Текст книги "Последний довод побежденных"

День двадцать второй

Осенние деньки уже напоминали о скорых морозах. Даже дыхание сейчас, ближе к полночи, выходило паром. И земля холодила, сквозь гимнастерку и комбез. Осень, что тут скажешь.

В этот раз они поступили по науке. Ровно так, как подсказывал весь прошлый военный опыт. Вдвоем Симаков и Терехов залегли на опушке леса, в стороне от накатанной дороги, и, не спеша, обстоятельно принялись наблюдать за населенным пунктом, обозначенным на картах как Мироново.

Что прельщало в деревеньке, так это тишина. Нет, не мертвая, конечно, а такая – полумирная. Каковы бы ни были немцы, а вот за два часа наблюдения как-нибудь бы себя выдали, это уж как пить дать. Караульными, перемещением по улицам, патрулями. Позициями, наконец, на окраине. Полевой кухней, вспомогательными частями. Машинами, пусть даже и замаскированными во дворах. Какой бы ни был режим скрытности, однако совершенно все спрятать и стать самим невидимками просто невозможно.

Терехов считал, что провел вполне достаточное для сложившихся условий наблюдение. Итогом его стал практически бесспорный вывод – немцев нет. Хотя бы в этом компоненте сегодня им везло. Капитан повернулся к Симакову, и негромко, хотя и не слишком скрываясь, произнес:

– Выдвигаемся.

Следом за этими словами, подавая пример, поднялся с лежки, скрипнув затекшим телом, и аккуратно, ставя ногу на всю стопу, чуть придавливая, словно бы вкручивая павшую листву, направился в сторону деревни. Симаков, даже в походном порядке не покидая установленного раз и навсегда расклада, шел позади слева.

Уже почти на выходе, совсем близко к первым заборам, огораживающим небольшие приусадебные участки, медика сменил Клыков. Все четверо оставшихся на ногах разведчиков будут по мере возможности прикрывать. Не стоило скидывать со счетов и пусть небольшую, но имеющуюся вероятность засады. Если уж совсем не повезет, будет хоть кому позаботиться о раненых.

Стремительное наступление Красной Армии, сразу после масштабного, не имеющего аналогов, сражения под Курском, к первым дням осени теряло темп. Части обрывали связи, действовали разрозненно, несогласованно, но и немцы, чудом устояв на пороге катастрофы, были не в лучшем положении. Выброшенные на фронт части РОА оказались на деле далеки от стойкости, которую демонстрировали в речах. Гиммлер напрямую обвинил русские восточные батальоны в провале операции на Курской дуге. Впрочем, в поражении обвинять можно было кого угодно.

Партизаны, не просто активизировавшиеся с приближением фронта, а как будто с цепи сорвавшиеся, срывали поставки, нападали на тыловые подразделения, грабили и убивали. О хотя бы каком-то порядке можно было просто забыть. На этом и был расчет группы Терехова. На неразбериху, перемешанные тылы и партизанские отряды. Не секрет, что практически все они контролировались из центра, имели на руководящих постах подготовленных диверсантов и разведчиков, а зачастую и вообще состояли, либо базировались на основе групп НКВД. Для Терехова это был третий, дополнительный вариант. Первый подразумевал осуществление акции самостоятельно, силами лишь его группы, однако вариативно предполагал возможность связи с партизанами либо лояльным местным населением. Второй вариант представлял собой выход на ближайшие отряды посредством связи с центром и получения ключевых точек. Естественно, после столь неудачного перехода нейтралки с потерей рации, о связи с центром следовало забыть. Возможность исполнить миссию у Терехова оставалась одна – выйти на свидание со связным. Иных вариантов у капитана просто не было.

Потому тишину в деревне командир разведчиков воспринял с огромным удовольствием. Даже немного отпустило сковывающее напряжение, но расслабленность эту волевым усилием Терехов отогнал прочь. Клыков, держа наготове автомат, неслышно нырнул за калитку. Без скрипа, без движения лишнего, остановился справа, занимая свою позицию. Капитан, пройдя следом, немного опередил его, поморщившись от неизбежно зашуршавшей под ногами кучи листвы. Сгребли к калитке, не убрали. Непорядок, нехорошо – именно сейчас. Высоко поднимая ноги, Терехов перешагнул, прижимая подошвами похрустывающую листву. Ничего тут не поделаешь.

