Текст книги "Тени Сути. Альтернативный взгляд на жизнь и деятельность Исаака Ньютона"

– Эй, эй! Руки! Руки убрал! Тебе чего надо? – дерзила она, но руку при этом она от него не отдёрнула.

– Заткнись! – отрезал Финн.

– Ммм, да ты грубиян, Мистер, – и дерзила и кокетничала дама.

– Заткнись, я тебе сказал! Работай, давай! Молча, работай!

– Ммм, грубый, сильный, приказывает! Всё, всё, молчу! Идём, идём же скорей!

К отелю шли они уже достаточно быстрым шагом, откуда, если верить слуху и доносились хлёсткие звуки уже не просто пьяного спора, а хорошей бойни. Подле крыльца никого не было видно, и Гофман, не отпуская дамы, шагнул в сторону при гостиничного сквера, за границу фонарного света, где правила лишь ночная мгла.

– Эй, куда? Слышь, я в парке не буду! Эй!

– Заткнись, я тебе сказал! Просто побудь рядом!

– Какой дерзкий…

И едва ли они поравнялись с торцом здания, как взору открылась картина: в смятении перед ними стоит путана и не знает, заорать ей или нет. Если заорёт, то появятся свидетели, а случись, кому умереть в той драке, то обязательно выяснится, что те двое с ней заодно. И как быть? А чуть поодаль, в густой темноте проглядывалось, как три мужские фигуры бьются не на жизнь, а не смерть, причём одна из тех фигур явно имеет превосходство. Этот один, словно бы с цепи сорвавшись, по очереди метелил тех двух, а те, то поднимались, то падали, и вновь нападали на него с кулаками. Но вскоре тем двоим видать надоело собирать тумаки, и отблеском где-то мелькнул нож, а затем он звякнул о тротуар. Каждый шаг измерялся мгновениями и дело уже шло на секунды, Гофман, не зная пока что делать, прижал девицу к себе, якобы они влюблённая пара и здесь в сквере под Луной они завершают свой вечерний променад и что им совершенно недосуг до прочих мирских баталий, да и вообще им не до людей. Один, из тех двоих, получив шикарнейшую оплеуху, крутясь, падая, спотыкаясь сызнова ловко ускользнул куда-то прочь в противоположную сторону от стоявшей в полутьме Молли, а второй совсем почти обессилив, подле кустов стоял на одном колене и что-то бранно вопил. И пройдя незаметно ещё буквально несколько шагов, взору открылось лицо того третьего – это был Том. «Так, эта здесь, те двое, судя по всему, её сообщники, этот Роут тут, а где сам Джон? Где Мистер Уайт? Секретарь, мать его, казначейства! – Гофман в злости и недоумении говорил про себя, в поисках вертя головой, пока его спутница пыталась что-то там ласково лепетать, – так, где же этот придурок?».

– Молли! Молли! – откуда-то со стороны кустов шёл этот невнятный мычащий голос, – Вы Молли не просто это, то, это.., Вы, Молли, Вы, Вы – богиня!

Пьянючий Джон, первым поймав разбойничий кулак, тут же навзничь пал на землю, откуда подниматься он не желал, так и ползал, сидел-стоял на четвереньках, толком не понимая, что тут вообще происходит. Тут же подоспел Том и подал ему руку, что-то спросил, проверил мол, цел ли, всё ли на месте, и убедившись, что всё в порядке, повёл его к номеру, попутно пригрозив стоявшей в растерянности этой псевдо Молли. А Гофман, всё не отпуская Миледи, стоял и недоумевая продолжал наблюдать всю эту странную картину со стороны. Джон продолжал что-то мычать, с трудом передвигая ноги, он всё звал Молли, причитал и собирал всё до кучи, засыпая на ходу, пока не последний человек из криминального мира Кембридж сити волочит его, судя по всему, до безопасного ночлега. А для чего и зачем так понадобился ему этот Мистер Уайт, да так, чтобы и следить за ним, вероятно, не один день, ехать за ним и защищать его к тому же, зачем? – это был тупиковый вопрос для Гофмана, для профессионального человека—тени.

