Текст книги "Сказка о царе и оружейном мастере"

Сергей Кусков
Сказка о царе и оружейном мастере

Потом они опомнятся, им сделается непереносимо стыдно, и, чтобы спасти свою совесть от этого стыда, они дружно примутся оправдывать себя друг перед другом, и в конце концов эту, самую позорную, страницу своей жизни они представят себе как самую героическую и, значит, изувечат свою психику на всю оставшуюся жизнь.

А. и Б. Стругацкие. «Отягощенные злом»

Из бомбардировщика бомба несет

Смерть аэродрому, –

А кажется – стабилизатор поет:

«Мир вашему дому!»

В. Высоцкий

К читателю

12 июня 1997 года в Ижевске в рамках празднования Дня города, традиционно совмещаемого с Днем России, проходил фестиваль «50 лет на службе Родине», посвященный 50-летию выпуска первой партии автоматов Калашникова.

Идея этого фестиваля меня, честно говоря, покоробила. Конечно, Михаил Тимофеевич – человек-легенда, а его автомат в мире воспринимается как один из символов России. Достаточно посмотреть пару-тройку голливудских боевиков… Но мне, например, кажется несправедливым, что человеком-легендой не называют Сергея Павловича Королева, и не стала символом его ракета-носитель Р-7. В мире она больше известна как «Союз», на ней сейчас возят экипажи на МКС, пока американские челноки не могут летать. А когда-то она называлась «Восток», и первого человека, летавшего на ней, звали Юрий Гагарин.

Но больше всего меня покоробило то, что праздновался юбилей не человека (Михаилу Тимофеевичу в том году было 78 – дата не круглая, да и день рождения в ноябре) и не его конструкторской деятельности (он начинал в 1942 году, и 55 – вроде и не вполне юбилей), а именно автомата. Ведь что такое, в сущности, автомат? Это машинка для убийства людей. И все. Ни для чего другого он не предназначен.

Правда, автомат Калашникова – очень хорошая машинка. В своем классе машинок, разумеется. Многие, наверное, сейчас благодарны ему за то, что вообще живы. Причем, вероятно, не только в нашей стране. Но в целом этот класс машинок – из тех вещей, которых не будь совсем, для человечества было бы только лучше.

Наверное, в качестве реакции на этот фестиваль мне и пришла в голову эта история. Слово «придумал» здесь неуместно, потому что ничего я не придумал, кроме самого начала: «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Жил он как все цари, то есть царствовал в свое удовольствие…» Дальше все шло как-то само по себе, в силу внутренней логики событий, лишь конец оставался неясным, и только года через два я наконец понял, чем там все у них кончилось. Тогда я и записал ее (опять же не использую слово «написал»). По ряду причин то, что получилось, не совсем мне понравилось, и только сейчас, после окончательной правки, я представляю ее вам.

Читая эту историю, стоит иметь в виду, что это всего лишь сказка, и ничего более. События, в ней описанные, никогда не происходили в действительности, а все персонажи придуманы. Любые совпадения имен, событий и тактико-технических характеристик случайны.

Автор

Глава первая

И он промчался пред полками,

Могущ и радостен, как бой.

Он поле пожирал очами.

За ним вослед неслись толпой

Сии птенцы гнезда Петрова –

В пременах жребия земного,

В трудах державства и войны

Его товарищи, сыны:

И Шереметев благородный,

И Брюс, и Боур, и Репнин,

И, счастья баловень безродный,

Полудержавный властелин.

А. С. Пушкин. «Полтава»

В некотором царстве, в некотором государстве жил-был царь. Жил он как все цари, то есть царствовал в свое удовольствие: сам министров назначал, сам и в отставку отправлял, сам законы писал, сам и спрашивал за их исполнение, суд и расправу чинил, и не было у него отродясь ни парламента, ни какой-нибудь на худой конец Думы. Самодержавие, одним словом.

