Текст книги "Остров Русь"

Сергей Лукьяненко, Юлий Буркин
Остров Русь

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

* * *

Ю. Буркин:

– Другу и любимой – Юлии Студенниковой.

С. Лукьяненко:

– Присоединяюсь…

Ю. Буркин:

– Не понял?!

Народ свои песни шлифует в продолжение столетий и доводит до высшей степени искусства.

И. Сталин

 
Ты уймись, уймись, тоска,
У меня в груди,
Это только присказка,
Сказка – впереди…
 

В. Высоцкий

Предисловие
Три дара отца Ивану-дураку. Битва с поленьями. Кража

Иван-дурак лежал на загнетке и рассеянно перебирал руками теплые угли. В избе было жарко, родители Ивана не экономили на дровах. Березовые поленья весело потрескивали в печи.

Дверь со скрипом отворилась, и Иван-дурак встрепенулся. Но тут же, потеряв к вошедшему всякий интерес, снова опустил голову. Вошла не мать – статная хлебосольная баба, всегда готовая порадовать сына сахарным пряником. Вошел отец – дородный мужчина лет пятидесяти, без малого косая сажень в плечах, бывший киевский богатырь, а ныне – обедневший помещик Муромского уезда.

– Исполать тебе, батько, – приветствовал отца Иван, продолжая ковыряться в углях.

Отец не ответил. Степенно усевшись на корточки перед сыном, оглядел его и сказал удивленно:

– Сколько лет-то тебе, сынок?

Не заподозрив подвоха, Иван-дурак стал перебирать черные, перепачканные золой пальцы.

– Раз – тута я ходить начал, да два – заговорил, да три – бык соседский меня боднул… десяток – тута я во первой раз печку с места сдвинул… дюжина – девки дворовые меня приглядели… Осьмнадцать, батько!

– Восемнадцать, – поморщился отец. – От цифры «восемь» сие число происходит… Ну да ладно, как ни кличь, а большой ты стал у меня.

Иван-дурак часто закивал, усаживаясь возле печки на корточки. Отец редко проявлял такое внимание к непутевому сыну, и дурак был польщен.

А отставной богатырь погладил Ивана-дурака по кудрям и проникновенно произнес:

– Накину я службу на тебя, Иванушка. Заматерел ты, хватит тебе печь пролеживать да пол просиживать. Поедешь к славному князю Владимиру, Русь от врагов беречь.

– Батько! – пролепетал Иван. – Да ведь…

– Силушкой Бог тебя не обидел, – продолжал тем временем отец, – весь в меня, не отпирайся, недаром так же – Иваном – зовут! Чего головой крутишь?! Силы нет? А кто вчера печь по избе двигал, местечко, где не дует, выискивал?! А потом еще мамке врал: мол, тут она всегда и стояла!.. Эх!..

Уличенный Иван-дурак опустил голову и жалобно произнес:

– Глупый я, батько… Ни счесть толком, ни буквы растолковать… Ой, не надо! Некультурно поступаете, папа!

Иван-отец тем временем извлек из-за печи две потрепанные книжки. Одну большую с красными петухами на обложке и надписью: «Аз, Буки, Веди». Другую поменьше, с заголовком: «Как вести себя богатырю русскому, или Моральные присказки, стихами составленные, из былин надерганные».

– Думал, не заметил я? – укоризненно спросил бывший богатырь. – У отца родного книжки упер и врет еще! Что в «Моральных присказках» о вранье сказано?

– Не должон богатырь врать родному батьке, брату-богатырю да князю Владимиру… – хмуро процитировал дурак.

– А я те кто? Коль не забыл?

– Батько…

– Еще?!

– Брат-богатырь.

– Еще?!

Иван поднял голову, поморгал и тихо спросил:

– Неужели… князь Владимир?

– Дурак! Я тебе еще батько-богатырь! Неужто запамятовал, как моя хворостина порет?

– Не запамятовал, батько, – нервно потирая ладони о суконные штаны, признался Иван-дурак.

– То-то, – поднял палец отец. Затем откашлялся, почесал затылок и сказал: – Сын мой! Сегодня поедешь ко двору князя Владимира. Ни с кем не водись, окромя братьев-богатырей да Владимира Красно Солнышко. Приключений не ищи, дурака они сами найдут. Научил я тебя булавой махать, так послужи теперь земле Русской. С собою могу дать тебе лишь три вещи: пятнадцать рублей серебром, коня знатного да совет богатырский. Совет такой: с размаху булава сильнее лупит.

