Текст книги "Ворожея"

Сергей Лыткин
Ворожея. Стихи

Эту книгу посвящаю жене и другу Лидии Рождественской

Книга издана при поддержке Красноярского представительства Союза российских писателей

Для обложки использована картина Рене Грюо «Женский портрет» (1950 г.)

© Лыткин С., 2020

Ворожея

Л.И.Р.

 
Как в первое утро вселенной,
Знакомо до боли в висках,
Я чувствую попеременно,
То радость, то страх.
 
 
И вдруг за мгновение ли, вечность, —
Что больше? – Не зная о них,
Поверив в мою человечность
В душе зарождается стих.
 

1

 
Я думаю до звёзд,
Когда они погаснут —
Нелепо и бесстрастно,
Безумствуя всерьёз.
 
 
И слыша тишину
Доверчивого утра,
Кляну его попутно,
Зачем его кляну?
 
 
Ты спросишь, для кого,
Подробности и чувства
Под мерный стих шагов,
Когда немного грустно?
 
 
Ну, что тебе сказать,
Наверно, не случайно
Приходится искать
Свои дороги к тайнам.
 
 
От первого костра,
До первого распятья,
Быть может, неспроста
Не всё дано понять нам.
 

2

 
Из первых уст я слышал этот миф.
Потом его другие повторяли,
И первый смысл в какой-то миг,
Не ведая греха, спокойно оболгали.
 
 
Миф жил ещё, но стал совсем другим,
Менялись имена, тускнели даты,
И обретя безликое «когда-то»,
Миф умер и остался я один.
 
 
Потом прошли века и каждый раз,
Я, умирая и рождаясь снова,
Всё слышал дикий шелест фраз,
Но никогда не понимал ни слова.
 
 
И может быть, наверно, потому…
Вся жизнь моя разгадыванье мифа,
Надежда, что когда-нибудь пойму
Язык когда-то мне знакомый, скифов.
 

3

 
У птиц своя беда. Я не берусь проникнуть
В суть птичьих дел, но хочется порой
Из поднебесья восхищённо крикнуть,
И пролететь над вашей головой.
 
 
Но не дал бог мне крыльев и хвоста,
И опереньем я неважно вышел.
Могу лететь, пожалуй, лишь с моста
Или какой-нибудь случайной крыши.
 
 
И пролетев, упасть на мостовой,
Закрыв глаза в блаженстве от полёта,
Но не поймут, качая головой
Лишь скажут:
«Молодой, а вот свихнулся, что-то».
 

4

 
Ворожея, что ты нагадала?
Не лгала ли, звёздами клянясь?
Над узорной шалью колдовала,
Карты раскрывала торопясь:
 
 
– Милый, милый, вот твоя дорога,
погляди на карты, вот сюда —
жить ты будешь долго и узнаешь много,
да не встретишь счастья никогда.
 
 
Ворожея, что ты нагадала,
Жизнь моя висит на волоске,
Карты лгут, начни-ка ты сначала,
Погадай мне лучше по руке.
 
 
– Милый, милый, вот твоя дорога,
погляди на руку, вот черта —
жить ты будешь долго и узнаешь много,
да не встретишь счастья никогда.
 
 
Ворожея, что ты нагадала,
Тайной слов своих подорожи,
Ты начни, пожалуйста, сначала,
Но отринь гаданий миражи.
 
 
– Милый, милый, вот твоя дорога,
а над ней горит твоя звезда…
жить ты будешь долго и узнаешь много,
но не встретишь счастья никогда.
 

5

 
Как странен мир. В душе осиротелой
Лишь пустота. И тихим голосам
Не оправдать, не увести в пределы
Знакомых прежде ритмов. По часам
 
 
Уж полночь скоро. Где твои шаги?
За дверью тихо завывает ветер.
О чём он молит? Выйди, помоги…
Кому, зачем? Луна ещё не светит.
 
 
Галлюцинирую, схожу с ума. Навзрыд
Тревога бьёт в колокола предчувствий.
Как странен мир, и как спокойно спит
Предсказанная исповедь созвучий.
 

6

 
С вами, мне кажется, с вами,
Боже, дай силу словам.
Скрыто, как поле снегами
Слово понятное вам.
 
