Текст книги "Приют изгоев"

Сергей ЛИФАНОВ, Инна КУБЛИЦКАЯ
ПРИЮТ ИЗГОЕВ

Севе Мартыненко с искренней признательностью

В данном случае авторы используют слово «приют» как в традиционном, привычном смысле, так и как альпинистский термин, обозначающий заранее подготовленный привал на пути к вершине или обратно.

Лифанов С. С.

ПРОЛОГ: МЛАДШИЙ АРКАН

Госпожа Морайя, дочь князя Садалмелика, считалась при дворе Императора чародейкой, поэтому ее несколько сторонились, хотя открытой неприязни выказывать никто не осмеливался. Сама она принимала это невольное отчуждение как должное и, в сущности, оно ее весьма устраивало – можно было порой пренебречь светскими обязанностями и удаляться от двора, подчиняясь собственным желаниям, а не предписаниям этикета. Красотой она не блистала, хотя в юности считалась хорошенькой, и сам Император в свое время был влюблен в нее. Однако, находясь в двоюродном родстве, они не могли пожениться, а госпожа Морайя была слишком горда, чтобы быть всего-навсего возлюбленной.

Поэтому, едва выдалась благоприятная возможность, она и испросила у Императора разрешения удалиться в свое родовое имение, где заполнила весь свой досуг чтением древних манускриптов и магическими изысканиями, которыми интересовалась с детства. Там, в уединении, она провела четыре года и за это время выучилась тому, что дало ей право считаться волшебницей не по мнению толпы, а в собственных глазах. Впрочем, даже в этих своих занятиях молодая княжна была скорее рассеянной, нежели усердной, а посему в тайнах большой магии не преуспела, и магия ее была чисто женской, почти домашней.

Вернувшись ко двору Императора, госпожа Морайя с неудовольствием обнаружила, что больше не пользуется успехом: ее юное очарование в уединении померкло, изменились моды и вкусы, и она оказалась серой провинциальной мышкой среди цветущих придворных красавиц. К тому же, время излечило Императора от остатков влюбленности, и это было ей слегка неприятно, хотя она и заявила как-то своему отцу, что именно этого она и хотела. Теперь госпожа Морайя, пользуясь нехитрыми чарами, могла кружить головы тех мужчин, на которых ложился ее истосковавшийся по мужественности благосклонный взгляд. Она не искала в своих поклонниках шумных, страстных ухаживаний, ее вполне устраивала тихая, но. прочная привязанность, что и обеспечивало ее немудреное волшебство.

Ей было почти тридцать, когда она, задумавшись однажды о будущем, решила наконец выйти замуж и выбрала себе в мужья князя Аларафа, который был моложе ее на шесть лет. Князь был покорен ее чарами, была сыграна пышная свадьба. Два года спустя у княгини Морайи родился сын, а еще год спустя, утомившись супружескими и материнскими обязанностями, она по взаимному согласию оставила мужа. Обошлось без обид и обоюдных претензий; сын по брачному договору воспитывался в доме отца.

Оставшись одна, княгиня Морайя вернулась к привычному для себя образу жизни; она делила свое время между магическими занятиями в своем поместье и выездами в свет; изредка она приезжала к сыну и проводила с ним несколько дней. Нельзя сказать, что она не заботилась о нем; она никогда не забывала проверять добросовестность его нянек и учителей и регулярно составляла гороскоп на предстоящий год, однако чувства ее к сыну были спокойны и холодны – как всегда и во всем. Так шли годы.

Сын незаметно подрос – госпожа Морайя однажды очень удивилась, когда он приехал к ней верхом во главе небольшого отряда, в сверкающих доспехах с золотой гравировкой, в алом шелковом плаще, струящемся с плеч. «Уже не мальчик, а воин», – вздохнула Морайя, изумляясь быстротечности времени.

– Я ухожу в поход, матушка, – сказал юный князь, – и заехал попрощаться.

Госпожа Морайя, не сводя с сына неожиданно повлажневших глаз, припомнила содержание его гороскопа на этот год – нет, мальчику в ближайшее время ничего не угрожает.

Юноша стоял перед матерью, испытывая смущение и неловкость: он знал, что вот так сразу покидать мать неприлично, однако о чем с ней говорить – не знал тоже.