.

Кембридж. Англия.

Лето 1682г

Странное дело, эта самая жизнь! Вот все ждут, когда время придёт, а оно ведь только уходит. У каждого, естественно, есть свои взгляды на жизнь, на Свет Белый, и ощущения этой самой жизни также, у каждого свои. Возможно, в чём-то они, конечно, и поддельны, притянуты какой-то общей нитью к выбранным скрижалям времени, к ориентирам эпохи, но, по сути, эти ощущения, что есть в человеке – они неповторимы. У каждого свой задел, свой шаг, свои лучи, отрезки и повороты, вроде всё понятно и прозрачно, но бывает и так, так случается, что увлёкшись чем-то очень глубоко, взор человека ограничивается и погружается в какое-то другое, своё измерение. Солнце взошло, а его никто и не заметил. Большинство невидящих Солнца, да, они конечно, натурально, топчут пути рутины, тянут, так сказать, лямку и тот естественный ход времени им уж давно так рьяно не бросается в глаза, но существуют в том остатке большинства и иные тому причины, за исключением, конечно же, влюблённых, их слепота – это вообще отдельная вселенная, неподдающаяся изучению. Есть так же и ментальные погружения в глубины, откуда разум человека достаточно редко обращает внимание на какую-либо обыденность. С подобным, как раз таки, часто сталкиваются творческие и учёные личности, особенно в моменты переживания своих длительных непролазных экспедиций к своим целям. Они с потом и болью пронизывают все, те пути своим характером, своей тотальной вовлечённостью в дело, отчего со стороны эти учёные и творческие люди часто и кажутся многим, будто бы они попросту витают где-то в облаках. Так вот однажды в подобный капкан вовлечённости и попал Эдмунд Галлей, ему всё не давала покоя одна комета. Он и раньше-то был с головой погружен в ночное звёздное небо, а из регулярных путешествий он максимально ёмко привозил, нет, не дары, а цифры, статистику, научные наблюдения и полезные открытия, но на этот раз, его научная прыть и амбиции первооткрывателя обрели уже совершенно иную степень кипения. Последние года три, практически сразу после публикации его каталога звёзд южного неба, он стал словно бы одержимый. Галлей безвылазно увлёкся историей одной кометы, которая спустя чуть более семидесяти лет должна была вот-вот снова показаться на небосводе.

В Кембридж сити мерно двигался вперёд самый обыкновенный день. Он привычно нёс в себе всю летнюю суету, обильно витающую исключительно близ университетских площадей. Ну, а в целом, был день как день – ничего особенного: равномерно пасмурное небо, стабильность в давлении и традиционная неспешность улиц, правда, местами пульсировали абитуриенты и эмоционально переживали родители. Галлей к тому году, будучи уже весьма известной личностью в мире науки, по-прежнему продолжал сохранять внешний облик молодого человека, впрочем, эта его моложавость также приходилась и на его эмоциональный, порой очень даже импульсивный фон, хоть ни что из того абсолютно никак не умоляло всех его талантов. Примерно после обеда, он пулей вылетел из дверей Тринити-колледжа, затем стремглав протиснулся сквозь толпу студентов, и чуть ли не подпрыгивая, направился к Ньютону.

– Скоро, скоро, уже скоро! – с порога вещая, влетел он в кабинет, – вы не представляете! Скоро, буквально вот уже в самом начале осени она будет уже зрима! – он безудержно слонялся по комнате, жестикулировал и восторженно тараторил, – Сэр Ньютон, вы даже себе представить не можете, насколько ваш вклад, ваш телескоп повлиял на меня! Да и не только на меня! Но я…

– Да, да, приветствую вас Мистер Эдмунд, – не поднимая головы, и не отрывая пальцев, Ньютон одновременно сверял что-то в трёх или даже четырёх книгах и в паре толстых тетрадей, раскиданных по столу.

