Текст книги "10 мифов о 1941 годе"

Далее… В 1995 году вышла в свет книга генерал-полковника в отставке Ю.А. Горькова, консультанта Историко-архивного и военно-мемориального центра Генерального штаба, под названием «Кремль. Ставка. Генштаб». На странице 79-й её мы читаем:

«В обстановке надвигающейся войны, 13 июня, С.К. Тимошенко просил у И.В. Сталина разрешения привести в боевую готовность и развернуть первые эшелоны по планам прикрытия. Но разрешение не поступило».

Могу поверить… Сталин, понимая, что страна ещё не готова к серьёзной войне, не хотел давать Гитлеру ни одного повода к ней. Известно, что Гитлер был очень недоволен тем, что Сталина не удаётся спровоцировать. Об этом сам Ю. Горьков пишет – на странице 78-й. Поэтому 13 июня 1941 года Сталин ещё мог колебаться – пора ли принимать все возможные меры по развёртыванию войск. Потому он и начал свои собственные зондажи, начиная с заявления ТАСС от 13–14 июня, которое, скорее всего, после разговора с Тимошенко и написал.

Надо сказать, что в записях о посещениях кремлёвского кабинета Сталина (я позднее скажу об источнике этих сведений) отсутствуют дни 12-го, 13-го, 15-го и 19-го июня. Не пытаясь сейчас как-то объяснить этот факт (хотя есть глухие упоминания о том, что Сталин перед войной приболел), я просто обращаю на него внимание, высказав лишь предположение, что в эти дни Сталин как раз занимался какими-то срочными и деликатными вопросами, связанными с оценкой текущей ситуации и выработкой ближайшей линии поведения своей, Вооружённых Сил СССР и всей страны.

Что интересно! В своих мемуарах Жуков писал: «После смерти И.В. Сталина появились версии о том, что некоторые командующие и их штабы в ночь на 22 июня, ничего не подозревая, мирно спали или беззаботно веселились. Это не соответствует действительности. Последняя мирная ночь была совершенно иной…»

Увы, здесь явно видно стремление и честь соблюсти, и капитал приобрести… Если в последнюю мирную ночь командующие и их штабы были на местах и в боевой готовности, то почему спали войска? Притом одни спали, а другие уже выдвигались к границе… Как это понимать?

К слову, а как встретили войну пограничники Берии? Что ж, я просто процитирую изданную в 1989 году Воениздатом монографию «Граница сражается» А.И. Чугунова:

«Последняя ночь перед вторжением для пограничных войск западного и северо-западного участков фактически уже не была мирной. С вечера 21 июня многие заставы, пограничные комендатуры и отряды по распоряжению их начальников вышли из казарм и заняли оборонительные сооружения, подготовленные на случай военных действий».

Но кто дал распоряжения начальникам? И что значит «…многие»? Что, на каких-то заставах начальники сказали подчинённым: «А что, ребята, ночь тёплая, звёздная, посидим-ка мы эту ночь в окопах? Из них и звёзды лучше видно, да и немца – если там чего начнётся!» А на каких-то заставах ночь была облачная, и там в окопы – звёздами любоваться, не садились…

Нет уж, такой ответственный приказ, как приказ занять с вечера боевые позиции, мог прийти на заставы только из Москвы, из наркомата. И отдать такой приказ мог лишь сам нарком. То есть – Берия. И, безусловно, для всей западной полосы границы.

Правда, встречаются сообщения о том, что пограничникам вообще не запрещалось занимать оборонительные сооружения. Хорошо, пусть так, хотя подобное утверждение не выдерживает никакого логического анализа! Но кто был инициатором такого положения дел (фактически разрешения действовать по обстановке), если не нарком Берия? И мог ли он дать такой «карт-бланш» пограничникам без ведома и согласия Сталина? И мог ли Сталин ограничиться одними погранвойсками НКВД и забыть о РККА и РККФ? Ведь противной стороне видны действия и повседневная жизнь прежде всего погранвойск.

Так что информация А. Чугунова лишний раз доказывает: и Сталин знал о войне, и остальные знали.

Но кто-то меры принял, а кто-то почему-то – нет!

Маршал Мерецков позднее вспоминал:

«М.П. Кирпонос, отнесясь к делу очень серьезно, отдал распоряжение о занятии полевых позиций в пограничных укреплениях Киевского особого военного округа. В Москву поступило сообщение об этом. Передвижение соединений из второго эшелона было разрешено, но по указанию Генштаба войскам КОВО пришлось оставить предполье и отойти назад. До рассмотрения сходной инициативы (? – С.К.) Одесского военного округа дело не дошло (? – С.К.). В результате на практике войска этого округа были в канун войны, можно считать, в боевой готовности, чего нельзя сказать о войсках Киевского и Западного Особых военных округов».