Мать поняла его замешательство:

– Как поживает князь?

Юноша с облегчением начал рассказывать об отце – он здоров, недавно устраивал большую охоту для князей Акуммо. Охота была удачной и, как заведено, трех оленей отослали к столу Императора.

– Я отвозил их сам и был при дворе всего два дня назад, – добавил юный князь с видимой гордостью. – Ему понравились олени.

– Как он разговаривал с тобой? – поинтересовалась Морайя. – Был ли он приветлив или строг?

– Мы долго с ним беседовали. Он сказал, что ты была очень красивой в молодости, – сказал юноша. – Но ты и сейчас красивая – я ему так и сказал.

Морайя, которая и при встречах с сыном никогда не забывала о наведении соответствующих чар, удовлетворенно улыбнулась.

– Как он себя чувствует? – спросила она. – Он тоже выступает в этот поход?

– Но это же не настоящая война, – удивился юный князь. – Зачем же он будет возглавлять обычные отряды, отправляющиеся на Север в Лесное Пограничье?

– Вот как… – промолвила госпожа Морайя. – Что ж, прошу тебя, подожди немного. – Она ушла в свои покои, довольно долго отсутствовала и вернулась с ажурным медальоном на шелковом шнурке.

– Пожалуйста, носи это на шее под рубашкой, – сказала она, протягивая медальон сыну. По гороскопу ему не угрожали ни раны, ни смерть, но – кто знает? – может быть, именно благодаря этому талисману.

Юный князь послушно надел шнурок с медальоном, заправил под рубашку. Морайя внимательно проследила за его действиями, потом сделала знак преклонить колено. Юноша послушно исполнил ее приказание. Морайя сухими губами коснулась его лба, сделала благословляющий жест и вдруг резко повернулась и ушла.

Юноша поднялся, подождал немного, растерянно оглянулся на свою свиту. Минуту спустя из покоев княгини вышла Хаско, ее молочная сестра, прислуживавшая княгине с молодых лет.

– Госпожа больше не выйдет, – сказала Хаско с низким поклоном.

– Я что-то не так сделал? – удивленно спросил юный князь.

– Госпожа очень разволновалась, – объяснила Хаско. Она еще раз поклонилась: – Удачного вам похода, мой князь. Надеюсь, вас минут беды.

– Да-да, спасибо, – рассеянно бросил юноша. – Так госпожа не обиделась?

– Что вы, мой князь, – покачала головой Хаско. – Госпожа счастлива тем, что у нее такой взрослый и красивый сын. Уверяю вас, князь, она ушла, чтобы скрыть слезы умиления.

Юноша не очень поверил ее словам, однако не стал больше задавать никаких вопросов и вскочил на своего коня.

Когда отряд удалился, Хаско вернулась в покои княгини. Она вошла в просторную светлую залу, служившую госпоже Морайе кабинетом и библиотекой; та сидела за столом и просматривала толстую тетрадь из пергамента, исписанную мелким быстрым почерком.

– Приготовлен ли Озерный павильон? – спросила она не оборачиваясь.

– Да, госпожа.

– Тогда прямо сейчас и отправимся, – решила княгиня. – Распорядись, чтобы доставили все необходимое. Список я составлю.

Она отложила тетрадь, взяла гусиное перо, откинула крышечку на чернильнице, нашла небольшой листок бумаги. Для прислуги Морайя делала записи крупными и разборчивыми буквами, но долго писать так она не умела: с каждой новой строкой буквы становились все мельче и мельче. На сей раз записка закончилась раньше, чем княгиня перешла на свой обычный бисерный почерк.

Хаско с поклоном приняла список и исчезла, чтобы отдать необходимые распоряжения.

Морайя между тем вышла в сад и по широкой лестнице неспешно спустилась к озеру. Хаско догнала ее, ничуть не запыхавшись, и пошла сбоку и чуть позади.

Ступени лестницы уходили прямо в воду, и здесь к массивному бронзовому кольцу был привязан украшенный резьбой челн.