– Сэр, друг вы мой, я только что из библиотеки, точнее даже сказать, из архива. Признаться, я даже уже счёт дням потерял, – Галлей продолжал нервозно метаться по комнате, мимолётом таки решив, заодно засунуть свой нос в обеденный серебряный поднос, что стоял на другом конце стола, – о! А это что тут у вас? Булка? Или пирог? Ммм, с капустой! Я позаимствую? – уже жуя, спрашивал он.

– Вы же в Лондон уехали, Мистер Галлей? Какая библиотека, какой архив?

– Ммм, – недовольно покривился он, – Сэр Ньютон, вы, как всегда, в своём репертуаре! Я чуть зуб не сломал! Этой булке, этому пирогу, чёрт, дня два не меньше! Вы снова, вероятно, чем-то увлеклись и позабыли о делах насущных.

– Что там с библиотекой? – совершенно спокойный, будто бы даже и не слышавший того отрезка бытовых эмоций, он продолжал свои рабочие сверки, при этом он умудрялся ещё и что-то записывая в отдельно лежащую тетрадь.

– Библиотека, а да! Прилетит! Уже скоро, совсем уже скоро прилетит!

– Кто прилетит? Серафим?

– Ну, я же вам уже говорил, рассказывал! Помните? Я и писал вам, комета прилетит, появится! Обозримо она вот-вот уже появится буквально в этом году! На востоке она, конечно, будет лучше наблюдаться, где-нибудь там в Варшаве или Киеве, но любоваться ей мне недосуг, я же не художник какой-нибудь. Я и явился к вам так внезапно, мне говорить с вами нужно, может вы натолкнёте меня на мысль, может откроете мне что-нибудь. Вы же всегда тем и отличаетесь, что мыслите нестандартно, оригинально, чего мне сейчас, знаете, очень не хватает.

– Поговорить…, то я только за, но на это, – Ньютон, то тянул, то делал паузы в словах, так и не отрываясь от пристального процесса сверки данных, – на это…, на это надо выбрать время. Ведь ваш вопрос то наверняка потребует не один час на толкования? – он вновь записал что-то в толстую тетрадь и задумчиво встал у окна, – а времени… Чёрт, а может всё дело во времени? В сроках? Оттого и реакции такие…

– Сэр, вы тут? Вы это сейчас кому говорите? – с иронией напомнил о своём присутствии Галлей.

– Конечно же, всё дело во времени! Вы умница Мистер Галлей! – Ньютон с улыбкой и каким-то торжеством, впервые за весь их этот диалог, наконец, теперь уж прицельно и точно посмотрел в глаза Мистера Эдмунда. Воспрянул, он точно также в порыве схватил с подноса другую оставшуюся часть того же самого чёрствого пирога и начал привычно жевать, крошить, и энергично топтаться и ходить от стеллажа к столу, а от стола к окну. При этом он всё что-то позитивно приговаривал: – поговорим, обязательно поговорим, но не сегодня, мой друг, это точно. Поговорим, поговорим!

Галлей только хотел втиснуть какой-нибудь альтернативный вариант событий дня, как сзади раздался голос.

– Лучше всего это будет устроить завтра. Завтра у вас, Сэр Ньютон пары стоят только с утра, и главное, лаборатория завтра будет не столь активна. Завтра, в обед, – бесшумные шаги, внезапный человек за спиной, его голос – всё вместе, словно бы изморозь прошла по спине Галлея. Он, разумеется, тут же обернулся и увидел молодого человека, почти его ровесника, который продолжал увлечённо доносить информацию, – Сэр Ньютон, это невероятно, но процесс пошёл! Правда, пока медленно, но пошёл! Я только что из лаборатории.

– Да, Галлей познакомьтесь, кстати. Это мой талантливейший друг, студент, алхимик и помощник – Сэр Чарльз Монтегю. А мне, прошу прощения, срочно пора идти.

– Сэр, а как же…?

– Завтра, завтра, Мистер Эдмунд, всё завтра!

