Текст книги "Скверна"

– Это компас, – объяснил паренек. – Этот конец иглы всегда показывает на север, этот на юг. А твой дом, Игнис, если верить компасу и картам, вон там.

Так и было. Дом принца оказался точно посередине кормы. Игнис вспомнил карту, которую рассматривал днем раньше. Вернуться домой можно было двумя способами – развернуть корабль и плыть в обратную сторону, или сделать крюк длиной в несколько тысяч лиг – выйти из моря Тамту в океан Тиамату, уйти на север, сунуть нос в негостеприимное и опасное море Апсу и держать путь до ледяного и еще более опасного моря Хал. И уже там сходить на берег и добираться через Валу, Аббуту и Ардуус – домой. Как там близкие? Что думают об его исчезновении?

В груди у Игниса защемило, словно неведомая боль пыталась проникнуть в его сердце, он стиснул зубы и поднялся.

– Опять? – удивился Шиару. – И получаса не прошло, как ты взмок от пота с головы до ног!

– Умывайся по€том, если не хочешь умываться кровью, – ответил Игнис и взмахнул мечом.

Первый корабль, который они встретили, появился на горизонте через две недели после того, как Игнис поднялся на ноги. К тому времени «Белый» уже миновал скалы Астарты и вышел в океан. Игнис еще не успел привыкнуть к ветру и небу, которые переменились неуловимо, как Моллис взлетел на мостик, приложил к глазу медную трубу со стеклами, выругался так, что даже ветер как будто стих на мгновение, и раздраженно покачал головой:

– Галера, побольше нашего кораблика. В хороший ветер скорость, конечно, у нее не наша, но она под ветром, да и ветер слабоват… И гребцы ее гребут так, словно им разрешили издохнуть нынешним вечером. А у нас только два десятка весел… Но когда мы убегали? Редко мы убегали. И все-таки гребцов не менее сотни, а может, и больше, еще и воины на палубе. Не могу понять. Кораблик вроде не пиратский… Флага нет… А ну, молодцы! Быстро по местам!

– Вроде не пиратский? – не понял Игнис, который тоже поднялся на мостик.

– Галера аккадская, но Аккады нет, – отрезал Моллис. – Те аккадские города-порты, что еще десять лет назад торговали сами по себе, теперь все под степными танами. И аккады в них или вырезаны, или стали как все – маннами. Так что, уверяю тебя, можешь смеяться, но это галера степняков. И на палубе степняки. На, смотри. И заметь! Никакой магии! Ханейская штучка!

Игнис приложил к глазу трубу. Сначала он не увидел ничего, кроме неожиданно близких, но нечетких, расплывающихся в месиво волн, потом вдруг поймал трубой корабль и вскрикнул от неожиданности. Галера была как на ладони. Единственный ее большой парус был подобран, но длинный ряд весел ожесточенно месил волны. Корабль шел наперерез «Белому».

– Приглядись, – заметил Моллис, – товара на палубе нет. У мачты что-то вроде груды оружия. Борта побиты, словно галера билась о скалы в тесных проливах. И мечи. Мечи обнажены у воинов на палубе. И их там не менее полусотни. Видишь? У них швартовочные крючья!

Игнис отдал трубу капитану, посмотрел на палубу «Белого». Моряки торопливо забирались в бочки. У каждого был небольшой лук, короткий меч. С десяток моряков с копьями скрылись за рубкой.

– Шупа! – рявкнул Моллис.

– Я здесь! – высунулся из крайней бочки парень.

– Быстро в рубку! – зарычал Моллис.

– Но капитан! – заныл парусный мастер.

– Или я забью эту бочку крышкой! – пригрозил Моллис.

Шупа с обреченным видом побрел в рубку.

– Что-то не так, – пробормотал, вновь приложив трубу к глазу, Моллис. – Обычно эти отбросы скачут по палубе, орут, словно пытаются убедить сами себя, что они смелы, как львы, а эти стоят, будто истуканы. И, мне кажется, у них трупы на палубе, не менее десятка. Что? Лень до борта дотащить?

– Можем уйти? – спросил Игнис.