И взяла его однажды такая тоска от царской этой жизни, что хоть на стенку лезь. Вот он и влез на стену, что царский дворец окружала, ноги свесив, уселся между зубцами, достал из кармана подзорную трубу и принялся в нее разглядывать окрестности своего царства-государства на предмет того, с кем бы войной сразиться. Не по злобе, конечно (добрейший человек был), просто у царей так заведено – как тоска одолеет, непременно надо или войной развлечься, или охотой в крайнем случае. Только вот с охотой вышла у царя маленькая накладка: прадед его был великий охотник и лично в своем царстве последнего лося завалил и последнюю лису затравил, а мелкая пернатая дичь еще раньше сама разлетелась – подальше от такого страху. И осталось нашему царю всех развлечений, что войну затеять, полки на поле брани вывести, в честном бою отечество от поругания спасти, а потом по случаю победы устроить парад с фейерверком.

(Что он и проделывал порой, заметим в скобках. Не слишком часто и не слишком редко, а так – в самый раз.)

Да только война – это палка о двух концах, особенно если с сильным противником: кто-то еще победит? Могут ведь и царство с концом отобрать. А со всякой мелюзгой связываться – ни славы не завоюешь, ни контрибуции толком не возьмешь, на один парад больше потратишься.

Вот и сидит царь на стене между зубцами, ногами болтает, в трубу смотрит и никак не может на что-то конкретное решиться. Вдруг слышит – внизу у самой стены кто-то песню поет. Царь вниз трубу повернул, видит – идет добрый молодец Миша, оружейных дел мастер. Идет, улыбается, песню поет, несет что-то в брезентовую тряпицу завернутое.

Царь ему говорит:

– Здравствуй, добрый молодец! Чему это ты так радуешься?

– Здравствуй, царь-государь! – отвечает Миша. – Радуюсь я тому, что жизнь хороша и жить хорошо!

– Хорошо же тебе, добрый молодец, жизни радоваться, царских забот не зная! – вздыхает царь.

– А какая, государь, тебя забота гложет? – спрашивает мастер. – Может, я могу чем помочь?

Кто бы другой сказал: знай, мол, свое дело, а в царские не лезь, а наш царь не таковский был. Не стал, конечно, говорить, что войну хочет затеять скуки ради, сказал просто:

– О войске моя забота: как бы так сделать, чтобы мои стрельцы всех побивали, а их бы никто одолеть не мог?

– Ну, этому я как раз могу помочь, – говорит ему мастер. – Сделал я самопал, да не простой, а автоматический. Из простого-то самопала раз пальнешь, а пока перезаряжаешь, противник к тебе вплотную подойдет и на штык насадит. А мой, как нажмешь ему на спуск, начинает пулять подряд, то есть очередью, по шестьсот выстрелов в минуту и пуляет так, не переставая, покуда спусковой крючок нажатым держишь. А прицельная дальность у него аж четыреста сажен, куда до него кремневым пукалкам! Хотел я его на базаре продать, но чем он какому-нибудь разбойнику достанется, лучше я, государь, подарю его тебе вместе с чертежами. А ты прикажи на оружейном заводе наделать таких на все войско, и тогда уж тебя никакой супостат не одолеет. Вот, изволь взглянуть.

С этими словами развернул мастер брезентовую тряпицу, а там и впрямь самопал диковинного вида: тут приклад, там ствол, мушка зачем-то высоко поднята, спусковой крючок между какими-то кривыми ручками пристроен, а спереди на страх врагам штык-нож привинчен, которому что колбаса, что колючая проволока – все едино.

Царю, конечно, хочется, чтобы войско его было непобедимым, и штык тоже доверие внушает; ему штыки вообще нравились. Да не понравилось ему, как мастер насчет кремневого оружия прошелся, поэтому он строго так ему говорит:

– Кремневые ружья ты покуда не трогай, из них наши отцы и деды палили и в цель попадали. А твою раскоряку я в деле не видал и не знаю, чего она стоит. Поэтому я сейчас устрою ей испытание, а ты, если хочешь, можешь при нем присутствовать.