Хорошо собаки не было. Странная история, но вот к дворнягам во дворах немцы как были непривычны, так и остались. Первым делом, считай, всех шавок кончали. Расселялись всегда по хатам, на постой определялись, с кормежкой, а собаки такие существа, они ведь терпеть не будут, в отличие от хозяев. Так что жизни такой божьей твари – до первого лая. Впрочем, сейчас отсутствие собак было как раз на руку.

Взобрался по крыльцу, аккуратно, приставными, стараясь ноги опускать не в середину ступени, а по краям. Скрипнуло, чего уж там. Подошел, держась со своей, правой стороны, потянул на себя ручку двери, подспудно ожидая, что заперто. Времена такие – все запираются.

Поддавшаяся дверь, тихо взвизгнувшая давно не смазанной петлей, стала сюрпризом. Не то чтобы очень уж неприятным, скорее неожиданным. Терехов только обернулся, подзывая кивком Клыкова, а сам, аккуратно распахнув дверь, скользнул внутрь, в просторные, обстоятельные сени. Шаг, еще шаг, и еще один – все в сближение с дверью, ведущей в дом, обитой тонкими досками. Клыков сзади. Услышать бы сейчас звуки какие успокаивающие из дома. Хлопоты, что ли, по хозяйству. Речь мирную. Ничто не выматывает так, не играет на нервах, как гнетущая тишина.

– Стоять на месте. Не дергаться. Не оборачиваться, – негромко, чуть ли не шепотом.

Еле подавил себя, еле успокоил Терехов. Хотя дрожь прошла, по всему телу, едва руки не вскинул, уходя с линии огня. А где она, эта линия? Голос слева, из-за спины, и говорящему на крючок нажать, а Терехову что делать, как двигаться, куда?

– Оружие оба на пол положили, руки за голову, медленно все, – продолжил наставлять их невидимый собеседник.

Будь похлипше Терехов, думается, овладело бы им отчаяние. Начиная с бездарного прохода нейтралки все шло наперекосяк. И вот так попасться. Ладно бы по глупости, ан нет. И наблюдение провели, и вошли грамотно, с прикрытием. Однако же – провал. Грызть себя, что ли, за неудачу эту?

С другой стороны, понимал капитан, что, проследи он и весь день, не увидел бы засады. Судя по тому, что их приняли прямо в доме, в котором была обозначена явка, охотились именно на них. Такой ловушке противопоставить нечего.

Конечно, не факт, что говорящий указания – враг. Не исключено, что из партизан, из своих. И это, безусловно, удерживало капитана от самого логичного и верного шага – просто рвануть гранату из кармана. Впрочем, и без того ситуация вовсе не виделась проигрышной. Нагибаясь, медленно, как и сказал невидимка, Терехов абсолютно обычным, тем же неторопливым движением скользнул в карман маскировочного костюма, вытянул ребристую «лимонку», и на возврате, сжимая пальцами гранату, большим дернул чеку. Распрямился, демонстративно показывая зажатую в кулак ладонь. Не поворачиваясь к говорящему.

– Большой вперед идет, дверь открывает одной рукой, вторая на затылке, – совершенно ничего не изменилось в голосе держащего их на мушке. Будто и не видел гранаты. Впрочем… может и не видел.

– Кто такой? – подал голос Терехов, и без его команды Клыков не сделал ни шага вперед.

– Все разговоры в доме, – как отрезал собеседник.

– Нам терять нечего, покойники все здесь, граната оборонительная, – чуть прощупывая, чувствуя, как в венах закипает адреналин, напомнил Терехов.

– Вот и поговорим в доме. Пуганые мы, шагайте в комнаты. – Совершенно не произвело впечатления. Ни малейшего – ни голос не дрогнул, ни дыхание не участилось. Это немного меняло ситуацию. Говор точно русский, без изъянов, западный скорее, с характерными гласными. Хотя – необязательно, поставить можно что угодно. А вот эта уверенность… Или от профессионализма большого, или от отчаяния. Ни то, ни другое не покачать, не выиграть на простых нервах, на скандале и крике.

– Вперед, – приказал капитан Клыкову, стоящему как истукан и ждущему распоряжений.

Сержант шагнул вперед, открыл дверь, пошире ее распахивая, молча окинул взором то, что открылось глазам, и переступил порог. Следом направился и Терехов, зажимая в правой руке гранату.