Хаско сноровисто отвязала лодку, помогла перейти в нее госпоже, взошла сама и оттолкнулась шестом от берега. Озерный павильон стоял на сваях посреди водной глади; Морайя удалялась сюда для проведения своих магических опытов, и никому, кроме Хаско, не разрешалось переступать его порог.

Первый день Морайя предавалась медитации – готовилась к волшбе.

Хаско не было ни слышно и ни видно; просто в столовой словно сами собой появлялись завтраки, обеды и ужины, в спальне утром сам по себе возникал порядок, а в ванной всегда ждала княгиню горячая вода.

Делание началось на рассвете.

Специальной золотой меркой княгиня Морайя налила в фарфоровый сосуд кварту коровьего молока, кварту овечьего, кварту оленьего, кварту верблюжьего; разбила в эту смесь одно яйцо перепелки, два голубиных, три куриных, четыре гусиных и пять яиц дрофы; добавила растертые в пыль пять видов семян, взятых по одной унции; уколола серебряной иглой палец и уронила в сосуд капельку собственной крови. Затем сосуд был плотно накрыт крышкой и поставлен в специально сделанный посреди помещения очаг.

Это было лишь начало; теперь следовало привлечь магию.

Морайя зажгла семь светильников с благовонным маслом и поставила в углах нарисованного вокруг очага семиугольника.

…Те из дворни, кто в час заката посматривал в сторону Озерного павильона, увидели вдруг, как окна его озарились ярким сиреневым пламенем, которое медленно угасало всю ночь…

Дни шли.

Морайя не покидала Озерный павильон. Хаско иногда приплывала оттуда на челноке, забирала все необходимое – и снова надолго исчезала.

В очаге, на котором стоял сосуд, поддерживался постоянный жар, а княгиня продолжала творить заклинания. Однако чем ближе был конец, тем больше нарастало в ее душе опасение, что Делание может не состояться, что ею забыта какая-нибудь мелочь, из-за которой все хлопоты пропадут в тщете, и все придется начинать сызнова. Она впервые решилась на такой сложный и трудный процесс.

Дни складывались в недели, недели – в месяцы. Морайя продолжала жить затворницей; Хаско первое время еще привозила письма, которые приходили в имение, но княгиня их не читала, чтобы не отвлекаться мыслями от магического опыта ради придворных сплетен. Только однажды она сделала исключение – когда Хаско привезла ей послание Императора, но и его Морайя не стала читать сама, а приказала Хаско вскрыть конверт с должным почтением, прочесть и узнать, не случилось ли нечто чрезвычайного, из-за чего могло понадобиться непременное присутствие княгини в Столице.

Опустившись на колени, Хаско приняла письмо Императора, вскрыла, прочитала.. Морайя смотрела на бесстрастное лицо молочной сестры. Та наконец подняла глаза от пергамента и сказала:

– Госпожа, он обеспокоен вашим долгим отсутствием при Дворе и спрашивает о вашем здоровье.

– Тебе придется ответить самой, – сказала Морайя. – Поблагодарить за заботу, извиниться и сообщить, что я не имею возможности сейчас поддерживать переписку.

Хаско с глубоким почтением удалилась. Разумеется, сама она не могла писать Императору, и письмо ее было адресовано его личному секретарю.

Зимой в Озерном павильоне было не так приятно, как летом – донимала сырость. Хаско приходилось жарко топить печи, и запас дров быстро иссяк. Челн для их перевозки годился мало; слуги перенесли с реки большую лодку, а поскольку с такой лодкой Хаско было управляться трудно, дрова в павильон возил дюжий парень.

Пришла весна, и наконец подошло время, которого так долго ожидала Морайя. Она затушила жар в очаге, неделю ждала, пока сосуд остынет, а тем временем с помощью Хаско соорудила нехитрое устройство, которым и воспользовалась, когда пришло время: они вместе раскрыли все окна, устроили в павильоне сквозняк, вышли из комнаты и с помощью этого устройства разбили сосуд. Запах горького миндаля был так силен, что чуть не лишал их обеих сознания. Морайя дала ему как следует выветриться и только потом подошла к разбитому сосуду. Действовать она предпочитала все же издалека: вооружилась каминными щипцами и долго стучала по густо-коричневой, спекшейся в слиток массе. Слиток под ударами неохотно крошился в пыль, а Морайя била и била его щипцами, пока наконец в сердцевине слитка не обнаружился поблескивающий металлом бело-голубой шар размером с крупную сливу.