Слез царь со стены, приказал запрягать коней в кареты, свиту созвал, и поехали они на царское стрельбище, и мастер с ними. Приехали, а там у царя окопчик оборудован со всем возможным комфортом: под ногами сухо, под локтями мягко, сверху не капает, с боков не дует, а если холодно, все это хозяйство палаткой накрывается и внутри печка-буржуйка топится. Царь приказал для начала не на четыреста, а на сто сажен выставить десяток поясных мишеней. Сам корону снял, надел каску, влез с новым самопалом в окоп, а свита сзади встала полукругом. Царь прицелился аккуратно (а стрелять он любил и умел) и на спуск нажал.

Как загрохотал, как затрясся самопал в царевых руках – раз в жизни до этого царь подобного страху натерпелся. В молодости, будучи еще наследником престола, увлекся он альпинизмом, пошел с друзьями в горы и попал там под камнепад. С тех пор он больше в горы не ходил: сначала боязно было, а потом царем сделался, и не до восхождений ему стало. Однако ж друзей-альпинистов не забывал, всячески их клуб поддерживал и без единого слова оплачивал из казны все их поездки, хоть в Альпы, хоть бы и в Гималаи.

Как загрохотал самопал, царь сразу тот камнепад-то и вспомнил. Вцепился с перепугу в раскоряченные ручки, как тогда в ледоруб, а самопал грохочет и из царевых рук рвется. И вдруг все стихло.

Царь чуть-чуть опомнился, видит: самопал у него в руках, указательный палец, скрючившись, спусковой крючок сжимает, аж посинел, из дула дымок вьется – и тишина.

– Что ж самопал твой больше не палит? – спрашивает царь мастера, сделав вид, что ничуть не испугался.

– Патроны в магазине кончились, государь, – отвечает мастер.

У царя образование хотя и высшее, да гуманитарное, поэтому он не сразу сообразил, о каком магазине речь. Думал, мастер его дурачит, уже и гневаться начал, а как ему растолковали, что за магазин и сколько в нем патронов помещается, он и вовсе рассвирепел.

– Да я, – кричит, – полминуты не прострелял, а уже патроны кончились!

– Три секунды, государь, – говорит мастер. – Шестьсот выстрелов в минуту, в магазине тридцать патронов – как раз на три секунды будет.

– А дальше как воевать?! – кричит опять царь.

– А дальше еще три магазина про запас, – отвечает мастер. – Пустой отнять, полный приставить – секундное дело!

– Ну, хорошо, – говорит царь, маленько уже успокоившись, – секундное, говоришь. Пусть даже четыре магазина. По три секунды стрельбы с каждого, да по секунде, чтобы поменять – это на пятнадцать секунд военных действий. А после что делать?

Хоть и гуманитарное образование, а в момент сосчитал.

– А после делать ничего не потребуется, – говорит ему мастер. – Ты бы, государь, чем патроны да секунды считать, посчитал бы дырки в мишенях.

Царь навел на мишени трубу, видит – почти в каждой по дырке, а в которой и две. У которой в ухе, у которой в брюхе, у каких еще где.

– К пятнадцатой секунде такой пальбы, – говорит мастер, – любой супостат будет белым флагом махать!

«Прав мастер, – думает царь, уже почти совсем остыв. – Которых пулей не зацепит, те точно со страху помрут, когда целый полк начнет эдак пулять». А вслух говорит:

– Слова твои, мастер, меня обнадежили, да не совсем, потому что одно дело фанерные мишени дырявить, и совсем другое – с настоящим супостатом сражаться. Поэтому сразу всем войском я рисковать не буду, а рискну-ка я одним стрелецким полком: вооружу его твоими самопалами и пошлю войной на самое мелкое королевство из моих соседей. Мои картографы все глаза себе испортили, на картах его рисуя, так я заставлю тамошнего короля раскошелиться, пусть всем очки покупает. Если завоюю, конечно. А тебя в таком случае награжу по-царски и главным оружейным мастером назначу. А уж если не завоюю – тогда велю тебя казнить через расстреляние из твоего же самопала, на это он всяко сгодится. А пока в каталажку посажу, чтоб ты до срока не убег.