Ньютон вновь схватил со стола тот недоеденный им, и в очередной раз, брошенный иссохший чёрствый пирог, надкусил и ускоренно покинул кабинет, оставив Галлея, достаточно уже известного учёного на поруки юному, но на редкость талантливому и знающему многие аспекты из разряда, так сказать, что за гранью, студенту Тринити-колледжа Чарльзу Монтегю. Он с самого первого дня обучения не являлся каким-то обычным студентом, хотя многие люди, постигающие в разные времена гранит науки Кембриджа, они в своём большинстве также никогда не являлись обычными, но, тем не менее, Чарльз Монтегю имел совсем уж особые пути своего развития, и в настоящем, и в будущем. Но опять же, это его превосходство было связано не только со знатным родом Монтегю. Конечно, данный статус говорил о многом, но ко всему прочему, Сэр Чарльз, вероятно, изначально имел в себе какой-то талантливый ряд врождённых способностей ума. Он без преувеличений обладал какой-то особенной чувствительностью понимания мира, отчего он с ранних лет уже воспринимал некоторые вещи как данность, и исходя из того, ему также были чужды многие теории однобокого восприятия мира, на которых, собственно, и зиждился всем давно привычный консерватизм. Да, многие с презрением относились к ходу его мысли, так как все размышления преимущественно шли от философии, хотя по итогу всё это инакомыслие очень уж твёрдо и материально выгодно подтверждало весь его скромный гений. Мистер Эдмунд Галлей, естественно, он был вхож в то небольшое импровизированное философское сообщество, и находясь или в Лондоне, или в Кембридже, они с Ньютоном обязательно где-нибудь да пересекались, но всё же эксцентричный Галлей больше тяготел к конкретике, а те смыслы, ветви науки, темы природы Бога и бытия – ему, честно говоря, были не всегда понятны. «Каждый талантлив по-своему», – частенько говаривал он, уходя от долгих размышлений в компании. Но, тем не менее, это ничуть не сказывалось на его авторитете в астрономическом и инженерном научном искусстве. Галлей хоть был и регулярным гостем в кабинете Ньютона, и, конечно же, он наверняка слышал и, быть может, даже где-то и виделся с Сэром Монтегю, но так чтобы лично с ним знакомиться, ему не доводилось.

– Завтра Сэр Ньютон делает небольшой приём, будут все свои, только учёный круг. Адрес вы же ведь знаете, Мистер Галлей?

– Да, да, я в курсе, – как-то ущербно обнаружил он себя, – что-то серьёзное намечается завтра или так?

– Всегда что-то серьёзное, сами же знаете. А сегодня, позвольте, вам рекомендовать себя! Дел на сегодня у меня более нет, так что могу смежно чем-нибудь вам помочь.

После той внезапной учёной бури Сэра Исаака, они оба ощутили какую-то не менее внезапную, мало комфортную тишину, отчего им обоим и показалось, что они как-то уж слишком медленно и тихо покидают стены кафедры. Предварительно Чарльз наскоро убрал со стола всё лишнее, взял пару тетрадей, сунул их в портфель и по-дружески махнул рукой к выходу. Вообще он был удивительно мягкий, точнее сказать, уютный человек. Вот глянешь на него – нет никакой жёсткости во взгляде, а его дух, вид, глаза такие, что вообще можно потеряться и даже не найти подходящих слов. Чарльз Монтегю в целом был весьма симпатичным молодым человеком, но в придачу в нём присутствовала ещё одна загадочная особенность. Его черты лица, собственно, как и его голос, они не просто мило манили к себе, они произвольно обладали эффектом какого-то притягательного магизма, и опять же, не вызывая ни агрессии, ни безумного умиления. Просто каким-то неведомым образом его взгляд и голос без спроса брали и стопорили глаз наблюдателя, порой вытаскивая из его глубин доселе ещё неведомые ему самому чувства некой ясности и, бывало даже такое, что слегка искажалось восприятие времени.

– Ну что ж, – Сэр Чарльз, – в таком случае я немедленно отправлюсь дальше ворошить архивы библиотеки в поисках нужной мне точной информации, а главное, тогда оставим на завтра.

– Мистер Эд, можно я к вам так буду обращаться? – риторически спросил Чарльз, – я не знаю, какого рода вам необходима информация, но смею заверить, что такого сундука с книгами вы ещё не встречали.