Большая комната. За широким столом, в круге света, создаваемого трепетом керосиновой лампы, трое. В немецкой полевой серо-зеленой форме. Шансы капитану просчитывать и не стоило. Сзади боец, впереди у двоих подняты автоматы. Чесанут очередью, и поминай как звали. Терехов, мрачно обведя взглядом троих сидящих, развернул ладонь, показывая гранату, зажатую в кулаке.

– Граната-то откуда? – делано-спокойно, чуть прищурившись, поинтересовался обосновавший в центре стола мужчина, одетый сообразно всем остальным, в немецкую форму с погонами и петлицами лейтенанта. Поскольку обращался он, видимо, к своему подчиненному, капитан промолчал. И верно сделал, поскольку из-за его спины, все еще из сеней, ответили:

– Когда разоружались, достали.

– Вы, товарищ командир, чеку воткните, – перевел взгляд на Терехова мужчина. – Поговорим по-доброму.

– И не подумаю, – качнул головой капитан.

Положить ублюдков хотелось. Но еще больше было желание не попасть в плен. Ему как разведчику рассчитывать на снисхождение не приходилось при любых раскладах.

– Ну, хорошо, – все так же спокойно продолжил мужчина. – Вы, собственно, чего этим добиваетесь? Размена хотите? Не узнав ничего толком, не поинтересовавшись. По-моему, глупо.

В ответ на эту речь Терехов только пожал плечами. В разговор вступать он не собирался, прекрасно понимая, что целью любого диалога сейчас будет одно – расслабить собеседника, заставить его притупить бдительность.

– Видимо, мне следует представиться… – Мужчина немного сдал назад, в легком прищуре взглянув на собеседника. Терехов снова никак не отреагировал. – Лейтенант[20]20
  В РОА была введена система званий, отличная от РККА. В частности, звания подпоручика и поручика, соответствовавшие лейтенанту и старшему лейтенанту. Однако введенные по настоянию белоэмигрантов, первоначально принимавших деятельное участие в формировании РОА, звания эти не прижились.


[Закрыть] Свиридов, 621-й батальон, РОА. Если это вам о чем-то говорит.

Говорило, конечно. Причем именно Терехову, в силу рода его занятий. Это несколько проясняло создавшееся положение, но одновременно и неимоверно усложняло. Отвечать, по уже сложившейся традиции, капитан не стал. Признание коллаборациониста, судя по всему, грозило быть лишь началом исповеди. И Свиридов не стал ломаться. Окончательно отдав инициативу в разговоре, глупо было бы вот сейчас замыкаться в себе:

– Мне нужна связь с вашим командованием.

Терехов не удержался и кивнул понимающе. Это полностью вписывалось в ту шаткую версию, которая уже сложилась у него в голове:

– Вам нужен кто-то определенный? – вступил он в разговор.

– Верно, – не стал отпираться Свиридов. Поджал губы, внимательно изучая стоящего перед ним советского разведчика.

Для посвященных совершенно не было секретом одно достаточно пикантное и вместе с тем тщательно скрываемое обстоятельство. В июле нынешнего года, во время контрудара под Курском, некоторые немецкие части открыли фронт. Это и были так называемые «восточные батальоны» РОА, не пожелавшие сражаться с русскими. В силу своей осведомленности Терехов прекрасно понимал, что не только, вернее даже, не столько патриотизм был тому виной, а прежде всего грамотная и кропотливая работа в рядах армии предателей агентов НКВД. Некоторые из частей, формируемых из советских военнопленных, сражались с упорством, достойным лучшего применения. Но вот в конкретном случае, батальоны, по численности равные полкам[21]21
  Распоряжением с самого верха для РОА на момент 43-го года запрещалось формирование частей крупнее батальона. Как видно из примера, обходилось это условие достаточно легко.


[Закрыть], фронт для наступающих открыли.

