Текст книги "Сказка Ю. Роман-сказка"

Глава двенадцатая
Тридцать три!

Дни шли, живот рос-подростал, а Марья пока не собиралась рожать. Чувствовала себя хорошо, по-прежнему вела все хозяйство, хотя ей пришлось сшить себе особый просторный сарафан с сумкой спереди на лямках – чтобы носить тяжелый живот.

А прошел еще месяц-другой, ей пришлось обратиться к мужу, чтобы тот смастерил ей для удобства небольшую тележку, вроде садовой тачки, на которую она положила живот, и теперь могла не только ловко передвигаться по дому, но и ходить на огород и в сад, навещать соседку или просто прогуляться по улице до лавки.

Поздней осенью, когда урожай был собран, с дружной помощью всего деревенского общества Драпека поставил новую пристройку, размером с целую избу, и, наконец, купил коровку – будет деткам молочко!

А тут еще по первому морозцу и снегу на санках как раз пожаловали из города какие-то этнографы-собиратели, музейщики-коллекционеры, веселые и энергичные, щедрые и большие энтузиасты своего дела. Этих интересовало все деревенское и крестьянское, предметы настоящего крестьянского быта и обихода. Коллекционеры скупили, причем за большие деньги, да еще с уговорами и благодарностями, все поделки Марьи, которые Драпека еще не успел свезти на ярмарку, а также старую глиняную посуду, кривую кочергу, худые кадушки, старую сбрую и мебель. Торговали у Драпеки и старые-престарые прадедовы иконы, почерневшие и треснутые, но иконы тот, конечно, не дал.

Повитуха Ружамуржа, видя, что живот все растет, а Марья никак не рожает, только руками разводила.

Однажды Ружамуржа пришла узнать, как дела.

– Видно, носишь двойню или тройню, – уверенно заявила она, ощупав большой живот Марьи.

Как будто и без нее об этом трудно было догадаться.

– А не больше? – осторожно подал голос Драпека, почему-то ужасно боявшийся бабки-повитухи и поэтому прятавшийся за печкой.

– Тебе-то что, – проворчала Ружамуржа. – С вас, мужиков, все, как с гуся вода!

Было видно, что такая беременность на ее памяти случай небывалый и что насчет количества предположить ничего определенного она не может.

– Что-то жарко у вас, – пробормотала Ружамуржа, смахивая пот со лба.

Как будто что-то прикидывала-подсчитывала в уме. Больше, не больше.

– А сколько Бог даст, – спокойно, с улыбкой сказала Марья, поднося повитухе ее любимого квасу с изюмом.

– Чудеса! – выдохнула Ружамуржа, напившись кваса.

Как оказалось, именно этот разговор неожиданно произвел на Драпеку очень сильное впечатление.

– Вот глупые женщины, – подумал он, – даже сами не знают, сколько у них детей должно родиться…

Все чаще и чаще он вдруг стал останавливаться прямо посреди работы – сгребал ли снег, работал ли в мастерской рубанком или молотком, – и со странной, сосредоточенной улыбкой принимался что-то мысленно подсчитывать и вычислять.

А подсчитывал и вычислял он вот что.

Уже несколько раз Драпека водил Марью на мельницу к мельнику Пупоцу, который разрешил им пользоваться громадными, но весьма точными напольными весами, на которых перед отправкой на ярмарку или в лавку обычно взвешивал мешки с мукой, сразу по нескольку штук. Драпека тщательно взвешивал жену на весах, как мешки с мукой, сначала из чистого любопытства, и всякий раз удивлялся тому, как быстро Марья толстеет, крупнеет и буквально с каждым днем набирает вес.

Привыкший к различным способам измерений и вычислений в хозяйственных и строительных работах, Драпека рассуждал следующим образом.

Если до беременности Марья весила столько-то, то по набранному, избыточному весу, учитывая средний вес новорожденного младенца, можно более или менее точно определить и количество новорожденных. Для этого нужно было просто поделить общий избыточный вес на средний вес младенца.

Но тут обнаружилась одна арифметическая трудность. Как выяснилось, ставшая для Драпеки задачей неразрешимой и непреодолимой.

Из разговоров Марьи с Ружамуржой Драпека  уяснил, что этот самый средний вес новорожденного, хотя и находится в определенных пределах, но в жизни, то есть в каждом конкретном случае может довольно сильно различаться. Например, в одних случаях новорожденный может оказаться мелким и худеньким и весить всего лишь один килограмм, или даже меньше, а в других случаях рождаются очень крупные дети, настоящие богатыри, даже до пяти и более килограммов.