– М-да? Интересно. И куда же надо ехать? У меня не так много времени, знаете ли, – Галлей казался уставшим. Да и к тому же, за тот непродолжительный период, что он находился в здании, своенравное солнце всё-таки решило выглянуть и разбавить воздух летней испариной. Они вышли из колледжа и встали у входной группы.

– О, не драматизируйте! Ехать никуда не придётся, ежели, только сейчас, думаю, вы не откажете мне отобедать в хорошем прохладном месте.

То ли жара, то ли усталость, а быть может, ещё и некое уныние, в скопе напали на Галлея, от чего он внезапно даже стал выглядеть, словно бы измятый лист. А уныние шло от его главной и пока что неразрешённой дилеммы, лейтмотивом которой, конечно же, была всё та же пристально изучаемая, наблюдаемая им комета. Вообще обсерватория та, что была построена в Гринвиче – она для многих членов Королевского сообщества стала воистину родным домом, а для Галлея, особенно в последние годы так, тем более. Ньютон также, часто пребывал в стенах обсерватории, помимо того, что он ранее можно даже сказать, собственноручно полировал, выставлял, отстраивал детали и зеркала в телескопической системе. Впоследствии, он регулярно наблюдал за поведением объектов в бескрайнем небе, и флагманом в числе его многочисленных научных работ являлась Луна. Многие умы того времени, в том числе и сам Галлей, каждый раз с небывалым восторгом наблюдали за рождением какого-то очередного расчёта Исаака Ньютона, что извечно являлись из ряда вон выходящими и до ошеломления верными по итогу, уж таковыми нетривиальными были его проталины новых соображений. А тем временем подъехала карета. Внутренний голос Галлея всё что-то вяло бормотал: «Ну ведь ничего страшного же не приключилось. А завтра с новыми силами мы всё и обсудим». Карета мчала с ветерком, не издавая ни звука, ни скрипа, покачиваясь, она мягко ехала по улочкам Кембриджа, стремясь к какой-то титулованной шотландской едальне. Чарльз, в эти полчаса уже неоднократно с каким-то особым восхищением упоминал это местечко, чем и вызывал у тающего на глазах Галлея лёгкую неприязнь. Но, как выяснилось позднее, непосредственно уже в самом процессе весьма недурного обеда, что раздражал то его не этот молодой алхимик Сэр Монтегю, не этот Лорд, а противен был ему в принципе весь мир. А ресторан и вправду был недурён собой, хоть снаружи его фасад об этом точно не заявлял. Вообще после окончания тех последних военно-гражданских событий, после того как в Англии была вновь восстановлена монархия, некоторые традиционные ценности снова стали набирать положение и вес, отчего любое дело, пронизанное традициями страны, народа, обретали статус беспроигрышных направлений. Интерьер ресторана не выделялся какой-то особой помпезностью, не было ничего лишнего. Высоченные потолки делали своё дело, помимо воздуха, сверху красиво стекали белые и кремовые полотницы, которые в виде нежного шатра осветляли и очень смягчали внутренний мир заведения. На стенах красовались портреты, в нишах стояли и украшали зал ажурные вазы вместе с древними высокими чайниками, вся атмосфера находилось в бело-бежевых и красно-коричневых тонах, всё гармонично сливалось и переходило от одного к другому оттенку. Они сели у окна, тут же было подано вино, хлеб, оливковое масло, какие-то закуски, Мистер Галлей в отличие от Сэра Монтегю не стал с головой уходить в старину традиций предков, и без прочих рекомендаций заказал себе копчёный рыбный суп Каллен-скинк, Яйца по-шотландски, ну, и естественно ассорти из неизменных пирогов.

– Мистер Галлей, учитывая то, что вы слишком уж как-то много времени проводите в архивах, я собственно, вас неслучайно позвал именно сюда, именно в этот ресторан.

– Вы мне хотите здесь какое-то открытие сделать? – язвительно и нехотя юморил Галлей.

– Видите ли, Мистер Эд… нет, начну, пожалуй, иначе. Видите вон ту дверь на противоположной стороне улицы, с витражной витриной залитой солнцем, видите?

