Текст книги "Мы будем на этой войне. Не родная кровь"

– А как же ты, Андрюша?

– Я? Я приеду, как только смогу.

– Не лги мне. Что ты задумал?

– Знаешь, мам, наверное, это выглядит глупо и за версту отдаёт пафосом, но… Сегодня Александр Васильевич мне показался не просто военным человеком. Я в нём увидел мужчину, патриота болеющего за свою страну. Так кто, если не он, не я, не все мы? Кто спасёт Родину?

– И вправду глупо. От кого спасать собираетесь? От народа?

– Да, мам, ты права. Глупо. В гражданских войнах правых и виноватых не бывает. И сейчас, как и сто лет назад, народ разделится.

– Нет, сын. Народ разделите вы – чиновники новой формации, ставшие очень далекими от простых людей. Разделите его за свои интересы, а не за народные. Страсть наживы затмила пред вами всё. Люди долго терпели. А вы воровали и были уверены, что воровать можно бесконечно, главное – умеючи. А народ… А что народ? Бог терпел и нам велел. Да? Если бы нами управляли идиоты, это было бы унизительно и постыдно, хоть в петлю лезь. Но нами управляют мерзавцы. Это обидно до смерти, однако, как ни странно, привычно.

– Зачем ты так, мама?

Не накрашенные блеклые губы женщины тронула грустная улыбка.

– Зачем? Разве ты хочешь остаться не для того, чтобы защитить свои интересы, чтобы всё вновь стало как прежде? Может быть, ты всё-таки сделаешь усилие над собой и по-настоящему откроешь глаза?

– Осуждаешь?

– Как я могу осуждать тебя, Андрюша? Я всегда гордилась тобой, горжусь сейчас и люблю. Ты мой сын. Я понимаю, что ты всего лишь винтик в большом механизме, в этом твоя беда, и таких, как ты.

– Но так было всегда. Всегда были винтики и шестерёнки, благодаря им механизм работал. И если винтик изнашивался или мог подвести в ответственный момент, его заменяли. Никому не было дела до этого винтика. И сейчас нет. Незаменимых винтиков и шестерёнок не бывает.

Андрей Николаевич коротко вздохнул, отпустил руки матери, откинулся на спинку стула.

– Мам, это бессмысленный разговор. Ты должна уехать вместе с моими.

– Андрюша…

– Мама, ты должна ехать. Понимаешь? Должна. Тогда я буду спокоен за вас. Мне нужно, чтобы ты присмотрела за внуками и за супругой моей. Она тебя слушается. Вы ведь ладите?

Женщина кивнула.

– Нелегко ей, с её-то характером и привычкой руководить, но, по крайней мере, делает вид, что слушается, – с улыбкой произнесла она.

– Вот и хорошо. В Швейцарии тихо, а мне здесь спокойнее будет.

– В Швейцарии?!

– Я же говорил, мы там купили дом.

– Да, припоминаю. На скромные сбережения от зарплаты купил?

– Перестань, мама! Ну, зачем ты так? Ты ведь знаешь, что у моей Натальи хорошо отлажен бизнес.

– Знаю. Благодаря твоим связям.

– Не без этого, конечно. Но на одних связях стабильно работающую фирму не построишь.

– Что мне там делать, в этой Швейцарии, Андрюша?

– Жить, мама. Жить в нормальных человеческих условиях.

– А как же Федя и Ваня? Как их семьи?

Савельев вздохнул.

– Я мог бы и им документы сделать. Но у них своя жизнь, а у меня – своя. Надеюсь, хоть за это ты не осуждаешь меня?

– Я уже говорила, что не могу осуждать тебя. Но лучше бы уехать всем вместе.

– Всем вместе не получится. Это очевидно. Значит, договорились, да?

– При одном условии. Ты должен обещать мне, что приедешь не позднее конца этого года, что бы тут ни происходило.

– Давай, к началу лета, мама. До конца года осталось всего ничего, дай Бог вас отправить за это время.