Морайя отложила щипцы, подошла и осторожно взяла его в руки. Шар оказался обжигающе холодным, и она тут же положила его на стол. Несколько минут она разглядывала шар, не решаясь нарушить его идеальную форму. Под руку подвернулся бронзовый перочинный ножик; она взяла его и осторожно ткнула шар в блестящий бок. Он резался мягко, словно головка сыра. Морайя тем не менее была очень аккуратна – в глубине шара скрывался магический кристалл, которому она посвятила так много времени, и она лишь приблизительно знала, какой формы он будет. К ее удивлению, это оказалось семигранной пластиной толщиной около полудюйма, сделанной, казалось, из горного хрусталя. Держа пластинку двумя пальцами, Морайя внимательно осмотрела ее – да, на вид тоже обыкновенный хрусталь. Княгиня негромко произнесла заклинание. И вдруг в глубине пластинки зародилась золотистая искра. Она разгорелась, кристалл стал сначала желтым, как цитрин, потом оранжевым, красным, налился рубиновым светом, который незаметно перешел в аметистовый; аметист превратился в сапфир, сапфир – в аквамарин; аквамарин засверкал изумрудным блеском, а изумруд, на глазах бледнея, вновь стянулся в золотистую искру и исчез в глубине кристалла. И вот – в руках был снова прозрачный хрусталь.

«Да, это он – Младший Аркан!» – возликовала Морайя. Она Кликнула Хаско и велела ей немедленно готовить челн.

– Он готов и ждет вас, госпожа, – ответила верная Хаско.

– Что ж, тогда едем немедленно, – сказала Морайя. – Надоел мне этот постылый павильон. Устроим сегодня праздник!

Они пересекли озерную гладь, отделявшую павильон от дворца. Еще не ступив на лестницу, Морайя обратила внимание, что окно в ее гостиной открыто настежь.

– Кто посмел? – резко обернулась она к служанке.

– Приехал ваш сын, госпожа.

– Почему же ты мне не доложила? – укорила ее Морайя.

– Вы не велели вас тревожить, госпожа, – ответила Хаско.

– Давно он приехал?

– Уже несколько дней.

Морайя улыбнулась и погладила яшмовый ларчик, который бережно держала в руках и куда положила волшебный камень, труд стольких дней.

– Да, пожалуй, я бы не стала тебя слушать, – признала она.

Едва Морайя ступила на лестницу, как из комнат навстречу ей вышел молодой князь, поспешно сбежал по ступенькам, чтобы поклониться и поцеловать руку матери.

Однако Морайя удержала его порыв:

– Ну-ну, мальчик мой, не надо. На лестнице легко оступиться.

Все же он предложил ей руку, и вместе они вошли в просторную залу, огромные окна которой выходили на озеро.

– Я жду вас уже неделю, матушка, – сказал князь. – Право же, я не мог уехать отсюда, не повидав вас. Однако я уже и не надеялся, что вы оставите свой остров на этой неделе, и даже начал собираться. Увы, но Император дал мне лишь десять дней отпуска, после чего немедленно повелел возвратиться в Столицу.

– Я напишу ему письмо, – сказала Морайя. – Но расскажи лучше, как прошел поход. – Она опустилась в кресло и приказала слугам подать угощение.

Молодой князь опустился на низкую скамеечку у ее ног и, волнуясь, .принялся рассказывать о том, как он воевал в Пограничье, какие приключения пережил, с какими людьми повстречался…

Морайя почти не слушала сына; ее взгляд то и дело обращался к яшмовой шкатулке, которую она все еще держала в руках, мысли ее были далеки от рассказов о северной Границе.

– Постой, – сказала она, не в силах более терпеть. Юноша замолчал. – Мой дорогой сын! Я думала о твоем счастье… Мудрые люди говорят, что счастье мужчины создает жена.

– Матушка!.. – Молодой князь вскинул голову, лицо его залил румянец.