И посадили мастера в тюрьму. Камера, правда, теплая была (в ней до этого министр финансов за растрату казны сидел), и кандалов не надели. Кормежку из дворца носили, как тому же министру, и даже разрешили технические журналы читать, чтоб, пока сидит, даром времени не терял. А на оружейном заводе царские оружейники в это время срочно наделали самопалов на целый стрелецкий полк. Стрельцов наскоро обучили стрельбе из нового оружия, и царь объявил войну этому самому карликовому королевству.

В поход выступили два стрелецких полка: один с новыми самопалами, другой с кремневыми ружьями, отцами и дедами проверенными. Царь сам поход возглавил, хотел посмотреть, как стрельцы с новым оружием управятся. А второй стрелецкий полк, что со старинными ружьями, царь в бой посылать не собирался, а держал в резерве на тот случай, если новые самопалы надежд не оправдают и улепетывать придется. Батарею с собой взяли из двенадцати пушек, а конницы всего-то полсотни казаков – для личной охраны.

Противник же к военным действиям отнесся со всей серьезностью и выставил всю рать, какую имел: полк мушкетерский, полк гренадерский, полк егерский, гусары, драгуны, а артиллерии даже побольше, чем у нашего царя, потому что с обоих кораблей береговой охраны все пушки подчистую на берег свез. Царь как увидел, какая сила против него стоит, подумал: «Ну, Миша, и втравил же ты меня в авантюру!» – и хотел гонца с грамотой домой послать, чтобы мастера сразу повесили, не дожидаясь царева возвращения, да передумал посылать: такое дело – каждый человек на счету. А вражеский король решил было, что царь с ума спятил или особо острых ощущений захотел, если, имея могучее войско, всего-то с двумя полками пехоты и почти без конницы к нему в королевство влез.

Вот два войска встали на равнине одно против другого, трубы заиграли, барабаны загремели, пушки принялись палить с обеих сторон, и на царских стрельцов мушкетерский да гренадерский полки двинулись развернутым строем, под барабанный бой, чтоб страху нагнать. Стрельцы стоят в чистом поле, самопалы автоматические в руках держат и не больно-то на них надеются, хотя бы и со штыками; да ведь их служба ратная: прикажут умереть за веру, царя и отечество – значит, умереть придется.

А мушкетеры уже вот-вот на выстрел подойдут, да только новые самопалы подальше их мушкетов стреляли. Скомандовали отцы-командиры, стрельцы подняли свои самопалы, враз прицелились и враз курки спустили. Три секунды над полем такой грохот стоял, что воздух затрясся и не видно стало, что творится. А когда грохот стих и воздух успокоился, увидали все, что половина мушкетеров да гренадеров пластом лежит, а из оставшихся то один упадет, то другой: кто со страху, а кого и пулей зацепило, только не сразу свалился. И уж наступать никто не пытается.

Как увидел король, что с его пехотой сделали, так приказал своей коннице рубить стрельцов в капусту, пока они оружие перезаряжают. Да не знал он, что те уже тогда его перезарядили, когда он еще только рот открывал, чтобы коннице скомандовать.

Гусары с драгунами на стрельцов полетели – страх взглянуть. Только те уже крепко поверили в свои самопалы. Подпустили конницу сажен на двести и врезали по ней сосредоточенным огнем. Смешались в кучу кони, люди, обрывки сбруи и обломки сабель, и через три секунды не стало у короля конницы.

