Текст книги "Холодные звезды (сборник)"

В разговор вмешался кто-то другой:

– Петр, продолжай рассказ.

– Привет, Карел. – Я не удивился, узнав счетчика. – Мой дед далеко?

– Он здесь.

– Позови его.

Последовала короткая пауза, потом я услышал:

– Здравствуй, Петя.

– Привет, – сказал я в потолок. – Ты как, нормально?

Голос у деда был какой-то усталый и безрадостный.

– Да, насколько это возможно. Рассказывай, малыш. Как ты управлял кораблем геометров?

– Давал общие указания. У него достаточно мощная система внутреннего интеллекта. Но… кастрированная.

– Поясни, Петя.

– Полагаю, компьютер корабля находится на грани полноценного разума. И он способен обучаться. Но почему-то не осознает себя.

– Да, мы предполагали. Это очень изящно реализовано, Петя. Их компьютеры не становятся разумными, потому что уже считают себя такими.

– Что? – Мне очень хотелось рассказывать самому, и все же я не удержался от вопроса.

– Более того. В каком-то смысле… – дед хихикнул, – каждый компьютер геометров считает себя единственно разумным существом во Вселенной. Богом, если угодно. Он воспринимает реальность как игру своего воображения. Система такой мощности пришла бы к осознанию себя, не считай она эту задачу уже выполненной.

– Опасный путь, – решил я.

– Нет, Петя. Наиболее удобный. Единственно возможный, быть может. Узник не станет стремиться на волю, если считает себя свободным.

– Как я рад тебя слышать, дед, – помолчав, сказал я. – Знаешь… мне тебя не хватало.

Пауза была короткой и неловкой. Слишком многие сейчас слушали наш разговор. Не время для сантиментов.

– Рассказывай дальше, Петя, – попросил дед. – Этот газ вызывает болтливость и стремление поделиться информацией. Не мучайся.

– У геометров очень хорошие корабли, – сказал я. – Они не используют джамп, но скорость их передвижения во внепространстве превышает все доступное Конклаву. Поскольку я ничего не помнил о своей личности, корабль стал действовать по инструкции…

Я говорил долго. Временами меня прерывали вопросами – Данилов, дед, Маша, аларийский командующий… Порой вопросы командующего казались немного странными, и я решил, что это спрашивает не он сам, а его переводчик-куалькуа.

Самым трудным было рассказывать об обществе геометров. Я до сих пор не мог воспринимать его как абсолютно чуждое и сообразить, о чем нужно упомянуть. Отсутствие семей, например, было штрихом очень интересным, но вспомнил я об этом чисто случайно. К тому же я многого, очень многого не знал. Как работают транспортные кабины, например? «Это джамп, переход через иные измерения, или процесс копирования тела в новой точке с уничтожением оригинала?» – спрашивал алари. Я не знал ответа. От последней версии мне стало не по себе, но пришлось признать, что она тоже вполне вероятна.

Когда я закончил рассказ, действие наркотика почти прошло. Какой-то алари молча принес мне поднос с завтраком и удалился. Я уселся на корточки, стал есть, вслушиваясь в спор. Связь между комнатой докладов и тем помещением, где собрались «заговорщики», не отключали, и это радовало. Иначе я почувствовал бы себя самым заурядным шпионом.

Говорил в основном дед. Кажется, все – и алари, и счетчик – признали его главным экспертом по геометрам.

– Их цивилизация феноменальна, – лекторским тоном вещал он. – Начнем с главного – на их родной планете существовало две разумные расы. Такие прецеденты известны?

– Да. – Кажется, это был именно алари, а не переводчик. – Несколько случаев зафиксировано.

– Каков же итог их совместного существования? – живо заинтересовался дед.

– Одна из рас уничтожалась в начальном периоде своего развития. Случившееся на планете геометров более чем банально. Цивилизация низкого уровня развития воспринимает чуждую разумную расу как конкурента, подлежащего истреблению.

Почему-то мне показалось, что он оправдывается. Не свою ли расу имел в виду алари?

– Но здесь несколько иной вариант. Обе расы были развиты и вполне разумны. Геометры победили за счет создания биологического оружия – потрясающий прогресс для феодального общества.