Таким образом, если избыточный вес, так сказать набранный во время беременности, определялся простым вычитанием цифры начального веса из цифры на момент взвешивания, то дальше задача быстро запутывалась и сильно усложнялась.

Во-первых, разный средний вес давал совершенно разные результаты при делении веса избыточного. К примеру, если подставлять самый маленький, то могло выйти и три, и четыре младенца. А если брать самый большой, то один или два.

Во-вторых, деление избыточного веса на средний, никогда не давало целого числа. Получалось, что, кроме одного, двух, трех и так далее младенцев, всегда оставался какой-то неопределенный дробный остаток, который Драпека не знал, куда деть. Добавить к одному из младенцев или вычесть из него?

От этого у любого голова пойдет кругом, не то что у простодушного Драпеки.

В довершение этой арифметической запутанности, весы мельника имели две различные шкалы. Одна показывала пуды и фунты, а другая килограммы. Вероятно, для удобства торговли и учета.

Может быть, для торговли и учета это и было удобно и упрощало бухгалтерию, но в данном случае еще ужаснее все запутывало.

Начиная вычисления в килограммах, Драпека пробовал перевести итог в пуды или фунты. Или, наоборот, начинал в пудах, а заканчивал в килограммах. В результате уже и сам не знал, где пуды и фунты, а где килограммы.

Теперь в голове у бедного Драпеки и днем и ночью кружились и вертелись эти бесконечные килограммы, граммы, фунты и пуды. Целые числа и дроби.

Увы, при всей своей природной смекалке, он никогда не был силен в арифметике. Ребенком он боялся ходить в свою сельскую школу, даже убегал в поле к пастухам. И все из-за арифметики. Не давалась проклятая никак, а за неуспевание нещадно пороли. Так и не закончил двух классов…

Конечно, Драпека мог бы обратиться за помощью к Марье. Марья, хоть никогда и не училась в школе, прекрасно умела считать, – и всегда сама считала: когда ездили торговать на ярмарку или в лавке. Однако в данном случае ему не позволяла гордость.

Драпека даже выпросил у деревенского учителя специальное счетное устройство – деревянные счеты, чтобы "немножко подучиться вашей умной арифметике".

Но и счетное устройство не помогло.

Очередные контрольные взвешивания жены приносили новые сюрпризы. Теперь весы мельника показывали, что Марья поправилась уже вдвое, и больше против прежнего. На тридцать, потом на сорок килограммов. Или на два-три пуда. Соответственно, расчеты показывали, что речь могла идти уже не о двойне-тройне, а сразу о нескольких младенцах… А если считать по самому маленькому весу, то и целой дюжине! Слыханное ли дело?!.. А если брать самый большой вес новорожденного – то двойне-тройне, – стало быть, какие должны народиться сказочные великаны-богатыри!

В общем, наблюдая за все растущим и растущим животом жены, Драпека, по обыкновению немногословный и молчаливый, как бы стал слегка чуметь. Все ходил и постоянно бормотал себе под нос, складывая, вычитая, перемножая в уме:

– Два… Нет, два с четвертью… Нет, три с четвертью… Нет, пять с половиной… Нет, семь…

А на следующий день все начиналось по новой:

– Два… Нет, два с четвертью… Нет, три… Нет, пять с половиной… Нет, семь… А может, и двенадцать…

Марья, конечно, замечала мучения мужа и даже стала опасаться, как бы Драпека от этой арифметики совсем не повредился умом.

Однажды ночью ему даже приснились стихотворные строки о тридцати трех горевших, как жар, братьях-богатырях.

"А что, – пронеслось у него в голове, – раз когда-то в старину такое уже бывало, то может, случиться и теперь…"

И Драпека проснулся среди ночи, сияние и жар сказочных богатырей еще стояли у него в глазах, вскочил с громким криком:

– Тридцать три!

С большим трудом Марье удалось успокоить мужа и уложить его обратно в постель.

Глава тринадцатая
Успокоительная пыльца

Дружба Марьи с Чернегой крепла. Теперь Чернега могла часто и запросто быть в доме Драпеки, а Марья у нее. Их общение стало обыденным – привычным и спокойным. Как будто женщины дружили уже много лет.

Исчезновение аллергии с чихом и красными глазами, которой Чернега прежде страдала вблизи Ю, барыня объясняла целебным действием своих черных цветов, которые в изобилии произрастали вокруг. А главное, прямо около дома, под окошком у Марьи.