Иван-дурак покивал с благодарностью.

– Напоследок прибавлю, – продолжал Иван-отец, – при князе Владимире найди Микулу Селяниновича. Когда-то мы с ним соседние пашни пахали. Только он пошел в Киев, на службу государеву, а я – в имение удалился…

На минуту отставной богатырь задумался, критическим взглядом окидывая избу… Потом вздохнул и закончил:

– Отдашь Микуле грамотку сию да помочь попросишь. «Так и так, – скажешь, – хочу быть богатырем, как вы с папой…»

И после слов этих вручил Иван-отец сыну булаву фамильную, нежно шлепнул по загривку и благословил.

Долго ехал Иван в Киев-град. Не потому, что дороги были плохи, и не потому, что далек был путь от Мурома до столицы. А потому, что не хотелось дураку появляться перед Микулой Селяниновичем безвестным просителем. Куда лучше прийти, например, с отрубленной головой Змея Горыныча за плечами или, на худой конец, с Соловьем-разбойником под мышкой. Потому Иван выбирал самые кривые дороги, заглядывал в каждый трактир и выспрашивал про местную нечисть.

С нечистью на Руси было плохо. Богатырей в последнее время развелось столько, что поголовье Горынычей резко упало. Лишь однажды блеснул Ивану луч надежды: назвавшийся Сусаниным пожилой мужичок пообещал провести его к самому логову Лиха Одноглазого. Иван начистил до блеска отцовскую булаву, быстренько перелистал главу «Лихо – не беда» из «Моральных присказок» и отправился в путь. Мужичок долго водил его по болотам, потом махнул рукой и признался, что сам заблудился. Иван в сердцах отодрал мужика осиновым прутом, после чего стал искать Лихо сам. Но наткнулся лишь на покосившуюся древнюю избу с выбитыми окнами и выломанной дверью. На стене было выцарапано: «Проверено. Лих нет. Богатырь Попович».

Заночевав в избушке, Иван в самом тоскливом расположении духа отправился прямиком до Киева. Деревушки окрест дороги становились все больше, выбор в трактирах все богаче, и даже деревенские мужички выглядели порой сытыми и довольными. Молодые девки лукаво подмигивали статному и молодому дураку.

Иван несколько приободрился. Что ж, пусть и не довелось ему прибыть в Киев прославленным богатырем, ничего. Ведь и сам Алеша Попович не сумел найти лиха на дороге из Мурома в Киев! Все еще впереди!

Так думал дурак, поглаживая висящую на поясе булаву. И, как ни странно, не ошибался.

Ближе к вечеру пятого дня заметил он на горизонте стены Киева. За стенами задорно поблескивали золотые маковки церквей, ветер доносил колокольный перезвон и вкусные запахи. Иван облизнулся и пришпорил коня.

Обгоняя подводы с хлебом и неспешно бредущих буренушек, Иванов Гнедок приблизился к воротам. Широкие ноздри Ивана трепетали, жадно втягивая столичные ароматы. Вот она, Русь-матушка! Вот оно, сердце Руси, Киев-град!

А вот и заступнички народные – два богатыря у ворот с булавами на поясах да в железных шлемах на головах. Богатыри выглядели спокойными и довольными: видать, все было тихо и хорошо на Руси.

– Куда путь держишь, парень? – окликнул Ивана один из богатырей.

Иван подтянулся и ответил как по писаному:

– Людей посмотреть, себя показать!

– А-а, в богатыри… – сразу утратив интерес, зевнул дежурный. – Ну давай, давай, проезжай…

Слегка задетый неласковым приемом, Иван проехал в ворота и оказался на площади. Тут было шумно и весело. Вдоль домов, опасливо поглядывая на дежурных богатырей, стояли коробейники с заморским товаром. Сновали юркие воришки и вальяжные девки. Продавец медовых пряников зазывно выкрикивал:

– Пряники, пряники! Один за грош, два на копейку! Сладкая парочка! Игра или дело – жуй пряник смело!

Иван купил на копейку пряников и подъехал к сборщику дани, возле которого выстроилась небольшая очередь приезжих. Увидев Ивана, мужички расступились, и он гордо подошел к столу без очереди.