А егеря были иноземные наемники, воевали не за отечество, а за деньги, к тому же половину жалованья, как водится, вперед получили. Увидали они, как стрельцы косят противника и пешего, и конного, и дали деру всем полком, не вспомнив и о второй половине жалованья (мол, живыми бы уйти, а деньги в другом месте заработаем). А стрельцы снова самопалы перезарядили и принялись беглым огнем вражеских пушкарей поливать.

В общем, как мастер предсказывал, так и получилось: не успели стрельцы по третьему магазину патронов израсходовать, а король уже белым флагом махал. Не столько потери его напугали (случалось и больше терять), сколько та быстрота, с которой он своего войска лишился.

Царь страшно доволен был; на радостях бывшего короля назначил генерал-губернатором в его же бывшем королевстве, которое отныне и навеки к своему царству присоединил на правах губернии. Картографам накупил очков на деньги, что егерям предназначались, а в свою столицу гонцов послал с приказом, чтоб там к победному параду готовились, а мастера из каталажки выпустили. Домой вернувшись, наградил мастера деньгами, что после покупки очков еще остались от егерского жалованья, назначил Главным Конструктором стрелецкого оружия и посадил во главе Опытно-конструкторского бюро стрелецких вооружений, сокращенно ОКБ СВ. На завод же отдал приказ: делать автоматические самопалы на всю армию.

У главного конструктора забот много. Первым делом самопалу прицельную дальность увеличили до целой версты, потом еще ствол удлинили, вместо штыка приделали складные подпорки, магазин огромный на семьдесят пять патронов, и назвали это оружие ручным пулеметом, потому что пули он метал, как заведенный. Новым оружием все стрелецкие полки вооружили, а у главного конструктора уже новый самопал на подходе – со складным прикладом, для конницы.

А царь тем временем соседние государства одно за другим завоевывал: сначала какие поменьше, а потом, осмелев, на крупные стал нападать. Присоединял их к своему царству, а тамошних царей да королей назначал губернаторами. И всех он тем же порядком побеждал, как самого первого противника, пока один королишка без боя ему не сдался.

Царя это страшно обидело. Как узнал он про эту преждевременную капитуляцию – закричал, ногами затопал, весь штаб разогнал, а главного конструктора опять хотел повесить (зачем сделал такое страшное оружие, что противник уже и воевать не хочет?). На Мишино счастье, нашелся среди царских советников смелый человек, рискнул подойти к царю и предложить:

– А ты, государь, впредь не принимай капитуляцию без боя. Хотят сдаваться – пускай сперва повоюют.

Царю совет понравился, и передумал он вешать главного конструктора. С той поры он капитуляцию без боя не принимал, а заставлял противника сперва со своим войском сразиться, а если те кое-как сражались – заставлял еще и еще биться, покуда не натешится. Королишку же, что воевать не хотел, примерно наказал: не назначил губернатором, как других, а прислал ему в губернаторы своего генерала. Был тот генерал дуб дубом, все новое принимал в штыки, и новые самопалы тоже, так царь его от командования отстранил и направил управлять губернией, а бывшего короля определил ему в помощники по вопросам науки и техники.

Долго ли, коротко ли, завоевал царь всех своих ближних соседей и устроил по этому поводу парад парадов, с пресс-конференцией, пиром и салютом. Прямо на параде наградил он главного конструктора Большим бриллиантовым крестом «За Заслуги перед Престолом и Отечеством», а на пресс-конференции провозгласил себя императором. И на другой день двинулся земли новых соседей завоевывать, тех, что с прежним царством не граничили, а когда оно разрослось до империи, то рядом оказались на беду свою.

Глава вторая

– …Через час я подогрею ваш старый блокгауз, как бочку рома. Смейтесь, разрази вас гром, смейтесь! Через час вы будете смеяться по-иному. А те из вас, кто останется в живых, позавидуют мертвым!