– Ветра бы… – почти заныл капитан и вдруг широко улыбнулся, показав два ряда белоснежных зубов. – Хорошая драчка будет! Очень хорошая! Иди к копейщикам, пока они не пойдут в дело, не высовывайся, а то всю службу испортишь.

На палубе галеры и в самом деле стояли степняки, но чем ближе становилась галера, которая теперь уже нагоняла «Белого», идя почти борт о борт, тем больший ужас охватывал Игниса. Степняки, которых было на палубе более полусотни, напоминали вставших на ноги мертвецов. Многие из них были ранены, у одного, как показалось Игнису, не было руки, но он стоял вместе со всеми, хотя обрубок его даже не был затянут тряпицей, разве что опален огнем. Игнис не мог рассмотреть трупы на палубе, поскольку галера была выше «Белого», но другое отчего-то поразило его, заставило задрожать; из борта галеры в два ряда торчали весла. Их было много, но едва ли не треть из этого множества была сломана, и короткие обломки точно так же шевелились и двигались в лад с целыми, словно гребцы их потеряли разум.

– Ужас, – прошептал уже не черный, а почему-то серый Шиару, который стоял рядом с Игнисом. – Ужасом веет от этого корабля. Смотри! Смотри на борта! Они что, подбирали такие кривые доски? Видишь? Или корабельщик разума лишился?

Она и в самом деле была страшна. Только разума лишился не корабельщик, а сама галера. Оплела ветвями нос и борта, пустила толстые змеи-корни по всей палубе, одела мачту черными острыми сучьями. Магией дышало судно. Черной магией, непроглядной, безумием и мраком!

Вот до галеры остались две сотни локтей, вот уже полторы… Шумел ветер, шелестела вода, скрипели весла. Два корабля постепенно сходились. На одном готовились к схватке со смертью, а на другом застыла в ожидании пиршества сама смерть.

– Моллис! – крикнул Игнис. – Не жди обычного нападения! Это не пираты! Это магия и безумство! Меняй план!

– Ребята! – понял и тут же взревел капитан. – Сто локтей по правому борту! Залп!

Появление из бочек чернокожих лучников не извлекло из глоток воинов на борту галеры ни звука. И стрелы, ушедшие в плотный строй врага, не дали повода ни для стона, ни для ругани. С десяток человек упали, но многие так и остались стоять с пронзившими их тела стрелами.

– Залп! – продолжал орать Моллис. – И еще!

Лучники успели выбить два десятка из полусотни. На палубе осталось чуть больше, чем упало и билось в конвульсиях там же. Но уже трещали и ломались о борт «Белого» весла. Вот, до борта галеры осталось десять локтей, пять. Полетели крючья на канатах, вонзаясь в тиковую палубу «Белого». Раздался глухой удар, и выжившие под стрелами разбойники без единого возгласа ринулись на палубу. А вслед за этим раздался топот и звериный вой – из недр галеры выбирались гребцы.

Бой был жарким и страшным, потому что ни звука не раздавалось со стороны странных пиратов кроме скрежета стали о сталь и шума от падения тел. Нападавшие сражались, не чувствуя боли, и если бы не смерть от потери крови или не перебитые ноги и руки, они смяли бы команду Моллиса, ибо, кроме бесстрашия, несли на своих клинках ужас. Но все-таки их было не так много, и бой закончился там, где и начался, – на палубе «Белого», которая из белой стала красной и липкой. Игнис с трудом разогнулся, хотел вытереть клинок, но не нашел ни на себе, ни вокруг и клочка сухой ткани. Вымазанные в крови, так же, как он, рядом стояли только моряки Моллиса. Их осталось два десятка. Неплохо для битвы, в которой им противостоял такой противник. И даже маленький, перепуганный Шупа тоже стоял с мечом и тоже был весь перемазан кровью. Точно кто-то снес дверь с рубки. И Моллис медленно вытирал огромный тесак о порты, не замечая, что тот продолжает оставаться красным. Весь капитан был теперь не черным, а красным. Как вся уцелевшая двадцатка. И ни единого воина в живых с галеры. Хотя ужас все еще стоял над заколдованной, искореженной палубой.

– Да, ребятки, – наконец сипло вымолвил Моллис. – Жить стоило уже для того, чтобы пережить вот такую драчку. Вы как хотите, а мне нужна стоянка в тихой бухточке хотя бы на пару недель. Сколько наших ребят полегло?