 
Боже, не надо разлуки,
Небо молитву прими,
Я опускаю руки,
Чтобы остаться костьми
 
 
На пустынной дороге,
Где всё время дожди,
У тебя на пороге,
Милая, только прости…
 

7

 
Призраки ночи, лунные дети.
Голос их тонок, взгляд их прозрачен,
Смотрят как звёзды, плетут свои сети,
И потихоньку о чём-нибудь плачут.
 
 
Тучи метались небом полночным,
Ангелы спали, укрывшись крылами,
Ветер терзался сплошным многоточьем,
И непонятно кого они ждали.
 
 
Где-то едва уловимо рыдала
Фея, которую бросил волшебник.
На безутешных перронах вокзала
Так простодушно возник понедельник.
 
 
В шёпоте сонных, унылых кварталов
Редкий огонь от блуждающих фар.
А для души, непростительно мало
Сладко томительных звуков фанфар.
 

8

 
Мириадами звёзд околдована ночь,
И на ветках берёз отблеск лунного света.
Тихий ветер едва ли сумеет помочь
Разогнать эти прелые запахи лета.
 
 
И в неволе обид заплутавший июль
Ни дождинки на землю, изнывшую зноем.
И безвольно висит за окном белый тюль,
Нагоняя печаль безысходным покоем.
 

9

 
Жёлтый лист, словно
солнечный зайчик, упавший с ладони.
Безысходен мой путь,
хоть дорога совсем коротка.
У полуночных звёзд блеск
давно отпылавших агоний,
В моём сердце по ним,
как по милому взгляду тоска.
 
 
Это осень метнула в меня
невозможную участь,
Несравнимую с той,
что терпели иные века.
Разве можно так жить,
терзаясь по лучшей,
По единственной женщине,
подскажите, хоть вы, облака?
 
 
Но молчат облака,
оставляя надежду на Бога,
Ведь иной не найти
и пора бы уж это понять.
Наказанье любое приму,
как бы ни было строго,
Лишь любовь не пытайся отнять.
 

10

 
Я уходил во мглу смертельных холодов,
Теряя речь и слух, и взгляд мой был неясен,
И различал лишь блеск далёких облаков,
Да Божий лик. О, как он был прекрасен…
 
 
Уже душа глядела сверху вниз
На бренное, беспомощное тело,
И разум отрицал бессмертье, как каприз,
Но как-то бестолково, неумело.
 
 
И жизнь не уходила. Не пора
Ещё. Судьба как недоношенное чадо
Ждала свой срок. Он наступил вчера.
И я вернулся, чтоб просить пощады.
 
 
И Божий лик, глядевший на меня,
Благословил на это возвращенье,
И слёзы высушил, и подарил прозренье,
И указал мне путь – искать тебя.
 

11

 
У луны лицо мадонны,
У мадонны лунный лик.
Неужели я влюблённый,
Ворожея, в этот миг?
 
 
И в смятении священном
Я беспомощен и нем,
На пороге вдохновенья
От избытка вечных тем.
 
 
Ворожея, в самом деле,
Что сказать тебе, о чём?
Ты богиня или фея,
Или обе ни при чём?
 
 
Прочь сомненья, обветшали,
Им сегодня не пора.
Мне бы знать твои печали,
И не только до утра…
 
 
Ворожея, в наказанье
Мне и взгляд, и дар волшбы,
Из старинного преданья,
Где нельзя без ворожбы.
 
 
У луны лицо мадонны,
У мадонны лунный лик.
Я, конечно же, влюблённый,
Ворожея, в этот миг.
 

12

 
Я помню нежность
моих берёз,
простите дерзость,
простите злость.
 
 
Как ты устало
глядишь туда,
где бродит старость,
а с ней беда.
 
 
И возглас страха,
узнав в себе,
семь пядей праха
желаешь мне.
 

13

 
Окрасились дали —
багрянец и ложь.
На шумном вокзале
себя не найдёшь.
 
 
Отбил телеграмму:
прощай не грусти.
Немного подумав,
добавил: прости.
 
 
И снова к уюту,
привычным делам,
до новой минуты
своих телеграмм.
 