– Помолчи, пожалуйста, – остановила она его нетерпеливым жестом. – Выслушай меня… Я задумалась о том, чтобы подобрать тебе идеальную жену. Но как? Достойных девушек много – и красивых, и знатного происхождения. Но как понять, которая из них станет тебе верной и доброй супругой…

– Матушка… – вновь попробовал возразить юноша.

– Я же просила тебя помолчать! – вновь резко оборвала его Морайя.

Князь покорно развел руками и опустил голову в знак повиновения.

– Я обратилась к магическим книгам, – продолжила княгиня. – Я не хочу, чтобы ты повторил ошибку своего отца. Я – что скрывать, ты сам знаешь, – вовсе не была ему хорошей женой. Можно даже сказать, что я испортила ему жизнь – заворожила его, вскружила голову, заставила любить себя… Я поступила дурно, и наш брак обернулся мучением для него и скукой для меня. Но тебе я не желаю такой участи. Ты – мой сын, и должен получить от жизни счастье и удачу. Я не хочу, чтобы какая-нибудь хитрая красотка обвела тебя вокруг пальца. Ты – завидный жених. Ты молод, красив, очень знатного рода и обладаешь таким богатством, которому может позавидовать кто угодно. Ты завидная добыча для любой честолюбивой девицы на выданье. И чтобы ты мог избежать ловушки, я сделала для тебя талисман. – Она открыла яшмовый ларчик и протянула его сыну: – Если ты возьмешь этот камень в одну руку, а второй коснешься девушки, которая уверяет тебя в своей любви, и если камень останется таким же бесцветным, как горный хрусталь, то ее слова лживы.

– Матушка! – Молодой человек привстал со скамьи и со смешанным чувством посмотрел на кристалл. После чего опустился перед матерью на колени и, склонившись, проговорил: – Матушка… Я уже женат…

– Что?!!

– Матушка, я месяц как женился, – упавшим голосом повторил юноша. – Отец дал свое благословение. А к вам я приехал вместе с моей Айлидис, чтобы представить ее вам.

Морайя, оцепенев, слушала, как он рассказывал о том, как встретил эту девушку, как они полюбили друг друга, как поняли, что созданы друг для друга. Как князь-отец и родители невесты одобрили и благословили их брак. И отец, и сам молодой князь писали княгине, но она не отвечала. Пришлось обойтись без ее благословения, но вот сейчас он приехал, чтобы исполнить свой сыновний долг, и привез познакомить юную жену с матерью. Он уверен, что матушка также полюбит свою прелестную невестку, которой он много рассказывал о матери и которая заочно уже любит и уважает свою свекровь…

Молодой принц был счастлив – это было сразу видно, и Морайя не показала ни жестом, ни словом, как эта новость поразила ее в самое сердце. Женился! И на ком? На какой-то девице из нищего Пограничья! Ясно, у них в лесах тайных трав много и травознаек хватает – опоили мальчика, да и князя-отца – с чего бы иначе он так легко дал разрешение на столь неподходящий брак? О Боги!..

Тем не менее вслух Морайя ничего такого не сказала и нежданную невестку приняла ласково, чтобы не расстраивать сына и не задевать его чувств. Лучше подождать, решила она про себя, пока любовный напиток, который ему, несомненно, поднесли, не выветрится. Пока же его глаза все равно ничего, кроме красоты и любви молодой жены, не видят.

Девушка, которая стала невесткой Морайи, была красива – этого отрицать было нельзя. Но манеры… О Небо! Что это за манеры для княгини: конфузится легко, краснеет, как какая-то крестьянка, глазки голубые долу опускает; ни вкуса, ни знания этикета, ни связей при Дворе… А воспитание? Чему ее учили: шить-вышивать, варенье варить – а научили ли в изящной беседе вставить остроумное слово? припомнить чье-то мудрое высказывание? процитировать строку из поэмы древнего автора? хотя бы письмо написать по всем правилам?.. Да умеет ли она писать вообще?

Морайя все же настояла, чтобы сын проверил свою жену Младшим Арканом. Он послушно сделал все, о чем она попросила, – кристалл остался бесцветным.

– Вот как? – только и сказала Морайя, узнав об этом.

– Матушка, ваш камень лжет! Айлидис любит меня! – горячо восклицал раздосадованный князь.