– Двадцать пять человек, – подал голос, зажимающий рану в плече, Шиару.

– Значит, осталось двадцать два… – опустил голову Моллис. – Со мной, с мальчишкой и принцем… А ну-ка, ребятки. Складывайте наших на корме, а всех чужих бросайте в воду. И поганую кровь нужно смыть с нашей палубы. Шупа, чтоб тебе до конца твоих дней вздрагивать на мой голос! Чего ты вылез?

– Я троих срубил, – хрипло ответил парень.

– Троих… – сплюнул Моллис, глядя, как его выжившие моряки высматривают среди трупов тела своих братьев. – Осмотри каждого из чужаков. Чтобы ни монеты не ушло на дно из их поясов… Если кто-то из ребят нахлебался крови выше горла, надо собрать отпускные… А там… – капитан посмотрел на галеру, которая все еще возвышалась на четыре локтя над палубой «Белого», – а там, мне кажется, вовсе ничего нужного нам нет. А если есть, я в эту мерзость не ходок.

– Я посмотрю, – попробовал шагнуть вперед Игнис, но едва не упал, потому что тела вокруг него лежали в два слоя.

– Смотри, но не медли, – скривил губы Моллис. – Ты, парень, конечно, не Син, но столь же полезен. Как выяснилось. Будь осторожнее.

– Я с ним пойду, – вызвался Шиару.

– Руку сначала перетяни, дурень! – вздохнул Моллис.

На палубе галеры не было ни единой живой души. Валялось с полсотни трупов, большая часть которых успела вздуться, а значит, лежала так уже с неделю. Шиару выворотило наизнанку почти сразу, а когда Игнис шагнул к палубной надстройке, чернокожий воин опустился на колени.

– Что это? – испуганно прошептал он.

– Даку, – ответил Игнис.

У одного из вздувшихся трупов была почти собачья морда.

– Так они не выдумка? – стал бледным, как пепел, Шиару.

– Как видишь, – отозвался Игнис, которому каждый шаг к галерной рубке давался с трудом. – Возьми у него меч. Все лучше, чем поделка в ножнах Шупы.

– Не могу дальше, – вовсе скрутило Шиару, когда он сорвал меч с трупа. – Что это?

– Магия, – прошептал Игнис, которому приходилось закрываться изо всех сил. Глухая ненависть рождалась в груди, ужас хватал за колени. Столь сильный ужас, что даже мысль развернуться, поднять меч, пойти на остатки команды «Белого» и рубить без передыха казалась спасительной.

Игнис перешагнул через один труп, через другой. Обошел рубку и приблизился ко входу в трюм. Широкая лестница, уходящая в полумрак, как будто была не сколочена из жердей и досок, а выращена. Бугрились узловатые корни-перила. Ветвились доски ступеней. Зеленели листьями на выстреливших сучьях резные столбы. Магия стояла в воздухе, но здесь, ближе к сумраку, она уже не возбуждала ненависть и ужас. Она сама была ненавистью и ужасом.

Трюм был пуст. Игнис постоял несколько секунд, ожидая, когда глаза его привыкнут к сумраку, а потом разглядел пустоту впереди и цепи, которые тянулись через нее.

В середине трюма на цепи была подвешена клетка размером четыре локтя на три. Еще одна цепь крепила клетку ко дну галеры. Остальные цепи тянулись к бортам. Все они были оплетены черными погаными корнями, которые, впрочем, тянулись не от клетки, а к ней и не достигли ее лишь на несколько локтей. Игнис с гримасой вдохнул запах гнили и испражнений и медленно пошел по дощатому настилу вперед. Изогнутые корнями доски были и здесь, и, кажется, кое-где в их узлах угадывались человеческие останки. Что же за чудище содержалось в этой клетке, если его магия все еще не рассеялась? Что за тряпье лежит на ее дне?

– Кто ты? – раздался едва слышный голосок.

Игнис замер. Тряпье шевельнулось, из него блеснули два глаза, затем проявилось худое девичье лицо в копне грязных волос.

– Я принц Лаписа, – нашелся Игнис. – Сын короля Тотуса Тотума. Ваш корабль напал на наш. Но нам удалось отбиться. А ты кто?