14

 
Опять в таинственной юдоли,
Кружась в смешении времён,
Ветра и ливни, страхи, боли,
Надежды, чудо – только сон.
И безутешно одинокий
Во мгле осточертевших зорь,
Я чувствую свои пороки,
Как нестареющую хворь.
 

15

 
Молю тебя, Господи, вечный!
Охраняй мою женщину
От соблазнов мирских,
От слов торопливых,
От наветов людских,
От глаз похотливых,
От болезней и скуки,
От печали и лжи,
От душевной муки,
От жалоб на жизнь,
От предательств любимых,
От завистливых слов,
Пусть проходит все мимо,
Но оставь ей Любовь!
Я молю Тебя, Господи!
 

16

 
Так добр и нежен мир
К душе осиротелой, навзрыд
Заплачет он, но уж не исцелит,
Не оживит. Зачем мне этот тир,
 
 
В который я пришёл мишенью
Ветрам и ливням, вам —
Стоять, взывая к мщенью,
Не притворяться, доверять словам.
 
 
И, наконец, постичь в тревоге,
В полночном мраке запоздалых фраз,
Что вечно шёл я не по той дороге,
И никогда не встречу вас.
 

17

 
Озарение, словно факел
Освещает закоулки души.
Где-то живут миражи, —
Даже в пустом бараке,
Где только ветер в углах,
И звёзды сквозь щели,
Где к окну наклоняются ели,
Скрывая в иголках страх.
В моей несносной душе,
Там, где боль притаилась,
На долгие годы закрылась
Какая-то тайна уже.
Её постигать трудом,
А исцелять любовью.
Доверишь ли к изголовью,
Склонившись делиться сном?
 

Наваждение
Стихи разных лет

«Балаган это всё, но расплата…»

 
Балаган это всё, но расплата
наступит не скоро,
Прилепилась зима к фонарным столбам,
как татарский набег,
Куржаком, разукрасив деревья
и окна подвалов,
Из которых струится тепло,
призывая котов на ночлег.
 
 
Снег искрится от тусклого лунного света,
Под ногами скрипит,
под полозьями санок, везущих детей,
И забыть не даёт прошлогоднего лета,
И мечтать не даёт о запахе
поздних груздей.
 
 
Что к чему не пойму,
заплутался в обманах,
В хриплых вздохах ветвей,
поцелуе ветров,
И дождусь ли теперь поглядеть
на девчат в сарафанах,
Что просились как рифмы
в причитанья стихов.
 
 
Благодатной порой надышаться
я вряд ли успею,
Всё куда-то бегу, тороплюсь наугад,
Лишь жалею, что доброго
я ничего не посею,
Чтобы снять урожай
и засыпать плодами твой сад,
 
 
Балаган это всё.
Лишь зима, оправдав ожиданья
Будет радовать снегом,
но тяжки её холода.
Вот и жизнь без прикрас
промелькнет в мирозданье,
Как сгоревшая в полночь
на прошлой неделе звезда.
 

«Я оставил тебя в тишине неуютного дома…»

 
Я оставил тебя в тишине неуютного дома,
где не греет камин,
лишь дымит, поедая дрова,
где калитка скрипит,
и сыреет в овине солома,
да корова мычит,
не умея связать свои мысли в слова.
 
 
Я оставил тебя перед выбором нового друга,
и со шлейфом обид
на печально-томительный быт.
В одиночестве страха
не выйти из белого круга,
не войти в тишину благодатных молитв.
 
 
Я оставил тебя исповедовать боль,
как причину
неудавшейся жизни,
в которой один виноват,
да ещё у крыльца черноплодную
нашу рябину,
от которой в настойках
чудесный такой аромат.
 

«Пиликает скрипка за дверью соседской…»

 
Пиликает скрипка за дверью соседской,
Всё гаммы, да гаммы – ученье не впрок.
А ты улыбаешься, просто, по-детски
И смотришь по-светски в лепной потолок.
 
 
Лежит на коленях раскрытая книга,
Очки на столе у вазы с цветами.
И я, вдохновлённый поэзией мига,
К тебе пристаю со своими стихами.
 
 
В них нежность и муки, таинственный гений,
Понятный, наверное, мне одному…
Скрипичные гаммы рождают сомненья,
Ты вдруг рассмеялась, не знаю чему?
 