– Мне не кажется верным это определение, – неожиданно сказала Маша. Замялась, потом с легким усилием продолжила: – Андрей Валентинович… общество геометров затормозилось на феодальном этапе, но во многом переросло его. Петя говорил о долгом периоде изоляции на одном материке, помните? Здесь есть некоторые аналогии с японским обществом. Затянувшееся средневековье, позволяющее добиться колоссального прогресса в отдельных областях науки. Их социальная основа – Наставничество, тоже вполне объяснимо в такой ситуации.

Молодец, Маша! Она позволяет себе спорить с дедом! Растет, растет девочка…

Я допил кисленький сок, улегся на кресле поудобнее, закрыл глаза.

– И все-таки, Маша, это именно средневековье. – Дед не позволил сбить себя с позиции. – Азиатского типа, ты права. И культура их осталась именно в рамках азиатской линии развития.

– Что это значит? – вмешался алари.

– В развитии земной цивилизации, – пояснил дед, – можно выделить два основных потока – европейский, или западный, и азиатский, или восточный. Западная культура более направлена на отдельную личность, на индивидуума, его права и свободы. Восточная, как правило, оперирует категориями общества, государства. Поскольку мы принадлежим к западной культуре… н-да… и все-таки именно к западной, то восточную рассматриваем как более чуждую. Моделируя вымышленные общества – этим у нас занимается литература, – мы придаем им черты азиатской цивилизации. Жесткая социальная структурированность, подавление свободы индивидуума… Восточная культура, напротив, придает вымышленным обществам черты европейской цивилизации.

– Странно, что вы не истребили друг друга, – заметил алари. – И какое общество сейчас главенствует на Земле?

– Западное, – уверенно сообщил дед. – Но в данный момент все различия стираются. А вот цивилизация геометров построена на четкой восточной основе.

– Интересно, – сказал алари. – Я был уверен, что земная цивилизация – пример предельно структурированного общества. В отличие от нашего, например.

Кто-то – кажется, Данилов – засмеялся.

– Ничего удивительного, – решил дед. – Наблюдая за чужим обществом, мы замечаем в первую очередь именно такие детали, как проявления порядка и организованности.

– Тогда возможно ли делать выводы о цивилизации геометров? – спросил командующий.

– Возможно. Мы достаточно близки друг к другу, ксенофобия нам не мешает. Петр, ты согласен со мной?

– Наверное, дед, – подумав, ответил я. – У них не концлагерь, конечно. Но все организовано предельно четко. И никаких органов подавления, все строится на идеологии.

– Опять-таки характерно для восточного пути развития, – согласился дед. – И это очень плохо. При равных уровнях технического развития конфликт восточной и западной культуры приводит к чрезвычайно печальным последствиям. Будь у Конклава хоть какая-то общая, объединяющая идеология…

– Цивилизация геометров немногочисленна, Андрей Валентинович, – вмешался Данилов. – Если действительно произойдет столкновение…

– А какое столкновение? – ехидно спросил дед. – Грозные эскадры Конклава помчатся бомбить миры геометров? Полноте! Даже Земля ухитряется вести политику сдерживания… А ты полагал, что я не в курсе? Челноки, загруженные кобальтовыми и водородными бомбами, висят на орбитах уже десять лет. И Чужие об этом знают. Командующий, вам это известно?

– Да, – коротко обронил алари.

Я немного растерялся – честно говоря, слышать о подобном не доводилось.

– Уровень развития предопределяет тип конфликта, – продолжил дед. – Расы Конклава не рискнут начать настоящую войну. Максимум – карантинные зоны, попытка запереть геометров, отгородиться от них. Удастся ли это с расой, перетащившей свою звездную систему через всю Галактику? Сомнительно. Начнется что-то вроде холодной войны. И вот тут-то геометры смогут сыграть на привлекательных сторонах своего общества. Отламывать от Конклава кусочек за кусочком. Уйдем мы – и Конклав лишится срочных перевозок. Уйдут алари – и боевая мощь упадет процентов на сорок. Уйдут пыльники – и возникнет кризис горнодобывающей промышленности. А если Сильные расы поймут это и все же решатся на войну, Галактику ждет полный геноцид. Прежде чем геометры погибнут, захлебнутся под силовыми атаками, их корабли испепелят большинство обитаемых планет. Зальют отравой, уж в этом они традиционно сильны. Что можно противопоставить крошечному, быстрому и защищенному кораблику? А ему достаточно лишь приблизиться к планете и сбросить в атмосферу одну-единственную бомбочку с вирусным аэрозолем. Положим, дженьш и вы, алари, разотрете всю систему геометров в пыль. Но корабли-то останутся. И будут мстить. Долго, очень долго!