Здесь что ни фраза – то вопрос, потому что мы имеем здесь дело со смешением правды, недомолвок, умолчаний и прямой лжи.

Маршал Жуков писал о последних предвоенных днях в том же стиле:

«Нам (Жукову и Тимошенко. – С.К.) было категорически запрещено производить какие-либо выдвижения войск на передовые рубежи по плану прикрытия без личного разрешения И.В. Сталина.

Нарком обороны С.К. Тимошенко рекомендовал командующим войсками округов проводить тактические учения соединений в сторону государственной границы, с тем чтобы подтянуть войска ближе к районам развертывания…»

Итак, перемещать войска можно было. Однако Жуков полностью умалчивает о действиях Кирпоноса, описанных Мерецковым и блокированных Жуковым.

Надо ли пояснять – почему он о них умалчивает? Ведь ещё 18 июня 1941 года военные получили санкцию Сталина на отдание директивы войскам о приведении их в повышенную боевую готовность. Другое дело, что она оказалась «спущенной на тормозах» нерадивыми ленивцами, растяпами и предателями.

Но вот война началась…

Как и когда началась она для Сталина?

После ХХ съезда, состоявшегося в начале 1956 года, Хрущёв и хрущёвцы старались представить Сталина негодяем, бросившим страну 22 июня 1941 года на произвол судьбы и уехавшим пьянствовать на дачу в Кунцево, якобы сказав – мол, проср… страну, так теперь сами и разбирайтесь. Эта гнусная сплетня получила широкое хождение, её воспроизвёл Валентин Пикуль в неоконченной эпопее «Сталинград». И этот «факт» десятилетиями считался «достоверным». Ещё бы – его ведь сообщил глава государства и партии! И ведь сам (!) Пикуль как смачно расписал «маразм Сталина» в своём «Сталинграде»! Так что имеется немало таких наших сограждан, которые верят в эту мерзкую ложь по сей день.

Впервые её опроверг уже известный читателю генерал-полковник в отставке Ю.А. Горьков, опубликовавший в своей книге «Кремль. Ставка. Генштаб» обширные извлечения из «Журнала посещений И.В. Сталина в его кремлевском кабинете»… Сегодня – правда, мизерным тиражом в 350 экземпляров – опубликован и весь этот «Журнал…».

Генерал Горьков оценивал «Журнал…» так: «Совершенно особое значение имеет уникальный, бесценный источник – журнал регистрации лиц, посетивших его (Сталина. – С.К.) в кремлевском служебном кабинете, хранящийся ныне в архиве Президента Российской Федерации (бывший архив Политбюро ЦК КПСС)».

Действительно, данные этого «Журнала…» разоблачают много лжи о Сталине, и даже генерал Горьков пишет:

«Вернемся… к первым дням Великой Отечественной войны. Именно вокруг них сконцентрировалась наиболее густая атмосфера сплетен и слухов. К сожалению, уже стало хрестоматийным мнение, что в эти дни И.В. Сталин, глубоко подавленный крахом своей наступательной доктрины (помилуй бог, откуда она у него в 1941 году могла быть? – С.К.), обманутый и униженный (ого! – С.К.) Гитлером, впал в глубокую апатию, а 22 и 23 июня вообще беспробудно пьянствовал, не принимая никакого участия в делах управления государством.

Так вот, анализ журнала посещений И.В. Сталина показывает, что И.В. Сталин находился в своем кремлевском кабинете с раннего утра 22 июня 1941 года…»

Это действительно так. И 22 июня 1941 года Сталин, начав приём в 5.45, закончил его в 16.45, принимая людей одиннадцать часов подряд! 23 июня 1941 года, начав в 3.20, он закончил в 0.55 уже 24 июня. И в этот день после отдыха Сталина людской поток тёк через его кабинет «всего» 5 часов 10 минут. Однако надо же было и с ситуацией более детально разобраться, подумать…

Зато 25 июня 1941 года рабочий день Сталина составил все 24 часа! В этот день он принял 29 человек! 26 июня за 10 часов 35 минут было принято 24 человека, а 27 июня за 10 часов 05 минут – опять 29!

Вот так!

А 21 июня 1941 года, после 22 часов 20 минут, в сталинском кабинете кроме его хозяина осталось лишь три человека: Молотов, Ворошилов и Берия. Вскоре Берия куда-то ненадолго отлучился и в 22.40 пришёл опять.