И восточным формированиям это аукнулось незамедлительно. Первым получил свою порцию Власов, еще по весне. Агитируя по фронту уже сформированные части, он наговорил столько запретного, что генерала просто вернули туда, откуда взяли – в лагерь. Нужно было умудриться при проведении бесед с солдатами приводить в пример себя, аргументируя стойкость и приверженность идеалам обороной Киева, выходом из окружения, а затем и зимней битвой под Москвой[22]22
  Из открытого письма Власова «Почему я встал на путь борьбы с большевизмом?»: «В трудных условиях моя армия справилась с обороной Киева и два месяца успешно защищала столицу Украины. Однако неизлечимые болезни Красной Армии сделали свое дело. Фронт был прорван на участке соседних армий. Киев был окружен. По приказу верховного командования я был должен оставить укрепленный район». «Я сделал все от меня зависящее для обороны столицы страны. 20-я армия остановила наступление на Москву и затем сама перешла в наступление. Она прорвала фронт Германской армии, взяла Солнечногорск, Волоколамск, Шаховскую, Середу и др., обеспечила переход в наступление по всему Московскому участку фронта, подошла к Гжатску. Во время решающих боев за Москву я видел, что тыл помогал фронту, но, как и боец на фронте, каждый рабочий, каждый житель в тылу, делал это лишь потому, что считал, что он защищает Родину. Ради Родины он терпел неисчислимые страдания, жертвовал всем. И не раз я отгонял от себя вопрос: да полно, Родину ли я защищаю, за Родину ли посылаю на смерть людей? Не за большевизм ли, маскирующийся святым именем Родины, проливает кровь Русский народ?» «Многомиллионный русский народ всегда на протяжении всей истории находил в себе силы для борьбы за свое будущее, за свою национальную независимость. Так и сейчас не погибнет русский народ, так и сейчас он найдет в себе силы, чтобы в годину тяжелых бедствий объединиться и свергнуть ненавистное иго, объединиться и построить новое государство, в котором он найдет свое счастье!» Учитывайте при прочтении пресловутый план «Ост», отношение к «недочеловекам» и воззрения Гитлера на «самостоятельность» России.


[Закрыть]. После того как Гиммлер напрямую обвинил сражающихся на их стороне коллаборационистов в предательстве, восточные батальоны подлежали расформированию. Однако произвести столь масштабную операцию было фактически невозможно. Общая численность восточных частей колебалась в районе 200 000 человек, и разоружение, помещение в лагеря столь крупной массы солдат и офицеров, кстати говоря, весьма сплоченных, с налаженными связями между частями, грозило бы открытым бунтом. По сути, авантюра с Власовым и его армией из неплохой с виду идеи очень быстро превратилась в откровенный провал. Власов, имея чрезвычайно высокий и, надо сказать, заслуженный авторитет среди советских военнопленных, стал фигурой значимой, с которой следовало считаться. В той или иной степени он держал в руках общим счетом не менее пятнадцати полнокровных дивизий, которые стремились на фронт, но воевать не собирались, выполнять вспомогательные и полицейские функции не желали, а на малейшее ущемление их прав реагировали незамедлительно и очень остро. К осени 43-го большинство восточных формирований были отправлены во Францию и Италию. Идея заставить русских сражаться с русскими провалилась.

Не исключено, что те, кого сейчас видел перед собой Терехов, и являлись советскими агентами. В то же время они могли быть просто-напросто дезертирами, ведь далеко не каждому придется по вкусу направление к черту на кулички. И схема этого дезертирства была достаточно проста: тем, кто сотрудничал с агентурой, был завербован, выдавались данные связного, на которого им следовало тем или иным способом выйти. Ведь при пересечении линии фронта или первоначальных разбирательствах в особых отделах могли прихлопнуть за здорово живешь, безо всяких объяснений. Терехов сталкивался с такими вот «индульгенциями», и ситуация не была для него внове. Ну и третий вариант, совсем не скидываемый со счетов, так это то, что сейчас капитану просто пудрят мозги. Хотя вот именно такой расклад был сомнителен. Уж слишком это накручено.

– Ни я, ни мои люди не будут связываться ни с кем, – медленно произнес Терехов, с легким даже удовлетворением заметив, как каменеет лицо его собеседника. Это была еще одна маленькая монетка в копилочку второго варианта. Не первого. – У меня есть задача. И вы, ТОВАРИЩИ, поможете в ее выполнении. После этого мы свяжемся с любым лицом, которое укажете.

Вот так вот.

Тишина. Короткая улыбка скользнула по губам капитана. Как нервная разрядка, как компенсация за все, что вместили в себя последние сутки.

– И каковы же задачи? – подал голос один из оставшихся безымянными предателей. Не опуская автомата и добавляя к темному зрачку дула прицел собственного взгляда.

– Задачу знаю я, как командир группы, и мой заместитель. Вы входите в группу на основаниях безусловного подчинения. Исполняете приказы без вопросов. После выполнения задания я связываюсь с тем лицом, которое вы укажете, – довольно быстро сориентировавшись в ситуации, Терехов перешел в атаку.

