Текст книги "Гламур спасёт мир"

Путник

Шёл я домой, по улице, вернее, по тротуару. Ну и какая разница что выпимши? Сам же шёл, своими ногами!

Улица та же самая что и вчера, мало того, уже лет пятнадцать как одна и та же. Живу я на этой улице, дом мой на ней стоит. Только в подворотню заходить надо, подъезд там, во дворе.

Короче, все как обычно и как всегда. Ну разве что никого вокруг, даже машины не ездят.

Я еще подумал, что поздно уже, вот никого и нету. Часов-то тоже нету, а спросить который час не у кого. Да и зачем спрашивать? Домой иду. Какая разница, все равно жена ругаться будет. Но это пока не страшно потому, что случится позже.

Вот она, подворотная, можно сказать, родная. Захожу, иду… В ней всегда темно, даже днём, а тут ночь на дворе. Иду, а двора почему-то все нет и нет…

Вместо двора оказался я в поле. Сейчас-то уже всё равно, что внимания на это не обратил. Ну какая разница, что выпимши? Ещё неизвестно, как бы вы, сразу или нет, поняли, что ерунда какая-то вокруг творится?

Судите сами: точно такая же ночь и точно такая же осень как и там, на улице. А я вот сразу понял потому, что асфальт под ногами исчез куда-то, а вместо него то ли дорога, то ли тропинка, – непонятно что, появилась.

Оглянулся назад, – мать честная! Нету подворотни! Вместо неё такая же ночь и где-то вдалеке еще что-то темнее, чем ночь и воет кто-то. Может быть воет, а может быть стонет или ещё что, но всё равно неприятно.

Значит туда нельзя, надо вперёд идти. Идти-то идти, но вот что со мной такое, никак не могу понять. Может у меня от избытка кислорода в голове всё помутилось? Всяко ведь бывает. Вперёд надо идти, там подъезд должен быть, а в нём квартира с женой. Злая наверное, жена-то…

Я посмотрел в ту сторону, где подъезд должен быть. Точно, огонёк горит. Мне сразу надо было задуматься, почему огонь в единственном числе, но я почему-то не задумался. Теперь уже конечно без разницы. Наверное подумал, что мне один огонёк и нужен, – подъезд с квартирой, вот и пошёл на него.

Иду, а сам думаю, вот попал, так попал! И где же я нахожусь-то? Ну уж явно не в городе. Тогда где? Как я сюда вообще попал? Ясно как, сам себе отвечаю, через подворотню конечно. Прямо Старик Хоттабыч какой-то. Ладно если Хоттабыч, тот, помнится, хоть и вредный, зато добрый. А вдруг другой кто, тогда что? Вот и я о том же. не знаю!

Не знаю, а всё равно иду, потому что больше ничего не остаётся делать, потому что огонёк впереди светит, зовёт как-бы.

Звать-то зовёт, а внутри кто-то или что-то монотонно так, повторяет: «Не ходи, не ходи…». Я бы не пошёл, так сзади воет кто-то! Мне что, туда идти, что-ли? Вот там наверняка сожрут, а где огонёк, глядишь и пронесёт. А голос этот, противный такой, как звук от метронома, талдычит и талдычит: «Не ходи, не ходи…».

Да чтоб вас всех! Что мне, прямо здесь, на дороге, разлечься и заорать: «Нате! Подавитесь!», так что-ли? Поэтому, кто ты там, молчи и не порть мне настроение. Оно и так, любому повешенному позавидуешь.

Иду и стараюсь ни о чём не думать, так спокойнее. Пропадать то конечно неохота, да и не за что, ну разве по мелочам. А за них, за мелочи, другие наказания полагаются. Ну, набили бы морду и все вокруг довольные, и я в том числе, а тут такое…

Вот если был бы пьяным, тогда всё объяснимо и даже оправданно. Такое случается и со мной пару раз случалось. Да со всяким такое может приключиться, потому что люди все мы.