– Что у тебя в груди? – последовал другой вопрос.

– В груди? – Игнис прижал ладонь к груди, посмотрел на себя. – Сердце, я полагаю?

– Не только сердце, – был ответ. – А какое сегодня число?

– Середина лета, – ответил Игнис. – Самая середина.

– Много времени, – донеслось чуть слышно. – Прошло много времени. Месяц? Два месяца? Или меньше? Не помню… Есть хочу. Очень хочу есть…

– Надеюсь… – Игнис кашлянул. – Надеюсь, ты питаешься не человечиной?

– Нет, – в ее голосе как будто послышались слезы. – Я хочу молока… Боги, какое может быть молоко в море? Хочу слабого вина. Или просто воды. Воды хочу. Пить. И есть. Все, что угодно. Хлеб, сыр, мясо, овощи. Все.

– Ты можешь снять эту магию? – махнул рукой Игнис, как будто попытался развеять охватившую его пелену.

– Уже нет, – призналась она. – Этот корабль придется сжечь. Я хочу есть. Там, на палубе, должен быть даку. Это человек с головой пса или гиены, не знаю. У него на поясе ключи от моей клетки. Открой ее, я не могу так больше. Я уже два месяца хожу под себя! Я уже два месяца ем отбросы и помои, которые льют на меня с палубы.

Так и было. Из отверстия в палубе на пленницу падал рассеянный свет.

– Что ты сделала с ними? – спросил Игнис. – Что это за магия? Ты лишила их разума?

– Нет, – она уже шептала. – Они все сделали сами. Я только пролила свою кровь и разрешила дереву слушать и впитывать. Корабль сам извлек из них их ненависть и их ужас и напитался им от киля до кончика мачты… Больше он не слышит меня. Теперь он стал страшнее, чем были они. Корабль лишил их разума. Он сам безумен. Его нужно сжечь…

Глава 3
Вермис

К середине лета Шуманза выгорела полностью, но запах мертвечины не стал слабее. Отряд в сотню пригнанных из Иевуса иури прочесывал развалины и окрестности, выгребал останки несчастных и сбрасывал их в реку. Та сопротивлялась всеми силами; прибивала мертвых к берегам, накапливала горы гниющей плоти на отмелях, пока, наконец, не заполнила трупами русло севернее Шуманзы, близ древних развалин, и не разлилась болотом разложения и смерти. А потом подул северный ветер, забил ноздри тленом и сделал пребывание в лагере на холмах близ дымящихся руин вовсе невыносимым. Иури вскоре от непосильной работы перемерли, а со стороны руин полетели толстые и жирные могильные мухи. Только тогда войско свеев, вентов и антов зашевелилось. Начали сниматься шатры, вьючиться лошади. Одно было непонятно: куда идти дальше? Или настала пора распустить с таким трудом взнузданные орды? Тогда зачем так тщательно делилась добыча и отправлялась со специальными обозами на север в свейские деревни, на восток в антские, на запад – в вентские? Значит, война должна была продолжиться, несмотря на щедрую добычу из Иевуса и Шуманзы? Когда еще морские разбойники умудрялись взять хоть одну анкидскую столицу? И вот, пожалуйста, Иевус разграблен, Шуманза сожжена, великаны рефаимы взмолились о пощаде, попрятались в горных пещерах, недостойные прайды, подчиняющиеся женщинам, перегораживают горные перевалы, Касаду спешно собирает войско, трясется от страха, жаждет союза с вечным соперником – Махру. Аббуту замерла от ужаса, жмется к Тимору и Обстинару, ведь последние вроде бы стали частью Великого Ардууса? Что это за величие такое, не подтвержденное ни былой, ни настоящей славой, если только не о богатствах Ардууса и Эбаббара идет речь? Тогда да, войска под управлением твердого, словно камень, выбритого наголо вента Слагсмала и веселого и страшного свея Джофала готовы признать это величие и покуситься на него, потому что именно свеи, венты и анты заслужили право называться великими, сначала под стенами Иевуса, а потом и под стенами Шуманзы! Отчего же тогда молчат вожди? Отчего хмурятся тысячники и сотники? Или мало почти трехсот тысяч северных воинов, чтобы сковырнуть вирские крепости, все эти атерские бастионы? Разве хоть одна из их крепостей сравнится с древним Иевусом?