Он считал, что в данном случае лучше будет пережать, переломить разговор и настроения в свою пользу, чем продолжать играть в поддавки. Если он все понимал правильно, деваться бойцам РОА просто некуда. И причина, по которой они оказались в доме, являвшемся явкой, тоже только одна.

– Это больше похоже на диктат, чем на какие-то условия, – качнув головой, постарался слегка сгладить напор капитана Свиридов. – Жесткие рамки не привели ни к чему хорошему Советы в начале войны…

Подобное можно было расценить как попытку договориться. Но Терехов предпочел поступить иначе. Вести дебаты, обещать что-то, идти на уступки он не собирался. Он бы с удовольствием зачислил четверых предателей в свою группу. Под полный контроль и подчинение. Никаких других вариантов.

– Не будем упражняться в остроумии. Вы переходите в мое прямое подчинение. Или я выпускаю гранату, – пресек все дальнейшие размышления Терехов.

Заметил, как после этих слов Свиридов взглянул на своих товарищей, коротко направо, коротко налево. Советуясь. Принимая решение коллегиально, не авторитарно. Это позволяло сделать вывод, что командиром этих солдат он не являлся. Либо не обладал авторитетом в достаточной степени. В какой-то мере это облегчало задачу Терехова. Тем проще ему лично будет подчинить своей воле всех четверых. Конечно, он не знал о них ничего, он не доверял им, он не надеялся на них, но твердо знал одно – этих бойцов он мог использовать при выполнении своего задания. Подобного знания ему хватало.

– Хорошо, – кивнул Свиридов.

И Терехов прекрасно видел, что никаких сверхусилий приложить для принятия данного решения лейтенанту из РОА не пришлось. Мало того, внимательно наблюдая, глядя в глаза ему, капитан советской армии видел, что предатель только рад был избавиться от обузы ответственности за своих подчиненных.

В результате проведенной спецоперации ячейка сопротивления, базировавшаяся в деревне, держащая хорошую и устойчивую связь с местным отрядом партизан, была частью уничтожена, частью пленена. Информация эта была из первых уст. Со слов Свиридова, притормозившая с отправкой на запад часть РОА участвовала как в ликвидации связных, так и в охоте на партизан. В первом бойцы Власова преуспели в большей мере, нежели во втором. Части партизан удалось уйти. Затем эшелоны тронулись дальше в путь, а взвод Свиридова остался в деревне. Связной, попавший к немцам живым, о своей роли рассказал, и кто-то умный из тех, кто был наделен правом приказывать, решил оставить засаду. Для этой самой роли выбрали сводный отряд из бойцов РОА и местных полицейских под командованием двух немецких офицеров. И на данный момент списочный состав засадников резко убавился. Как объяснял Свиридов, местные полицейские, не склонные к исполнению своих функций в условиях наступления Советов, каждую ночь покидали расположение. Их же примеру следовали и коллаборационисты из РОА, не желая дожидаться прихода Красной Армии.

– И сколько же осталось вас в деревне? – Терехов, расположившийся за столом, уже давно убрал гранату в карман. Зато ППС переложил прямо под руку, во избежание, так сказать, любых конфликтов. Справа от него, ровно так же вооружившись, сел и Клыков. Все четверо их свежесагитированных новобранцев находились напротив, буквально через стол. Это несколько напоминало высокие договаривающиеся стороны, и Терехов старался держаться сообразно, словно приклеенную хранил на губах легкую, чуть заметную улыбку. Хотя и давалось ему это нелегко.

Вот наблюдатели, сунулись в деревню, где взвод! Взвод, мать его! И если бы головой подумал Свиридов, а не залился бы страхом до пяток, так сообразил бы – что это за разведка такая, позволяющая себе залезть в мышеловку самостоятельно. Хотя обвинять лейтенанта смысла не было. Свиридов хватался за любую соломинку, лишь бы получить отпущение грехов. И поверить лейтенант был готов хоть черту, главное, чтобы черт этот был в форме и при погонах красноармейцев.

– Нас четверо, двое немцев, шестеро из нашего батальона. Полицаи все разбежались, – покладисто предоставил информацию Свиридов, видимо, уже отчасти входя в роль подчиненного.

– Кто-то из них разделяет ваши мысли?

Ответ насторожил своей торопливостью. Впрочем, довольно быстро он был подкреплен объяснением:

– Нет. Никто. Нужно их ликвидировать, всех.