Р. Л. Стивенсон. «Остров сокровищ»

Злые языки говорили, что была у императора программа: чтобы шли его стрельцы победным маршем от одного завоеванного государства к другому, пока не омыли бы свои сапоги в водах всех четырех океанов. Ну, насчет сапог – это явная байка. Ладно бы кто другой, а уж император-то прекрасно знал, что океанская вода – погибель для стрелецких сапог. А все остальное – что ж в этом плохого? Если плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, чем лучше его император, который не стремится величием превзойти Александра Македонского?

На этом пути, однако, случились у императора два затруднения. Первым было одно мелкое государство, не царство даже и не королевство, а в переводе с их языка что-то вроде великого герцогства. Чем уж оно было великое, так только не размерами – из всех новых соседей империи было оно самым маленьким, то-то император на него и напал в первую очередь. Сам он в поход не пошел, дела не пустили, а послал одного из своих генералов, не гения, конечно, но и не дубину, как тот губернатор, а на хорошем среднем генеральском уровне. Войска ему дал не много и не мало, а в самый раз, никаких неожиданностей от этого похода не ждал и очень удивился, когда его генерал предстал перед ним не с рапортом о победе, а с двумя сломанными ребрами и правой рукой в гипсе, так что, докладывая императору о возвращении войска, он к козырьку левую прикладывал. Хотел император на него разозлиться, но передумал: сердце у него было доброе; хотя и вспыльчив был, но отходчив; да и узнать хотел, что же в герцогстве произошло.

А произошло вот что: не знали ни император, ни генералы его, с кем они связались, да и знать не могли, потому что прежде соседями не были. А было то герцогство горное, да горы-то не чета тем низеньким да пологим, что по окраинам прежнего царства поднимались от силы на полторы версты над уровнем моря. Горы были настоящие, со скалами, водопадами, ледниками и орлами на вершинах. И народ там жил, что те орлы – сыны гор; многие их покорить пытались, только ни у кого до сей поры не вышло. К тому же герцог у них был не дурак, с высшим образованием, и не гуманитарным, а техническим. В заморском университете получил он степень магистра технических наук, и министры с советниками у него имели степени не ниже кандидатских, а больше докторские. Следя по газетам за военными действиями, он быстро понял, что ходить развернутым строем на автоматические самопалы – это чистое самоубийство, да горы и не место для развернутого строя. Против императорского войска он применил другую тактику.

Стрельцы в горах воевать не умели, поэтому, вступив в пределы герцогства, всё двигались по дну ущелья, по которому шла дорога к столице. А горцы, на склонах за камнями и скалами укрываясь, палили в них с близкого расстояния из допотопных кремневых пукалок и большой урон им чинили. Стрельцы, конечно, отстреливались, да ведь камень пулей не прошибешь, и снизу вверх стрелять – позиция невыгодная; к тому же горы, эхо в ущелье – не поймешь, откуда стреляют, и камнепады с толку сбивают. А горцы – народ отчаянный, раненые с поля боя не уходят, а продолжают стрелять, покуда кремневые ружья в руках держатся.

Так, неся большие потери, стрельцы медленно продвигались вперед, а уж патронов сколько тратили – уму непостижимо. И чем дальше заходили, тем нахальнее горцы у них в тылу на обозы с патронами нападали. Наконец вступило императорское войско в долину, на другом конце которой уже видна была столица герцогства. Тут у них за спиной горцы взорвали скалы и перекрыли ущелье каменным завалом.

Понял генерал, в какую ловушку они угодили: с их-то привычкой палить непрерывным огнем они свои патроны в момент израсходуют, а новых им кто подвезет и как через завал пробьется? Поэтому приказал отступать в порядке и патроны беречь.