– Если их корабли, как мы предполагаем, используют энергию вакуума, то их автономность практически неограниченна, – заметила Маша.

Была долгая пауза, потом алари спросил:

– Андрей Хрумов, ты считаешь нецелесообразным стравливать Конклав и геометров?

– Ненужным. Они и так антагонистичны. Сильные расы не потерпят подобных соседей.

– Что ты предлагаешь? Чью сторону разумнее занять?

Дед помолчал.

– Вероятно, все-таки сторону геометров, – сказал он, и я в полной растерянности привстал с кресла. – Их этика не слишком обнадеживает, но у Слабых рас будут шансы уцелеть. Попасть под новое господство, да. И все-таки – уцелеть.

Ну что же это такое? Я стоял, озираясь, словно пытался увидеть их сквозь стены. Неужели дед не понимает, к чему мы придем? Я же все объяснял! Да, вначале мы будем союзниками и друзьями. Часть Слабых рас вырвется из Конклава, объединится вокруг геометров. Но ведь дело не ограничится навязыванием идеологии Дружбы, приобщением к вырвавшейся в космос утопии. С точки зрения обитателей Родины мы абсолютно неправильны. И нас опустят, так тихо и незаметно, что мы этого даже не заметим. Опустеют космодромы, встанут заводы – ну, например, чтобы восстановить порушенную экологию. Потом геометры помогут нам своими, лучшими в мире, Наставниками. Например, чтобы приобщить будущие поколения к высоким знаниям. Подключат свою биоинженерию, побеждая наши болезни, а заодно и чрезмерную эмоциональность и агрессивность. Зачем накал эмоций тем, кто стремится к Дружбе? Даже убивать можно без ярости и ненависти. Сменится поколение, другое, как и хотел Конклав, кстати. И Земля станет новой Родиной для тех, кто уже не способен понять это слово по-настоящему.

– Дед… – прошептал я. Но они меня не услышали.

– Андрей Хрумов, мне кажется, ты стал по-другому относиться к жизни, – сказал командующий.

Дед издал странный смешок.

– Да, вероятно. Разве в этом есть что-то удивительное? Жизнь лучше смерти в любом случае. А все, что мы услышали от Пети, наводит на одну мысль. Воевать с геометрами – это смерть.

– Дед! – крикнул я. – Подожди! Есть еще Тень! Ты помнишь?

– Враги геометров?

– Да! Те, от кого они бежали!

Я не видел лица деда, но представил – очень ясно, как он снисходительно улыбается.

– Петя, враг геометров не обязательно будет нашим другом. Это первое. А второе – они убежали очень и очень далеко. Вряд ли Тень придет следом за ними.

– Зато мы можем прийти к Тени!

Я полагал, что дед устало вздохнет, как обычно, сталкиваясь с моим упрямством, но он только ответил:

– Добраться до Ядра Галактики? Не знаю, возможно ли это технически, но смысл? Смысл, Петя? Найти неведомую расу и указать, где скрываются ее враги? А захотят ли они преследовать геометров? Если захотят, то не возьмутся ли и за нас?

– Ты же сам говорил о третьей силе! – воскликнул я.

– Это уже не третья, Петр. Это четвертая. Слабые расы, Сильные расы, геометры, Тень. Законы существования общества отличны от законов физики. Если в астрономии проблемой становится взаимодействие трех тел, то в политике неопределенность привносит четвертый фактор. Добавить к нынешнему клубку проблем Тень – чем бы она ни была, – и никто не сможет предсказать результата.