 
Быть может, от лирики этой несносной,
Где ритмы не чётки и рифмы не ясны,
А, может, от скрипки, почти судьбоносной
За дверью соседской, с её постоянством.
 

«Вновь снега укрыли землю…»

 
Вновь снега укрыли землю,
воздух чистый фимиам;
И леса тихонько дремлют,
и плывут по небесам
тучи чёрные, как сажа,
а меж ними тут и там
звёзды яркие, куражась,
всё подмигивают нам.
И летят, летят снежинки
беззаботно, налегке,
чтоб застыть морозной льдинкой
у любимой на щеке.
 

«И дни печали и тревоги…»

 
И дни печали и тревоги
И скупость слов, и верность рук
Не растранжирь на полдороге
Не возведи в порок испуг
И в тишине растленной ночи
Предай безумию страстей
И недомолвки многоточий
И лицемерие друзей.
 

«Пчела уснула на цветке…»

 
Пчела уснула на цветке,
Её дремота здесь сковала,
А улей, где-то вдалеке,
На бездорожье перевала.
 
 
Как сладок в сотах майский мед,
Настоянный на диких травах.
И пчёл причудливый полёт
Приснился девочке лукавой.
 
 
Цветок безумный аромат
Распространял на всё живое,
Пускай же обе крепко спят,
И видят сны о том, что двое
 
 
На целом свете, и для них
Цветут цветы, сияет солнце,
И сквозь раскрытое оконце
Ленивый ветер шепчет стих.
 

Муравей

 
Муравей по подоконнику,
между рамами стекла,
Рыжий, как его? —
достоинство бумажного рубля.
Муравейчик, муравейник твой где?
Поведёт усами трепетно, – здесь,
За ложбинкою, за выемкой,
где бетон и пыль.
А семья твоя?
Да нет семьи, я бобыль.
 

«Кузнечик в траве извлекал свои звуки…»

 
Кузнечик в траве извлекал свои звуки,
И кроме него – никого, пустота.
Ну, разве что ветер, как призрак разлуки
Лениво играл позолотой листа.
 
 
Хрустальное небо глядело на землю,
И голос был смутен и тих.
Тоскующий путник, устав от безделья,
На дальней скамейке затих.
 
 
Кладбищенским зовом вселенная стыла,
Но после, в минуты удач,
Ему и не вспомнить, что всё это было:
И свой и кузнечика плач.
 

«Бесчинствуя по глупым пустякам…»

 
Бесчинствуя по глупым пустякам,
Терзаемся остатками сомнений,
А время становиться на колени
И доверять улыбкам и стихам.
 
 
И в новый час, когда мечты и сны,
Плоть обретая, возродят реальность,
Пусть вас коснётся чья-то гениальность,
И тихий ветер молодой весны.
 

«Плачет в жилетку ночи луна…»

 
Плачет в жилетку ночи луна,
Вышивкой звёзды-слезинки застыли.
Золушка, милая, ты не дурна,
Принца глаза твои заворожили.
Девочка, что же ты снова грустна,
Или сварливость людей надоела?
После зимы наступает весна —
Этого ль ты не хотела?
Звонкое эхо спроси у реки
Можно ли быть безответным?
Жаль, не коснётся холодной руки
Дыхание нового лета.
 

«Давайте, выпьем по стакану чая…»

 
Давайте, выпьем по стакану чая,
Потом домой, где нас не замечают.
И улицей, заснеженной, как сахар,
Где ветер выдувает фуги Баха,
Придем в уют, ненужный, как похмелье,
Опять играть в слова и лицемерье.
 

«Любимая, это не дождь за окном…»

 
Любимая, это не дождь за окном,
А тихая преданность нашей вселенной —
Шумит, негодует, зачем мы живём
На этой планете красивой, но бренной.
 
 
И лучшее время пройдёт, торопясь,
На скачках так резвые лошади рвутся
К заветной черте,
им бы лишь не споткнуться,
С жокеем бы их не нарушилась связь.
 
 
Любимая, чтобы теперь не случилось,
Не будем смеяться и плакать не будем,
Ведь, в принципе, люди, хорошие люди
Живут на планете, даруйте им милость
 
 
Правдивыми быть, и всегда оставаться
Кому Арлекином, кому-то Паяцем.
 