В порядке, конечно, не получилось. Когда завал преодолевали, горцы на стрельцов в штыки ударили, а те, на автоматическое оружие надеясь, в штыковом бою почти не упражнялись. Тут-то генералу и сломали руку и ребра – с лошади его уронили. Обоз с патронами пришлось бросить, забрали только то, что на себе могли унести, и автоматических самопалов больше сотни противнику досталось; когда они из ущелья обратно на равнину выходили, им вслед несколько очередей пульнули – для острастки, надо полагать.

Император по доброте своей генерала наказывать не стал, а определил его на пенсию по состоянию здоровья, имея в виду, конечно, не руку с ребрами, а уж скорее голову. Сам же стал думать, что ему делать с непокорными горцами. Думал он, думал, а как придумал – поехал в клуб к своим приятелям-альпинистам, с председателем в его кабинете заперся и долго беседовал. А после издал секретный приказ об учреждении отдельного батальона альпинистов. Приказал закупить им лучшее заморское снаряжение, а самопалы заказал шпионского образца: короткоствольные, со складным прикладом и глушителем. Не то чтобы с какой-то целью, а на всякий случай.

Тут-то и узнал император о другом затруднении: доложил ему министр финансов, что денег в казне кот наплакал и на снаряжение для альпинистов никак не хватает, даже если брать не заморское и не лучшее. Император очень удивился, потому что никогда еще он столько военной добычи не брал, как в последнее время, и никак не ожидал финансовых трудностей. Поначалу он министру не поверил и приказал принести расходные документы (министр уже приготовил смену белья и мешочек с сухарями), но в бумагах оказался полный порядок. Тогда он министра отослал, а документы себе оставил, чтобы на досуге в них разобраться и на чем-нибудь сэкономить.

Только какая тут экономия, если и так все расходы по минимуму, самое необходимое и ничего более? Самый большой расход – подготовка к новой войне, тут бы и скомбинировать: одно подсократить, другое урезать, глядишь, и выкроим денежек на снаряжение для альпинистов. Но тут мы экономить не будем, ибо известно: хочешь мира – готовься к войне. Готов – нападай, не жди, пока противник сам подготовится и первым начнет, он тоже мира хочет.

Что еще? Ну, парад и фейерверк – дело святое, к тому же и военно-патриотическое воспитание молодежи. И так пиротехника самая дешевая, а можно бы и подороже: не шику ради, а для пожарной безопасности. На медали солдатские серебро тратим – можно на олово перейти, только гроши это, не спасет. Так и получается: что с войной связано – то свято. Выходит, надо штатские статьи расходов резать. Образование там, медицину…

А это что такое? Куда столько на лечение раненых? И вообще, откуда столько раненых взялось?

Позвал император опять к себе министра финансов и спрашивает:

– Что это у тебя за ненаучная фантастика в документах? Откуда у нас в последнюю войну столько раненых? Аль житье на воле надоело? Вон в каталажке министерская камера свободная стоит.

– Это, государь, раненые и с нашей, и с противной стороны, – сквозь коленную дрожь и зубовный стук отвечает министр. – Вот дальше отдельно показано: эта сумма на наших, а та на тех.

– Да у тебя на тех в пять раз больше, чем на наших! Какого черта я должен платить? – взорвался император. – Пускай за счет своего царя лечатся!

– Их царь теперь наш губернатор, – отвечает министр, – и все они наши подданные, так что приходится вам, ваше величество, за лечение платить.

– Черт побери! – кричит император. – Так и пенсии их инвалидам идут из моего пенсионного фонда?!

– Да, государь, – отвечает министр.

– Так это и покойников, черт возьми, за мой счет хоронят?!

– Ну, покойника-то похоронить дешевле выйдет, особенно когда в братской могиле.

– Ох, упек бы я тебя к чертям собачьим, да жаль, не за что! – император аж стонет от злости. – Уйди с глаз моих долой, черт бы тебя побрал!