– Ну, хорошо. Пусть так. Я ведь не разбираюсь в этих тонкостях. Только пообещай ещё звонить постоянно.

– Обещаю. Ты даже будешь видеть меня.

– Как это?! – удивилась женщина.

– Сейчас техника на грани фантастики, как говорили раньше, помнишь? Егор или Ольга тебе покажут и помогут. Они в этом Интернете живут буквально. И меня научили пользоваться всякими штучками-дрючками. Так что будем видеть друг друга во время разговоров… Ладно, пойду теперь с супругой разговаривать. Спокойной ночи, мама. Постарайся уснуть, выпей таблеток ещё, если надо.

Андрей Николаевич поцеловал мать в щёку, поднялся и вышел из комнаты.

Его супруга тоже ещё не спала.

Она лежала на своей половине широкой кровати. Рядом с прикроватной тумбочкой горел торшер.

– А-а, полуночник! Наговорились о делах? – спросила она шутливо.

– Наговорились, – ответил Андрей Николаевич, скидывая одежду и ныряя под одеяло на своей половине кровати. Повозился, устроился поудобнее. – В ближайшее время ты с детьми и с мамой уедешь в Швейцарию.

– А ты?

– А я останусь на какое-то время. Потом приеду.

– Как ты приедешь, если тут вот-вот война начнётся? – с тревогой спросила женщина.

– Уже началась, но я думаю, это ненадолго. Оппозицию быстро прижмут к ногтю. Зачинщиков посадят и всё будет как раньше.

Андрей Николаевич невольно вспомнил укор матери, её грустную улыбку и предложение открыть глаза по-настоящему.

Голос супруги отвлёк его от невесёлых мыслей.

– Мы можем поехать к моим родителям в Германию.

– А зачем мы в Швейцарии дом покупали? Чтобы пустой стоял и тянул деньги на содержание? Езжайте туда. А до Германии там рукой подать. Съездишь к своим. Или они к нам приедут.

– Хорошо, что ты наконец-то решился на разумный поступок, Андрей. А я всё ждала, когда же ты побеспокоишься о семье.

– Не нужно сарказма, Наташа. Ты знаешь, я не верил в такое развитие событий. Не верил до последнего. Кроме того, никто не освобождал меня от моих обязанностей по основной службе. То, чем я сейчас занимаюсь при штабе – временно.

– Да как же тебя освободят, если все твои начальники давно разбежались, как крысы с тонущего корабля? Только лубочные патриоты вроде тебя и остались.

– Прекрати.

– Хорошо. Как скажешь, – холодно заметила супруга. – Только нас-то ты обязан был раньше отправить отсюда.

– Не любишь Родину свою?

– Родину-то? – усмехнулась Наталья. – А она меня? Молчишь? Правильно. Знаешь сам, не любит нас Родина. Ни меня, ни тебя, ни таких как мы. Потому что мы для неё – взяточники, воры и вообще сволочи, которых убить мало. Эта самая Родина, провонявшая перегаром, дешёвым куревом, нестиранной одеждой и немытыми телами, обозлённая за собственную неудачливость на весь белый свет, готова насмерть затоптать сапожищами таких как мы по той простой причине, что у нас всё есть, а у неё ничего нет. Полагаю, ты понимаешь, о чём я? Вижу, понимаешь. Так что гробить за такую Родину свою жизнь и здоровье – уволь. Это россказни для ура-патриотов. А о детях ты подумал? Что им тут делать? Тоже геройски сложить головы за Родину, которая их ненавидит?

– Что ж ты молчала до сих пор? – вяло удивился Савельев.

– А кто у нас мужик в доме? Я или ты?

– Ладно. Я спать.

– Спокойной ночи, – Наталья отвернулась от мужа, протянула руку к торшеру и выключила его.

Со стороны Андрея Николаевича свет не горел. Комната погрузилась в темноту, лишь оконный проём светлел большим прямоугольником, где за стеклопакетом виднелись тяжёлые, наполненные снегом тучи.