– Но если предсказанный результат нас не устраивает? – спросил я. – Дед, если оба варианта – тупиковые, не следует ли попробовать что-то совсем новое?

– Не знаю, – ответил он. – Я ведь там все-таки не был, Петя.

– А я был!

Они все молчали. Я прошелся по комнате, потом попросил:

– Могу я отсюда выйти? Вроде бы я все рассказал?

Ответом было какое-то неловкое молчание. Потом дед попросил:

– Подожди, Петя. Есть определенная причина… побудь пока там.

Или они замолчали – или отключили трансляцию звука. Скорее второе.

Что же, они считают меня двойным агентом? Готовятся к проверкам и просвечиваниям на манер геометров? Мной овладела злость. В конце концов, в моем теле сидит куалькуа! Можно расспросить и его!

Мы никогда не отвечаем на вопросы, Петр.

Почему? – мысленно спросил я. То, что куалькуа заговорил со мной сам и без видимой причины, было неожиданно.

Мы слишком на многое можем ответить.

Не понял!

А вот алари понимают.

Куалькуа помедлил и добавил:

Дело не в тебе, Петр. Тебя уже подвергли всем возможным проверкам. Только в отличие от геометров этот процесс не афишировался.

Что-то происходило. Что-то очень странное. Куалькуа, казалось, играл со мной в поддавки. В отличие от друзей!

Почему вы можете ответить на многое?

Он молчал.

Куалькуа, сколько особей в вашей расе?

Ты понял.

Или мне показалось, или он был доволен, что я догадался.

Ты… один?

Куалькуа молчал. Да, он не давал прямых ответов. Но порой снисходительно отвечал молчанием. Маленькие амебообразные куалькуа, разменные фишки в космических играх, инертные и ни к чему не стремящиеся существа. Нет, не существа. Существо! Существо, которое было единым целым. Всегда. Оно не боялось смерти, потому что для него она не существовала!

Господи, да что перед ним власть Сильных рас, их могущество и апломб, дипломатические игры и галактические интриги! Он позволял использовать себя, ибо потеря клетки не страшит организм. Он был единым целым, раскиданным по Вселенной, живущим в чужих телах и механизмах, греющимся под светом тысяч солнц и глядящим на мир миллиардами глаз! Какая сила, какие законы бытия позволяли этим комочкам студня, разделенным сотнями парсеков, мыслить вместе? Какой мир мог их породить?

Счетчики, алари, хиксоиды, даже пыльники и дженьш – да они же все почти люди! По сравнению с куалькуа.

Я провел рукой по лицу – вспоминая, как ловко куалькуа менял мое тело. Легко было принять это как должное, а стоило бы подумать, как он обходил закон сохранения вещества, превращая меня в Пера и обратно!

Не бойся, Петр. Мы не стремимся к власти.

Я засмеялся. В моем теле жил не симбионт. Скорее частица бога. Настоящего, не нуждающегося в громе, молниях и ветхозаветных заповедях… Нет, наверное, я не прав. На роль бога куалькуа не подходит – да и не стремится к ней. Скорее его можно назвать частью природы. Чем-то древним и неиссякаемым – как ветер, свет, шепот реликтового излучения. Ветру не нужна власть – и даже если ты поймал его в паруса, не думай, что стал повелителем. Просто на миг вам оказалось по дороге… Я мысленно спросил:

Почему ты говоришь «мы»? Ведь ты един!

А что значат слова, Петр?

Что значат слова? Да ничего, наверное. Ты один, и я один. Мы все и навсегда одиноки, сколько бы самовлюбленных живых существ ни входило в расу. Каждый из нас – собственная цивилизация. Со своими законами и одиночеством. И все-таки – даже куалькуа приятнее говорить «мы»…

Я подошел к двери – участку стены, почти неотличимому от остальных. Низкому, удобному для алари. Прикоснулся к нему рукой, не слишком-то веря, что незнакомый механизм соблаговолит открыться.

Дверь уползла в стену.