Терехов чуть прищурился, ища подоплеку высказанных мыслей на лице Свиридова. Тот впервые не отвел глаза и взглядом не задрожал. Видимо, высказанное было чрезвычайно важно для него. Подтверждение последовало тут же:

– Это наше условие. Ликвидация всех.

Терехов, прекратив пытливо высматривать нечто таинственное на лице старшего лейтенанта, скользнул взглядом по его бойцам, отметил, как напряжен каждый из них, как слегка изменяют положение рук, сдвигаются назад, выбирая нужную позу для моментального открытия огня. Видимо, это действительно важно. Настолько, что можно пренебречь вполне реальной, осязаемой уже ниточкой спасения в виде капитана разведчиков.

Потратив секунду на размышления, Терехов, как ему казалось, нашел причину. Собственно, лежала она на поверхности, стоило лишь немного провести анализ сказанного. Операция, ликвидированные местные. Операция с партизанами. Это все с подачи, со слов Свиридова. И, судя по всему, лейтенант не желает, чтобы всплыла какая-либо иная версия. Абсолютно понятное с его стороны желание. И по большому счету Терехов не имел ничего против. Это даже сделкой с совестью назвать было нельзя. Шестеро бойцов РОА и двое немецких офицеров, по мнению Терехова, явно зажились на свете.

– Хорошо. Я не против.

Олаф Ланге, заложив пальцы за ремень, любовался открывающимся видом. Картина природы, раскинувшаяся перед ним, вполне была достойна пера Каруса. Темные, золотящиеся осенними листьями дубы, преисполненные подлинного величия, загадочная, скрытая покровами леса, тишина.

Изначально Олаф желал имение на берегу моря. Крым, Украина, Тамань. С самого детства угрюмое море Штральзунда, суровые скалы Рюгена и бесчисленные озера Померании оставили столь яркое впечатление, что летом сорок третьего Ланге был просто потрясен, попав на Украину. Огромные, бесконечные как в своем пространстве, так и в своей свободе степи. Голубое, теплое, глубокое Черное море, с неповторимым соленым и йодистым запахом. Шелестящий в высоких травах ветер, одинокие, раскидисто-мощные, редкие деревья словно олицетворяли то, что шептала, взвиваясь теплой пылью, земля: «Воля!»

Все было необычным. В сравнении с дубравами, тяжелым и сырым воздухом побережья эта земля привольных степей с редкими деревьями казалась раем. И все же с пляжей, с золотистого песка, с виноградников, тянуло Олафа к тому, что останется родным всегда, во веки веков. Хотелось того, к чему привык сызмальства, и здесь, в окрестностях местечка с непривычным и странным названием – Сосняки, лейтенант нашел то, что искал. Та же успокоенность, прореженные дубравами поля и взгорья, неторопливое течение времени. Пожалуй, здесь, как и в Мекленбурге, можно было встретить конец света[23]23
  Бисмарк говорил о Передней Померании: «Если мне предстоит пережить конец света, я предпочту уехать в Мекленбург, потому что здесь все происходит на сто лет позже».


[Закрыть].

Возможно, Ланге несколько преувеличивал, но юности свойственен идеализм. И в силу того лейтенант искренне проникся симпатией к Соснякам. В оборудование позиций, которые должны были занять пехотные части, Олаф вкладывал всю душу, превращая фортификацию в искусство. Ланге считал, что обороняет свою землю, и, безусловно, со своей точки зрения, он был прав. Ведь каждый солдат Рейха после победы в войне с Советами должен был получить свой надел земли. Олаф предпочел бы как раз Сосняки.

Впрочем, до того следовало защитить эту землю, не допустить коммунистические орды до Днепра. На востоке, как раз там, куда лицом стоял Ланге, километрах в пятидесяти-шестидесяти, застыла в ожидании военная машина Сталина. Остановленная сопротивлением доблестных частей Вермахта, она все еще была сильна, раз укрепленные позиции строятся в тылу. Значит, не совсем еще выдохлись азиаты, и танки, тысячами сожженные в ходе операции «Цитадель», уничтожены не все.