«Вот ведь оно как, а! – думал Савельев, положив сцепленные ладони под затылок. – Мать и жена такие разные. Их обеих я люблю и не представляю своей жизни без них и без детей. Права Наташа – я эгоист. Совсем не думаю о ней и о детях. За границей им будет гораздо лучше, чем здесь. А сейчас ещё и безопаснее. Егор и Ольга вообще обрадуются, как узнают. Им эта страна, можно сказать, чужая. Они повзрослели там, прижились, возвращаться не хотели. Я настоял. Вмешался в их жизни и судьбы. Действительно, эгоист… Кстати, Ивана пасынок – Роман так и не смог найти с моими общего языка. Наверное, и это не в последнюю очередь стало причиной его ухода. Как там Иван, нашёл его, нет? Фёдор тоже где-то в городе, наверняка. Они ведь теперь среди мятежников. Впрочем, братаны-то мои, скорее всего, за оппозицию. Н-да! Даже среди братьев, хоть и не единокровных, нет согласия. Интересно, они поехали бы, предложи я такую возможность? Согласились бы, пожалуй. Особенно Фёдор. Ведь не на пустое же место пришлось бы ехать. При таких условиях обустроиться и прижиться на чужой земле гораздо проще… О-хо-хо! Никому не нужна Россия, только таким лубочным, как сказала Наташа, патриотам вроде меня. Многие хотят уехать, но не все могут, поэтому вынуждены жить здесь и терпеть чиновничий произвол. Ха! Думаю об этом так, будто сам не из государевых людишек… Ладно, хватит лирики. Утро вечера мудренее. Будет день, будет пища».

Он ещё долго ворочался, прислушивался, спит ли жена. Мысли донимали разные. Как воробьи с ветки на ветку, так и мысли прыгали с одного на другое.

Постепенно сон сморил Савельева.

* * *

Трошин выглянул из-за павильона и как на грех встретился взглядом с преследователем. Тот выскочил из-под арки дома, замер и стал быстро озираться, пытаясь определить, куда мог подеваться беглец, как вдруг увидел его.

– Стоять!!! – заорал солдат, вскидывая автомат.

Фёдор рванулся в подъезд, даже не успев сообразить, что сам себя загоняет в ловушку. Это получилось неосознанно, хотелось спрятаться хоть куда-нибудь, хоть под женский подол. Он захлопнул за собой металлическую дверь, радуясь, что замок исправен, слыша сильные удары по двери и доносящиеся маты преследователей.

«Хер вам по всей морде, падлы!» – язвительно подумал Трошин, пулей взлетел на третий этаж, где находилась квартира Малиновской Натальи, и застучал кулаком в дверь.

Обрадовано удивился, что та открылась быстро. Он вообще не надеялся, что кто-то есть дома.

– Что-то забыл, Ваня?

Женщина оторопела.

– Фёдор?!

Трошин ворвался в квартиру со словами:

– Наташа, всё нормально, я ненадолго, так надо…

Испуганная женщина только и смогла произнести:

– Иван сейчас вернётся…

Фёдор замер у дверей, позабыв обо всём. Он уставился на женщину, пытаясь осознать, не ослышался ли. Выражение его лица с тревожно-испуганного сменилось на саркастически злое.

– Иван сейчас вернётся?! – переспросил он недобро и отчётливо.

– Фёдор, я тебе уже не раз говорила, что тебя это…

Но Трошин перебил её, закипая:

– Нет, ты подожди, подожди! Одно дело, когда ты по этому зеку просто сохнешь, а он живёт с какой-то замухрышкой, и совсем другое, когда он живёт здесь, с тобой! Как же это так случилось, а?

– Это моё дело!

– Э, нет, милая! Я тоже живой человек! И так плевать мне в душу, на моё отношение к тебе, я не позволю!

– Уходи сейчас же!

– Уйду, но попозже, надо братца подождать, покалякать.

– Ненавижу тебя за то, что ты такой, – тихо произнесла Наталья.

– Ах, вот как! – глумливо усмехнулся Фёдор. – Ненавидишь, значит? Ну, от ненависти до любви один шаг. Так, кажется, говорят, да? Или наоборот?

