как бы заковать в цепи именно его – Андрэ Булыгу. Разубедить его мне не удалось. Что же, придется своими лапами как-то…

– Эй, господин кот! – донеслось с улицы. – Где вы, господин кот? Пора. Скоро начало представления…

Я торопливо доел жареную рыбью голову, витиевато поблагодарил синьору Сароз и выскочил на улицу. Еще неделю назад я расцарапал бы Огюсту лицо, посмей он в своей утонченно-издевательской манере назвать меня «господин кот». Увы, за эти дни все как-то незаметно, но очень сильно поменялось. Слова уже не так задевают меня… а если уж честно, то и не задевают вовсе. Когда ежедневно выходишь паясничать перед «почтеннейшей публикой» за еду, нелепо обижаться на какие-то там слова.

– Иду, иду, – мрачно буркнул я, присоединяясь к торопливо шагающему Огюсту.

– Готов?

– Можно подумать, я совершаю какой-то умопомрачительной сложности трюк, – фыркнул я сварливо. – Ты главное следи, чтобы в меня не кидали всякой дрянью. Вчера чуть не попали гнилым помидором в голову – я чудом увернуться успел!

– Культурный уровень этих людей крайне низок, дорогой капитан. Будьте к ним снисходительны – бросить в артиста гнилым овощем для них обязательная часть представления. Не камнями же кидаются в конце концов…

– Это очень утешает! – съехидничал я, подставляя шею под ошейник. – Может, обойдемся без цепи? Мне неловко…

– Не капризничайте. Цепь – обязательный атрибут. Иначе зрители решат, что вы слишком уж самостоятельны. Мы ведь уже говорили об этом, и тогда вы сами с этим согласились.

– Да, но я не подозревал, как это унизительно! Я – потомок благороднейшего рода фон Коттов – и на цепи!

– Можно подумать, кто-то вас в этом виде узнает!

Мы остановились возле фургонов, отгораживавших цирковой «лагерь» от площади, где шло представление. Судя по шуму, зрителей собралось преизрядно, да оно и понятно – воскресный день, добрые обыватели уже вернулись из церкви, отобедали, и души их возжелали развлечений. А развлечений в селе не то чтобы много – посидеть вечером в кабаке да набить потом друг другу морды. На таком скудном культурном фоне прибытие бродячего цирка – настоящее событие. Синьор Сароз хорошо разбирается в таких вопросах.

Толпа зашумела особенно сильно, и в проход между кибитками ввалился раскрасневшийся потный Андрэ. Огюст додумался нарядить гиганта в одни обтягивающие испанские кальсес, да еще размера на два меньше, чем нужно, так что все без исключения героические пропорции «Самсона-силача» были доступны обозрению. Догадываюсь, что пришедших на представлении дам восторгала далеко не только и не столько толщина рук Булыги. Андрэ без особого труда волочил на себе целый ворох порванных цепей и четыре огромные гири, которыми только что жонглировал. Что меня поразило – лицо гиганта, несмотря на усталость, сияло неподдельным счастьем. Похоже, отрава честолюбия постепенно просачивается даже в эту девственно чистую душу.

– А теперь, господа и дамы, зрелище преудивительнейшее! Истинное чудо природы! Ко-о-т ученый! И гений, сумевший обучить животное невероятным трюкам, – синьор Огю-ю-ю-юст Саро-о-о-оз!

Огюст оскалил желтые прокуренные зубы, изображая радость от встречи со зрителями, и шагнул в проход. Я поплелся за ним. Ошейник сдавливал шею… Или меня душил стыд?

Да уж, толпа собралась немалая, Синяша постарался от души. Торопливо выбежали, просвечивая сквозь мел свежими синяками, Марк и Матвей, вынесли реквизит и так же стремительно ретировались.

– Щедрые господа и милые дамы! – раскланялся перед толпой Огюст. – У всех из вас дома есть кошки, и вы, несомненно, замечали – сии твари весьма глупы и ленивы, так что обучить их каким-либо трюкам практически невозможно! Однако для Огюста Сароза не существует слова «невозможно»! Осмелюсь представить вам результат моих многолетних изысканий в области дрессуры!