Бабье лето

 
Кренделя выписывал
по дороге ветер.
Песенку насвистывал
в проводах, был весел.
Гнал листву по улице,
раздувал костры,
где сжигали дворники
жёлтые листы.
В кронах золотистых
отдыхал порою,
и стремглав ломился
Под и над горою.
Над речною гладью
рябью пробегал.
И при всех на улице
девчонок целовал.
 

«Стояла очередь к бананам…»

 
Стояла очередь к бананам,
Их было много, в самый раз,
К ним, привезённым из Вьетнама,
Как бы волной прибило нас.
Ещё с зимой весна шепталась,
И снег соперничал с дождём,
А мне уже тогда казалось,
Что в этом мире мы вдвоём.
И нет старушечки ворчливой,
Ни продавщицы, ни весов.
И только мир один, счастливый
Нас обступал со всех концов.
Не знал ни имени, и взгляда
Ещё ни разу не встречал,
Но то, что это не преграда
Уже я смутно различал.
Стремилась очередь к бананам
И было вовсе не смешно,
Что в начинавшемся романе
Немного было от кино.
И в этой странной киноленте,
Ещё немой, рождался звук.
Я подошёл, сказал: нам вместе.
И сумку взял из ваших рук.
И долго сыпались бананы,
Ворчала очередь чуть– чуть.
Сказали вы: ещё сметаны
Купить сегодня не забудь…
 

«Торопливо осень отпылала…»

 
Торопливо осень отпылала
Красками мятущейся тоски,
Ты давным-давно отгоревала
На чужих пирах, а я раскис,
И доверчиво выслушиваю звуки
Перечёркнутых дождями дней,
И тоскую, что не эти руки
Головы касаются моей.
Я уйду – туда, где одичало
Задувает ветер из щелей,
Брошу всё, но вот начать сначала,
Как смогу без нежности твоей?
 

«Я к телу улицы прижмусь…»

 
Я к телу улицы прижмусь,
Она своё тепло теряет рано.
Я ей своё отдам, я с ней сольюсь,
Мне ни к чему, зияет рана.
 
 
Пусть пронесутся надо мной
Гроза с дождём, и снег с туманом,
И воскресят ручьи весной
Мне душу выстывшую рано.
 
 
А если нет, о чём печаль?
О том, что было Богом дано.
Никто не скажет: очень жаль,
Была смертельной его рана.
 

«Время лечит, говорят…»

 
Время лечит, говорят.
Возможно ли, в самом деле?
За окном фонари горят,
Как раны на теле.
 
 
Улица сгорбилась от мороза,
На щеках её корка льда.
А над улицей как заноза
Фиолетовая луна.
 
 
Ей ли до скорби вселенской,
Нам ли до новых обид?
Предчувствую как сокровенность
В душе обнажённой – стыд.
 

От Рождества до Пасхи

Рождество

1

 
Всё происходит ночью,
Когда зажигаются звёзды,
Чтобы услышать воочию
Скрип новогодних полозьев,
Чтобы увидеть лики
Ангелов возгласивших
Рождение человека —
Как повелел Всевышний.
Рождение Божьего сына —
Как Ангел шепнул Марии.
И содрогнулся Ирод,
Когда ему возвестили
Волхвы проходившие мимо,
Что ныне родился царь.
 
 
Младенец лежит с улыбкой
В яслях, где солома да просо…
Ещё тридцать лет до пыток
И до креста по доносу.
Ещё не ходил по водам,
Не говорил Нагорной
И не кормил народы
Сердце разящим словом.
Ещё в Иорданских водах
Тебя не крестил Креститель
И не садился голубь
На плечи Твои, Спаситель.
 
 
Лежишь в темноте пещеры
Дыханьем волов согретый,
Родоначальник веры,
Мир повернувший к свету.
Лежишь, улыбаясь звёздам,
Глядишь в глаза пастухов,
И нет Тебе дела вовсе
До подарков Волхвов.
Ты льнёшь к груди материнской,
Ты жаждешь её молока…
А под звездой Вифлеемской
Рвутся цепи греха!
 

2.