Он двинулся на женщину.

Наталья испуганно попятилась.

– Ты… Ты что?.. – запинаясь, произнесла она.

– Я-то? Я-то ничего, – недобро ответил Трошин, продолжая надвигаться. – А вот ты что недотрогу из себя строишь? Нормальный мужик тебе противен, а зек вонючий по сердцу пришёлся, да?

– Я тебе уже сказала…

– Да чё ты там сказала?! Иди сюда!

Трошин грубо схватил Наталью в охапку, срывая с неё домашний халатик.

Уйти Фёдор решился через несколько часов. Он уже не хотел дожидаться брата, ему уже было наплевать на него и даже на себя. Наплевать, что его наверняка ждут преследователи, ведь он попал под подозрение в ограблении и убийстве.

Всё время, пока он находился в чужой квартире, Наталья просидела на полу в углу комнаты, сжавшись, уйдя в себя. Её губы опухли от поцелуев, на шее появились несколько засосов.

Женщина никак не реагировала на Трошина, сколько он ни пытался извиниться, объяснить свой ужасный поступок. Ничего не помогало. Она просто молчала, и это для Фёдора оказалось больнее всего. Он сознавал всю подлость совершённого, остро сожалел, что не смог остановиться.

Наталья всё ещё была для него предметом страсти и даже больше, он добивался её расположения и внимания так долго и безуспешно, а теперь и вовсе всё испортил, хоть и получил желаемое.

В конце концов, проклиная себя и свою бестолковую жизнь, Трошин ушёл, тихо закрыв за собой входную дверь.

«Пропади оно всё пропадом! – думал он мрачно. – Что за жизнь у меня такая? Столько крови на мне, столько подлости и грязи! Как только земля держит? Ничего не хочу больше. Ничего…»

Он вышел из подъезда и остановился у двери, ища глазами солдат.

«Ну, вот он, я. Берите с потрохами».

Однако никто не бежал к нему, не валил на асфальт, припорошенный чистым пушистым снегом. Двор пуст. Ни души. Будто и не было никакого артобстрела, никакой погони.

«Даже воякам я не нужен, – подумал он с невесёлой усмешкой. – Куда идти теперь? Возвращаться на квартиру Олега? Так ведь и там вечно не проживёшь. Что делать?»

Трошин медленно побрёл по двору, не зная, куда идти, зачем, и что вообще делать дальше, как вдруг, будто ниоткуда налетели солдаты с воплями: «Харей вниз!!! На землю, падла!!!», свалили, завернули руки за спину.

Сверху донёсся удовлетворённый голос:

– Теперь уже не убежит, шустрый. Отбегался.

«Отбегался, – мысленно согласился с ним Фёдор. – Да и пусть. Достало всё…»

Он расслабил напряжённые мышцы шеи и опустил голову, чувствуя щекой стылый асфальт и тающий под теплом дыхания снежок.

Его грубо вздёрнули вверх, заставляя подняться на ноги, скомандовали:

– Пшёл вперёд!

* * *

Иван вернулся очень поздно, вымотавшись на работе.

Пахать начали ещё с утра, как только он появился в числе других на месте обычного сбора. Всех сразу направили на ту самую улицу, разбитую артобстрелом.

Народу там было полно: и гражданских, и военных, и спасателей. Техника разбирала завалы, люди тоже что-то таскали, сдвигали. И так весь день с перерывами на тишину, когда слушали, выискивая живых под тоннами рухнувших плит и груды кирпичей.

Живых находили мало, да и те были переломаны, раздавлены… Редко попадались счастливчики, не получившие ни царапины, но им требовалась серьёзная психологическая помощь.

Никитин постарался закрыться от всей этой боли и горя. У него получилось, он давно научился подобному, иначе на зонах просто не выжил бы, и монотонно выполнял порученную работу, не пуская в себя чужие страдания.