Все взгляды обратились на меня. Начинается…

– Место!

Я послушно вспрыгнул на бочку.

Собственно, представление не было утомительным, ничего сложного мне делать не приходилось. С самого начала Огюст решил не демонстрировать публике мое умение говорить, и в этом я с ним был полностью солидарен – слишком уж такое умение попахивало колдовством, а связываться с инквизицией себе дороже. Потому мои номера балансировали на грани того, что можно добиться от любого животного путем обычной дрессировки. Я послушно прыгал через обруч, ходил на задних и передних лапах, балансировал на пирамиде из всякого барахла, указывал на дощечки с цифрами, которые выкрикивали из толпы. Гвоздем выступления был комический номер с «пением» – Огюст напевал какую-нибудь широко известную песенку, а я «подпевал», мяукая в унисон. Несмотря на полный идиотизм, вернее, как раз благодаря ему, именно эта сценка пользовалась особой любовью у толпы – большая часть гнилых помидоров и тухлых яиц приберегалась до этого момента. К счастью, рано или поздно любой кошмар заканчивается. Последний раз увернувшись от благоухающего знака внимания, я затрусил вслед за Огюстом. Нас сменила Леди Годива на своей рыжей кляче, Сароз снял с меня ошейник, и я, совершенно обессиленный, заполз в фургон на свой топчан. Вот ведь вроде ничего тяжелого не делаю, а каждый раз словно махал биденхандером, срубая наконечники копий… впрочем, откуда я знаю, как это? В силу невысокого роста и скромного телосложения я даже и не пытался научиться обращаться с двуручным мечом. Да и, несмотря на двойное жалованье, как-то не прельщало бросаться в атаку на ощетинившийся копьями строй противника. А вот поди ж ты, сейчас с радостью поменял бы нынешнее мое унизительное положение на место в первом ряду с двуручником или алебардой в руках. Я свернулся на тюфяке и прикрыл глаза. Время уходит – вот что страшно! Уходит время… Надо решаться. Вот сейчас немного полежу с закрытыми глазами и решусь…

– Господин кот!

– А? Что? Где? – Я открыл глаза и огляделся в неожиданно наступивших сумерках. Похоже, я незаметно для самого себя заснул и проспал до самого вечера. Ленивая кошачья натура постепенно берет верх.

– Господин кот! – вновь позвал Огюст. – Конрад, вы здесь?

– Проклятье, Огюст! А где мне еще быть? Зачем разбудил?

– Я, конечно, понимаю, что общество безродных паяцев не к лицу благородному потомку древнего германского рода, но, может быть, он все же снизойдет и разделит с нами скромную трапезу? Короче, жрать будете? Если не будете – отдам ваш ужин Булыге.

– Снизойдет, снизойдет… – Я выбрался из фургона и поежился. – А прохладно что-то!

– Так осень же. Теперь ночи будут все холоднее и холоднее. Ничего, к тому времени, как наступят настоящие холода, мы уже доберемся до столицы и там останемся до весны… Э-э-э… ну конечно, если вы к тому времени еще не найдете своего колдуна…

Я равнодушно пропустил неловкие оправдания мимо ушей. И без этой оговорки, очевидно, что Огюст спит и видит, чтобы мне не повезло в поисках, а значит, помогать мне не станет. Скорее всего, даже постарается мешать изо всех сил.

Однако как же холодно! Пока мех вполне согревал мое туловище, но вот лапы от земли ощутимо мерзли. А ведь скоро – может быть, уже завтра – начнутся холодные осенние дожди, слякоть и замерзшая поутру грязь под ногами.

– Огюст, мне нужна обувь!

– Чего?.. Вы так шутить изволите? Где это видано – обувь для кота?

– Огюст, если я простужусь – долго не протяну, у меня легкие слабые с детства. Слягу с горячкой и сдохну. Ты хочешь потерять самого кассового артиста?