В 23 часа Берия с Молотовым и Ворошиловым ушли, и Сталин остался один. Он, похоже, уже понимал, что его директивы последних дней армейцами исполнены из рук вон плохо. Но в данный момент он уже ничего изменить не мог, а отдохнуть надо было – следующий день обещал быть трудным.

День же двадцать второго июня 1941 года начался с того, что в 5.45 в кабинет Сталина вошли Молотов, Берия, Тимошенко, Мехлис, Жуков.

В 7.30 пришёл Маленков и ушёл вместе с Берией в 9.20.

Но в половине двенадцатого дня, когда в кабинете у Сталина оставался лишь Молотов, они опять появились вместе на полчаса. И до этого часто связанные общими задачами, Маленков и Берия теперь будут всё теснее взаимодействовать все двенадцать последующих лет – до дня ареста Берии 26 июня 1953 года.

Побывали в первый день войны у Сталина также Микоян, Каганович, Ворошилов, Вышинский, Шапошников, Ватутин, флотский нарком Кузнецов, Кулик, Мануильский и Георгий Димитров.

23 июня 1941 года была образована Ставка Главного Командования Вооружённых Сил Союза ССР.

Как видим, простое знакомство с документом обрушивает огромный пласт лжи о «запое» Сталина и прочем. Хотя, если честно, было бы немудрено с горя и запить, обнаружив, как подвели Россию и её вождя те, на кого надежды было больше всего – военные! Это ведь для них Сталин и страна давали оружие, кадры, средства. Постоянно вникая в общие оборонные проблемы, проблемы чисто военные Сталин оставлял на военных, на профессионалов.

А они…

Да, многое проясняется при анализе документов.

И тогда ложь рушится.

Но в 1956 году она нагло восторжествовала! Ведь ни один из тех, кто здравствовал в 1956 году, в 60-е, в 70-е и даже в 80-е годы и точно знал, как Сталин провёл первый день войны, не возвысил голос в защиту Сталина и исторической правды!

Ведь не встал Молотов в зале ХХ съезда и не сказал в ответ на инсинуации Хрущёва: «Да как вы смеете так подло лгать, гражданин Хрущёв, потому что после такой лжи вы мне не товарищ! Я ушёл из кабинета товарища Сталина за час до наступления 22 июня 1941 года и вновь вошёл в его кабинет наутро без пятнадцати шесть. И потом бывал день за днём в этом кабинете по несколько раз на дню!»

И Маленков не встал…

И Каганович…

Не встали маршалы и генералы, когда Хрущёв, изгаляясь над нашей историей с трибуны ХХ съезда, записывал в стратеги себя и отказывал в полководческом таланте их Верховному Главнокомандующему. А ведь все они сидели тогда в зале – кроме маршала Рокоссовского, бывшего тогда министром обороны Польши.

Не встали маршалы Ворошилов и Жуков.

Не встали после того, как Хрущёв заявил, что Сталин в военных делах ничего не смыслил, что ему по глобусу докладывали обстановку, что он чуть ли не из-за голенища сапога вытаскивал карту, на которой был помещён чуть ли не весь мир…

А ведь могли сказать правду и маршал Тимошенко, и маршал Василевский, и адмирал Кузнецов. Зато последний как-то обмолвился, что он-де увидел Сталина чуть ли не через неделю после начала войны. А ведь был вызван в сталинский кабинет в 15 часов 20 минут по московскому времени 22 июня 1941 года.

И другие – или прошедшие в первые дни войны через этот кабинет, или получавшие непосредственно от его хозяина приказы и распоряжения – тоже не встали.

Все они тогда промолчали.

Почему?

Надеюсь, читателю уже ясно – почему. Однако вернёмся ещё раз в дни накануне войны и посмотрим, что написано о них в тех мемуарах адмирала Кузнецова, которые так и названы «Накануне». Их дополненное издание Воениздат выпустил в 1990 году…

Страница 285:

«Еще во второй половине дня 21 июня стало известно: в ближайшую ночь можно ожидать нападения немцев…»

Стр. 299:

«Около 11 часов вечера (21 июня. – С.К.) зазвонил телефон. Я услышал голос маршала Тимошенко:

– Есть очень важные сведения. Зайдите ко мне…»

Сразу возникает вопрос: «Так когда это стало известно: «во второй половине дня 21 июня» или «около 11 часов вечера»?»