Вечер не наступал долго, силы иссякали, а работы оставалось непочатый край. Наконец, гражданским разрешили отправляться по домам, а военные и спасатели остались. Остались и почти все гражданские. Иван в числе немногих ушёл домой. Его не волновали осуждающие взгляды и молчание оставшихся. Он знал, что вернётся сюда завтра и с новыми силами продолжит работать, а сейчас с него толку всё равно нет: руки не держат тяжестей, ноги ослабли, в глазах всё плывёт. Какой с него спасатель?

Дома Никитин быстро сполоснул лицо и руки, удивившись, что Наталья по обыкновению не вышла встретить его в коридоре. Не вышла она и на кухню, когда он на скорую руку перекусывал, не найдя ничего приготовленного из тех небольших запасов, что у них были, благодаря отоварке по талонам.

Он зашёл в спальню и увидел Наталью. Она лежала на кровати, на боку, отвернувшись от двери, подтянув коленки.

Иван тоже забрался в кровать, а женщина даже не повернулась к нему. Это было очень удивительно, непривычно и неприятно.

Он решил оставить всё до утра. Сейчас сил ни на что уже не осталось.

Сон пришёл быстро. Снились завалы, завалы, завалы…

Ночь пролетела незаметно, почти не принеся облегчения уставшему телу. Но Никитин привык. На зонах он очень много работал, жил в психологически тяжёлых условиях среди обозлённых и жестоких людей. Такая жизнь закалила и сделала циником.

Наталья так и лежала на боку, отвернувшись от него.

Никитин положил руку ей на плечо и спросил:

– Что случилось, Наташа?

Женщина молчала.

– Не хочешь со мной разговаривать? – произнёс он спокойно. – Может, объяснишь всё-таки, что произошло?

Она повернулась к нему, и Иван увидел её лицо, губы, шею, заплаканные опухшие глаза.

– Кто??? Кто??? – процедил через сжатые до боли зубы.

Наталья молчала.

Понимание пришло как-то само собой.

– Федька… – произнёс Никитин утвердительно. Потом заботливо склонился над женщиной и сказал глухо: – Наташ, я это так не оставлю, обещаю тебе.

«Всё, мразь, выпросил», – подумал он, отвернувшись от женщины, чтобы она не увидела его страшных глаз.

Затем быстро собрался и ушёл, не желая завтракать – всё равно кусок в горло не полез бы.

Плюнув на все свои обязанности, Иван пошёл к дому Фёдора.

Путь был неблизкий. Никитин шёл без отдыха, и дойти смог только к обеду.

Поднялся по лестнице на нужный этаж, спокойно постучал в дверь. Никто не открыл. Стучал долго. Всё безрезультатно. Потом ещё дольше сидел на лавочке у подъезда и ждал.

Его терпение оказалось не напрасным. Появилась жена Фёдора – Светлана с десятилетней дочерью Алёнкой.

«Хорошая женщина, и девочка симпатичная, – подумал Иван. – А Федька такая тварь!»

Никитин поднялся с лавочки.

– Здравствуй, Светлана.

– Здравствуй, Иван. Какими судьбами к нам?

Женщина прекрасно знала, что братья очень не в ладах между собой.

– С Фёдором поговорить надо.

– Так нету его здесь. Давно уже. Ушёл он от нас.

– Вот оно как… А где найти его, не знаешь, случайно?

– Не знаю, – грустно улыбнулась женщина. – Как сам-то живёшь, Иван, как семья?

– Живём потихоньку, – ответил Никитин, ощутив жгучее чувство вины перед Еленой. Получается, он, как и Фёдор, ушёл из семьи, дочку родную Викторию бросил. Лена, как и Светлана, тоже понятия не имеет где муж. Вон оно как всё обернулось-то…

– Зайдёшь? – спросила женщина.

– Да незачем, – отказался Иван. – Не был ведь у вас никогда.

– А как ты вообще узнал, где брата искать?

– От матери давно уже узнал, где вы живёте.

– А-а! Как она?

– Нормально. Слава Богу! Ладно, Светлана, пойду я.

– Может, передать что Фёдору, если появится?

– Скажи, что я искал его. И найду обязательно.