– Цель приезда в стольный град? – буркнул сборщик, царапая что-то палочкой на свежей бересте.

– В богатыри, – наученный неудачей у ворот, ответил Иван.

– Родственники в столице есть?

– Нет.

– Приглашение от Микулы Селяниновича?

– Тоже нет, – растерялся Иван. – Вот, грамотка к нему разве что…

– Не важно. Рупь.

Иван подавился пряником и потянулся к булаве.

– За что рупь-то?! Я на рупь корову могу купить!

– За пользование дорогами стольными, за право гостить в стольном граде и на нужды князя Владимира и его богатырей.

– А… – успокоился Иван. – Это значит, мне ж потом этот рупь и вернется.

– Ты что, дурак? – подняв глаза, спросил сборщик.

– Иван-дурак, – гордо ответил тот. – Неужто весть до вас дошла?

– Дошла, – глядя на Ивана честными глазами, ответил сборщик. – За весть – еще полтина. И не жалей, все равно, как станешь богатырем, все к тебе вернется.

Успокоенный Иван отдал рупь с полтиной, получил нацарапанное на бересте разрешение проживать в Киеве три дня и три ночи, после чего отъехал в сторонку и стал догрызать пряник, оглядывая площадь. И тут его взгляд приковала удивительная картина.

На площадь въезжала печь. Обыкновенная русская печь, из высокой трубы которой валил дым. За печью, привязанная крепкой веревкой, тащилась телега, наполовину груженная березовыми дровами. Самым удивительным было то, что никаких колес у печи не было и двигалась она непонятно как. Телега, поскрипывая, тащилась за печью, обдирая боками ворота.

Иван осенил себя крестным знамением и на всякий случай подъехал поближе. Быть может, представится случай подвиг совершить?

Печь въехала на центр площади и остановилась. С печи спрыгнул молодой парень в залатанных портках и красной рубахе и принялся торопливо набирать с подводы охапку поленьев.

Народ начал хихикать. Какой-то ребятенок запустил в печь огрызком яблока. Толстощекий мужик, по виду – богатый купец, крикнул:

– Что, твоя кобыла дрова жрет?

– А на печенегов с таким конем не слабо пойти? – поддержал купца один из дежурных богатырей.

Печной наездник, не обращая внимания на насмешки, принялся разводить в печи огонь. Иван потер затылок и, уловив настроение толпы, тоже отпустил шутку:

– Масть у твоей клячи странная!

Парень в красной рубахе вновь вернулся к телеге, выбрал полено посучковатее и подошел к Ивану.

– Емеля меня зовут, – представился он. – А ты кто такой, охальник?

Иван прикинул размер полена и, усмехнувшись, ответил:

– Как зовут меня, тебе знать не велено. А коли хочешь узнать, как моя булава прозывается…

Докончить он не успел. Емеля что-то шепнул себе под нос и запустил поленом в Ивана.

С молодецким посвистом дурак выхватил булаву и огрел летящее к нему полено. То отскочило на метр, повисело в воздухе и снова бросилось к Ивану.

«Нечистое дело», – догадался Иван и принялся лупить полено что есть мочи.

Народ потихоньку разбегался. А возле печи шла жестокая сеча. От полена остались одни щепки, но Емеля ловко выхватил с телеги другое, а затем – все новые и новые порции дров, запуская ими в Ивана. Вошедший в раж дурак перехватил булаву в левую руку, а в правую взял сабельку острую. Теперь он вначале оглушал полено булавой, а потом рубил его на мелкие небоеспособные щепки. Землю устлали вяло шевелящиеся стружки.

А в это время из окна одного из домов за сражением наблюдал незнакомец в черном, чье имя пока останется для нас загадкой. Черная ряса зловеще колыхалась вокруг его тощего тела.

– Алена, – сказал незнакомец, обращаясь к кому-то в соседней комнате, – эти молодцы на площади мне кажутся подозрительными.

– Да когда ж ты от людей добрых отстанешь, Гапон! – раздался в ответ низкий и мрачный женский голос.

Словно не слыша в голосе женщины раздражения, Гапон добавил:

– Тот, чернявый, сразу видно – дурак. А дураки опасны… Того ж, на печи, пожалуй, можно будет использовать…

Однако вернемся к нашему герою.

Расправившись с дровами и потирая многочисленные синяки, Иван приблизился к перепуганному Емеле.