С одной стороны, уверяла Чернега, черные цветы якобы поглощают раздражающий, вредный пух и шерстинки зверушки, а с другой – выделяют особую, невидимую пыльцу, успокаивающую в целом человеческий организм и нервы.

Насчет пуха и шерсти Марья ничего не могла сказать, но что касается невидимой пыльцы, то ее расслабляющее, успокаивающее действие она как будто стала ощущать и на себе. Если раньше ей не сиделось на месте, ее переполняла нетерпеливая энергия, то теперь все чаще одолевала лень, хотелось полежать, помечтать о том, какой будет ее жизнь после родов.

Казалось, под расслабляющим действием черных цветов, даже Драпека сделался каким-то квелым и немножко сонным. Свои сложные цифры выговаривал, запинаясь и растягивая…

Впрочем, может быть, все объяснялось тем, что с наступлением зимы, из-за частых снегопадов, напряженных хозяйственных дел сильно поубавилось. Телега и сани стояли в сарае готовые и исправные. Щели проконопачены. Забор починен. Дрова заготовлены чуть не на три года вперед. Новый сруб должен был теперь стоять до поздней весны и даже лета, чтобы достаточно просохнуть и приобрести необходимую усадку, – для продолжения отделочных работ.

Единственное занятие – ходи себе из погреба в кладовку, из кладовки в сарай и перебирай-укладывай добро и запасы. Чтобы плесень или моль-жучок не завелись. Скукота да и только. Одно, опять же, развлечение – арифметика да деревянные счеты.

Только Радость-Рябинка и зверушка прыгали и бегали без устали – то играли в догонялки, то бросались наперегонки, кто первый добежит до околицы или вскарабкается на дерево…

Глава четырнадцатая
Надо, надо

Как-то раз после ухода Ружамуржи, которая приходила осматривать Марью, Чернега задержалась, чтобы с глазу на глаз поговорить с Марьей о чем-то важном. Драпека ушел в сарай, а Радость-Рябинка и Ю играли на сеновале.

– Дорогая подруга, – начала Чернега, убедившись, что они остались вдвоем, – позволь мне выразить тебе мое необыкновенное беспокойство…

Марья удивленно взглянула на Чернегу. К чему она никак не могла привыкнуть, так это к Чернегиной манере говорить непременно с завитками и церемониями.

– Беспокойство?

– Огромное, подруга. За тебя.

– Что, я первая рожаю?

– Первая не первая, но у тебя-то роды будут сложными. Это ведь понятно. Посмотри, какой живот! Поэтому я рекомендую тебе, прошу и умоляю… Нет, не только прошу, но даже настаиваю и требую, чтобы ты поехала рожать в город. У меня там обширные знакомства. Я дам тебе записку в самую лучшую больницу, к лучшему врачу. И заплачу, чтобы тобой занимались лучшие доктора. Не то что наша деревенская Ружамуржа! Надо ехать рожать в город, Марья!

– Не знаю, не знаю, – пожала плечами Марья.

– Что тут знать! Надо решаться, надо!

Несмотря на успокаивающее действие пыльцы черных цветов, Марью и в самом деле уже посещали не то чтобы тревожные, но беспокойные мысли о предстоящих родах. Она и сама чувствовала и понимала, что, по всей видимости, они будут необычными. А может быть, и не простыми. Мало ли, что может случиться…

Ее взгляд был прикован к клумбе с черными цветами под окошком. Черные цветы, привезенные Чернегой из города, однажды распустившись, цвели круглый год. Не только до поздней осени, но даже зимой. Среди ребристых сугробов неувядающие бутоны, крупные, черные,  поблескивали металлическим блеском. За зиму на морозе лепестки не только не завяли и не опали, но наоборот окрепли и еще больше затвердели, напружинились, словно выкованные из стали.

Марья смотрела на цветы на клумбе у себя перед окошком, и ей казалось, что они как будто отнимают у нее силу и бодрость, и чем дольше она на них смотрит, тем труднее ей спорить или возражать.

– Надо-надо! – между тем твердила Чернега, словно повторяла заклинание.

– Ох, не знаю. Может, и надо… – безвольно вздохнула Марья.

– Надо-надо-надо!..

А кроме того, говоря, что еще неизвестно, как она себя будет чувствовать после сложных родов и как вообще сложатся обстоятельства, Чернега принялась рассуждать, что в больнице не только самой Марье, но и Драпеке в городе будет совсем не до Радости-Рябинки. Да еще если девочка закапризничает и потребует взять с собой зверушку. В общем, дочку и зверушку лучше оставить дома.