Иван развернулся и зашагал прочь. А встревоженная женщина ещё долго смотрела ему вслед.

– Мама, а зачем дядя приходил? – спросила Алёнка.

– Папу искал.

– А папа больше не придёт к нам?

– Не знаю, Алёна. Пойдём домой.

* * *

Спустя пять дней после разговора с матерью и супругой, Андрей Николаевич провожал свою семью.

Как он и предполагал, дети не скрывали радости от возможности уехать в милую им заграницу. Жена тоже повеселела. Лишь Мария Евгеньевна была печальна. Искреннее огорчение матери очень согревало Савельева на пронизывающем ледяном ветру.

Неподалёку на взлётно-посадочной полосе замер военный транспортник. Рейс шёл на Москву. С местами помог, как и обещал, Воронков. Он тоже летел по делам этим бортом, и взялся уже в столице поспособствовать семье Андрея Николаевича с вылетом зарубеж.

Савельев гнал от себя мысли о том, что только мать переживает разлуку с ним. Но было очевидно, жена и дети не скрывают желания поскорее забраться в тёплое нутро самолёта. Прощание с ними получилось коротким и сухим, будто расставались на пару дней. Мать задержалась дольше. Она смаргивала слёзы, выступавшие вовсе не из-за холодного ветра, и просила сына прилетать поскорее.

Наконец, все улетающие потянулись к самолёту.

Андрей Николаевич напоследок пожал руку Воронкову, ещё раз обещавшему всё организовать. Потом сел в машину командарма, окунувшись в тепло салона и благородный запах кожи, и сказал водителю возвращаться в посёлок.

* * *

Фёдора сначала держали в военной комендатуре, а потом перевели в подвал городского УВД, где допрашивали и избивали. Однако смертным боем не били, костей не ломали. Больше оказывали психологическое давление с причинением физической боли. Спать и есть не давали, в туалет водили редко. Ломали методично и профессионально. Трошин чувствовал, надолго его не хватит. Сломался он на четвёртый день после задержания. Буквально под диктовку написал явку с повинной, взяв на себя ограбление автолавки, убийство часового и кражу его оружия. После этого ему дали поесть и разрешили поспать.

Фёдор ел жадно, почти по-собачьи глотая тёплую массу горохового супа прямо из миски, держа её мелко трясущимися от стресса руками у самого лица, заросшего многодневной щетиной, осунувшегося и посеревшего от недосыпа.

Следак с презрительной полуулыбкой смотрел на него, а Трошин улыбался в ответ жалко, забито, заискивающе и виновато глядел покрасневшими глазами с воспалёнными веками. И глотал, глотал, толком не прожёвывая, едва не давясь.

Потом из кабинета его отвели в камеру, где Фёдор рухнул ничком на нары с одной только мыслью: «Будь что будет. Устал я…»

* * *

Иван продолжал жить у Натальи. Потихоньку, его заботами она отошла и стала даже улыбаться. Но женщину очень тревожило отсутствие дочери. Иван тоже переживал за пасынка. Они понятия не имели, где и у кого устроились дети, что с ними, как и чем живут. Не случилось ли, не дай Бог, беды во время артобстрела. Да и вообще, мало ли что могло произойти с молодыми и неопытными в такое тяжёлое время!

* * *

Дни шли за днями. Страна обречённо замерла в ожидании неизбежного – военные активно готовились к боевым действиям. Армия окончательно разделилась. На западе федералы смогли справиться с оппозиционерами и восстановить свою власть, а вот часть Сибири и весь Дальний Восток перешли под влияние мятежников. Неблизкою была Москва, её ослабевшая рука не могла дотянуться до дальних провинций и рубежей.

Ракетные войска стратегического назначения, военно-морские силы, авиация, пограничники подчинялись уже не единому командованию. Все инакомыслящие из служивых затаились подобру-поздорову, а если не желали поступиться своими принципами, были расстреляны как изменники. Уже давно никто ни с кем не церемонился. Никаких показательных и громких процессов, никаких правозащитников и скандалов в прессе. Всё делалось быстро, по-простому и оттого страшно.