– Может, и любит, – отвечала Морайя. – Только не она предназначена тебе судьбой.

Молодой человек лишь упрямо покачал головой, не соглашаясь.

– Хорошо, – сказала Морайя, – но все же возьми кристалл. Храни его при себе – может быть, он поможет тебе когда-нибудь найти свое счастье.

– Счастье? – Молодой князь с сомнением посмотрел на протянутый матерью кристалл и, завернув его в бархатную тряпицу, спрятал в кошель.

КНИГА ПЕРВАЯ
КОЛДУН И ИМПЕРИЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
БАТЕН

НА КРАЙ ЗЕМЛИ И НЕМНОГО ДАЛЬШЕ

Он вспомнил о нем только много времени спустя, когда вернулся из Столицы, где представил свою юную жену при Дворе Императора. Однажды он случайно обнаружил его в кошеле, и до него не сразу дошло, что это за камень и как он попал в кошель. А вспомнив, он устыдился и решил, что негоже таскать материнский подарок в кошеле – мало ли что с ним там может случиться: разобьется, потеряется, украдут с кошелем… Пусть лучше его вставят в какую-нибудь оправу. Или, может, в рукоять стилета? Да, решил Сегин, лучше всего – вставить камень в рукоять стилета, чтобы при случае показать матери, что ее подарок не забыт любящим сыном.

Вскоре он отдал бесполезный, как ему казалось, подарок ювелиру, через несколько дней получил его обратно, вправленным в рукоять своего стилета, – и тут же вновь забыл о нем.

Он был счастлив.

Ему не нужен был Младший Аркан, чтобы знать – Айлидис любит его.

– Вот он, Второй Форт, – сказал старый солдат, показывая вперед.

Батен посмотрел туда. Дорога спускалась в лощину между двумя сосновыми рощами; если как следует присмотреться, там можно было увидеть фрагмент бревенчатой стены, обеими сторонами уходящей в заросли.

– Это уже Ограда? – спросил Батен.

– Она самая, – подтвердил инвалид. – Ограда над Краем Земли. За ней на милю примерно ивняки, овраги, а дальше уже ничего нет – самый Край, – повторил старик с удовольствием. Он служил на местных заставах почти всю жизнь, а пугать новичков для старожилов всегда было развлечением. – Там, – продолжал он с некоторым даже сладострастием, – почитай, ни одной души до самого Обрыва. Только разъезды патрулируют. Или рыбоеды когда шастают, на людей охотятся.

– Зачем? – спросил один из новобранцев, хотя и заранее знал ответ.

Старый солдат усмехнулся:

– А ты попробуй на одной рыбе всю жизнь поживи. Ох, как мясца-то захочется.

– Они что, значит, человечиной питаются? – с недоверчивым ужасом поинтересовался другой новобранец.

– Доведется – и человечиной, – охотно ответил инвалид. – Ихних-то тварей, что вместе с ними на Обрыве живут, им вера есть запрещает, свои вроде как, вот и лезут к нам.

– А правду говорят, будто у рыбоедов крылья есть? И перепонки между пальцев? – спросил еще кто-то. ..

Инвалид хмыкнул.

– Крыльев я у них не видал, но летать они могут.

– Как же так – без крыльев, а летают?

– А как они по гладкому Обрыву сюда, почитай на три мили вверх, поднимаются? – вопросом на вопрос ответил инвалид, и все замолчали.

Новобранцы, сплошь деревенские парни, из своих избенок дальше, чем за околицу, не выходившие, готовы были поверить любым байкам о столь отдаленных от их родных деревень местах, о которых только и слыхали, что в детских страшилках. А тут вот оно – Обрыв, Край Земли, за которым уже ничего нет, за которым пустота – до самого Великого Океана.

Не таков был Батен.

Прислушиваясь краем уха к разговору, он оглядывался вокруг, впрочем, с не меньшим, чем остальные, интересом, но ничего необычного пока не видел – те же поля, луга с редкими рощицами, каких в Империи множество везде – от Жуткой Пустыни до Северного Пограничья и от Махрии и Чифанды – досюда, до Обрыва. До Края Земли.