– Да вроде не слепой, вижу.

– Сэр Ньютон не особо любит посещать подобные публичные места, – взглядом он охватывал и ресторан, и витрину, что напротив, – а я, знаете ли, люблю иногда, что ж поделаешь, так приучен, но дело в другом. Это заведение что напротив, – вновь он кивнул в сторону улицы, – это книжная лавка. И непростая, как вы могли себе там вообразить! Один поход туда с доверенным человеком, ну, в данном случае со мной, мажет, знаете ли, заменить вам полгода ёрзаний в ваших огромных библиотеках. Вот вы где-нибудь когда-нибудь встречали в свободном доступе ну, к примеру, Индусские или Египетские трактаты о вселенной? Да, может и встречали, вы много где бывали, но вот книги, о которых вы лишь много слышали, но никак не могли отыскать – да, это те потерянные, скрытые церковью, и вообще мало кому известные книги с личной библиотеки Сэра Лилли.

На что Галлей, то ли поперхнулся, то ли горсть пороха вдохнул, но тут же его облик проснулся, и вся его прежняя неуёмность вмиг стала горяча и актуальна.

– Ну, чего вы расселись то? – наскоро, чуть ли не на ходу он принялся поглощать остатки обеда, запивая всё недешёвым вином. Но самое главное, он ведь даже и не заметил, как на лице Чарльза проступила эта тихая, бьющая насквозь улыбка.