При этом, и федералы, и оппозиционеры козыряли доставшимся стратегическим потенциалом, как элементом взаимного сдерживания. Каждый понимал: стоит только начать – и всё, делить уже будет нечего, да и некому. Вся страна превратится в ядерную помойку.

И по странному стечению обстоятельств – чего только не бывает на войне! – совместно грозили внешним супостатам, облизывающимся на ослабевшую Россию: мол, только суньтесь – зубов не досчитаетесь. А мы тут сами разберёмся без вашей сучьей демократии.

Однако ж политика дело грязное, об этом не знают лишь самые наивные. Посему обе стороны не чурались помощи извне, дополнительно наращивая ударный потенциал.

Города и веси с молчаливого разрешения властей наводнили иностранные военные советники и специалисты. Повсюду шныряли шпионы под видом журналистов; террористы и религиозные фанатики под мирной личиной; наёмники, особо не скрывающие чем зарабатывают на хлеб; прочие мрачные типы и авантюристы, желающие погреть руки на чужом костре.

Противники остро нуждались не только в силовой поддержке со стороны, но и в политическом признании легитимности своей власти. И не только оппозиционеры. Федералам поддержка нужна была не меньше, дабы в глазах мирового сообщества выглядеть на уровне.

Впрочем, мировое сообщество лихорадило не меньше. Повсюду стреляли, взрывали, лилась кровь. Наверное, ещё и поэтому расколовшуюся Россию особо не трогали, предпочитая снабжать оружием и ждать, когда она сама себя уничтожит…

Основная линия противостояния пролегла по бассейну Енисея в южной и центральной его части, не углубляясь слишком на север, где непреодолимой преградой стояла глухая тайга, а за ней раскинулась бескрайняя тундра до самого Заполярного круга и дальше до студёного моря.

Позиции противников странно перемешались по обоим берегам реки на большом её протяжении так, что при желании одни могли свободно зайти в тыл другим. Но почти полное отсутствие дорог, особенно на север от Красноярска, очень затрудняли такие манёвры.

Ближе к мегаполису боестолкновения происходили регулярно: через федералов то и дело прорывались целые подразделения во главе с офицерами и верными подчинёнными из тех, что не разбежались и не перешли на сторону прежней власти. То же самое случалось, когда от оппозиционеров уходили войска, оставшиеся верными федералам.

Одиночек, коих на самом деле оказались толпы, тоже хватало. Они пробирались то с запада, то с востока, как когда-то на Дон устремлялись офицеры и сочувствующие зачинавшемуся белому движению. Проникали тихо, под разными предлогами. Те, что не могли вразумительно объяснить цель своего перемещения в столь сложное время, шли обходными путями. В основном ходоками заделались всякие идейные авантюристы, не желающие признавать установившуюся в их регионе власть. Среди разномастной толпы одиночек попадались сбежавшие из мест заключения уголовники, либо скрывающиеся от розыска ещё не осужденные преступники.

Мужчин призывного возраста просочившихся через кордоны федералов или оппозиционеров, «забривала» принимающая сторона. Среди мобилизованных всяких хватало. Всех принимали, возведя процесс едва ли не в степень. Дескать, смотрите все: люди сами отказываются от навязанной им власти, идут к нам и вступают в наши доблестные ряды! Да, страна пока разделена. Но наша самоотверженная борьба поможет обновлённой России вновь объединиться и создать справедливое общество без обнаглевших олигархов, без униженных и забытых своей родиной простых граждан.

