Текст книги "Походы и кони"

Казаки

Приходится слышать, что казаки плохо ездят верхом и посадка их ненормальна. Но тот, кто видел их в деле или присутствовал на джигитовке, этого утверждать не будет. Мнение это вызвано неудачей казаков на конкурах, где главным образом прыжки, забава. Может, тут они слабей других. Но в серьезном деле, в войне они имеют большие преимущества.

Джигитовка – высокая акробатика на седле, причем вольтижировка бледнеет перед джигитовкой. Казаки для джигитовки связывают стремена под животом лошади и пользуются высокой лукой. Остальное – уменье. Причем джигитуют на скачущей прямо лошади, что трудней, а вольтижируют на кругу, что значительно легче.

Помню полк, 1-й Запорожский, возвращающийся из боя. Песенники поют залихватский мотив, а впереди один, стоя в седле, танцует. Плясун был подъесаул Павличенко, впоследствии генерал, командир корпуса.

Однажды в тумане мы наткнулись на красную кавалерию. Один казак остался без лошади. Но другой казак проскакал рядом с ним, схватил его за пояс, положил его поперек седла и, не уменьшая аллюра, увез его буквально из-под носа красных.

Донцы носят пики. Кубанцы и терцы пик не носят. Донцы одеты в фуражку, гимнастерку, синие шаровары с широким красным лампасом. Кубанцы и терцы носят папахи и черкески. Шашки у казаков без дужки (гарды), у донцов казенного образца, у кубанцев и терцев черные, часто в серебре.

Шпор казаки не носят, а нагайку. Она надевается на кисть правой руки или накидывается на высокую переднюю луку седла.

Недостатки Ваньки

Ванька не был резв. У него были два хороших аллюра: шагом и стой. Я, конечно, преувеличиваю, потому что стоянки почти всегда были сопряжены с драками. Но Ванька был вынослив и нетребователен. Вскоре мы привыкли друг к другу и даже подружились. Он больше меня не бил задом и кусал редко, только тогда, когда он был мной недоволен. Но перед тем, как укусить, он закладывал уши и издавал змеиное шипение, что меня предупреждало, и, ударив его кулаком по морде, мне часто удавалось избегнуть укуса.

Походы совершались шагом, рысью ходили редко, в бою. А галопом крайне редко. Поэтому у Ваньки было мало возможности показать свои плохие рысь и галоп. Когда колонна останавливалась, мы оставляли лошадей там, где они стояли, и собирались кучками, чтобы поболтать или закусить. Первое время я не мог оставить Ваньку одного, чтобы избежать драки. Потом, когда мы привыкли друг к другу, я забывал его плохой характер и делал как другие. Но вскоре я слышал шум и крики – это Ванька затеял драку. Я бежал на шум. Как только Ванька меня видел, он делал невинный вид, как будто ничего и не было. Думается даже, что из-за Ваньки меня назначили коноводом и из-за него оставили долго на этой низкой должности. Так как ни один коновод не соглашался держать Ваньку.

* * *

Однажды мальчишки деревни попросили дать им напоить лошадей на речке. Я совершенно не подумал о Ванькином скверном характере, и мы посадили мальчишек на неоседланных лошадей, и они отправились. Ванька вернулся без всадника и с виноватым видом. Он слегка изувечил своего мальчишку. Я его выдрал и больше никому не поручал.

У него была отвратная привычка рвать, висящую на седле торбу с ячменем на вечер. Если он не мог до нее дотянуться, он шел рвать чужую торбу. Он мне не облегчал жизни, и все же я к нему привык и полюбил.

Коновод

Первая должность, которую я занимал в батарее, была должность коновода – не особенно почетная, но весьма трудная.

Когда батарея становится на позицию, коноводы берут лошадей у номеров и отводят их в место, закрытое от наблюденья противника. Но недалеко от батареи, чтобы в случае атаки подать лошадей вовремя.

По уставу коновод должен держать 3–4 лошади. На практике держали 5–6, а иногда и 8 лошадей. Когда не хватало номера при орудии, то брали одного из коноводов, а остальным увеличивали количество лошадей.

Держать много лошадей не просто. Особенно, когда кругом свистят пули и лопаются снаряды. Лошади прекрасно разбираются в свисте пуль и снарядов и легко впадают в панику. Вести рвущихся лошадей на батарею просто мученье. К гордости своей, я ни разу не упустил лошадей и у меня даже не было раненых. Вероятно, я умел лучше выбирать закрытое место, чем мои товарищи, у которых бывали раненые лошади.

Мучительно держать лошадей зимой голыми руками, так как повод отпустить нельзя. Когда мы взяли Ставрополь, я пошел в громадный лазарет, полный раненых и больных красных. Они трепетали при моем виде. Но я собрал только несколько пар рукавиц, которые раздал коноводам и ездовым.