– Гм… В чем-то вы, конечно, правы. Но зачем вам обувь? Можно наматывать на лапы рогожу…

– Замечательная идея, браво! Рогожа будет намокать, потом замерзать, так я еще быстрее простужусь. Не будь таким жмотом, Огюст! Неужели деньги, которые я тебе приношу, не стоят небольшой траты?

– Вы мне пока никаких особых денег не принесли, – мгновенно завел привычную песню Сароз. – Люди пока идут просто в цирк, про вас никто не знает. Неизвестно, сколько еще придется вложить денег в вашу раскрутку и окупятся ли они? А обувь-дело серьезное. Одна кожа сколько стоить будет!

– Ладно, ладно, не ной! Дай денег только на работу. Я попрошу сапожника подогнать мне по ноге мои старые сапоги.

Я с удовольствием понаблюдал, как синьор Сароз мучается, раздираемый между скупостью и благоразумием. Благоразумие победило, мне была выдана жалкая сумма и в сопровождение Фредерик – мрачный толстый шут, репертуар которого состоял из десятка сальных острот настолько «бородатых», что над ними не смеялись уже во времена Апулея. Я бы, конечно, предпочел пойти с Булыгой, но сопровождающему предстояло вести все переговоры с сапожником вместо меня, и гигант представлялся мне недостаточно сообразительным для столь сложной задачи.

– Вы бы еще ночью пришли! – недовольно проворчал сапожник, вертя в руках мои сапоги. – Перешить на кота? Настоящего кота? Ах, вот на этого кота? Убирайтесь! Мало того, что вы приперлись так поздно, так еще и сумасшедший!

Впрочем, звон монет смягчил сапожника, и он, весьма забористо отозвавшись об умственных способностях циркачей, все же снял с меня мерку и сказал приходить за сапогами утром. Мы вернулись в лагерь как раз к моменту, когда все положенные дела уже завершены, спать еще не хочется, артисты собрались вокруг костра и бурдюк с кислым вином пошел по рукам. В такие моменты эта компания бродяг так напоминала мой отряд, что жизнь переставала казаться совсем уж скверной шуткой. Даже Фредерик слегка отмяк и своеобычное мрачное выражение на его лице сменилось просто усталым. Когда Огюст куда-то отошел, шут неожиданно тихо поинтересовался:

– Значит, решил сбежать?

– Почему ты так решил? – обмер я.

– Не дурак потому что. Единственный здесь. Ха! Неплохая шутка: единственный умный человек, и тот – профессиональный дурак. Жаль, никто не оценит… Догадался потому, что ты сапоги перешить решил. Считай – угробил практически новую обувку, ведь если станешь человеком – останется их только выбросить. Ради чего? Не нужно быть гением, чтобы догадаться – собираешься в дальний путь. Притом – пешком.

– Скоро дожди…

– И что? Можно подумать, тебе придется фургон из грязи выталкивать или дрова на стоянке собирать. Ты ведь и сейчас особо из фургона не вылезаешь. Если бы Огюст был хоть вполовину таким умным, каким он себя считает, тоже сообразил бы… Да ты не бойся, я ничего ему не скажу.

– Почему?

– А зачем? Благодарности от него все равно не дождешься. Да и неправильно это – что человеку приходится зверем жить.

– Спасибо…

– Погоди благодарить. Может, еще проклянешь меня не раз за то, что не остановил. Здесь у тебя хоть крыша над головой и какая-никакая, а регулярная кормежка. Думаешь, тебе легкая прогулка предстоит? – Фредерик криво усмехнулся. – Ты колдунов-то своих, скорее всего, в Либерхоффе не застанешь. Городишко маленький, заработка никакого. На зиму все бродяги вроде нас стягиваются в крупные города, где можно по кабакам выступать. Думаю, они в столицу двинутся. Но ты в Либерхоффе все же побывай. Жила там на улице Маргариток раньше одна ведьма – из настоящих. Если и до сих пор живет, загляни к ней – может быть, поможет.