Подобные мысли всегда навевали тоску на Ланге. Естественно, он привык верить как фюреру, так и доктору Геббельсу. Тем более те же взгляды на ход войны озвучивал и майор Вайзен. Однако при этом существовали некие объективные факторы, не принимать во внимание которые было невозможно. Лейтенант занимался фортификацией, не имея до сих пор в наличии ни одного бетонного колпака. Ни одного противотанкового ежа. Ни одной мины. Все, чем ограничивалась подготовка, так это изготовление противотанкового рва да рытье траншей и блиндажей силами мобилизованного населения. От этого до полноценного возведения укреплений было примерно столько же, как от Мелитополя до Луны.

«Восточный вал»[24]24
  Оборонительная система, включающая в себя укрепленные населенные пункты и подготовленные позиции, проходящие по реке Нарве, городам Пскову, Витебску, Орже, рекам Сожу, Днепру, Молочной. Как известно из истории, осенью 43-го года южная часть линии, именуемая оборонительным рубежом «Вотан», была советскими войсками преодолена.


[Закрыть], страшный, монументальный в названии, состоял из тысяч укреплений. Одним из звеньев этой несокрушимой цепи должен был стать и их укрепрайон. Для исполнения этой цели деревня, удачно расположенная на пологой возвышенности, практически вся была изрыта траншеями и ходами. Соединялись рвами дома, укреплялись, обкладывались бревнами фундаменты хат, готовились огневые точки, позиции под орудия. Возможно, это и не было вершиной военной мысли, но сделано, на взгляд Ланге, все было достаточно добротно. Отступающая шестая армия, не совсем оправдавшая свое громкое название армии «мстителей»[25]25
  Сформированная после поражения армии Паулюса и получившая тот же порядковый номер.


[Закрыть], могла зацепиться за позиции, остановить нашествие азиатов. Однако проблема была в том, что даже готовые доты были заполнены пулеметами едва на треть. Об орудиях можно было вообще не говорить: не имелось ни одной единицы ни противопехотных, ни противотанковых. По сути, укрепления налицо, но чем их оборонять, совершенно неизвестно. Меж тем место, выбранное для обороны, поражало своей перспективностью. Господствующая возвышенность, на многие километры кругом. Впереди и с флангов лишенная любой растительности степь с редкими клиньями дубрав и заросшими кустарниками глубокими балками. Позади, с тыла, болотистый спуск к Молочной и ее ленивая, зеленая гладь.

Звук, отвлекший Ланге от мрачных мыслей, был чем-то знакомым и одновременно тем, что не увязывалось с настоящей реальностью, тем, чего быть здесь и сейчас не могло. Лейтенант повел плечами, обернулся, осматриваясь по сторонам. Три десятка мобилизованных рабочих из окрестных сел, заступами углубляли сходящиеся края траншей. Отделение Шульца, расположившееся поодаль, с готовыми к любой неожиданности бойцами. Винтовки с примкнутыми штыками, распределены зоны ответственности. Дальше, уже ближе к деревне, где планируется вторая линия, еще десяток русских, и также со своими надзирателями. Что же касается остальных бойцов роты, то все заняты своим делом. Под руководством Ланге очищают от растительности пологую долину, по которой предположительно будет наступать противник, размечают систему минирования. Оставшиеся в деревне разгружают подошедшие подводы с досками и бревнами, которые впоследствии пойдут в дело.

Саперы переговариваются негромко, вырубая небольшую рощицу. Стук топоров, гулкие удары заступов в сухую землю. И вместе с тем нечто, кажущееся странным и неуместным. Тягучий, ритмичный гул моторов.

Один из саперов, с погонами ефрейтора, опустив топор, поднял голову и застыл, прислушиваясь.

– Самолеты, – озвучил он свою мысль, и обернулся к лейтенанту.

Ланге, получив подтверждение собственным мыслям, громко скомандовал:

– Укрыться всем!

Солдаты, прекрасно его расслышав, подхватив винтовки, накидывая ремни на плечи, и неторопливой трусцой устремились в сторону леса. Метров сто, не меньше. Запросто вот так гоняться туда-сюда было бы обидно, но порядок есть порядок. Любое подозрение на «воздух» должно быть обеспечено укрытием. Хотя в то, что самолеты будут советские, не верилось. Да и неизвестно, будут ли они вообще. Звуки моторов слышны, а вот силуэтов не видно в небе, как ни вглядывайся. Хотя, конечно, облачность…