– Познакомься-ка с моей левой рученькой! – крикнул Иван и отвесил Емеле оплеуху.

Емеля охнул.

– Познакомься-ка и с правой рученькой! – продолжил Иван.

Емеля ахнул. Потер горящие огнем щеки и удивленно констатировал:

– Левая рука у тебя покрепче будет. Левша, что ли?

– Левша, – смущенно признался Иван. – Переученный, правда…

– Так и я левша!

Недавние враги потупились.

– Ну что, разойдемся, что ли?.. – предложил Иван.

– А может, сперва поужинаем, богатырь? – предложил Емеля.

Польщенный Иван улыбнулся.

– А с поленьями ты лихо управлялся, – признал он. – Я уж думал – не сдюжу!

Емеля зарделся.

– Я трактир один знаю, – начал он. – Медовуха там знатная…

– Медовуха – это дело.

Не сговариваясь, Иван с Емелей собрали с земли щепки и запихали их в печь. Потом Емеля взобрался на лежанку, Иван – на коня, и новоиспеченные друзья неспешно двинулись к трактиру.

– Я печи-то люблю, – смущенно признался Иван. – С малых лет на загнетке валялся. Зола теплая, сажа мягкая… Мамка парным молочком поит. Лепота! Одна беда – отмыться толком не могу. Зола аж до костей въелась.

– Ничего, – махнул рукой Емеля. – Сходим как-нибудь в баньку, отскребем…

– А ты зачем в стольный град пожаловал? – поинтересовался Иван. – В богатыри?

– Не, куда мне в богатыри-то… – Емеля склонился с печи и прошептал Ивану на ухо: – Любовь у меня. Царевну полюбил.

– Какую?

– Несмеяну, дочку Владимирову. Вот рассмешу ее да и получу в жены. Еще и полцарства обещают.

– А как рассмешишь?

Емеля засмущался:

– Да… Есть у меня одна примочка… Справлюсь.

За разговором и не заметили, как до трактира добрались. Народ на улицах дивился, но охальничать не спешил. Видать, булава Иванова производила хорошее впечатление на заносчивых киевлян.

У трактира Иван слез с коня, бросил поводья подбежавшему мальчишке-половому и велел:

– Задашь меру овса да протрешь досуха. Не ленись, а то обижу.

Иван двинулся в гостеприимно приоткрытые двери трактира. За его спиной Емеля втолковывал половому:

– Нарубишь дров, только осиновые не бери, бери березовые. От них жара больше, а копоти меньше. Золу выгребешь. Приду – проверю!

Свободный стол нашелся не сразу. Пришлось выгрести из-за него четверых пьяных киевлян да отнести их к двери. После этого друзья уселись друг против друга и лукаво переглянулись.

– Медовухи! – гаркнул Иван.

– Зелена вина! – добавил Емеля.

Из закуски имелись лишь медовые пряники по копейке пара и печеные каштаны. Но друзей это не смутило.

– Как будешь к Несмеяне пробиваться? – поинтересовался Иван после третьей кружки медовухи. – Простых мужиков к ней пускать не велено.

– А я простой? – плаксиво спросил Емеля, роняя голову в ладони. – Простой, да?

– Емелюшка, не обессудь… – Иван похлопал друга по плечу. – Я-то знаю, какой ты крутой, а Владимиру сие неведомо. Знаешь что, иди-ка со мной в богатыри! Тут-то тебе дорога к Несмеяне открыта будет.

– Подумаю, – наполняя очередную кружку, сказал Емеля. – Подумаю…

Медовуха с пряниками шла замечательно. Когда бражники приступили к зелену вину, на Ивана напала сентиментальность.

– Ох, отец-богатырь, как же ты без меня будешь? – причитал он. – Кого теперь сечь станешь? Ох, мамка! Ох, печка теплая… Я ее, бывало, по всей избе двигал, выбирал, где поуютнее…

– А моя печка сама ездит… – лепетал Емеля. – Это все она… Она удружила…

– Кто она? Печка?

– Какая печка?

Иван поморгал и наполнил кружки заново.

– Она… – продолжал говорить загадками Емеля. – И в Киев она меня отправила. Женись, говорит, на царевне. А я ехать не хотел, ленивый я очень. К тому же и родным помогать надо. Папка старый… ик!.. мамка старый… Как они дрова из леса возить будут?..