В просторном зале были двое алари. Они лежали на своих приземистых креслах перед чем-то, служащим пультом. На мой взгляд, пульт выглядел как исполинская хрустальная друза, увенчанная матовым неработающим экраном. А может быть, он и работал, только мое зрение отказывалось это воспринимать. Сероватая шерсть чужих вздыбилась, когда они посмотрели на меня. На шеях у обоих болтались куалькуа. Прекрасно.

– Я должен удалить из организма отходы жизнедеятельности, – сказал я. – Где это можно сделать?

История повторяется как фарс…

Один из алари встал и засеменил к уходящему вдаль туннелю. Другой сказал:

– Следуйте за ним, пожалуйста.

Теперь я не был пленником, которого следовало «держать и не пущать», хотя бы понарошку, я был источником важной информации и представителем союзной расы.

– Это очень интимный процесс, о нем не следует никого оповещать, – сообщил я.

Поставив перед несчастным техником небольшую этическую проблему, я пошел вслед за провожатым. Метров через двадцать, когда туннель кончился развилкой, сказал:

– Отведи меня к представителям моей расы. Срочно.

Алари замялся. Вряд ли он был заурядным представителем своей расы и не понимал, что происходит незапланированное. Но на него давили сейчас два убедительных довода – мой, очевидно, достаточно почетный статус и воспоминания о кровавом побеге Ника Римера…

– Срочно! – рявкнул я.

Алари повернулся и пошел направо. Я двинулся следом, глядя на смешно опущенный зад и вздыбленный загривок Чужого. Алари напоминал гончую, идущую верхним чутьем.

Хотя, если сходство не ложное и они действительно произошли от грызунов, запах играет в их жизни роль немногим большую, чем у людей.

Шли мы недолго, вскоре алари остановился перед закрытым люком. Посмотрел на меня с видом побитой собаки:

– Здесь идут важные переговоры…

– И я должен в них участвовать, – подтвердил я.

Было бы смешно, окажись дверь заблокированной. Но мой проводник-алари имел, вероятно, достаточно высокий статус. Люк открылся.

– …нет, нет и нет! – услышал я голос деда. – Я не могу. Это слишком большой шок!

– Какой шок, деда? – спросил я, входя.

Куалькуа беззвучно прошептал в мозгу:

А хочешь ли ты это знать, Петр?

Первый раз на корабле алари я увидел теплые, сочные цвета. Овальной формы зал, стены – нежно-розовые, потолок – ослепительно алый, пол багровый. Словно внутренности какого-то монстра… Командующий-алари лежал в центре, на кресле крайне сложной конструкции, рядом стояло три более привычных, рассчитанных на людей. Но заняты были лишь два, в них сидели Данилов и Маша. Рядом с алари стоял счетчик, уставившийся сейчас на меня с каким-то почти человеческим ужасом.

А деда нигде не было.

Я даже огляделся по сторонам, прежде чем спросить:

– Где дед?

Мой проводник тихонечко пятился, отходя от все еще открытого люка. Да, достанется ему… Я встретился взглядом с Даниловым, но тот опустил глаза. Посмотрел на Машу – она была растрепанная и бледная.

– Командующий, где Андрей Валентинович Хрумов? – спросил я. – Где мой дед?

– Это очень сложная этическая проблема, – помедлив, ответил алари. – Боюсь, что я не вправе отвечать, пока он сам не принял решения.

– Карел! Счетчик! – Я посмотрел на рептилоида. – Где дед?

Повисла тишина.

Ты ведь уже понял, – прошептал куалькуа.

– Петя, у меня не было иного выхода, – ответил счетчик голосом деда.

Сволочи!

– Что с дедом? – закричал я. – Что с ним, гады?!

– Петя, это я, – сказал счетчик.

Я шагнул к нему – не знаю, то ли чтобы убедиться, что родной голос идет из нечеловеческой пасти, то ли чтобы придушить чужую тварь, пытающуюся… пытающуюся…

– Не было у меня другого выхода, Петя, – сказал дед. – Не было.

Беззубая, усеянная жевательными пластинками пасть раскрывалась нервно и дергано, выдавливая звуки человеческой речи с отчаянной старательностью. В голубых глазах счетчика зияла пустота. Ничего, ничего знакомого и родного!

– Я хотел тебя дождаться, Петя, – сказал дед.