– Вряд ли. Мне гномовский маг сказал – только наложивший заклятие его снять сможет. Да и почем знаешь, что она настоящая ведьма? Настоящих всех инквизиция давно переловила.

– Да вот знаю. Можно сказать, из первых рук. Был один случай… давно – лет тридцать уже прошло с тех пор. Ведьма та была в те времена еще совсем молодой девушкой. Собственно, она и ведьмой-то еще себя не осознала – это ведь прирожденный дар, который надо только осознать, просто училась лечить людей и наивно считала, что больным помогают ее травки да молитвы. У девушки той был жених – парень не такой уж плохой, но с ветром в голове и… гм… еще в одном месте. Повеса и шутник… Узнав об очередной его измене, она каждый раз плакала, просила не разбивать ей сердце, но парень только отшучивался. Ну и как-то раз то ли шутка вышла особенно жестокой, то ли просто иссякло ее терпение, только в сердцах прокляла она этого парня, да так, что проклятие до сих пор силу не потеряло.

– Что за проклятие-то?

– Проклятие-то? – Фредерик долго молчал, уставившись в кружку с вином. Я уже подумал, что шут слишком пьян и забыл, о чем рассказывал, но он все-таки закончил: – Хорошее проклятие вышло. Даже если бы она долго думала, вряд ли бы придумала что-то лучше. Сказала она тогда: «Нравится тебе быть шутом – так будь им всю жизнь. И пусть тебе от каждой твоей шутки будет так же скверно, как мне сейчас!» Парень посмеялся над ее словами, хотел отшутиться, как привык это делать, да в тот же момент навалилась на него такая тоска – хоть в колодец головой. Так и пошло с того дня: и тошно ему от каждой шутки, а перестать шутить не может… Вот так бывает…

Циркачи колобродили почти всю ночь и повалились спать прямо вокруг костра кто где сидел. Я тоже заставлял себя не спать, хотя по понятным причинам и не мог пить вино – просто не доверял кошачьей натуре. Засну опять и просплю до полудня. А Сароз может ведь, пусть и с опозданием, но заподозрить неладное. С него станет приставить ко мне соглядатаем того же Синяшу – парень за что-то с самого начала невзлюбил нас с Булыгой, будет шпионить за мной с удовольствием.

С первыми петухами я забросил за спину изрядно полегчавший мешок и затемно покинул табор. Прощаться с Булыгой не стал. Не то чтобы я не доверял гиганту – на мой взгляд, он слишком простодушен для предательства, но именно по простоте душевной мог ляпнуть лишнее кому-нибудь из циркачей. А бежать со мною он твердо отказался… так чего лишний раз душу травить? Может быть, ему и правда будет лучше с циркачами?

Обычно синьор Сароз просыпался весьма поздно, а его цирк – еще позже, поскольку, собственно, остальных артистов он сам и поднимал – кого криком, кого – пинками или кнутом. Меня, правда, он не трогал, лишь стучал по борту фургона рукоятью кнута и орал, чтобы «господин кот» поторопился, если не хочет остаться без завтрака. Оставалось надеяться, что после ночной попойки Огюст продрыхнет хотя бы до полудня, а мое исчезновение заметит и того позже.

Под дверями дома сапожника мне пришлось сидеть до рассвета. К счастью, мастер оказался ранней пташкой: солнце только-только поднялось над горизонтом, когда он отпер дверь и вышел на крыльцо. Я дождался, когда он начнет то, ради чего, собственно, вышел, и проскользнул в открытую дверь.

– Э! Э! – Растерянно выкрикнул он мне вслед, не имея возможности прерваться и перехватить меня. Когда он, на ходу заправляя рубаху в штаны, вбежал в дом, я уже отыскал под лавкой перешитые на меня сапоги и примеривал их.

– Отличная работа!

– А-а-а… – ответил сапожник, стремительно бледнея и зачем-то указывая на меня пальцем.