Емеля встал и побрел к двери. Иван продолжал пить. Когда Емеля вернулся, будущий богатырь уже заказал новую четверть вина.

– Печку я домой отправил! – падая на стул, сообщил Емеля. – Пускай она мамке дрова возит! Наливай!

От дальнейшего вечера у Ивана сохранились самые смутные воспоминания. Помнилось, что ходили они с Емелей по трактиру и спрашивали у бражников, не печенеги ли они. Но печенегов не нашлось. Потом пили медовуху. Потом опять зелено вино. Иван кричал, что Емеля ему теперь – брат родной, а Несмеяна – золовка ненаглядная. И объяснял, что Емеля непременно будет богатырем. Пили. Требовали у трактирщика закуску, но и пряники и каштаны кончились. Емеля клялся, что для Ивана ему ничего не жалко. И что закусь он враз организует…

Потом опять искали печенегов. И, кажется, одного нашли.

…Солнышко ласково било в глаза Ивану-дураку. Будущий богатырь разлепил очи ясные, проморгался и огляделся. Трактир был пуст. Емеля исчез. Стол был уставлен пустыми четвертями, меж которых валялись огрызки пряников и куча рыбьих костей. Видать, организовал-таки Емеля закуску.

– Ай да мы, – прошептал Иван. – Богатыри, не мы… Трактирщик!

Из-под стойки выполз трактирщик.

– Где печенег? – спросил Иван строго.

– Не было такого, – признался трактирщик.

– А кого ж мы лупили за Русь-матушку?

– Мойшу-портного.

– Да?

Иван погрузился в раздумье. Потом сказал:

– Врешь. Печенег то был… А дружок мой где?

– Ушел с печенегом обновку шить богатырскую, – покорно сказал трактирщик.

«Решился-таки в богатыри», – подумал Иван. Помолчал. Потом взял со стола недогрызенный рыбий хвост и стал им обмахиваться.

– Душно мне… Тяжко… Поправиться бы, а?

– Вмиг! – ожил трактирщик. – Только что завоз был.

Вскоре на столе появилась немудреная богатырская снедь: крынка огуречного рассола, коврига хлеба, пара бананов и спелый ананас. Иван вяло выпил рассол, закусил бананами, потом размазал ананас по ковриге и проглотил.

Полегчало…

– Сколько с меня, добрый человек? – поинтересовался он.

– Рупь с полтиной да два гроша на чай, – сообщил трактирщик.

Иван, не споря, заплатил и, почти не пошатываясь, вышел на конюшню. Оседлал Гнедка и медленно поехал в направлении богатырских казарм. По дороге неторопливо проверял пожитки – не уперли ли ночью чего лихие молодчики. Деньги целы. Булава на месте. Конь… Конь на месте. Грамотка отцовская к Микуле… Грамотка!

Грамотки не было. С минуту Иван-дурак обшаривал карманы, и вдруг шальная мысль забрела ему в голову. Емеля! Он грамотку спер! Предатель! Негодяй! Ах, Емеля, Емеля, браток названый…

Часть первая
Три богатыря

Глава первая,
в которой Иван опаздывает к собственному прибытию и готовится трижды помереть

Богатырские казармы были украшением стольного града Киева. Окруженные цветущими каштанами и питейными заведениями, казармы сии издавна стали местом отдыха горожан. Сюда приходили детушки малые – на богатырей-заступничков посмотреть, старцы седобровые – о жизни погутарить, девки веселые – род богатырский множить. Иван с восторгом оглядывал праздную публику, и ему хотелось громко и радостно крикнуть: «Я – Иван-дурак, будущий богатырь!»

Но он сдерживался.

Уже шагов за сто от казармы Иван заслышал задорный посвист сабелек и глухое уханье булав. То богатыри забавлялись играми молодецкими.

Гнедок прянул ушами и подозрительно посмотрел на Ивана: туда ли мы едем.

– Что ты, волчья сыть, травяной мешок, спотыкаешься! – гаркнул Иван. Открыл было рот снова, но забыл, что полагается говорить дальше, и закрыл его.

Подъехали к воротам, отлитым из пудовых подков, износившихся под лошадьми богатырскими. «Первое испытание», – понял Иван и распахнул ворота. Очам его открылась чудная картина.