Но и советские пилоты никому, кроме своего командования, ничем не были обязаны. Пара «ЛаГГов»[26]26
  «ЛаГГ-3» (различных модификаций) – конструкторы Лавочкин, Горбунов, Гудков. Вооружение отличалось, но, как правило, состояло из 20-мм пушки, 12,7-мм пулемета и подвешенных 6 РС – ракетных снарядов. Самолет был тяжел, не слишком легок в управлении, сложен в обслуживании. Не был в числе лучших истребителей русского производства. «ЛаГГ» расшифровывали как «лакированный гарантированный гроб». При всех своих минусах самолет обладал и уникальными плюсами. Его вооружение позволяло в полной мере проводить штурмовку наземных целей. Тяжесть самолета была обусловлена используемыми материалами, а те, в свою очередь, обеспечивали «ЛаГГу» беспримерную для советских истребителей живучесть. Существует достаточное количество примеров, когда пилот «ЛаГГа» выходил победителем из схваток с Bf-109. Несколько пилотов-асов эскадрильи «Зеленые Сердца» были сбиты советскими летчиками именно на «ЛаГГах». В массе своей использовался в 1942–1943 годах.


[Закрыть], вынырнув из облаков, пронеслась вплотную над деревней. Вот только что были они, промчались, закладывая уши, и тут же исчезли, оставляя после себя стынущий холодок в сердце и слабую надежду, что «пронесло». А вот тела меж тем без участия мозга, без осмысления, на одних лишь инстинктах, пытались спастись. Рабочие повалились в те же траншеи, что копали, саперы не преминули последовать их примеру. Ланге, застывший на месте, крутящий головой в поисках мелькнувших самолетов, получил чувствительный тычок в спину от одного из бойцов:

– Бегом, герр лейтенант, бегом!

И обратил внимание, что отделение припустило со всей прытью. Никакой вальяжности, никакого промедления. Вряд ли кто из них действительно опознал в темно-зеленых хищных машинах ударные советские истребители, но вот установить их национальную принадлежность ни для кого не составило труда.

И когда «ЛаГГи» показались из облаков во второй раз, отделение улепетывало со всех ног в спасительные заросли, под сень раскидистых дубов. Один из истребителей, как гончая, взявшая след, легко довернул в их сторону. Второй, закладывая широкий маневр, заходил на саму деревню. Ланге бежал, втыкаясь ногами в сухую, покрытую чуть пожелтевшей травой землю, и ему казалось, что земля эта самая липнет к нему, держит. Ему было страшно. Наверное, им всем, бегущим, было страшно, но его ужас просто захлестывал. Хотелось кричать, и возможно, он так и делал. Впоследствии, да и в сам момент бегства лейтенант вообще мало отдавал себе отчет в своих действиях. Просто бойцы мчались, и он вместе с ними, со всей возможной скоростью, неосознанно сбиваясь ближе друг к другу, забыв все рекомендации по налетам противника. Смерть подвывала сзади, ее приближение чувствовалось по забивающему уши реву, даже спиной, казалось, ощущалось приближение тяжелой машины, намеревающейся уничтожить их.

Пилоту «ЛаГГа» понадобилось всего лишь несколько секунд, чтобы поймать в прицел группу немцев. Еще доли секунды, чтобы выровнять машину, синхронизировать ее полет с движением мишени. Ну, и совсем уж мизерное количество времени нужно было, чтобы выпустить в бегущих пару РС и добавить, уже почти теряя цель, очередь из пушки.

Ланге повезло. Нешуточно повезло. Пилот в русском «гробу» сидел умелый и знающий свое дело. В любом ином случае вообще бы он вряд ли сунулся на штурмовку. Не дело это истребителей, даже в такой унифицированной машине. А этот вот зашел на цель.

Лейтенант, возможно, за счет своего спортивного прошлого, возможно, потому, что единственный был без винтовки и каски, почти возглавлял бегущих. Был в первой тройке. Ракетные же снаряды легли чуть позади последних, несколько подотставших бойцов. Хлопки разрывов, крики боли и, черт побери, прекрасно различимое чавканье осколков в живую плоть – все это придало такой импульс Ланге, что он метровыми прыжками вырвался вперед. Не оглядываясь, оставляя за спиной опадающих мертвых, воющих от боли раненых, буквально разорванных осколками снарядов и тяжелыми двухсантиметровыми пулями.

Над его головой пронесся силуэт машины, мгновенно скользнула по телу ее тень, и в следующую же секунду лейтенант буквально влетел в густые кусты, проламываясь сквозь них и не решаясь, вернее, даже не собираясь останавливаться.