Просыпается мужик где-нибудь, ну, например, у женщины с которой всего-то пару раз, сами понимаете чего, да и была та пара раз ещё до изобретения китайского языка произошла. Бывает, что у корефана просыпается, или в вытрезвителе. Да чего уж там, у нас много всяких мест есть, где после вчерашнего можно проснуться. Да, но для этого надо быть с вечера в таком состоянии, чтобы вся нечистая сила от ужаса взрагивала.

Со мной-то ничего такого нет и не происходит. Мы с ребятами сегодня, теперь уже вчера, ну, пивка попили не без водочки конечно, но и не более того. Правда, Валерка предложил в сауну перебазироваться, чтобы обстановка соответствующая, с девочками разумеется, и всё такое. Они-то поехали, а я домой пошел. Отказался, точно помню.

Я вообще всегда помню что было, в каком бы состоянии при этом ни находился. Пешком пошёл потому, что идти-то было всегд ничего, минут тридцать. Думал, пройдусь не спеша, прогуляюсь, проветрюсь… Прошёлся называется, проветрился, до сих пор прогуливаюсь! Знал бы, такси словил или шаровика какого-нибудь.

Словно в подтверждение того, что прогулка продолжается, слева и сзади кто-то или что-то опять завыло, потом заухало а после, так вообще, заквакало. От такого «концерта» кому угодно поплохеет, но я каким-то чудом держался. Наверное потому, что огонёк впереди светил, а я на него шёл, ну прямо как тот мотылёк. Если бы не огонёк, точно, пропал бы и сгинул окончательно.

Иду я, иду, а огонёк этот всё не приближается и не приближается. Если бы это был мой двор, давно бы дошёл. Там идти-то, метров двадцать. Значит всё-таки занесло куда-то, раз столько времени иду, а огонёк этот на одном и том же месте остаётся.

Наверное из-за того, что состояние моё было нервное и неопределённое, в голове кто-то песни петь начал.

Знаете, иногда бывает такое. Появляется в голове какая-нибудь песня и начинает сама себя петь. Тогда всё, считай на целый день в певца превратился, потому что бесполезно что-либо с ней делать. Выключить не выключишь и громкость не убавишь, не магнитофон всё-таки, а она поёт и поёт, зараза. Если же поддаться, она на губы лезет, тогда не только головой, но и губами петь её начинаешь.

Со мной такое случалось, причём, несколько раз. Выжил конечно, но приятного мало. Я даже пытался понять тогда, вопросы сам себе разные задавал, с чего бы это? Теперь понял почему, – ситуация подходящая для песни наступала, вот она и начинала петь. А сейчас ситуация, лучше, вернее, хуже не придумаешь. Вот и песня появилась ей соответствующая:

 
Что за дом притих, погружён во мрак,
На семи лихих, продувных, ветрах…
 

Почему-то я был уверен, что огонёк светит из окна дома, на худой конец, – над крыльцом зажгли, чтобы в темноте не споткнуться.

 
Всеми окнами обращён в овраг,
А воротами, на проезжий шлях.
 

Наверное волшебство и бесовщина всякая существуют, потому что как только песня в голове петь начала, так и огонёк сразу приблизился.

И правда, это оказался дом, в темное плохо видно, скорее приходится догадываться. Подошёл ближе, – точно, дом. Только не такой какой-то. Ни загородки, ни палисадника, не говоря уж о сараях. Стоит дом, крыльцо есть, а справа окошко небольшое, и светится.

Устать-то устал, но лошадей при мне не было, пешком пришёл. Я машину сегодня вообще не брал, с утра знал, что «водка пей, земля валяйся» предстоит.

Стою, смотрю на эдом этот. Орать не стал. Думаю, постучу, глядишь, откроет кто. Кричать на улице, еще за сумасшедшего примут, или пьяного, и не пустят. А ночевать на улице что-то не хочется, воет кто-то, да и холодно. Ничего не поделаешь, осень.

Постучал. В ответ тишина, хоть бы кто шелохнулся или голос подал. Ладно, думаю, раз свет в окне горит, значит в доме кто-то есть, просто когда стучался, не услышали.