И я не выдержал. Ноги задрожали, стены дрогнули, повернулись, а пол прыгнул к лицу.

Глава 2

Лучше всего смотреть в потолок. Закрывать глаза – неправильно. Тогда сразу начинают лезть в голову разные мысли. А я не хотел сейчас думать. Ни о чем. Куда легче оказалось выбрать на потолке точку и не отводить от нее взгляда.

Так – легче. И можно слушать голос деда, идущий из пасти счетчика, и забывать о том, что произошло.

– Обширное кровоизлияние, Петр. Инсульт. Я никогда не исключал такого варианта, но уж очень не вовремя он выпал. Думаю, сутки бы я продержался, но не больше…

Голос у деда спокойный. И не потому, что он сейчас в теле Карела. Он бы говорил так же ровно и сухо, валяясь парализованным на койке. Наверное, таким тоном он и соглашался на предложение счетчика…

– Данилов принял мое решение сразу. Маша вот… почти не разговаривает. Ничего, тоже привыкнет.

– Как это было? – с болезненным любопытством спросил я.

– Меня усыпили. Карел считает, что иначе я сошел бы с ума в процессе перекачки сознания. А так… словно засыпаешь в одном теле, а просыпаешься в другом.

– Это страшно, дед? – поинтересовался я. И тут же проклял себя за глупый вопрос. Но дед ответил спокойно:

– Не очень. В конце концов, я давно готовился… хм… уйти насовсем. А случившееся все-таки вариант не из худших. Тяжело привыкать к новому зрению. Если бы ты знал, каким я тебя сейчас вижу… это очень смешно. К этим… лапкам трудно привыкнуть. К тому, что ходишь на четвереньках. Впрочем, я пытаюсь не двигаться, этим занимается Карел.

– Ты… вы… можете общаться? Напрямую? Ты читаешь его мысли?…

– Нет. Как я понимаю, Карел выделил для моего сознания локализованный участок своего мозга. – Дед оживился. – Интереснейшая раса, Петр! Какие огромные возможности! Вот, к примеру…

Если не смотреть на рептилоида – то все в порядке. Дед просто излагает абстрактную проблему: что чувствует человек, оказавшись в нечеловеческом теле, да еще и не полноправным хозяином, а случайным гостем…

Ребенком я однажды подцепил корь. Да и мало кто ухитрялся не болеть ею в детстве. У меня слезились глаза, я не мог смотреть на свет, лежал в зашторенной комнате и мучился от того, что дед забрал компьютер… от греха подальше. Вместо него он купил и поставил музыкальный центр, какой-то невообразимо навороченный, с обилием возможностей, и я, лежа в постели, на ощупь разбирался с пультом. До сих пор помню все кнопки на ощупь… и радость, когда нажатие очередной вылавливало в эфире какую-нибудь радиостанцию или запускало сидишник. Но лучше всего было, когда дед приходил, садился рядом и начинал со мной разговаривать. В первый же день я спросил его, почему от кори нельзя быстро вылечиться, и он прочел мне десятиминутную лекцию об этой болезни. Вряд ли дед разбирался в этом раньше, но, когда я заболел, ему потребовалось полчаса, чтобы вникнуть в суть проблемы.

– Вирусная инфекция, Пит, – тогда он любил называть меня Питом. – На этом фронте медицины особых успехов нет. Говорят, у Чужих имеются эффективные препараты для уничтожения вирусов, но с нами они делиться не собираются… У тебя сейчас поражена лимфатическая система, помнишь, мы читали книжку «Как внутри меня все устроено?». Еще вирус гнездится в ретикулоэндотелиальной системе, но ты этим голову не забивай. Ничего страшного нет, я тоже в детстве переболел корью.

– Я не умру? – спросил я, потому что мне стало немного страшно.

– Если не начнется коревый панэнцефалит – нет, – обрадовал меня дед. – Но это маловероятно.

– А что такое панэнцефалит?