Протестов не было, но шепот понемногу обращался ропотом. Советы вождей не собирались, ведь не считать же советами вечерние застолья у бочонка крепкого пития? Но не собирались не потому, что вожди перестали управлять собственными ордами, нет. Их было слишком много, ведь давно известно, что каждая свейская деревня в пять-десять больших домов давала не одного вождя, а нескольких. И если бы не войны, драки, вино и свирепое море, то вождей в тех деревнях было бы больше, чем простых воинов. Но и тех, что оставались, хватало, да только почти все они стали сотниками, мало кто мог набрать воинов для личной тысячи. Но и из тех, кто набрал, – вначале не каждый был готов подчиниться требованиям мастеров, правивших войсками по десять тысяч клинков. Однако как-то так вышло, что уже за первые месяцы строптивцы погибли. Кто получил стрелу в спину, верно, повернулся к врагу не той стороной, кто отравился грязной водой или кислым вином, кто сгорел от неизвестной болезни. А те, кто не был строптивцем, неожиданно для себя познали и хмель победы, и блеск добычи.

И все же на вторую неделю простоя, когда и бочонки с питием опустели, и вонь с севера стала нестерпимой, пошли разговоры, что надо сниматься и уходить домой. Середина лета, по свейским меркам – начало осени, пора бить морского зверя, рыбу, пластовать и вялить добычу на бечеве, если иным прибытком судьба не отсвечивает, нечего задарма чужую землю топтать. Вот из этих-то разговоров и поднялся гул над разбойничьими становищами, когда начали свертываться шатры, но команды уходить на восток или запад к близкой добыче не последовало. Сам лагерь перемещался на десяток лиг к югу, подальше от вони, но одновременно с ним сотни разведчиков были отправлены намного южнее. Значит, ожидалось продолжение удачной войны, которая неудачной и быть не могла, хотя бы уж до течения Азу? А там-то… кто его знает? Тысячи свеев не так давно служили за звонкую монету в окрестностях Светлой Пустоши королю Ардууса, теперь они стали возвращаться, так по всем их рассказам, не было силы у Ардууса, сравнимой со свейской. К тому же не все королевства стали герцогствами Ардууса с великой радостью. А те, которые стали, не с радостью побежали под чужое крыло, а с ужасом от набегов со стороны южных кочевников, что не первый месяц терзали древнюю Тирену. Так не с ними ли пытались сговориться Слагсмал и Джофал? Не оттого ли задержка вышла? А ведь принимали правители посланников с дальнего юга, хотя и пришли те на кораблях с севера. Опять же и волчьи головы из дальней Эрсет прибывали через антские земли. И теперь стоят их корабли у северного берега, щедрую монету платят за добытых рабов. Особенно за мальчишек от двенадцати лет. Великие воины – эти волчьи головы, равных нет. Было бы их побольше, всю бы Анкиду под себя подгребли. Ведут корабли с рабами через антские земли, самые разбойничьи места, даже свеи туда не суются, а эти и дрожи в коленях не знают. Великие! Сами анты, из тех, что посягали на их добро, да сумели после быстрого отпора отползти или отплыть, о том сказывали. Выходит, и волчьи головы со свеями, и южные кочевые с ними, и даже воины из дальних земель, что ходят под волчьими головами? Так, значит, есть какие-то намерения у мудрейших насчет южных богатств? Тогда отчего гудеть, ждать нужно да силу в руках копить, как жажда копится в глотке. Одно дело – ходить на ладьях на юг, чтобы ограбить несколько деревень, да парочку-другую попавшихся по дороге судов, и совсем другое – занять места разжиревшей вирской знати да испробовать вязкость хлыста на крестьянских и ремесленных спинах. Королевств много, всякому роду найдется где жирный кусок отсечь. Теперь только раны подлечить тем, кто шкурку под Шуманзой повредил, и можно новую кровь лить. Чужую кровь.