 
В дом заходишь как, все равно в кабак…
 

Это всё песня в голове никак успокоиться не может. Странно конечно, но покуда почти всё с песней совпадает. Посмотрим что будет дальше. Если верить ей, кабак там. Ну не кабак, какая разница, всё равно, ничего хорошего. А делать-то нечего, вон сколько отмахал, чтобы сюда дойти. Да и податься больше некуда. Воет всё время кто-то, темно и холодно. Так что, пойду…

 
А народишко, каждый третий, – враг.
Своротят скулу, гость непрошенный,
Образа в углу, и те, перекошены
 

В сенях, или что это было на самом деле, я почти не заблудился. Прикинул, что вторая дверь должна прямо по курсу находиться и не ошибся. Так, по мелочам, позадевал что-то, но ничего не опрокинул и не разбил. Нащупал дверь, открыл её, и…

…мама родная! Кажись здесь баба-яга живёт или ещё кто из нечистой силы! Всё какое-то старое, прямо-таки древнее, аж в глаза бросается. Прямо перед дверями печка оказалась, настоящая, русская, я такие только в кино видел. Справа от печки стол и две лавки около него. А на столе, я сразу-то и не сообразил что это такое… Щепка в другую деревяшку вставлена и горит. Под ней миска с водой, наверное чтобы то, что уже сгорело, туда падало, чтобы пожара не случилось. Ишь ты, нечистая сила, а соображает!

Слева была комната. Мебели никакой, только что-то на топчаны похожее и сундук, здоровенный, как джип. Никаких черепов и прочей нечистосильской атрибутики не просматривалось, мне даже немного обидно стало. Уже было настроился увидеть жилище бабы-яги во всей его красе, ну это я так, слова другого не нашлось, а тут ничего такого, из экзотики, кажись и нет. Хорошо хоть, стиральной машинки и холодильника тоже нет. Кот есть. Здоровенный и чёрный, а глаза жёлтые. Сидит, смотрит на меня и ничего не говорит. Наверное Пушкин, Александр Сергеевич, про него писал. Вот так-то. А самое главное и интересное, – в доме никого, не считая кота. Странно всё это, ночь на дворе, а баба-яга где-то шляется.

Подтверждением тому, что здесь живёт именно баба-яга, ну или ещё какая-нибудь нечисть, служило то, что огонёк, который горящая деревяшка даёт, совсем тусклый и слабый, а видно, причем через окно, издалека. Вон сколько отмахал, и всё на этот огонёк, от щепки.

Ладно, думаю, мелочи всё это. Где баба-яга то? Ну или кто там этот: он, она или оно? Потом вспомнил, что ночь для нечистой силы, – самое рабочее время, как последняя пятница месяца. Наверное и эта на работу пошла и сейчас где-то там, в лесу, людей изводит. А может быть это баба-яга выла, стонала и квакала? От такой мысли я аж весь похолодел.

Получается, что засекла она меня, завыла-загугукала, и погнала к соему логову. Да, что-то куриных ног не видно было. Ладно, темно всё-таки и не до них, если честно. Это что же получается? Загнала она меня к себе домой, мол, сиди, дожидайся своей участи, а сама дальше пошла народу жизнь портить?

Всё логично получается, я тут, доме у неё. На улицу не выйдешь, там темень и она воет, поэтому, и это вполне естественно, здесь останешься, – тепло и воя не слышно.

Потом, под утро, баба-яга с работы приходит, а её уже свежий завтрак, в виде меня, дожидается. Остается всего-ничего, – в печк засунуть и довести до готовности. Интересно, в одежде будет засовывать или снимет? И ещё, живьем, или сначала чем-нибудь по голове бабахнет? Лучше конечно же чтобы бабахнула, неохота живьем и в сознании. Совсем с ума сошёл! Хорош, а то ещё накаркаешь!

Так, рабочий день у них, вернее, ночь, до третьих петухов продолжается, а дальше ни-ни. Это я точно знаю, читал где-то А во сколько третьи петухи петь начинают? Что толку, часов-то всё равно нету!