Министр не заставил себя упрашивать – пулей из кабинета вылетел. А черт услыхал, что его поминают к месту и не к месту, и уж тут как тут. Пробрался незаметно к императору в кабинет, за левым плечом у него пристроился и принялся посредством телепатии разные подлые мысли ему внушать: мол, хорошо бы такой самопал сделать, чтобы после себя раненых не оставлял, а только покойников. Император этих мыслей стыдится, но в памяти уже занозой застряло, что похороны дешевле лечения обходятся, а черт ему новую идейку подсовывает: вот бы таким смертоносным оружием по горцам пальнуть, каково бы они тогда запели? Император, сердце имея доброе, таким мыслям, как мог, сопротивлялся, но очень уж ему хотелось горцев наказать, да и черт не отставал, пока не вызвал к себе император главного конструктора. Тот приходит, а император ему и говорит:

– Сослужил ты мне, мастер, службу – сделал мое войско почти непобедимым. Сослужи же мне еще раз – сделай такое оружие, что в кого ни попадет, всех насмерть убивает, раненых после себя не оставляя. С ним мое войско будет совсем непобедимым!

Главный конструктор, зная об императорском добросердечии, очень удивился такой в нем перемене, но, подумав, отнес ее на счет горцев. Сам же сказал:

– Где же это видано, ваше величество, чтобы раненых не было? Если противнику в голову или в брюхо попадешь – тогда, конечно, ему прямая дорога на тот свет. А если, к примеру, в руку или в ногу – с чего ж ему умирать? Человек, государь – тварь живучая.

– Не знаю, не знаю, – отвечает император. – Ты специалист, ты и думай, как такое оружие сделать, чтобы, в руку или в ногу попавши, насмерть убивало. Если нужна консультация по медицинской части – все мои академики к твоим услугам. Только смотри, всяких там отравленных пулек мне не предлагай, потому что я всегда воюю честно и штучек этих иезуитских не люблю.

С тем и отослал главного конструктора. А черт, добившись своего от императора, из дворца выбрался, обернулся добрым молодцем – молодым специалистом, красный диплом себе нарисовал по специальности 666 (конструирование стрелецкого оружия) и в ОКБ СВ на работу устроился инженером-конструктором третьей для начала категории.

Главный конструктор к медицинским академикам не пошел: совестно ему показалось почтенных врачей, всю свою жизнь людей лечивших, расспрашивать, как бы человека повернее угробить. Ограничился тем, что, вернувшись в ОКБ, собрал у себя совещание на уровне начальников подразделений. Рассказал им о задании императора; те поудивлялись императорской кровожадности, а потом принялись обсуждать и предложения высказывать. Ничего толком не придумали, только полтора часа даром потратили. С тем и распустил их главный, приказав напоследок о том, что обсуждали, никому не рассказывать.

Новоявленному инженеру-конструктору третьей категории тоже по рангу его знать о том не полагалось, однако же он узнал все до подробностей – пронырлива, видать, нечистая сила. Написал главному докладную записку, что имеет некое предложение по интересующей того проблеме, и переслал через секретаршу. Главный конструктор удивился было: как это молодой специалист знает то, что ему знать не положено, – но подумал, что кто-то из начальников подразделений сболтнул лишнего в курилке. Решив болтуна найти и наказать позже, вызвал он к себе молодого специалиста, потому что других идей у него все равно не было.

Тот пришел и с порога завел такую речь:

– Господин главный конструктор, задача, поставленная императором, за морем уже решена, только у нас никто об этом не знает.

– Где ж решение? – спрашивает главный конструктор.

– Решение в музее, в Императорской Оружейной палате. Лежит там в запаснике среди прочего трофейного хлама заморская автоматическая винтовка, которую два года назад стрельцы отбили у одного разбойника. Самого его казнили, а винтовку в запасник сдали, потому что внимания не привлекла: калибр маленький, да и патронов не осталось, разбойник все потратил, от стрельцов отбиваясь. Эта винтовка и есть то оружие, которое, в какое место человеку ни попадет, всяко насмерть убивает.