На широкой дубовой лестнице, перемежая дело импровизированными присказками, фехтовались на булавах богатыри. Одеты они были в кольчуги булатные, рубахи шелковые да сапоги кирзовые. Особенно понравился Ивану толстый и потный богатырь лет пятидесяти, который, обломав булаву о головы настырных сотоварищей, схватил за ноги другого богатыря – с тонким интеллигентным лицом – и стал лупить противников им. Интеллигентный богатырь при этом не терялся и в момент удара пытался укусить сотоварищей за незащищенные части тела. Лестница тряслась от богатырского хохота.

– Как пройти к Микуле Селяниновичу? – спросил Иван у проходившего мимо богатыря, слезая с перепуганного Гнедка.

– К Микуле? Да по лестнице дубовой, в палаты каменные, – с тщательно скрываемым почтением ответил богатырь.

Иван вдохнул побольше воздуха и, поминутно извиняясь, стал протискиваться мимо резвящихся. Пару раз его огрели булавой, разок укусили за ногу, но через каких-то полчаса Иван вошел-таки в палаты каменные.

Микула Селянинович сидел на лавке и задумчиво перебирал руками землю сырую, насыпанную в большую дубовую кадку. Он тосковал по простому пахарскому труду, но, как мог, боролся с этим чувством.

– Исполать тебе, Микула Селянинович, – нараспев обратился Иван и в пояс поклонился. – Привет тебе от старого друга, Ивана Черной Руки, Грозы Морей. А я сынок его беспутный, Иван-дурак. Пришел к тебе знатную службу сослужить, постоять за землю Русскую, лечь костьми за дело правое.

– Сядь пока, – глухо произнес воевода и, убедившись, что его трогательная тоска по прошлому замечена, отставил кадку в угол. – А сколько ж тебе лет, дитя мое?

– О, очень много, сударь, восемнадцать! – с восторгом ответил Иван.

– Рука твоя тверда?

– Тверда!

– Нога твоя тверда?

– О да!

– Ну и белиберда, – тоскливо простонал Микула, но все же продолжил: – Вот верная черта…

– Всегда! – не к месту, но в рифму встрял Иван.

– …дурацкого, испытанного стиля, – продолжил Микула Селянинович, не обратив на него внимания. – О Боже!.. И я таким же юным был, когда мы печенегов в первый раз побили…

Наступило тягостное молчание. Первым нарушил его Микула:

– Чего это мы, а?

– К слову пришлось, – вежливо ответил Иван-дурак. – Так я, значит, в богатыри записаться хочу.

Микула помолчал, потом задумчиво произнес:

– В богатыри… Так ведь богатырю надобно иметь не только сердце доброе, а ноги твердые, не только булаву тяжелую, а голову крепкую, надобно еще…

Но Иван так и не узнал, что еще надобно настоящему богатырю. Микула Селянинович медленно поднялся и переспросил:

– Так ты говоришь, что сын дружка моего старого, Ивана Черной Руки, Грозы Морей? А где грамотка твоя рекомендательная?

– Нету, – со стыдом признался Иван. – Выкрадена ночью татем лихим.

– Выкрадена, говоришь. Может быть. На отца ты и вправду похож, только рожа еще глупее. Но вот какая незадача: являлся уже утром один добрый молодец с грамоткой, где сказано, что он – Иван-дурак!

– То тать ночной! – возопил Иван.

– Возможно, возможно… Но в богатыри он уже зачислен, и дать делу обратный ход я не вправе. Посуди сам, добрый молодец: обстановка в Киеве сложная. Владимир Красно Солнышко заботами затуманен, Василиса Премудрая в сторону Кащеева царства поглядывает… Поп Гапон воду мутит, интригует. Бояны песенки крамольные по кабакам поют… И тут такой скандал: богатырь-самозванец! Как же после этого народ станет на защитников своих поглядывать? Нет, Иван. То есть не Иван, а незнакомый мне молодец. Не могу я тебя в богатыри принять!

– А что же мне делать?! – испуганно вскочил дурак. – Деньги, как вода, меж пальцев текут, в городе жить лишь три дня разрешили!.. Не могу я к батьке с позором воротиться! Хворостиной до смерти запорет!

Микула потер лоб.

– Что делать? Подвиг соверши, тогда я тебя и без грамотки в богатыри зачислю. Будешь прозываться Иван-дурак Второй или Иван-дурак Премудрый. Как захочешь. А рубли… тьфу! Возьми да свои настругай, сейчас во всех губерниях так делают. Не захочет трактирщик принимать, так ты его – булавой! Кстати, если красиво настругаешь, мне принеси, я коллекцию собираю.