Часов нету, а шанс выбраться отсюда живым, есть. Можно конечно пойти на улицу и подождать, но дюже там холодно и баба-яга воет, на нервы действует. Посижу-ка я здесь, тепло всё-таки, подожду. Наверное часа два-три до петухов осталось. Как почувствую, что время подходит, тикать отсюда.

Самое главное, – чтобы до рассвета не слопали. Днём нечистая сила – нетрудоспособная, а я, наоборот, трудоспособный. Осмотрюсь, прикину что к чему и домой буду пробираться, к жене. Да, цветов надо будет не забыть купить…

Кажись накаркал, идёт кто-то. Мамоньки родные, делать-то что?! Да ничего ты уже не сделаешь, сожрут тебя сейчас, вот и всех делов.

Дверь открылась, и, вот она, баба-яга, самая настоящая. Лицо всё в морщинах, нос, правда, нормальный, не крючком. Волосы дыбом и почему-то не седые, а видно, что крашеные. Да какая теперь разница? Одета соответственно, наверное спецодежда у них такая, в мешок какой-то. Если взять мешок из-под картошки, только большой, вернее, длинный, вырезать на дне три дырки: одну для головы а две для рук и одеть, – один в один получится.

Испугался конечно, да кто угодно испугается. Баба-яга, кажись, тоже испугалась, а может быть, удивилась. Видать другой завтрак к себе загоняла, а тут я попался. Правда, она быстро пришла в себя и теперь стояла, смотрела на меня совершенно спокойно, видать соображала, каким образом меня в печку засовывать?

 
И затеялся странный, чудной разговор…
 

Хорошо хоть музыки не было, а то вообще, мог бы и не выдержать, петь бы начал.

– И кто же ты будешь? – спросила баба-яга.

Как к ней обращаться? Не знаю! Бабой-ягой назовёшь, еще обидится, – женщина всё-таки, хоть и душегубством промышляет. Да все они, бабы, душегубством промышляют! Вон, хотя бы тёщу мою возьми. Хорошо хоть не она здесь живёт и работает, вот тогда шансов никаких не было бы. Самое лучшее, – никак не обращаться, а дальше видно будет:

– Путник я.

– И откуда же ты взялся, путник?

– Заблудился. Шёл домой, заблудился, и вот, к вам попал. – а на самом деле мне очень хотелось сказать: «Не ештье меня, бабушка, ну пожалуйста, прошу вас. Я, как рассветёт, в магазин схожу и куплю вам из продуктов чего захотите. Не ешьте меня, потерпите немножко». – не сказал конечно.

Баба-яга продолжала смотреть на меня. Точно, прикидывает как меня в печку засунуть: головой вперёд или ногами? А если поперёк, то по частям… Хорош, не сходи с ума раньше времени!

– А что же пьяный такой?

– Да с ребятами пивка попили, вот…

– Смотрю, одним пивком дело не ограничилось. Ещё что-то пили…

– Водку пили. – наверное выясняет мариновать меня как шашлык или уже замаринованный пришёл? Гурманка, ети её… – Ребята в сауну поехали, продолжать, а я домой пошёл, вот и заблудился. Мне бы утра дождаться.

– Всем утра дождаться хочется…

Это намёк что-ли? Нервы у меня крепкие, но даже они от таких слов кисельными стали. Оставалось одно: разу уж пропадать, то надо пропасть как и подобает мужику, без истерик. А сам говорю:

– Я тут вот, на лавочке посижу. Подожду когда солнышко поднимется и домой пойду. На улице то холодно и воет всё время кто-то.

– Воет, говришь? – усмехнулась баба-яга.

– Воет. – киваю головой. – Если хотите, я помочь вам по хозяйству могу.

– А что ты умеешь?

– Всё!

– Всё говоришь? – баба-яга опять заулыбалась да хищно так, что мне в какой уж раз за ночь, не по себе стало. – Ладно, оставайся.