Гребли всех подряд, формируя бригады, соединения и фронты, что оказалось непросто. Люди, не привыкшие к столь жёстким условиям, подчинялись неохотно, ставя под сомнение и даже игнорируя приказы офицеров, особенно нестроевых. Те, призванные из запаса, толком ничего не умели, но истово желали командовать. Порой подобное желание выходило им боком: то и дело горе-командиров убивали исподтишка. И концов не найти. А иной раз убивали открыто, цинично, на глазах у всех: дескать, плевать, что со мной будет потом, но тебя я грохну…

Ситуация сложилась аховая, причём с обеих сторон. Этакое воинство напоминало настоящую грабь-армию и иначе чем на пушечное мясо никуда не годилось. В конце концов, сначала оппозиционеры, а затем и федералы издали похожие приказы о расстреле всех смутьянов. Суровые меры быстро подействовали, но противники всё равно не были готовы к настоящей большой войне. Самые прозорливые и опытные понимали: в первых же серьёзных боях потери будут огромными.

В жуткой неразберихе мутной волной захлестнувшей страну от края и до края было много непонятного, неправильного, абсурдно противоречивого и вредного. То и дело всплывала скандальная информация о неких заграничных счетах кого-нибудь из верхушки оппозиции или федеральной власти, наплевавших на свою родину и на соотечественников. Предатели прогибались под чужие интересы неведомых и очень влиятельных сил, желающих гибели России.

Много плавало грязи в этом мутном потоке. Очень много. Но какие глобальные перемены и революции вершились чистыми руками?

Наступила зима.

Красноярск замерзал. В квартирах усилился холод – отопление было слабое. Вспыхнули массовые простудные заболевания. Больницы и поликлиники не справлялись с наплывом больных.

Город по-прежнему подвергался артобстрелам и ракетным ударам. Стратегическая авиация федералов серьёзно повредила Красноярскую ГЭС, электроэнергию она вырабатывать перестала. В образовавшуюся в плотине яму с рёвом хлынула вода. Ниже по течению Енисей вышел из берегов и подтопил часть города. О потопе ещё и не ведали, а крысы уже лезли из всех щелей. Люди увидели почерневшие улицы от миллионов бегущих в никуда грызунов, и поняли – идёт вода… Но никто не ожидал, что такая большая. А ночью она пришла почти мгновенно. Очень многие, не успев проснуться и хотя бы попытаться спастись, утонули в своих квартирах. Мужчины, женщины, дети, домашние животные так и остались там, плавая под потолками среди кучи вещей и утвари, распухшие, в стылой воде, стремительными потоками несущейся по городским улицам…

Вместе с Енисеем выплеснулась из берегов, растеклась в своих низовьях речка Кáча, рассекающая город извилистой лентой.

Начались спасательные работы, но из-за сложной ситуации проходили они кое-как, и жители были вынуждены сутками ждать помощи.

Ропот недовольства тут же выплеснулся в открытый протест, граждане потребовали принять меры к прекращению обстрелов или выпустить из города хотя бы пожилых людей, женщин и детей, раз мужчин в массовом порядке мобилизовали и им нельзя покидать Красноярск.

Переговоры с федералами заняли пару недель. В результате желающим покинуть пределы города разрешили это сделать. Через специально созданные фильтрационные пункты потянулись вереницы беженцев нагруженных чемоданами, сумками, котомками с разным скарбом.

Ушли многие, но и осталось немало тех, кто уходить не пожелал.

Федералы демонстративно взяли на себя весь труд по размещению беженцев в большом палаточном городке, дабы показать свою заботу о простых гражданах. Эту показную заботу они ставили себе в заслугу, будто не разрушали плотину, не обстреливали мегаполис, не убивали мирных жителей. Политика двойных стандартов процветала и здесь…

Красноярск, скованный крепким холодом, заледенел. А стремительные потоки воды никак не схватывались, лишь немного обрастая ледяной коркой по стенам зданий, вдруг ставших многочисленными полузатопленными островками. Морозный туман от воды клубился над домами и почти не рассеивался, повисая повсюду белыми хлопьями изморози.

Когда чуть отпускало, задувал пронизывающий ветер и ненадолго разгонял белесую муть, мёл по незатопленным промороженным улицам снежную пыль, швырял её в невесёлые окна и тёмные подъезды, хлопал старыми дверями, засыпал бронетехнику, военные автомобили и нахохлившихся хмурых солдат.

Этот ветер предвещал страшную бурю, дикой разрушающей силой идущую на несчастливую Россию.