Ваньку я ставил крайне правым, чтобы можно было на него сесть, если понадобится. Затем Рыцаря, как тампон между Ванькой и другими лошадьми. В моем присутствии Ванька вел себя довольно скромно.

Мне кажется, что я проделал в батарее почти все должности и даже впоследствии ею командовал.

Коноводом меня оставили долго из-за Ваньки и потому, что я не распускал лошадей и вовремя их подавал. С течением времени у меня образовался опыт и лошади ко мне привыкли, так что я стал держать больше лошадей.

Наступление

Как я уже сказал, 1-ю Кубанскую конную дивизию принял генерал Врангель. В сентябре 18 года он предпринял наступление. Внезапно он занял станицу Михайловскую и на спинах бегущих взял станицы Курганную, Чамлыцкую, Черномлыцкую и Урупскую. Брату и мне было приказано присоединиться к батарее, и мы участвовали в наступлении.

До этого у меня появилась экзема на плече. Я пошел к батарейному доктору.

– Вам нужно эвакуироваться, здесь вы от экземы не избавитесь.

– Доктор, я приехал воевать, а не валяться в лазаретах.

– Как знаете.

Действительно, экзема разрасталась, несмотря на все, что я ни делал. Но тут началось наступление, необычайный подъем. Об экземе я забыл и думать. Неделю мы не раздевались, шли все вперед. Наконец попали в баню.

– А где же твоя экзема? – спросил брат.

Тут я о ней вспомнил и провел рукой по плечу. Кожа была гладкая, экзема исчезла. Организм сделал необходимое, пока я о ней не думал и этим не мешал ему. В общем, все произошло по Куэ (самовнушение), хоть тогда я о нем не имел никакого представления.

Урупская

С боем наша дивизия заняла большую станицу Урупскую. Генерал Врангель приехал на автомобиле и был торжественно встречен. Врангель выделялся большим ростом. Он носил русскую форму. Станичный атаман преподнес ему кинжал. Для ответного подарка Врангель отцепил свой револьвер и дал его атаману. На следующий день вторая бригада с нашим первым взводом (1-е и 2-е орудия) пошли куда-то вправо. Мы же, 3-е и 4-е орудия, с каким-то полком вышли из станицы, прошли версты три и встали на позицию около кургана. Наша лава пошла вперед. Была хорошая погода, выстрелов не было слышно. Все казалось спокойно. Мы расположились около орудий, ели арбузы, некоторые заснули. В этот день брата послали куда-то, кажется, квартирьером, а меня взяли из коноводов к орудию, чтобы заменить его. Оба мы были зачислены в 4-е орудие.

Тут я должен отметить один недостаток горной пушки. В походе пушка идет на низкой коленчатой оси, а когда ставится на позицию, то рычагом перевертывается на высокую ось для стрельбы. Для похода ее нужно снова опустить. На высокой оси орудие легко переворачивается на повороте.

Наш боевой обоз (вещевые повозки) стоял саженях в ста сзади. На кургане собралось начальство. Приехал Врангель на автомобиле, оставил машину у наших вещевых повозок и пешком, большими шагами дошел до кургана. Я из любопытства подошел к кургану, чтобы посмотреть на Врангеля и послушать, что говорят старшие.

Один из офицеров сказал с удивлением:

– Странно… Почему наша лава возвращается?

Все схватились за бинокли.

– Да, странно… Переходят на рысь…

– …Шашки поблескивают на солнце.

– …Да это вовсе не наши…

– Красные! Атака!!

– К бою!

Красная конница была уже недалеко, она перешла на галоп. У нас началась паника. Я бросился к орудию. Мы выпустили два выстрела картечью и рассеяли конницу перед нами, но оба фланга нас захлестнули. Мы прицепили орудие на передок, но не имели времени поставить на низкую ось. Ездовые (Ларионов и Ранжиев) тотчас же тронули крупной рысью. В нашем орудии почему-то только два выноса (4 лошади) вместо трех. Коноводы подали лошадей. Я еще не вполне отдавал себе отчет в опасности и удивлен истерическим криком коновода:

– Берите лошадей… Да берите же лошадей, а то я их распущу!

Я схватил повод Ваньки, но он стал крутиться как черт, мешая мне сесть в седло. Он подпал под общую панику. Наконец мне удалось сесть. Я огляделся. Пыль от наших выстрелов еще не улеглась. Выстрелы, крики, кругом силуэты скачущих с шашками всадников. Наши исчезли.

Тогда я так испугался, что почти потерял сознание от страха.