Неуж-то заставит что-нибудь из их, нечистой силы, арсенала пакостей делать? Мать-перемать! И не выкрутишься теперь, сам предложил.

– Есть будешь?

– Немного можно, спасибо.

Баба-яга пошла в комнату и вернулась оттуда с двумя мисками какой-то еды. Потом сходила ещё раз и принесла кувшин и две кружки.

В кувшине, как потом оказалось, было какое-то то ли вино, то ли зелье, ихнее, но на спирту, значит пить можно.

Баба-яга разлила из кувшина по кружкам. Я выпил, баба-яга тоже выпила.

– Всё, хватит, – сказала она. – А то на помощь не сгодишься. Ешь давай!

Ничего не поделаешь, пришлось есть, хотя, я ещё бы выпил. Уж больно нервы у меня расшатались, а для того, чтобы они перестали шататься, лучшее средство, – выпить, желательно побольше.

В одной тарелке оказалось мясо. Я сначала было подумал что человечина, но мясо оказалось обыкновенной курятиной, аж обидно стало.

В кои-то веки появился шанс человечинки попробовать, и на тебе, – обыкновенная курица, которую и без бабы-яги, почитай, каждый день лопать приходится.

В другой тарелке оказался самый обыкновенны винегрет. Она что, издевается, что-ли? Может быть это не баба-яга вовсе, раз курятиной и винегретом питается? Ей же положено человечиной питаться! Может давно никто не попадался, вот она на человеческую пищу и перешла? Кто её знает!

А сама-то, смотрит внимательно, думает о чём-то и сама ничего не ест. Странная она какая-то, хоть и сразу видно, что баба-яга.

Я больше ковырялся, чем ел, так, для виду. Вот выпить бы, выпил, но баба-яга сказала, что хватит, а то, как она сказала? «А то на помощь не сгожусь». Странно как-то говорит, не иначе, пакость какую-то задумала, да помощник понадобился. Ладно, помогу. Не до благородства мне сейчас и не до героизма, живым бы выбраться.

– Ну что, поел? – баба-яга заметила, что я больше венигрет в непотребный вид привожу, чем ем. – Сейчас я тебе постелю и ложись. Утро вечера мудренее.

Она пошла в комнату и принялась там что-то делать, не иначе, постель мне стелила.

Она-то ушла, а кувшин с кружкой, вот они, передо мной, миленькие. Уж очень мне хотелось тихонечко налить и замахнуть, залпом, для храбрости. Да и нервы все расшатанные, успокоить надо. Но не решился, чего доброго, на улицу выгонит, а то ещё хуже, – сожрёт прямо сейчас. А так, если не наглеть, – шанс есть, хоть маленький совсем, но есть.

– Иди, ложись. – позвала баба-яга.

Я пошёл. Кроватью она мне определила этот самый помост, который я увидел когда вошёл. Удивительно, но постельные принадлежности присутствовали: подушка была, одеяло, пёстрое такое, видимо из лоскутков. Даже простыня была, а вот матраса не было. Да ладно, не надо мне матраса, мне живым бы отсюда уйти. Дома матрас есть. Если доберусь до дома, сутки, нет, двое, на матрасе валяться буду. Всё равно жена раньше, чем через двое суток не успокоится. Так что и поваляться можно будет. Эх, скорее бы домой!

– Раздевайся, ложись. – баба-яга показала на помост. – Не перина пуховая, обыкновенная лавка. Чем богаты, как говорится… Не бойся, не съем.

Она что, издевается что-ли? А может быть она это специально всё? Я разденусь, лягу, расслаблюсь, а она тут как тут и зубами в глотку? А вдруг она не баба-яга, а вампирша? Этого мне только не хватало! Тогда шансов никаких вообще! Понятно почему у неё человеческая еда имеется. Это она жертвы свои, перед тем как из них кровь высосать, кормит, ну, чтобы крови побольше было… И сама ничего не ела, только пила.