– Оставить Рябинку одну?

– Почему одну? Я присмотрю. Это же ненадолго. Ничего ей не сделается. Будет гулять и играть со своей Ю.

И опять:

– Надо-надо… – Она ведь от всей души желает подруге добра и только добра.

Сердце Марьи сжалось как от тяжелого предчувствия. А подруга без конца повторяла:

– Надо-надо-надо…

Глава пятнадцатая
В тоске

Марья рассказала Драпеке о предложении Чернеги и о своих тяжелых предчувствиях. Тот заботливо обнял жену, долгим взглядом посмотрел на ее огромный живот. Вздохнул. Но на этот раз ничего не сказал. Поживем-увидим. Ведь время-то еще есть.

А время шло себе и шло. Вот и зима прошла. Наступила весна. Но это по календарю, а по погоде холодная, пасмурная и темная, словно осенью. Снег падал и падал…

Однажды, положив живот на садовую тележку, поставленную на салазки, чтобы двигать ее по снегу, Марья зашла к соседке, принесла Чернеге угощение – сливок к утреннему чаю и кусочек свежеиспеченного медовика с орехами. И – застала соседку в слезах.

– Что случилось? Ты не больна?

Но Чернега только мотала головой, прятала лицо в кружевном платке, всхлипывала и громко сморкалась.

– Могу я тебе помочь? – спрашивала добрая Марья, обнимая ее. – Что с тобой?

Прошло немало времени, прежде чем ей удалось добиться ответа.

– Я в тоске, – прошептала аристократка. – Я такая одинокая.

– Ну какая же ты одинокая? – искренне удивилась Марья. – Ведь не в лесу живешь. Вокруг тебя столько людей! И мы тоже. И Драпека, и Рябинка, и я. Всегда рядом.

– Нет, одинокая. Вон, вас трое, скоро еще родишь, а у вас еще и зверушка… А у меня никого нет. Я тоже хочу сочувствия и внимания. Где тебе понять!

И Чернега продолжала горько плакать.

– Ну хочешь, я принесу тебе собачку или кошечку? И у тебя будет.

– Фу! Фу! Ты сравнила! – поморщилась Чернега. – Они же противные!

– Тогда Драпека поймает тебе чижика или синичку.

– Фу! Они глупые!

– Что ты! Совсем не глупые. Очень даже смышленые и веселые… Не хочешь чижика или синичку, можно завести хомячка или ежика.

– Фу! Фу! Фу!..

– Тогда не знаю, – расстроилась Марья.

– Нечего сказать, подруга!

– Ума не приложу, как тебе помочь.

– Вот если бы ты велела дочке, чтобы та принесла мне свою зверушку.

– Ю? – удивилась Марья.

– Я дам ей за это три грошика-копеечки.

– Продать? – нахмурилась Марья.

– Ну вот, а еще говоришь, подруга! – вздохнула Чернега. – Я же не предлагаю насовсем продать. Пусть просто поживет у меня немножко. Какой-нибудь денек-другой. Я с ней немножко поиграю, и мне станет легче…

Марья молчала, не зная, что ответить.

– Что от вас – убудет? – горестно всхлипнула Чернега. – А мне, правда, будет веселее…

– Не знаю, – неуверенно молвила Марья.

– А вы, оказывается, такие жадные, – тихо вздохнула Чернега и снова всхлипнула.

– Совсем не жадные! – обиделась Марья.

– Знаю! Прости! – с готовностью согласившись, подхватила Чернега. – Вы хорошие!.. А я просто… такая несчастная!

И снова уткнула лицо в платок и заплакала.

– Хорошо, – сказала Марья, немного подумав. – Я попробую поговорить с Рябинкой, – пообещала она.

Глава шестнадцатая
Жалкая

Придя домой, Марья подозвала дочку и рассказала о просьбе соседки, которая предлагала дать даже грошик-копеечку – за то, чтобы просто поиграть со зверушкой.

– Если ты не против, я попрошу отца, чтобы он на некоторое время отнес ее Чернеге…

Сначала Радость-Рябинка возмущенно сдвинула бровки, – особенно при упоминании грошика-копеечки. Но когда мать объяснила, какая на самом деле Чернега несчастная и как жестоко страдает от одиночества и тоски, добрая девочка расплакалась от жалости и, конечно, согласилась.