Сзади, где-то на расстоянии полумили, парные запряжки огромных горбатых волов тащили за собой стволы деревьев.

– Это для Ограды? – спросил Батен.

– Нет, для рыбоедов, – ответил старик не очень, как Батену показалось, охотно. – Для Ограды здесь рубят, а рыбоедам отборный лес возят, из самого Серебряного бора.

– Зачем? – Батен был удивлен. Он читал о поморниках – диком, отсталом племени варваров, столетия назад оттесненном Империей к Краю Земли, а потом и вовсе изгнанным за Край, где это несчастное нищее племя так и жило в пещерах по всему Обрыву, влача жалкое существование, питаясь отбросами, падалью, рыбой да тем, что удавалось украсть, вело меновую торговлю с имперскими купцами, отдавая за безделушки и тряпье бесценный морской шелк и жемчуг; кажется, поморники ни о чем так не мечтали, как только выбраться из сырых нор, куда их загнали воины Императора Расаласа X, и пройти по просторам Империи, неся страх и разорение городам и усадьбам богатого государства… И вот надо же, им, оказывается, продают отборный корабельный лес! Зачем? Не пещеры же отапливать?

– А кто их знает зачем, – ответил старый солдат. – Может, мостки себе строить от пещеры к пещере, подпорки там ставить…

– Из мачтового леса? – выразил сомнение Батен, но инвалид не ответил и замолчал вовсе.

Сосны расступились, дорога вышла на широкое поле, за которым, отдаленная на две мили, возвышалась Ограда. Она и сейчас, на расстоянии, казалась высокой, когда же отряд подъехал ближе, пришлось задирать головы, чтобы разглядеть на вышках имперские вымпелы.

Старого солдата во Втором Форту, похоже, знали, даже никаких бумаг у него не стали спрашивать, пропустили всех в крепость.

Форт разместился в корне огромного оврага. По его руслу тянулась вниз широкая мощеная улица, по склонам лепились дома. Улица была разделена поперек на три неравных отрезка высокими, прочными на вид, но старыми воротами, по бокам ворот размещались вышки со сторожевыми башенками. Верхнюю часть улицы занимал собственно форт, а точнее – поселок колонистов. Средняя часть называлась Торговым гнездом – именно там купцы вели переговоры с поморниками об обмене шерсти, зерна, металла и, как теперь выяснилось, корабельного леса на соль, жемчуг, всевозможные сорта рыбы и – главное – шелк. В самый нижний двор, Поморское подворье, ни жители деревни, ни купцы не допускались – это было единственное место на равнине, если не считать еще таких же в других фортах, Первом и Третьем, где поморникам дозволялось выходить из-за Края Земли и пребывать в собственно Империи. Впрочем, насколько знал Батен, было одно исключение: по условиям договора между Империей и поморниками, девушки из княжеского рода должны были отправляться служить к Императорскому Двору. Раньше это условие было попросту унизительной данью, теперь, так по крайней мере слышал Батен от людей сведущих, сохранение этого обычая объяснялось некими цивилизаторскими и просветительскими принципами: Империя, некогда изгнавшая предков поморников из своих пределов, простила изгоям грехи их воинственных предков, не дававших постоянными набегами жить мирно ее подданным, и через воспитание и осеменение их девиц все же заботилась о том, чтобы привести недостойных в культурное состояние – ведь известно, что культура прививается не так через мужчин, как через женщин.

Батен с интересом посматривал по сторонам и чуть было не прозевал появление трех офицеров в сопровождении писаря и десятника.

Старик-солдат прикрикнул на подопечных. Новобранцы подобрались, подтянулись, попробовали даже выстроиться в некое подобие шеренги, но так и остались по виду деревенскими увальнями. Батен, привычно устремив взгляд прямо перед собой, опять испытал острый приступ стыда, ему, имперскому офицеру, пусть даже и разжалованному, казалось оскорблением стоять в этом расхристанном строю.

– Хороши, – с сарказмом сказал полковник, поглядев, что за солдат ему прислали. Его взгляд скользнул вдоль строя и на какое-то мгновение остановился на Батене. Но только на мгновение. Затем он повернулся к сотнику, который стоял рядом, и мотнул головой:

– Выбирай. Половина твоя.