Кажись точно, – вампирша. Нет, не вампирша. Хоть света всего, ничего, но я увидел, тень от неё отбрасывается. А у вампиров тени нету, в кино показывали. Фу-ф! Кажись пронесло, но ещё не совсем.

Я начал было раздеваться, а баба-яга посмотрела на меня как-то уж очень внимательно и говорит:

– Комната у меня одна, сам видишь. Я вон там лягу. – и показала на точно такой же помост, или лавку, кто их разберет. – Так что без глупостей, а то осерчаю. – и пошла на кухню.

Старая, ты что там себе понапридумывала, мне аж весело стало, чуть было в голос не рассмеялся! Наверное у тебя зеркала нет, чтобы рожу свою не видеть! Будь спокойна бабушка-яга, даже не шевельнусь в твою сторону, лучше посплю, устал всё-таки.

Разделся, лёг. Думал, сразу усну, не тут-то было, нервы, расшатанные не дают. Эх, вот если бы еще кружечку винца этого налить, тогда точно, сразу бы уснул.

Баба-яга загасила щепку, вспомнил, лучина, называется. Стало уж очень темно, вообще ничего не видно. Как будто тебя в сейфе закрыли, в комнате такой темноты не может быть. Однако же вот она, есть. Ладно, думаю, так даже лучше, скорее засну. Закрыл глаза. Хоть и темно, но всё равно, с открытыми глазами спать неудобно. Закрыл стало быть глаза и приготовился заснуть, и, заснул…

А потом сон мне начал сниться. Я всегда думал, что ночью хуже кошмаров ничего не бывает, оказывается что бывает! Уж лучше всю жизнь, каждую ночь, кошмары смотреть, чем хоть один раз такое увидеть. Потому, что не кошмар это был, в тысячу раз, а может быть даже в миллион, страшнее.

Если сравнивать, то самый жуткий кошмар, это игрушечная машинка, а то, что я увидел, – КАМАЗ, причем, не игрушечный, а самый настоящий! Представляете?!

Баба-яга эта, она секс-бомбой оказалась! Сразу нырь ко мне, и такое начала вытворять, что до сих пор, как вспомню, так краснею весь, хотя, приятно, чего уж там греха таить.

Мощность у этой бомбы оказалась поболе, чем у атомной, а то и водородной, которую Кузькиной матерью назвали. А это тогда чья мать?! Мать-перемать…

Не знаю сколько времени она со мной всё это вытворяла. Говорю же, часов нету, но видать кончилась у неё сила термоядерная. Она, баба-яга, пробормотала что-то, поцеловала меня в щёку, тьфу ты, отвернулась, и сразу же захрапела.

А я спал всё это время. Сон у меня такой был. Если бы не во сне, то как пить дать, с ума бы сошёл! Да и не получилось бы у меня ничего с этой бабкой, уж себя то я знаю.

***

Проснулся сразу. Я всегда просыпаюсь сразу и без тягомотины. Лучше бы я этого не делал! Потому, что началось, пострашнее, чем вчера было.

Оказалось, что лежу я ни на какой не на лавке, или как там у них эта штука называется, а на самой обыкновенной кровати. Мало того, кровать эта не в моей квартире находится, а неизвестно где.

Тряхнуло меня тогда здорово. Я даже сначала подумал, что с ума сошёл. Полежал, подумал, разные вопросы себе позадавал и понял, что с ума не сошел, а зря.

Я даже подумал тогда, что пока спал, баба-яга меня кому-то отдала, ну, той же царевне-несмеяне, например, не силён я кто из них кто. Делать-то что теперь?

А тут и сон, как назло, вспомнился, весь, с подробностями. Опа! А сон ли это был? Прощупал себя, почти всего, опять сам себе вопросы разные позадавал и понял, не сон это был, все было по настоящему. Я ж жене не изменяю! Выходит, что изменяю…

Эх, если бы вы знали, как мне тогда помереть захотелось, прямо там, в кровати этой, которая неизвестно где находится. Это что же получается?! Теперь меня так и будут, сначала от ведьмы к царевне, а потом еще неизвестно кому, передавать? А домой когда?