Лекарское становище где стояло, там и стояло. И в самом деле не до трупной вони было, если месяцы гнилью из ран дышать приходилось. К счастью, те, кого боги призывали от тяжелых ран к себе, к середине лета к богам и отправились. А те, кого судьба побаловала, уже почти оправились от ран. Мало того что оправились, так и веселиться начали – присмотра, как под сотниками, нет, кровь молодая играет, а тут рабынь, что тряпицы кровавые отстирывают, в достатке. Эх, жаль, что главная лекарка на рожу страшна и на походку уродлива. Ничего, с великого бабского недостатка и страшнее приходилось оприходовать, да и не только женского пола, одно плохо – седой дядька вент, мастер из дружины самого Слагсмала, друг его детства, по слухам, при лагере остановился. За подлеченными не особо смотрит, а за главными лекарями – тщедушным лаэтом, да руфкой-уродкой – присматривает. Вроде бы прибыл подлечить старые раны, залатать новые да охранить врачевателей, уж больно ловки, стольких воинов из божьих объятий выдернули, что не одну сотню можно составить!

Так ли оно было, ни лекарю, ни лекарке не докладывали. Когда ветер сдувал вонь к востоку или западу, коренастый седой вент, которого звали Вермис, выбирался из шатра, опускался в плетенное из ивового прута кресло, принимал из рук слуги кубок молодого вина и подзывал к себе лекарку-хромоножку Аксиллу, если следовало поменять повязки да втереть в раны целебное снадобье, или лекаря Алиуса, если хотелось размять спину на топчане или поговорить о разном. Алиус болтливостью не отличался, но лекарем был первостатейным, хотя, конечно, не имел в пальцах столько нежности, как эта рыжая уродка Аксилла, зато слушать умел так, что охоту поговорить не перебивал. А уж если с высокого изволения и спрашивал о чем-то, то так, что и сам Вермис осекался отвечать, не подумавши. Вот еще в полдень спросил о том, о чем и Вермис разумение имел странное, о правлении великим войском. И верно ведь, есть Слагсмал – вент, сын того племени, что обитает на северо-западе близ древних храмов за рекой Элену, нашедший свою славу и там, и в землях антов на северо-востоке. Есть славный свей Джофал, сын славного разбойника, внук и правнук славных разбойников из земли Дуггае. Их слава и их сила равны, как равны их войска. Как же они умудряются править вместе, не выступая один против другого, не деля славу, не оспаривая первенство? И в самом деле, как? Что было ответить этому худому лаэту, на ноге которого болталась на цепи тяжелая каменная чушка? Что было сказать лекарю с жесткими, но умелыми пальцами, если хотелось вместо ответа взять нож и полоснуть по его жилистой шее? Но уж больно хорошо он вправлял Вермису спину. Да и о чем говорила злость Вермиса? Уж не о том ли, что он и сам мучился тем же вопросом? Хотя мучился ли? Нет. Задавался – это да. Но не говорить же рабу-лекарю, что нельзя убирать Джофала, и не только потому, что не так легко его убрать, а и потому, что уж больно горды свеи. Или глупы, кому как угодно. Не каждый согласится воевать под началом вента, как бы ни был велик Слагсмал. Но дело-то было и еще глубже, настолько глубоко, что и себе говорить об этом не следовало. С детских лет Вермис знал Слагсмала. Еще с тех лет, когда он и другие вентские мальчишки в короткое северное лето седлали каменного льва с человеческой головой, который не сводит безглазого взгляда с не такого уж и далекого ледяного севера. Или когда они на спор забирались на верхушку одного из трех великих мертвых храмов, равных которым нет во всей Ки? Никогда Слагсмал не проявлял той мудрости, которая добавилась к его бесстрашию и жестокости в последние годы. Так что же такое стряслось, если некогда угнанный теми же свеями в рабство в земли антов Слагсмал вернулся вожаком разбойничьей шайки и за короткое время стал и вождем своего племени, и правителем огромного войска? Что с ним стало?