Читаем страницу 299 дальше:

«…Через несколько минут мы (с контр-адмиралом Алафузовым. – С.К.) уже поднимались на второй этаж небольшого особняка, где временно находился кабинет С.К. Тимошенко.

Маршал, шагая по комнате, диктовал… Генерал армии Г.К. Жуков сидел за столом и что-то писал…

Семен Константинович… не называя источников, сказал, что считается возможным нападение Германии на нашу страну…

Жуков встал и показал нам телеграмму, которую он заготовил для пограничных округов (хронология адмирала Кузнецова плохо согласуется с другими данными, но… – С.К.). Помнится, она была пространной – на трех листах (а выставляемая ныне на всеобщее обозрение «директива № 1» весьма кратка. – С.К.). В ней подробно излагалось, что следует предпринять войскам в случае нападения гитлеровской Германии.<…>

Поворачиваюсь к контр-адмиралу Алафузову:

– Бегите в штаб и дайте немедленно указание флотам о полной фактической готовности номер один…»

Адмирал Кузнецов, сообщая это, похоже, не понял, что фактически сам развенчивает свою «заслугу» – ведь пресловутый приказ он отдал тогда, когда затягивание с его отдачей было бы равносильно измене. Причём контр-адмирад Деревянко со ссылкой на рассказ своего старого сослуживца капитана 3-го ранга В.А. Ерещенко, который в ночь нападения был оператором в штабе ЧФ, сообщает, что нарком Кузнецов (не Алафузов) позвонил в штаб Черноморского флота по ВЧ в первом часу ночи и, приказав переводить флот на оперативную готовность номер один, прибавил, что телеграмму об этом начали передавать из Москвы в 23.50 21 июня.

Но и это ещё не всё! Читаем страницу 300:

«Позднее я узнал, что Нарком обороны и начальник Генштаба были вызваны 21 июня около 17 часов (сам Жуков неопределённо указывает «вечером 21 июня». – С.К.) к И.В. Сталину. Следовательно, уже в то время… было принято решение привести войска в полную боевую готовность и в случае нападения отражать его. Значит, все это произошло примерно за одиннадцать часов до фактического вторжения врага на нашу землю».

И опять возникает вопрос: «Что имеет в виду Кузнецов, написав «это произошло»?»

За одиннадцать часов до нападения «произошла», как я понимаю, последняя (но – если я был прав в ранее приведённой реконструкции событий – не первая) санкция Сталина на приведение войск в боевую готовность. И вот даже к 11 часам вечера 21 июня «не произошла» отправка директивы об этом в войска.

Почему?

Что – в этом Сталин виноват?

Много позже смерти Сталина маршал Василевский заявлял, что надо было-де «смело перешагнуть порог», но Сталин-де «не решался на это»…

Однако Сталин, если пользоваться образными сравнениями в духе Василевского, вовремя открыл перед военными «дверь», и смело шагать через «порог», не начиная, естественно, военных действий, но, приводя войска в боевую готовность, они не только могли, но и были обязаны.

Мог ли Сталин предполагать, что высший генералитет почти поголовно своими обязанностями пренебрежёт?

Но и это ещё не всё! Читаем страницу 300 воспоминаний Н.Г. Кузнецова далее:

«Не так давно мне довелось слышать от генерала армии И.В. Тюленева – в то время он командовал Московским военным округом, – что 21 июня около 2 часов дня (выделение моё. – С.К.) ему позвонил И.В. Сталин и потребовал повысить боевую готовность ПВО».

Выходит, уже не в «17 часов», а в «2 часа дня» 21 июня 1941 года Сталин был готов «перешагнуть порог»? Если он потребовал повысить боевую готовность от командующего внутренним военным округом Тюленева (заметим – через голову Тимошенко и Жукова), то уж командующие приграничными особыми военными округами им забыты быть не могли никак!

Но об этом все точно информированные лица молчали всю оставшуюся жизнь.

Почему? Почему практически все лгали или своим молчанием «освящали» чужую ложь, включая ложь о том, как Сталин начал войну? Да и не только Сталин… В 1963 «хрущёвском» году были изданы мемуары Главного маршала артиллерии Н.Н. Воронова. С одной стороны, маршал явно не лгал, когда передавал свой разговор со знакомым ещё по Испании командующим ЗапОВО Павловым.

Разговор состоялся за несколько дней до войны в Москве. Павлов, наведавшись в наркомат «по каким-то мелочам», случайно столкнулся с Вороновым и в ответ на его вопрос – как, мол, там у вас дела идут? – бодрячески ответствовал, что, мол, всё спокойно, всё в порядке, войска вовсю «топают» на тактических учениях.