К тому часу в книжной лавке уже ошивался местный чиновник Мистер Уайт, который никак не мог пропустить «Салон Светского Четверга», и поэтому, утоляя свою извечную неуверенность, он как бы невзначай, решил дополнительно заглянуть в книжную лавку ещё и днём. За последние годы Джон обрёл весьма недурной и статус и авторитет, сразу после своего нового назначения, он остепенился и даже немного обрюзг. Но как бы не менялись времена, его неизменной страстью по-прежнему оставалась Мисс Молли, изредка посещавшая эти вечерние встречи по четвергам. И, разумеется, Молли, как девушка с повышенной яркостью и амбициями, старалась каждый раз изящно не замечать ни трезвых взглядов ни выпивших слов этого зажатого, лишённого всех амурных тонкостей Мистера Уайта. Джон также довольно-таки часто захаживал по работе на кафедру, где он и пересекался с Сэром Монтегю. Естественно, Джон всегда был в курсе всех дел, передвижений и их алхимических планов с Ньютоном. И едва ли, Мистер Эдмунд выскочил из дверей ресторана на улицу, как понял, что стоит один. Монтегю с кем-то неторопливо любезничал внутри, а распаленный Галлей всё продолжал стоять у входа и, пытаясь хоть как-то усмирить свой внутренний пыл, он отвлечённо уставился на неспешный ритм города. Подле, по мелкой улочке жизнь особо не рябила, весь сумбур протекал несколько поодаль слева от него на большой округлой площади этого центрального района. Был самый обыкновенный день и солнце, продолжая чествовать летний четверг вновь настораживало Галлея, кабы ему вновь не размякнуть, отчего он в томительном ожидании переминался с ноги на ногу, хотя на яву минуло всего лишь минуты две не более. Наконец, краем глаза он заприметил Монтегю, и лишь было повернул только голову в сторону книжной лавки, как мимо него наперерез его будущему шагу в сторону площади очень скорым шагом проскользнул какой-то до ужаса невзрачный мужчина с бородой, в ветхом платье, выгоревшей шляпе, и со свитком в руках. Но главное заключалось даже не в его образе и даже не в его стремительной походке, вся соль была в тех его словах, которые внезапно смели долететь до вытаращенного Галлея. Тот, проходя мимо, ни с того ни с сего молвил, причём так иронично, словно бы он какой-то актёр или вовсе клоун: «А она всё летит и летит! Летит и летит!» Открылась дверь и уже на улице появился улыбчивый Чарльз, и к нему тут же подскочил бледный Эд: «Видишь, видишь, в-вон там старик невзрачный, в-видишь?» – указывал он рукой взад себя, но никого там, конечно же, не было. Там стоял обычный крайний дом узенького бульвара с выходом на одну из городских достопримечательных площадей. Галлей сорвался, подлетел к углу дома, огляделся, дёрнул ещё с дюжину раз головой, но результат оставался прежним. «Да вам батенька отдохнуть бы!», – Чарльз заботливо взял Галлея под руку и повёл его в книжную лавку, где чета Роут точно не откажет таким гостям в прохладной любезности. Заплетаясь ногами, учёный отнюдь не устало принялся рассуждать: «Галлюцинация? Что это? Так и ведь не в первые же это со мной! Что за явление такое? Какой-то старик, причём каждый раз один и тот же! И каждый раз вижу его только я один!» – уже в дальней комнате в кресле с мокрым полотенцем на голове, Галлей всё бухтел вслух свои больные домыслы. Миссис Мэри, как всегда суетилась, приносила-уносила питьё, стаканы, попутно привычно всё отыскивала поводы, от чего ей в этот раз быть недовольной по отношению к мужу, заодно промеж её беготни, она ещё и умудрялась вставлять свои коронные фразочки на тему, как, когда, кому и что надо делать. А тем временем Сэм, находясь тут же неподалёку, уже собирал нужные Мистеру Галлею издания, которые на удивление и на счастье здесь присутствовали, пусть и не совсем легальным образом, но учёного этот сам факт законности волновал меньше всего. Галлей, пока отдыхал с полотенцем на голове, не то чтобы прям рассказывал Мистеру Сэму о своих этих странных встречах, которые на протяжении вот уже нескольких лет периодически возникают у него на пути, причём возникают насмешливо, а быть может, даже и мистически, как следствие каких-нибудь там отголосков некогда повального средневекового колдовства. И что самое странное, то что являлся ему всегда один и тот же неопрятный мужчина, что тогда в Лондоне, что теперь в Кембридже. В тот раз Галлей, также по случаю оставшись один на улице, точно также наткнулся на того внезапного старика, который весьма адресно излагал информацию. Он, иронично глядя на него кричал: «А звёзды-то теперь видно….!» «Я уж не знаю теперь, сумасшедший ли я или в знаки я стал верить?» – Сэм тихонько стоял и будто бы специально не торопился с книгами, он всё прислушивался, над чем-то порой задумчиво шевелил челюстями, особенно когда Мистер Эдмунд, отходя от горячки вслух упоминал черты, повадки и приметы того самого клоуна. Потом Галлей припомнил ещё один давний случай аналогичной встречи, что случилась близ обсерватории в городе Гринвич. Он тогда снова одиноко шёл по пустынной аллее, а тот странный сидел на небольшой возвышенности и бросал вниз камушки. И ведь бросал он их строго перпендикулярно от своего положения, причём отмечал он каждый тот новый бросок, словно бы это был экспериментальный эффект в лаборатории. Галлей всё бормотал, понемногу отходил и в конечном итоге, спустя примерно четверть часа, он, уже забывшись окончательно, сидел и погружался в предложенные ему книги, поэтапно отыскивая в них ряд ответов на те вопросы, которые он завтра собирался задавать Ньютону. «Редкие книги, однако. Особенно вон те, что и в руках даже привычно лежат, – Мистер Эдмунд, то внезапно заныривал в раскрытую книгу, то отрешённо просто смотрел куда-то, удивлённо переваривая всё новые и новые откровения, – да…, это не книжная лавка, это „Клондайк“! А вон те, кстати, часы настенные с позолотой, что-то они мне до боли знакомы. Я их вроде как уже встречал в доме Сэра Рен. Ну, да ладно. Так! Прочь мысли!» – он снова переключился на науку, и уже к темноте он был полон ответов.