– Не приходилось раньше видеть говорящего кота? – посочувствовал я мужику, прохаживаясь в обновке вдоль стены. Да, отлично сработано – нигде не жмут, но на ноге сидят плотно, да еще при помощи жесткой вкладки из толстой кожи поддерживают непривычные к такому положению кошачьи лапы. Лапам стало не только теплее, но и значительно проще удерживать туловище вертикально. – Не бойся, ничего плохого я тебе не сделаю. Я просто за сапогами пришел. Спасибо тебе, мастер. Прощай.

– О-о-о… – донеслось мне вслед. Надеюсь, мой визит не навсегда лишил его членораздельной речи…

Где-то с милю я шагал довольно бодро и даже начал мурлыкать что-то маршевое себе под нос. Однако уже к концу второй мили лапы в сапогах начали гудеть, а сами сапоги превратились в настоящие арестантские колодки, поднимать их становилось все труднее, и в конце концов я сдался. Хорошо, к этому моменту солнце уже успело нагреть землю и идти босиком – если это выражение применимо к коту – было нехолодно. Сапоги опять перекочевали в мешок, который мне кое-как удалось пристроить на спине, удерживая лямку зубами. Тут уж стало не до мурлыканья, конечно. Как оказалось – оно и к лучшему. Топот лошадиных копыт и нескольких пар человеческих ног я услышал задолго до того, как погоня показалась на дороге, так что мне хватило времени, чтобы укрыться в придорожном кустарнике. Устроившись со всеми удобствами, я с удовольствием полюбовался чудным зрелищем.

Впереди скакал на лошади сам синьор Сароз в той нелепой позе, которая сразу выдает человека, впервые севшего в седло. Огюсту повезло: единственная лошадь в таборе – та, на которой демонстрировала свои скудные прелести Леди Годива, – пребывала в столь почтенном возрасте, что даже шпоры и плетка не способны были сорвать ее в галоп. Хотя, судя по испуганно-мужественному выражению лица, самому синьору Сарозу казалось, что он мчится со скоростью королевского гонца, не меньше. Его не смущал даже тот факт, что остальные участники погони не отстают от него, хотя и бегут пешком. В погоне участвовали Марк, Матвей, Синяша и – что неприятно кольнуло меня – Булыга. Пропустив их мимо, я спокойно потрусил следом, предаваясь возвышенным размышлениям о неблагодарности человеческой натуры и о том, закончится ли скачка для Огюста благополучно или я имею шанс обнаружить впереди всю компанию, скорбно окружающую бездыханное тело? Насладившись видением скоропостижно свернувшего шею синьора Сароза, я все же отогнал дурные мысли и пожелал хозяину цирка вернуться в Бугры живым. Пусть он бессовестный мерзавец и обманщик, но благодаря его деловой хватке несколько человек имеют крышу над головой и ежедневную похлебку в желудке. Да и синьору Сароз жалко – уж от нее-то я видел только хорошее…

Подивившись совершенно несвойственному мне образу мыслей, я опять свернул в лес и с максимальным комфортом устроился в ветвях граба. Весь мой воинский опыт подсказывал, что где-то в этот момент преследователи должны были сообразить, что так далеко пешком ни одному коту ни в жизнь не уйти. Если скачка не вышибла из Огюста мозги, он догадается, что я пропустил их мимо себя и теперь иду следом. А если он это поймет, то наверняка устроит засаду. Ну что же, посмотрим, на сколько хватит твоего терпения, Огюст…

Терпения у синьора Сароза хватило всего часа на три. Потом на дороге показались Марк и Матвей, за ними – Синяша, ведущий под уздцы лошадь с криво восседающим Огюстом. Замыкал шествие Булыга. Синьор Сароз непрерывно крутил головой и оглашал окрестности заунывными воплями:

– Господин капитан! Выходите! Нам есть что обсудить! Конрад, у меня к вам выгодное предложение! Конрад! Выходи! Выходи, подлый кот! Выходи, сволочь!

Дождавшись, пока процессия удалится достаточно, чтобы не слышать завываний Огюста, я спустился с дерева и побрел в сторону Либерхоффе.

Вновь свободный.

Снова один.