В части преступного бодрячества Павлова свидетельство маршала – наверняка правда. Но с другой стороны, маршал Воронов описывает явно невозможную ситуацию… Мол, он, командуя в то время ПВО страны, в середине ночи с 21 на 22 июня 1941 года получил от постов ВНОС (воздушного наблюдения, оповещения и связи) собщения о бомбардировке Либавы и т. д. И якобы тут же поспешил к наркому Тимошенко, у которого якобы сидел начальник Управления политпропаганды РККА Мехлис, но якобы не было начальника Генштаба РККА Жукова. Воронов якобы начал излагать наркому страшные вести, но тот якобы не поверил, приказал сесть и всё записать на бумаге, а Мехлис якобы ещё и стоял за спиной у Воронова и смотрел – то ли Воронов пишет, что говорил. Воронов утверждает, что он закончил свою писанину в четвёртом часу ночи 22 июня 1941 года, но якобы даже в четыре часа нарком обороны не верил, что начались военные действия.

Что ж, для 1963 года эта сказка могла сойти за правду. Но зачем так очевидно лгал лично Воронов, да ещё и по адресу не Сталина, а Тимошенко, я не могу сказать даже в 2008 году.

Тем не менее лично я сейчас уверен, что практически вся тогдашняя партийно-государственная и военная элита, имевшая возможность видеть общую картину, находясь в Москве, в центре событий, позднее составила заговор молчания относительно первых военных дней Сталина потому, что ей важно было исказить картину последних предвоенных дней Сталина, да ещё и представить его перед самой войной то ли глупцом, то ли трусом.

Объективности ради должен признать, что хотя бы в 1971 году, на 75-м году жизни и за три года до смерти, Георгий Константинович Жуков в своих мемуарах, изданных Агентством печати «Новости» в 1971 году, имел мужество заявить:

«И.В. Сталин был волевой человек и, как говорится, не из трусливого десятка. Несколько подавленным я его видел только один раз (выделение везде моё. – С.К.). Это было на рассвете 22 июня 1941 года: рухнула его убежденность в том что войны удастся избежать».

Но ведь это краткое и неполное признание было сделано во времена Брежнева, которые кое-кто иногда определяет – пусть и без серьёзных к тому оснований – как «возврат к мягкому сталинизму». А громко сказать тому же Жукову, или Тимошенко, или Василевскому, или Мерецкову в пятидесятые ли, в шестидесятые ли годы, что Сталин не только знал, но и вовремя санкционировал приведение войск в боевую готовность, это же…

Это же означало совершить гражданское самоубийство! Или – если подбирать сравнение более возвышенное – лечь грудью на амбразуру. А на самопожертвование никто из них не отважился.

Да и как мог отважиться на это, скажем, Молотов? Он ведь тоже прямо лгал – даже в 1984 году. И эта ложь тогда же была зафиксирована Феликсом Чуевым, хотя он её считал святой правдой. В его книге «Сто сорок бесед с Молотовым» есть запись от 13 января 1984 года:

«Читаю Молотову выдержки из книги Авторханова о 22 июня 1941 года: «Приехали к нему на дачу и предложили выступить с обращением к народу. Сталин наотрез отказался. Тогда поручили Молотову…»

– Да, правильно, приблизительно так…»

Но ведь это даже приблизительно не так! Это абсолютно не так! 22 июня 1941 года Сталин не был на даче, а принимал Молотова в своём кремлёвском кабинете в 5.45 и весь день был в Кремле, начиная дело войны.

Но не мог же Молотов сказать правду. Очень уж она и для него была неприглядна. К слову, если бы выплыла эта правда, то, смотришь, выплыла бы правда и о Лаврентии Берии… И вместо «лагерно-пыльного» монстра перед глазами изумлённых потомков предстал бы блестящий государственный деятель-универсал, не только не грозивший никому стиранием в «лагерную пыль» за предупреждения о близкой войне, а, напротив, своей организаторской работой и своими личными действиями обеспечивший своевременное информирование о ней Сталина!

Увы, никто из первых лиц державы ни в реальном масштабе времени, ни позднее не вступился за поруганные честь и доброе имя вождя, за правду о товарище Сталине. А ведь это был тот, кто поднял их, дал им золото погон и звёзд, дал высокие государственные посты… Это был тот, кто явно – и формально и неформально – возвышался над ними в силу очевидной гениальности и величия личности и судьбы.

Увы – «тьмы низких истин» им был дороже их «возвышающий» обман…