Дед объяснил, обстоятельно и подробно. Тогда я не выдержал и заплакал. И даже выкрикнул, что не хочу ничего этого знать и лучше бы он молчал…

Дед положил мне на лоб холодную ладонь, подождал, пока я немного успокоюсь, и сказал:

– Ты не прав, Пит. Страх – в неизвестности. Это единственный страх, который можно себе позволить. А когда знаешь – бояться нельзя. Можно ненавидеть и презирать болезнь. Бояться нельзя.

– А ты не боялся, когда был маленький и болел? – обиженно выкрикнул я.

– Боялся, – помолчав, сказал дед. – Но я был не прав…

Сейчас он был прав. Сейчас он не боялся.

Или имел достаточно сил, чтобы этого не показывать. То, что случилось с ним, словно бы стало академическим случаем, который он излагал перед потрясенными коллегами. А ведь он и впрямь это сделает с превеликим удовольствием, если удастся уговорить счетчика отправиться на Землю! Влезет на кафедру в лекционном зале, оскалится, удовлетворенно оглядывая побелевшие лица СКОБистов, экзобиологов, ксенопсихологов, экстратерральных лингвистов, дипломатов-инопланетчиков… И гаркнет: «Как ни странно, я все тот же старый хрыч Андрей Хрумов, хоть и сижу в уродском теле рептилоида…»

– Как ни странно, я все тот же Андрей Хрумов, хоть и похож немного на варана, – сказал дед. – И если Карел не решит очистить свою память, то мне светит еще долгая жизнь…

– Так ты меня переживешь, дед, – сказал я.

– Возможно, – легко согласился он.

Я покосился на деда… на Карела. Счетчик лежал на полу. Будь это просто рептилоид, он забрался бы на спинку кровати.

– Что он делает, когда ты… снаружи?

– Не знаю, Петя, – сказал дед. – Мне кажется, ему даже нравится такая возможность. Он же всегда имел два сознания, и вряд ли внешний мир занимал его больше, чем внутренний. Другой бы на месте счетчика стал шизофреником, а ему все равно…

– А ты, деда?

– Я?

Кажется, он попытался вздохнуть, но в теле счетчика это было непросто.

– Петя, в определенном возрасте такие мелкие неудобства, как негнущиеся суставы, слепнущие глаза или, например, пребывание в нечеловеческом теле, отступают перед самой возможностью жить.

– Как ты будешь дальше, дед? – тихо спросил я. – Здесь… хорошо, здесь только мы и алари. А на Земле?

– Часто ли я выходил из дома в последние годы? – вопросом ответил дед.

– А счетчик захочет…

– Он предложил мне компромисс. Пятьдесят лет мы пробудем на Земле. Карел будет послом счетчиков у человечества. Потом полвека послом у них буду я, все равно на их планете человеку не выжить. И по новой.

Это было очень, очень щедрое предложение. И не только для деда, для всей Земли. Дипломатические контакты – качественно иной уровень в отношениях с расами Конклава.

Потом до меня дошел весь смысл его слов.

– Сколько живут счетчики, дед?

– Очень долго, Петя. – Он ответил не сразу. – Куда дольше нас.

– А про их мир ты что-нибудь узнал?

И в это мгновение рептилоид неуловимо изменился. Он дернул головой, потянулся и резко сказал:

– Петр, я прошу не затрагивать данную тему.

Секунда – и Карел ушел, спрятался во второй слой своего сознания. Но меня словно кипятком обдало. Нет, не с дедом, точнее – не только с дедом я разговаривал. Счетчик все время был рядом. Слушал, смотрел, делал свои выводы.

– Неудобно снимать комнату в доме со стеклянными стенами, – сказал дед. На этот раз – именно дед…

Была какая-то злая и едкая ирония судьбы в том, что именно Андрею Хрумову выпало доживать век в нечеловеческом теле. Причем – именно век по меньшей мере.

Я присел на постели, посмотрел на рептилоида. Нас оставили вдвоем, вернее – втроем. Вероятно, чтобы мы смогли уладить семейные проблемы? Увы, бывают ситуации, которые лучше и не пробовать разрешать, ибо разрешить их просто невозможно.

– Дед, что ты решаешь? Я имею в виду геометров.