Я домой хочу, там жена! Хоть и злая, но всё равно жена. Надо как-то отсюда выбираться. Подворотню, будь она неладна, найти и на свободу, к людям! И больше в подворотню эту, ни ногой!

Потом конечно же, сразу домой. На всякий случай цветов надо будет купить, цветами не так больно, как сковородкой, и с порога на колени… Глядишь, и простит. А вот и она, царевна эта, но не баба-яга, – точно.

В комнату вошла женщина лет на пять-семь постарше меня. Что-то старовата для царевны. Ладно, хорошо хоть не баба-яга, вчерашняя. Халатик на ней коротенький, а из него ножки, очень даже стройные и крсивые. Да и мордашка: не сказать чтобы красавица, но и не вчерашняя.

Я даже было подумал, что если не покажет путь к подворотне, то можно будет и остаться. Правда, подумал об этом всего лишь на мгновение. Домой надо, там жена, и сковородка… Если сегодня к людям не выйду, к той сковородке еще одна прибавится, вот тогда шансов никаких.

Вид у царевны был какой-то не царский, а вполне женский и домашний, да и вряд ли она была несмеяной. Царевной может и была, но несмеяной вряд ли, потому что улыбалась.

– Проснулся, путник? – это она сказала и почему-то засмеялась. – Иди, умывайся. Там, слева, красное полотенце, свежее, для тебя. А потом завтракать будем, я завтрак приготовила.

Царевна она, или не царевна, теперь уже вообще ничего не поймёшь, развернулась по-ихнему, по женски, ну, чтобы задницей вильнуть и чтобы заметно было и ушла, на кухню наверное.

Пойду конечно, умоюсь. Заодно обстановку разведаю. Встал. Смотрю, одежда моя аккуратно сложена, я так не умею. Значит она, царевна эта, сложила. А почему я без всего? Ах да, сон-то, не сном оказался! Тогда всё понятно. Тьфу ты, стыд-то какой! Это что же получается? Баба-яга мной попользовалась, а потом в голом виде сюда привезла что-ли? А как же она меня сюда везла, вернее, на чём? У неё же кроме ступы с метлой, в книжке читал и в кино видел, другого транспорта нету?

Наверное в кувшин чего-то подсыпала вот я и выпил, и отключился. Не могла побольше подсыпать. Тогда бы я раньше отключился и никакого позорища не случилось, и жене верным бы остался.

Хотя, кажись, не опозорился. Не, точно не опозорился, по себе чувствую. Как же теперь жене в глаза смотреть-то? Ладно, ничего не поделаешь, поздно.

Да! Стало быть баба-яга меня отключенного в ступу загрузила и сюда. Ну и дела, ну подворотня! Одеваться надо. В одежде, если царевна приставать начнёт, шансов выкрутиться больше. Пока раздевать будет, сбежать можно попробовать.

Хотя, хотя неплоха царевна, неплоха. Тут ведь может случиться так, что для сопротивляться сил-то и не найдётся. На всё, что после будет, силы найдутся, а вот на то, что перед этим, – не факт.

Как там, кино? «Спокойно Ипполит, спокойно». Кстати, он тоже был пьяным и тоже заблудился. Но он-то холостым был, а я женатый! Так что, никаких, бежать надо. Сначала к людям, потом за цветами, а потом уж домой и с порога на колени…

Оделся, пошёл искать где у них тут умываются. Терем царевнин оказался обыкновенной квартирой, почти как у меня, только планировка немного другая. Ванную, и полотенце в ней, нашёл быстро. Умылся, водички попил. Вот ведь как запопал! Так запопал, только в ванной вспомнил, что с похмелья, а до этого, ни-ни.

Более-менее умытый пошёл на кухню, будь что будет… На кухне, за столом, сидела «царевна-несмеяна» и улыбалась.

– Садись, путник, – все так же, улыбаясь, сказала она. – завтракать будем.

– Почему путник? – спросил я.