Сотник пошел вдоль строя, без разбору выдергивая из него каждого второго; выбирать из этой деревенщины кого-то показистее было бессмысленно. Так Батен, чуть не потеряв равновесие от рывка, очутился среди отобранных.

– Имя! – рявкнул на него подоспевший писарь, быстрым почерком карябавший что-то в толстой тетради.

– Батен Кайтос из Шеата, – четко ответил Батен.

– Чего? – Писарь потерял темп и вытаращил на него белесые бельма.

– Батен Кайтос из Шеата, – бледнея от злости и унижения, твердо повторил Батен.

– Бла-ародный, – нехорошо сверкнув глазом, проговорил писарь. Сказано это было негромко, но сотник услышал, оглянулся через плечо и проговорил, как сплюнул: «Из Шеата…» Сам сотник был, судя по всему, отнюдь не благородных кровей: чин и дворянство получил за выслугу лет на границе, и сочувствовать человеку, который мог рассчитывать на тот же чин только лишь по праву рождения, было не в его правилах.

Полковник поручил оставшуюся часть пополнения на попечение старому инвалиду и удалился, ведя с майором неспешную беседу о недавней охоте. Тот, кое-как выстроив остаток новоприбывших, повел их в деревянные казармы.

Сотник вскоре вернулся с бумагами своих новобранцев. Завидев начальство, писарь заорал: «Стройся, стройся, дубины деревенские!», но сотник, не обратив внимания на прочих, сразу же подошел к привычно вытянувшемуся Батену, прочел:

– «Батен Кайтос из Шеата, бывший поручик Левого Уланского Императорского Полка. Разжалован в солдаты и сослан за вызов на дуэль старшего по чину…» Ты?

Батен четко ответил: «Так точно» и подумал с тоской: «Сейчас начнется…»

– Ай-ай-ай, значит, чинов не почитаем? – произнес сотник елейным голосом и с издевательской укоризной покачал Толовой.

Батен продолжал стоять с каменным лицом.

– Ну что ж, – констатировал сотник, складывая бумагу. – Добро пожаловать на Край Земли, господин бывший поручик!

Батен продолжал стоять не шелохнувшись, а к сердцу подступило тревожное ощущение – предчувствие большой беды и бессильной безнадежности.

Точно как тогда…

…Он вспомнил тоскливый взгляд жены, когда она, едва узнав о случившемся, прибежала к нему на гауптвахту и умолила начальника караула на не предусмотренное уставом свидание, вспомнил темное лицо тещи, которая мрачной тенью стояла за спиной жены и смотрела на него, совершенно по-бабьи прижав сухую ладонь к щеке. Вспомнил, как она, прощаясь, сказала негромко:

– Ты уж не обессудь, зятек дорогой, но я Альрише другого мужа подыскивать буду. Разжалованный да сосланный на Край Земли – все равно что мертвец, а мы с ней теперь считай что одни на свете, одним нам разве что в нищенки подаваться…

Он тогда ответил помертвевшими губами: «Да, пусть выходит замуж», и подмахнул подсунутый тещей документ, дававший разрешение на развод его жене Альрише, дочери Альфарга из Мира-ха. Подумав, на обороте бумаги он написал распоряжение управляющему Шеатом, предписывающее все доходы с деревеньки отправлять госпоже Альрише. Невелики доходы с Шеата, так ведь и от Мираха тоже прибыли мало, немножечко да еще немножечко – будет на что прожить двум дворянкам.

Старик-солдат по дороге сюда рассказывал, как здесь любят бла-ародных – над кем еще можно всласть поиздеваться, как не над разжалованным и сосланным офицером? Самые опасные и грязные работы – в первую очередь, поощрения и увольнительные – в последнюю. Офицеры здесь почти все местные, из краевиков, столичных щеголей не любят, а честь дворянскую понимают по-своему. Была бы еще война или на худой конец стычки с контрабандистами – так нет же, все тихо на Краю Земли. Контрабандисты обмельчали, сторожевые обленились. Выслужиться хотя бы до унтер-офицерского чина здесь невозможно – разве Богов молить, чтобы полк послали куда-нибудь в Лесное Пограничье живого дела попробовать.