 
Горит звезда над Вифлеемом,
Идут волхвы на дивный свет,
Дитя Давидова колена
Дыханием вола согрет
Лежит в яслях, являя миру
Отца прощенье и Любовь
Всем обездоленным и сирым.
Ты слышишь радость пастухов?
Ему и золото и смирну,
И ладан в дар уже несут.
Царя пещера приютила,
Пещерой кончится приют
Его земного искупленья
Людей, адамова греха,
Пока же ангельское пенье,
И весть от Бога в небесах.
А Он лежит в руках Марии,
«Я есмь спасение и путь»!
И свет звезды в глазах Мессии,
Как факел веры. Не забудь
И ты мгновенье Божьей славы,
И час Святого Рождества,
Когда над нами воссияла
Звезда Любви и торжества
Над пропастью, где правил князь
Неправедности и обмана.
Что Божьей силой осияна.
Младенец Иисус Христос,
Ты слышишь плач Иерусалима
Когда свой крест над ним пронёс,
А он смотрел стыдливо мимо
Кровавых риз и светлых глаз
Наполненных любовью кроткой.
Молился Ты в последний раз,
Когда тяжёлою походкой
Под римскою жестокой плёткой
Ты шёл к Голгофе ради нас.
 
 
Всё это будет, но потом.
Сейчас же в хлеве пахнет мятой,
Соломою едва примятой,
Козой, овцою и волом.
 
 
Вот это царские палаты.
Тепло лучится от костра.
И Ты ни в чём не виноватый
Лежишь в предвиденье креста.
 

«Голгофа крест приняла…»

 
Голгофа крест приняла —
Гора горем теперь знаменита.
Видел ли взмах крыла,
Прежде чем был убит ты.
 
 
Видел ли солнца свет,
Глаза любимой, матери слёзы?
Не обрести ответ.
Розы, безмолвны розы.
 
 
Кровь им дарила цвет,
Благоуханье – грозы.
Когда умирает поэт —
Память живет угрозой.
 

«Без печали, без тревоги…»

 
Без печали, без тревоги,
Без сомнений, без угроз
Шёл и шёл своей дорогой,
И по силам крест свой нёс.
 
 
Знал законы, верил в Бога —
Ровно столько, сколько надо.
Был красив, и был убогим —
Сам себе родное чадо.
 
 
Никому не делал худа,
Зла не ждал ни от кого.
Сам Христос и сам Иуда,
И всего-то, и всего…
 

«Свет не меркнет…»

 
Свет не меркнет,
Звук не кончается,
Далеко до смерти —
Бог не ошибается.
 
 
И с пасхальной вербою
В церкви освящённой,
Подойдёшь ты первою,
Встанешь под иконою.
 
 
Скажешь, улыбаясь:
Иисус воскресе!
Снег в душе растает —
Скоро будем вместе.
 

«Я кладу своё сердце на паперть…»

 
Я кладу своё сердце на паперть,
Там, где нищие просят на хлеб,
Расстелив поминальную скатерть,
И рассыпав монеты для треб.
 
 
И в тени от креста с колокольни,
Побеждая свой страх перед ним,
Ухожу в полумрак преисподней,
Чтобы вечно остаться живым.
 
 
Чтобы, скинув свою плащаницу,
Как Христос, оказаться в раю,
Чтобы сердце, вспорхнув голубицей
Оживило бы душу твою.
 

«Этот колокол звонкий…»

 
Этот колокол звонкий,
словно плач младенца распятого
разбудил моё сердце
в половине пятого.
Это время страстей Господних
особенно тяжко сегодня.
Почему? Не сказать словами,
лишь душа, наполняясь слезами,
горько плачет перед образами
Святых угодников с печальными глазами.
А Господь говорил: радуйтесь.
От чего же тогда тоска?
Не осталось в реке золотого песка,
Вот и в крестном знаменье застыла рука.
 

«Колокольня упала. А колокол кто-то украл…»

 
Колокольня упала. А колокол кто-то украл.
Этот храм на дороге стоял к коммунизму.
Застил свет и религией души смущал,
И коверкал народные тёмные жизни.
 
 
Без прихода состарился и отошёл в мир иной
Добрый поп, что крестил здесь детей,
И венчал молодых, и служил панихиды.
За церковною, ветхой оградой
нашёл он покой,
Не тая на людей и на зло их обиду.
 