– А отцу я, конечно, строго-настрого накажу, чтобы не брал с Чернеги даже грошика-копеечки, – с улыбкой пообещала Марья, ласково погладив дочку по голове.

На следующий день Драпека принес Ю в дом соседки и положил зверушку на диван на мягкую пуховую перинку, которую Чернега уже специально для нее приготовила.

– Ой! Какая милая, какая хорошая! – обрадовалась Чернега и, как девочка, захлопала в ладоши.

И горячо, от души пожала Драпеке руку.

А на прощание из благодарности сунула ему в ладонь три грошика.

Однако, помня, что ему строго-настрого запретили брать деньги, Драпека вежливо поклонился хозяйке и, выходя, из дома оставил деньги на столике.

Едва проводив Драпеку, Чернега радостная вернулась в комнату, но тут с удивлением обнаружила, что пуховая перинка пуста. Чернега посмотрела под диваном, под комодом, обыскала-обшарира все углы и закутки в доме, но зверушка пропала.

– Убежала! Наверно я забыла запереть дверь… – сказала она себе.

Между тем, вернувшись домой, Драпека увидел, что Рябинка и Марья, которых он оставил расстроенными и грустными, опять смеются, а зверушка уже весело скачет и бегает по избе.

– Видно, не хочет зверушка жить у соседки, – развел руками Драпека. – Привыкла у нас.

Однако Чернега продолжала просить Марью принести зверушку и жаловалась на свою несчастную судьбу, ходила грустная, как побитая собака. Не с кем ей, мол, поиграть, некого даже приласкать. И так далее, и тому подобное.

Тогда Марья снова послала Драпеку отнести зверушку соседке. Драпека пришел и, вздохнув, положил зверушку на пуховую перинку.

А на прощанье благодарная Чернега стала просить, чтобы на этот раз он взял хотя бы два грошика-копеечки.

Но, еще вежливее попрощавшись, Драпека все-таки оставил деньги на столе.

Проводив его, Чернега первым делом крепко-накрепко заперла за ним дверь и вернулась в комнату. Каково же было ее удивление, когда и на этот раз зверушки не оказалось на перинке!

– Наверно я забыла закрыть форточку… – сказала она себе.

Между тем, придя домой, Драпека вновь увидел, что Ю уже успела убежать от Чернеги и вернуться домой, даже раньше него.

– Жалко соседку, но, видно, никак не хочет зверушка жить у нее, – снова развел руками Драпека.

Глава семнадцатая
За грошик-копеечку

В тот же день после очередного взвешивания жены, визитов Ружамуржи и Чернеги, непонятных женских разговоров про будущие роды, домыслов и советов, Драпека не выдержал.

– Если уж ехать в город, – осторожно, но решительно сказал он Марье, – то сейчас!

Марья молчала и, подперев ладонью щеку, безучастно смотрела на клумбу под окошком. Как будто не слышала. Из-под снега торчали крупные черные цветы с успокаивающей пыльцой.

– Пока снег лежит, лед на реке стоит, – напряженным голосом сказал Драпека.

Видно, на него успокаивающая пыльца что-то плохо действовала. Всю прошлую ночь напролет бедняга снова беспокойно метался в полусне, все пересчитывал новорожденных.

На столе уже лежала записка от Чернеги знакомому доктору в лучшую городскую больницу.

– Значит, – равнодушно кивнула Марья, не сводя глаз с черных цветов, – надо ехать.

И как раз в эту минуту у себя в окошке показалась Чернега, промакивающая глаза белым кружевным платком и печально качавшая головой.

Марья встрепенулась.

– Жалко ее! Попробуем в последний раз, – сказала она, вспомнив про одиночество подруги, и погладила дочку по голове.

Радость-Рябинка кивнула и опустила глаза.

– К тому же, она обещала присмотреть за Рябинкой, пока мы будем в городе, – сказала она мужу.

Драпека пожал плечами и в третий раз понес зверушку соседке.

Чернега, которая на этот раз тщательно заперла все форточки и двери, стала горячо благодарить доброго Драпеку, а на прощание сунула ему в руку всего один грошик-копеечку.

– Всего один грошик-копеечка! Возьми хоть один грошик, – со слезами попросила она, – не обижай меня, сироту несчастную!

Застенчивый Драпека смутился и, не в силах отказать, сунул копеечку в карман, и пошел домой.

А вернувшись, увидел, что Марья и Рябинка грустно сидят на лавке обнявшись, а зверушки нигде нет.