– Дальнейшие решения будут принимать те, кто имеет на это право, – просто ответил он. – Я предоставлю свои рекомендации, но не от меня зависит, с кем пойдет Земля. Надеюсь все же, что с геометрами.

– Дед, это ошибка.

– Петр! – Рептилоид дернулся в тщетной попытке изобразить человеческое возмущение. – Все описанное тобой не выходит за рамки нормального общества.

– Выходит, – твердо сказал я. – И далеко.

– Петр, тобой сейчас движет чисто эмоциональная реакция. Тебя возмутила их структура власти? Власть, построенная на воспитании?

– И это тоже. Понимаешь, это система, не оставляющая шансов. При любой тирании, любой диктатуре всегда есть сопротивление со стороны общества. Это от рождения, наверное, закладывается. Пока есть деление мира на внешний – враждебный и на внутренний – семью, всегда существуют две логики, две модели поведения… Даже три, – не удержался я, – на стыке двух систем возникает личность как таковая, сплав общества и наследственности. Это дает свободу. Но мир, уничтоживший семью как таковую, становится монолитен. Нет конфликта. Нет двойной морали. Нет… нет свободы как таковой, наверное…

– Вот я воспитал тебя на свою голову, – промолвил дед, – и что хорошего?

– А я не просил меня воспитывать, – сказал я.

Дед помолчал, прежде чем ответить:

– Удар ниже пояса, Пит.

Но меня не растрогало детское имя.

– У тебя и пояса сейчас нет. Дед, как бы там ни было, но ты воспитал во мне именно право решать. Свободу. Так? Ты хотел этого? Так вот, я уверен, что мир геометров ничего хорошего Земле не принесет.

– Петя, ты видел там, у них, нищих?

Я молчал, мне нечего было ответить, но, к счастью, дед решил усилить эффект:

– Бандитов, преступников?

– Видел. Я сидел в концлагере.

– Если верить твоему описанию, так это не самое ужасное место, Петя! Миллионы людей у нас живут в куда худших условиях. Ты видел лагеря беженцев под Ростовом? Или молодежные трудовые поселения в Сибири? – Дед повысил голос, выжимая из горла рептилоида все, что возможно. – Посмотрел на изнаночку чужой планеты – своя медом показалась? Опомнись, Петя! Земля вовсе не тот курорт, которым ты привык ее считать!

Я вспомнил бескрайнюю холодную тундру. Цепочку сторожевых вышек, на которых обитали Гибкие Друзья. Историка Агарда Тараи, знающего слишком много правды, но даже при этом не способного протестовать. Баня почему-то вспомнилась. Словно по контрасту – раскаленный ветер и толпа людей, боящихся коснуться друг друга. А еще пацаны из интерната «Белое море» – славные ершистые мальчишки, которых бережно и с любовью превратят в славных послушных роботов.

– Земля – это рай, – сказал я. – Поверь, деда.

Он как-то даже осекся от моего тона. Замотал треугольной вараньей головой, промолвил:

– Столкновение утопии с реальностью всегда приводит к деформациям. Утопия искажается, но…

– Нет, дед. Это не утопия деформировалась, а реальность.

– Что тебя наиболее возмутило в их мире, Пит? – спросил дед, помолчав.

Это было как привет из детства. Умение вычленять главное, которому так долго учил дед. «Не ной, объясни, что у тебя болит! Не бросай учебник, скажи, что непонятно! Не реви, вспомни, как тебе разбили нос!»

– Наставники. Их уверенность в себе. Их… их стремление творить добро.

Дед очень натурально крякнул:

– Да что же ты заводишься, Петя? Это ведь здорово, что люди верят в свою правоту! Что они пытаются воспитать детей! Хорошие учителя – вот чего не хватает нашему обществу!

Я вдруг вспомнил Тага. И ответил, пожав плечами:

– А детям не нужны хорошие учителя. Им нужны хорошие родители.

Внезапно дед захихикал:

– Петя, меня всегда поражали твои лакуны в знаниях и умение их заполнять. Ты вот сейчас споришь с авторитетами…

– А с авторитетами всегда приходится спорить. У них должность такая.

– Если бы я это знал раньше… – начал дед. – Ладно. Чего ты хочешь, Петя?