 
Зарастает пустырь там,
где прежде стоял аналой,
Где от лика святых было ясно
на сердце и чисто.
А дороги в том месте
(я видел) нет никакой,
И тем более той, что ведёт к коммунизму.
 

«Если ангелы встретят меня на пороге…»

 
Если ангелы встретят меня на пороге,
Упрекая, что грешником жил,
Буду плакать о вечном пороке,
Раз он душу мою погубил…
 
 
Буду плакать, стеная о чуде,
Исцеления ждать от тоски.
Бог всемилостивый осудит…
И простит!
 

«Улыбается мальчик над…»

 
Улыбается мальчик над
пасхальным подарком,
Шелушат его пальцы золотое яйцо,
Что Христос для него, не его ему жалко,
Он не знает о жизни его ничего.
 
 
Но зато он узнал вербный запах в квартире,
Но зато он узнал, что бессмертие есть.
Что прощаются детские шалости в мире,
И целуются люди, презревшие смерть.
 

Пасха

Я помню… ночь кончалась

Как будто таял дым.

К. Бальмонт

 
Я помню… ночь кончалась,
Как будто таял дым,
Река с зарей встречалась
И был я молодым…
 
 
Доверчивые звуки
Рождала тишина.
Там, у речной излуки,
Прошла граница сна.
 
 
И жаворонка пенье
Из голубых высот
Встречало воскресенье,
Когда воскрес Господь.
 
 
И колокол ударил,
Взывая к небесам,
Чтоб этот мир восславил
Спасение Христа!
 

Дерево

 
Одиночество дерева ощущаю в себе,
того, что стоит на развилке дорог у ручья,
бросая тень, куда укажет солнце.
В небе не единой тучки, только синева.
Моя горечь всё глуше, и мысли всё реже.
Хочется закрыть глаза и забыться. О чём?
Как странно облетают одуванчики.
Где же раскаянье нового
дня перед прежним? —
из этого ткётся полотно истории,
а возможно и поэзия.
Вам легче? Нисколько.
И только руки к небу воздев
слушать песни одиноких птиц,
воздавая хвалу природе.
Одиночество дерева в мечтах о свободе
сбывается только в падении
листьев осенью, а сейчас лето,
и тёплый ветер, забравшись в крону,
что-то шепчет ему влюблённо,
или делится тайной,
отдалённо напоминая
шум городской квартиры,
в которой давно нет любви и мира,
к вечернему чаю, утреннему кофе,
к воскресным выходам в город,
где всё то же одиночество.
Люди живут в ожиданье пророчества
о конце света, и уже начинают
завидовать мёртвым.
Всё меньше радости в глазах,
а в душе покоя.
Тление каждого дня – тоже история.
В её ненасытной утробе тонем,
превращаясь в хаос.
Сохрани в себе одиночество дерева
на развилке дорог, над мутным ручьём,
где только что старый цыган
мыл машину, называя её конём,
и уехал хоронить одиночество
на свадьбе сына или дочери.
Старое дерево глядело
вслед одинокое, как поэт.
А поэт одинокий, как дерево,
растерял слова, ни во что не веря.
И совсем запутавшись, как ветер в кроне,
ощущал себя, как беглец из колонии
для умалишённых, где его любили,
и редко били, потому что ценили
его редкую душу и любовь к одиночеству,
называли по имени, отчеству…
Ну и пусть. Грусть рождает стихи,
а они рождают общение
с человеком другого поколения,
и он смотрит на дерево другими глазами,
наполняя душу моими слезами,
моими чувствами, моими словами,
и проникается одиночеством,
и светом собственного творчества.
Каждый поэт мнит себя пророком,
пока не почувствует, как далёк от Бога.
Деревья, даже если они одиноки,
больше, чем люди и чаще пророки,
надо только понять их молчание,
и шёпот листьев,
и скрип страдания во время
бури неистовой,
вырывающей корни из земли глинистой,
ломающей ветви, обрывающей листья.
Пророков всегда ломали за слово истины.
 
 
Но судьбу, предсказанную Богом,
не дано изменить убийством пророка —
Так говорит дерево, познавшее одиночество.
И что такое истина? Сбывшееся пророчество.