Иван кивнул и грустно поплелся к выходу.

– Эй, постой! – окликнул его Микула. – Можешь просто самозванца в мать сыру землю вогнать по маковку, грамотку свою забрать да и числиться богатырем. Я виду не подам, а остальные с тем богатырем еще не побратались.

Воспрянув духом, Иван выбежал на дубовую лестницу. Богатырские игрища на ней уже кончились, зато – о улыбка судьбы! – посреди лестницы сидел предатель Емеля!

Иван вытащил булаву, поплевал на ладони, подкрался к Емеле сзади и завопил:

– Попался, тать ночной! Вставай, то смерть твоя пришла! Выходи со мной на сыру землю биться, я тебя в три удара в землицу вколочу!

Емеля повернулся и грустно сказал:

– Здорово, Иван… Чего орешь-то?

– Выходи со мной… – на тон ниже начал Иван.

– Банан хочешь?

– Хочу, – признался Иван и, отложив булаву, сел рядышком. Емеля достал из-за пазухи гроздь спелых, лишь чуть-чуть мятых бананов, и они принялись сноровисто очищать излюбленный россиянами фрукт. После второго банана Иван осведомился:

– Чего ж ты, падла печенежская, грамотку мою спер?

– Как спер? – обиделся Емеля. – Ты ж сам ее подарил! Сам в руки сунул да уговорил в богатыри пойти, тобой назваться, чтоб к Несмеяне допустили.

Иван потер лоб… И вспомнил. Точно. Пихал он Емеле в руки грамотку, кричал слова задорные, уговаривал, словно девку красную… Охохонюшки… Сам свое богатырское счастье отдал!

– Ну и как, допустили? – со смущением поинтересовался он.

– Вечером заступаю в караул у ее опочивальни, – грустно сказал Емеля. – Да, Иван, тяжка служба! Как мне сегодня бока намяли, вспомнить страшно… Эх, просил же я ее дать мне силу богатырскую! Не пойму, то ли не дала, то ли я и прежде богатырем был… Оплошала она.

– Кто «она»?

– Да щука моя волшебная, что все желания выполняет…

Иван крепко зажал рот боевой рукавицей. Ему вдруг явственно вспомнилось, как стоящий в обнимку с полоненным печенегом Мойшей Емеля вопит: «Закуски нет, Иванушка?! Не беда, исправим! Мне для тебя и ее не жалко!» А еще вспомнились Ивану рыбьи кости на трактирном столе.

– У тебя память часто отшибает? – поинтересовался Иван.

– Нет, сегодня впервой такое случилось… Как медовуху пили – помню, как печенега полонили – тоже. А дальше – хоть убей… К слову, убивать-то ты меня будешь?

– Что ты, Емелюшка, – ласково сказал Иван. – То шутки наши, богатырские. Ну, пора мне.

И он тоскливо пошел дальше, вытирая о кольчугу измазанные в бананах пальцы. Бедный Емеля! Лишился своей единственной опоры – щуки! А ради кого? Ради него, дурака! Как тут обижаться…

Иван всхлипнул, промокнул глаза носовым платочком и сослепу налетел на бредущего по двору богатыря.

О, это был богатырь так богатырь! Лицо его было отмечено печатью аристократизма, булава была украшена каменьями самоцветными, а походка – почти тверда. От Иванова толчка он упал на землю, но сноровисто поднялся и насупил брови.

– Извиняйте, – буркнул Иван и попытался проследовать дальше. Но богатырь крепко держал его за кафтан.

– Добрый молодец! Вы скверно воспитаны! Вы толкнули богатыря, находящегося в состоянии жестокого похмелья, и считаете, что это вам сойдет с рук?!

– Я толкнул вас нечаянно, а толкнув – извинился, – ответил Иван, пытаясь освободиться. Богатырь отпустил кафтан, но вслед презрительно бросил:

– Сразу видно, что вы не киевлянин…

– Да! – взвился Иван. – Из-под Мурома я! Но это обстоятельство не помешает мне окоротить на голову заносчивого киевлянина!

– Хорошо, – промолвил богатырь довольно. – В полдень на Куликовом поле. И не забудь мамке с папкой отписать, что погиб от рук Добрыни Никитича.