Вот и теперь Вермис, кряхтя, вытянул руки вдоль туловища, но отвечать на смелый вопрос раба не торопился. Слишком тот умен, слишком. А был бы дурень, вряд ли бы мог так легко разогревать провяленную спину да так ловко вщелкивать на место позвонки и ублажать мазями суставы. Сказать ему что-нибудь или нет? Бросить семя, чтобы посмотреть на всходы? Так уж брошено, и не раз. Где всходы-то? Или лекарь настолько мудр, что и всходы способен скрыть? О чем попросила сестра Слагсмала, когда узнала, что Вермис отправляется подлечиться, благо слава лекарей не просто облетела оба войска, а вселила надежду во многих, кто не слишком доверял привычным шаманьим пляскам? Точно – присмотреться к лучшим лекарям, потому как нужны колдуны войску. Шесть магических башен на стороне Великого Ардууса, значит, колдуны нужны и Слагсмалу. И великие колдуны. По слухам, южные кочевники подгребают под себя всех, кого найдут, значит, и северянам следует заботиться о том же. На то и дозоры отправлены во все стороны. Не только клинки и отвага воинов будут важны в грядущей войне, но и колдуны. Конечно, и за самой сестрой Слагсмала великая сила, тот же Джофал, пред которым всякий свей, как лист, трясется, словно каменеет перед ней, да и сам Вермес то и дело сам себя огородным чучелом чувствует, но магия лишней не бывает. Или не колдовство помогло взять Иевус? Да, разум, воля и расчет, но и колдовство тоже. Иначе бы не рухнули ворота вечного города сами собой, не осыпались бы пылью камни! Только чьим было то колдовство, чьим? Отчего сестра Слагсмала, прекрасная Ути, схватилась за лицо под великими стенами, пальцами кровь ловила, хлынувшую из носа? Или шаманьи пляски помогли против древнего города, отчего же у Шуманзы они не сработали, отчего пришлось выламывать из головы хитрость? Или и вправду говорят, что валская королева была великой колдуньей и противостояла свейским шаманам? Жаль, что не удалось ее взять живой, жаль… Однако на хитрость не на хитрость, а лекари эти явно были годны на великие чудеса! Неужели сестра Слагсмала права? Как же без колдовства тут? Ведь словно полтора десятка лет сбрасывает с его спины этот умелец?

Подумал так Вермис, снова попытался представить кроху – сестру Слагсмала, которая вечно таскалась за своим братом в его мальчишеских похождениях, копалась в грязи и хламе, и вдруг вспомнил, ясно вспомнил ее лицо! Надо же, так давно хотел вспомнить и все не мог, словно что-то мешало. А тут, под пальцами Алиуса, голова прояснилась так, что хоть на самое дно памяти заглядывай. А ведь более тридцати лет прошло, как налетели свеи, убили мужчин, сожгли деревню, угнали детей и женщин. И Слагсмала, и его чернявую кроху сестричку. Сам Вермис едва успел схорониться, стрелу в спину получил, оттого и искать его не стали, оттого и спина у него болит столько лет, сколько он себя помнит. А тут еще одна стрела пробила предплечье, все-таки жаль, что не удалось захватить живой королеву валов, на копья бросилась со стены, когда пала последняя цитадель. Тоже красавица, но сестра Слагсмала – куда красивее. Так бы и…

Подумал и замер. А ведь не сестра она ему. Та, что была, и та, что есть, – разные. Совсем разные. Чего уж говорить о годах, ведь Ути меньше сорока лет, много меньше. Сестре-то Слагсмала под сорок уже должно быть. А Ути? Сколько ей? Тридцать? Да меньше! Так что же?..

Застыл Вермис то ли от ясности в голове, то ли от ужаса. И лаэт застыл, почувствовал окаменевшую спину. Застыл сначала, а потом принялся медленно, нежно разглаживать внезапную твердость. Ну как тут угадаешь, колдовство ли это или великое умение?

– Я сделал больно? – осторожно спросил лаэт по-вентски. Вот ведь подлец. Как только все успевает? И по-свейски говорит, и по-вентски, и по-антски, и по-валски. Наверно, и еще как-то балакает… А был бы умен, таил бы свое знание про себя, может быть, дольше бы прожил. Кем он там был в прошлом? Угодником? Приходилось встречать, кого и порубить при случае, что с бродяг брать, а может, и раньше поговорить с ними следовало?

– Ничего, – закряхтел Вермис. – Мни дальше.