А сам Том Роут, что в тот день изредка мелькал в лавке, он, как ни странно, с тех незапамятных времён был весьма дружен с Джоном. Последний же ничего не находил в этом странном общении, Том повсеместно интересовался у него всё какими-то научными делами, особенно в области последних достижений Ньютона и Монтегю. И куда бы теперь не направлялся, в какой город бы ни ехал Джон, там же тайно или явно оказывался и Том. Джон попросту считал его обычным владельцем небольшого ломбарда, что по соседству с книжной лавкой его брата Сэма, а он просто чиновник, который дружен с учёными и который часто из своего казначейства решает различные бюрократические вопросы. И пока вечерело, пока в общем зале, в холле собиралась приветливая кутерьма, в основном состоящая из драгоценных женских лиц, а также из немногочисленных статусных мужских. Но Мистер Галлей, несмотря на все его моложавые и любвеобильные порывы, он тем вечером был крайне тяжёл на подъём, он буквально с головой окунался в те редкие, а главное, нужные и понятные ему книги, хранимые, разумеется, в отдельной закрытой комнате. Но летняя ночь, дамы и вино в какой-то момент всё-таки перевесили чашу настроения и вскоре вывели Галлея на светский подиум, где он весь оставшийся вечер блистал и поражал присутствующих своими рассказами о скором и неизбежном явлении кометы на небе, отчего атмосфера клуба приобретала совершенно особый шарм. Мужчины уважительно слушали, а дамы пылали и звенели трепетом от красоты звёздных историй и, естественно, от обаятельности самого спикера. И используя точно такой же загадочный амплуа, правда, чуть менее обаятельный, однажды в клубе так и нашёлся Мистер Уайт, рассказывая присутствующим о чудесах алхимии, после чего, странным образом подле него и стал вертеться Том Роут.

Англия. Гринвич.

Осень 1684г.

«…Не нужно путать палец с тем, на что, куда этот палец указывает…»

Наверное, редкий или даже можно сказать, удивительный случай, когда в одном лице, в одной талантливой личности переплетены несколько разноплановых черт, таких как: открытость, человеколюбие, позитивная эмоциональность, и главное, всё это никак не умоляет основного гения в этом человеке. Возможно, подобный набор качеств также содержится и в неком общечеловеческом идеале, но скорее всего, этот идеал из формулы привычной всем нам добродетели он, рано или поздно, всё же будет вычленен. Ведь каждый человек по своей сути – он идеален, и имеет он в себе исключительно тот персональный набор плюсов и изъянов, которые ему необходимо освоить на протяжении всего его жизненного пути. Порой человек сам утяжеляет свой путь, находя в какой-то момент в себе те самые сложности, после чего специально ли, на зло, и случаются в его жизни овраги. Но зачастую, большинство всех тех огрехов и сучков, что есть внутри человека, они, как не крути, как не петляй, они присутствуют в нём лишь с одним умыслом – сделать его лучше, крепче, и поднять человека на новый уровень той, всем так хорошо известной лестницы. Исаак Ньютон, на протяжении всей своей жизни никогда не имел каких-либо общих коммуникационных линий с обществом, что с ближним, что с дальним, отчего и слыл он всегда и всюду неким букой. В Гринвиче у Исаака Ньютона был учёный соратник, схожий с ним манерами, также не кривящий душой, и также не выносивший шумных собраний – это был неизменный директор обсерватории, первый Английский астроном Сэр Джон Фламстид. Они оба, в некотором смысле, являлись научными затворниками, и могли они не то чтобы днями, месяцами, а могли целыми годами, десятилетиями вести процесс по изучению мира, космоса, и жизни в целом. И как-то однажды Эдмунд Галлей всё в том же 1684 году, спустя несколько лет изучения неба он, со всей своей доказательной базой окончательно зашёл в тупик. И в очередной раз, мечась меж Лондоном и Гринвичем, он уже почти совсем в безнадёге прибыл в Кембридж и стал жаловаться Ньютону.

– Ну, я всё понимаю, я чётко вижу, но доказать не могу! – всё как обычно, Сэр Ньютон сидел за столом в ворохе книг и бумаг, а Мистер Галлей нервно метался по диагонали кабинета, изредка хватая себя за волос, – ну, не по кругу они движутся! Не по кругу, это понятно, известно, и даже не секрет! Вот она вся механика небесных тел, вот она, как на ладони, – тыкал он в стену с плакатом, – а объяснений, причём внятных математических – я не найду.