– Добрыня! – охнул Иван. Но богатырь уже удалился в казарму.

Продолжая свой путь по двору, Иван прикидывал, как поделикатнее сообщить родителям горестную весть. Может, сначала написать все свежие новости, а в постскриптуме упомянуть: так, мол, и так, убит Никитичем… Или наоборот: сначала сказать, что помер от рук Добрыни, а потом весело пересказать предшествующие собы…

Сегодня у Ивана был невезучий день. Он не заметил группу богатырей, едущих наперерез, и был сбит лошадью того самого толстого богатыря, который давеча так ловко расправлялся с сотоварищами на лестнице. Наткнувшись на покрытый кольчугой лошадиный бок, Иван-дурак запнулся и упал под конское брюхо. Богатырь остановился и с хохотом заявил:

– Попал под лошадь! Ну и добры молодцы шастают по нашему двору! Со смеху помрешь!

– Дави его, Илюха! – радостно посоветовал ему другой богатырь.

– Да ладно, пущай живет. Тем паче, по роже судя, земляк он мой.

Иван потряс головой и сел под лошадиным брюхом. Посмотрел вверх и поморщился. Позор! Даже не конь добрый его сбил, а добрая кобыла.

– Славная у тебя лошадь, Илюшенька, – подал тем временем голос тот богатырь, что советовал задавить Ивана. – Будь эта кобыла конем, была б ей цена триста рубликов.

– Ха! Эта лошадь отродясь конь, а цена ей – пятьсот рублей! – не моргнув глазом, соврал Илья. – Эй, добрый молодец, долго будешь под моим конем разлеживаться?

Иван-дурак вылез из-под лошади, раздвинув спускающиеся, видно для маскировки, до самой земли звенья лошадиной кольчуги, и ехидно ответил:

– Был бы конь – сразу б вылез! Искал я, за что ты пятьсот рубликов отдал, а нашел только на триста!

Наступило гробовое молчание. Илья поднял булаву, потряс ею, потом сдержался и коротко произнес:

– Ровно в полдень…

– На поле Куликовом, – поддержал его Иван. И, понимая, что помирать все равно придется, добавил, куражась:

– Только не подводи своего коня к моему Гнедку. Он у меня как огонь жарок, не устоит!

– Не люблю я земляков убивать. Да придется, – со вздохом сообщил богатырь. – Пока, муромчанин!

«Земляков?..» – понял вдруг Иван.

– Илья Муромец?! Заступничек?!

Но тот уже ехал дальше, сокрушаясь о нынешней молодежи, которая не способна отличить коня от кобылы.

– Так, доигрался, – пробормотал себе под нос Иван. – Добрынюшка-то добрый, может и пощадить… А вот Муромца я обидел знатно… Кто ж меня, дурака, за язык тянул? Ой-ой-ой.

Он взнуздал Гнедка и печально промолвил:

– Теперь буду практиковать хорошие манеры. Без закуски не пить, матушке письма писать… С богатырями не ссориться. О! Кстати…

Перед Иваном стояла группа о чем-то оживленно беседующих богатырей. Один из них, тощий и интеллигентный, был дураку знаком. Именно его использовал Муромец на лестнице в качестве булавы.

Так вот, из кармана этого богатыря случайно вывалилась грамотка. И рассеянный богатырь, наступив на нее кирзовым сапогом, стал втаптывать бересту в грязь.

– Расступись, расступись! – заорал Иван и, ловко перегнувшись с коня, выхватил грамотку из-под сапога богатыря. Тот смерил его гневным взглядом и заявил:

– Что это вы, молодой человек, в грязи роетесь?

– Вот, – радостно пролепетал Иван, протягивая богатырю грязную бересту. – Вы письмецо обронили.

– Это не мое письмо.

– Но я же видел, как оно выпало из вашего кармана! – настаивал Иван.

– Ха! – хором воскликнули богатыри, поглядев на бересту. – Почерк Марьи-искусницы. Уж не шашни ли у тебя с ней, Алешенька?

– Нет. Это не мое письмо. И почерк не Машин. Или вы хотите сказать, что и сами получали от нее письма?! – заорал богатырь. Его товарищи сконфуженно опустили глаза.

– Это просто заявка Микуле Селяниновичу на комплект праздничных кольчуг, – потрясая грамоткой, продолжил Алеша угрожающе. – Верите?!