Закряхтел да подумал, а не в том ли секрет? И раньше ему казалось, что без Ути Слагсмал словно и не полон. Нет, когда драка наступала, лез вперед сам, и сталь в голосе и глазах у него была собственная, но когда нужно было подумать, как сделать так, чтобы три сотни тысяч строптивых воинов не перегрызли друг другу глотки да были сыты, а если пьяны, то пьяны умеренно, то всякий раз Слагсмал сначала заходил в шатер. Да и эти советы, где собирались все три десятка мастеров, советы, на которых за спиной Слагсмала всегда сидела Ути? Ведь никогда ни слова не молвила, молчала только, но и от этого молчания Вермису становилось то холодно, то жарко, а Джофал, ужасный Джофал, которого Вермис и сам боялся, словно именно он или, скорее, его отец когда-то пустил стрелу в спину вентскому мальчишке, Джофал только глаза пучил при виде Ути! Не из-за нее ли гасло в маленьких злобных глазах великого свея дикое пламя? Как же это началось? Тому ведь уже лет десять? Или пятнадцать? Вернулся Слагсмал, которого мало кто помнил, а девчонку-тростинку, которую он привел с собой и назвал сестрой, так и никто не помнил. И она ничего не помнила, бродила вокруг древних храмов, вокруг поросших кустарником огромных пирамид, искала что-то, словно забыла все свои детские тайники. Пока не нашла на обычной помойке, где все копано-перекопано, осколок одной из семи звезд. Видел Вермис этот осколок, не был он похож на кусок звезды, хотя кто его знает, как должен выглядеть кусок звезды? Да и кто сказал, что именно у трех храмов и каменного льва упала одна из семи звезд? Вот у Иевуса упала одна звезда, по преданиям, другая тут рядом, у камней, которые и по сей день штабелем высятся, там, где теперь трупы копятся и вонь издают, так и там и там – следы видны от падения! Камень оплавленный, земля, если яму копать, чернее пепла, шарики от спекшегося песка, а у трех храмов что? Да ничего. Только осколок, ни на что не похожий. Руны на нем непонятные. С чего только Ути взяла, что это осколок звезды? Однако возвестила о том громко, даже кое-какие легкие хвори стала лечить тем осколком, не прошло и года, как потянулись венты со всей округи, чтобы посмотреть на него, над тем и Слагсмал подниматься стал. Затем собрал воинов, чтобы обороняться от свеев. Года три прошло, так начал грабить и данайские городишки, которых по юго-восточному берегу моря Апсу вдосталь, а какие-то полгода назад вдруг в месяц объединил все вентские орды, отправил посыльных на восток, сговорился со свеями – давними врагами и осадил Иевус. И вот, что ты будешь делать, откуда что берется? Под Слагсмалом и Джофалом триста сотен тысяч воинов, Касаду и Махру трепещут, Ардуус замер. Неужели все сделала Ути? Кто она?

Вермис закряхтел, полез за пояс, выудил амулет, погладил его пальцами. Когда Ути передавала безделушку, сказала, что если учует амулет колдовство какое, то теплым станет. Однако холодным пока был камень. Или чуть теплым? Так он мог и о брюхо нагреться! Да и солнце-то как палит! Верно сейчас к горелым камням вниз по течению и близко не подойдешь… Река тленом забилась… Эх, забыл спросить у самозваной сестрички Слагсмала– на колдовство ли только амулет просыпается или и на колдуна тоже, пусть даже и не колдует он вовсе.

– Перевернуться надо, – тихо произнес Алиус.

«Надо, значит, надо, – подумал Вермис. – Однако грудь да брюхо лучше бы бабе какой доверить. Да той же хромоножке? Заодно и повязку сменит, и ублажит. А ему-то что ее уродство? Неудобство есть, камень на цепи за собой таскает, а уродство? Да пусть у нее хоть вовсе головы не будет, лишь бы руки на месте остались да плоть ее мягкая. Когда повязку меняла да наклонялась, почувствовал. Хороша. И запах у нее особенный. Сладкий! А поначалу луком да чесноком от нее несло. Сразу же запретил этакую дрянь жрать. Надо будет послать за ней стражника ввечеру. Пусть предупредит, чтобы не убегала далеко. Мало уже болезных в шатрах лекарских, потерпят, если что».