– А потому, что ты вчера так и представился. Сказал, что заблудился. Имени своего не сказал и моё не спросил. – царевна положила мне в тарелку шмат яичницы и салат. – Меня Ира зовут. Ешь давай…

– Володя. – так, кажись начинает проясняться. – Спасибо, не хочется что-то.

– Понятно, что не хочется. – улыбнулась Ира (фу, хорошо, что не царевна) и достала из холодильника графинчик, кажись с коньяком. – Только не увлекайся. Мне не жалко, не подумай. Просто опять можешь в путника заблудившегося превратиться. – и опять засмеялась, звонко так. – Женатый?

– Женатый.

Ира достала из шкафа рюмку, почему-то одну, поставила её на стол и налила коньяк.

– Тогда тем более много нельзя, – а сама всё улыбается. – Домой тебе надо, поскорее, прощения просить. Цветы не забудь купить, мы за цветы всё вам, обормотам, прощаем.

Открыла Америку, будто я не знаю! Почитай только благодаря цветам до сих пор живой хожу и неискалеченный. Конечно не забуду.

С цветами-то всё как раз понятно. Вот интересно только, как я к тебе попал? Засыпал-то я в избе у бабы-яги, и сон, который не сном оказался, тоже там снился-не снился, а тебя и близко не было. Я же всегда, в каком бы состоянии ни находился, всё помню, до мельчайших подробностей. От этого бывает и страдаю. И рад бы забыть то, что вчера накуролесил, ан нет, помню всё и от стыда мучаюсь. А вчера, так вообще трезвым был, ну почти…

Не иначе, как заметив моё смущение, а также интерес к способу перемещения сюда, Ира сжалилась, – ангел, а не женщина. Она налила мне ещё коньяка, я выпил. Потом заставила меня съесть салат с яичницей. С коньяком получилось лучше, чем с едой, но и с ней, в конце концов, я справился.

Похоже, наиздевавшись всласть, Ира соблаговолила раскрыть тайну перемещения меня в её квартиру.

– Что за праздник-то у тебя вчера был? – спросила она не переставая улыбаться.

– Да никакого праздника не было. Просто договорились с ребятами пивка попить, вот и все.

– Понятно. У моей соседки вчера давление подскочило. Гипертоничка она да ещё и в возрасте. Она мне и позвонила, мол, Ира, сделай мне укол. Я медсестрой работаю, так что местным старушкам уколы, если надо, делаю, привыкла уже. И они привыкли. Скорую, пока её дождешься. Да и деньги лишними не бывают. Платят они, немного, но платят. Вот я и пошла к соседке, укол делать.

К чему она это всё? Причём здесь бабки? Стоп! А что если она и бабе-яге уколы делает? Так, так, так…

Получается, что вчера баба-яга попользовалась мной от души и всласть, а потом ей значит поплохело, вот она медсестре-Ире и позвонила.

Та пришла, укол сделала, видит, мужик лежит, спит. Вот она и попросила, дай, мол, мужика-то. Сама, вон, довольная вся, аж укол делать пришлось, а я мужика живого на себе лет сто не видела. Мол надо мне очень, и для удовольствия, и для здоровья. А баба-яга, стало быть, меня, вместо оплаты за укол, и отдала. Логично всё, но полный бред получается. Надо бы ещё попросить коньячку. Глядишь, прояснится.

– Подъезд у нас тихий и спокойный, – продолжала рассказывать Ира, но коньяка налила. Правда яицницу ещё положила. – да и соседка всего-то этажом выше живёт. Вот я квартиру и не стала закрывать. Некому тут грабить, да и ключи положить некуда.

Самое главное, коньяка налила, а говорить можешь всё что угодно. А вот яичница ни к селу, ни к городу. Но, похоже, это в нагрузку, так что придётся лопать. Если съем, глядишь, ещё нальёт.

Не то, чтобы меня похмелье терзало, скорее, и я это чувствовал, предстояло услышать такое, что нервы надо было заранее успокоить и не дать им рассшататься и пропасть окончательно.