Сознание вернулось как-то сразу. Я скакал между двумя красными всадниками, касаясь обоих коленями. Лица их были налиты кровью, они орали и махали шашками, но, очевидно, находились в состоянии одурения, как я допрежь, потому что они меня не замечали. Я попробовал протиснуться между ними, но мне это не удалось. Тогда я попридержал Ваньку, пропустил их и взял направление под углом. Сердце билось, как на наковальне. Всеми силами я старался сохранить разум. Становишься слишком легкой добычей, если балдеешь. Все же перевел я Ваньку на рысь, чтобы сохранить ему силы, если понадобятся. Снял из-за спины карабин и отвел предохранитель. Я знал, что в нем 5 патронов. Патроны в то время были редкостью. Присутствие карабина меня несколько успокоило. Я искал глазами среди скакавших наших. Наконец я узнал одного офицера. Мы обрадовались друг другу как родные. Вскоре нашли и других офицеров. Мы перешли на шаг. Красная атака остановилась.

Мы рассыпались в цепь и открыли огонь по красным. Мой карабин слабо щелкнул. Я открыл затвор – патронов не было – их у меня украли.

Вдали сзади нам на выручку шел черкесский полк. Впереди красные увозили наши две пушки.

В нашем 4-м орудии потерь не было. В 3-м же потери были. Пушка на высокой оси перевернулась. Все трое ездовых спрыгнули с лошадей и пустились бежать. Все трое были зарублены. Зарублены были еще трое офицеров, у которых почему-то не оказалось лошадей. Вырвались ли лошади? Не дали сесть? Или коновод их не подал? Это осталось невыясненным.

Вспоминаю как во сне: полковник Топорков, в пыли, поворачивает лошадь и взмахивает шашкой над толпой красных, очевидно, грабящих одного из наших убитых. Мало кто думал о сопротивлении. Все, как и я, бежали без оглядки. На наше счастье, красная конница состояла из матросов. Хоть и храбрые, они оказались плохими кавалеристами, неуверенно сидели в седле и плохо рубили. Этим объясняются наши малые потери. Будь на их месте настоящие кавалеристы, нам бы пришлось худо.

Наше 4-е орудие тоже опрокинулось. Ларионов, ездовой корня, спрыгнул, отстегнул вагу (железная скоба, к которой припрягаются передние выносы) и сел на круп к Ранжиеву…

Шофер Врангеля включил автомобиль, машина сделала прыжок и заглохла. Шофер выскочил из машины и пустился бежать. Врангель остался без автомобиля, и без лошади, и без револьвера, который он отдал вчера атаману станицы. Он побежал и, на свое счастье, наткнулся на наших ездовых.

– Солдатики, дайте мне лошадь, – крикнул он.

Ранжиев отстегнул подручную лошадь, и Врангель быстро на нее взгромоздился. Большой рост, золотые генеральские погоны и синие штаны с красным генеральским лампасом не ускользнули от внимания красных, и несколько конных пустились его преследовать. Но за лошадью Врангеля болталась вага, подпрыгивала на кочках и отпугивала лошадей преследователей. Так и Врангелю и нашим ездовым удалось спастись.

Со следующего дня Врангель стал носить черкесску и ездить верхом. На боку его висел маузер, который он уже никому не дарил. В черкесске Врангель был хорош. Он напоминал немного великого князя Николая Николаевича и был популярен среди казаков.

Командир нашего взвода капитан Шапиловский на кургане остался тоже без лошади. Он вскочил в нашу пулеметную тачанку (тарантас). Но в это самое время в запряжку нашего пулемета въехал красный кавалерист, который явно не справлялся со своей лошадью. Стоя в тарантасе, Шапиловский стрелял в него в упор шесть раз, пока в револьвере не осталось патронов, но промазал. Тогда он страшно обругал красного кавалериста:

– Да провались ты ко всем чертям, так-то и так-то.

Сконфуженный кавалерист уехал, и тачанка могла спастись.

И это не все. В Урупской явился казачонок 16 лет на крестьянской лошади. Ему дали винтовку, 5 патронов и определили в обоз. Когда началась атака, казачонок струсил и хотел удрать, но необъезженная лошадь не пошла, а уткнулась за нашей вещевой повозкой, удиравшей по степи. На вещевой повозке сидел денщик командира батареи. Он и рассказал:

– Казачонка догнал красный кавалерист и полоснул по голове шашкой. На казачонке была баранья папаха, он мотнул головой и выстрелил не прикладываясь из винтовки. Красный упал. Та же участь постигла и второго и третьего красного кавалериста. Баранья папаха спасла казачонка: красные матросы плохо рубили с седла. Голова казачонка была исполосована, и он так струсил, что ничего не помнил. Но когда денщик рассказал ему об его подвиге, то он приосанился и пошел просить у Врангеля Георгиевский крест. Уж не знаю, получил ли он его. Сомневаюсь.

Наша лава, заметив противника, вильнула влево и уклонилась от боя, не предупредив нас.

Это был единственный случай, когда мы в бою потеряли две пушки. Больше терять в бою не пришлось. Случалось, что мы сами уничтожали орудия, но в бою больше не теряли.

Бой под Урупской оставил у меня самое неприятное впечатление. Я стал бояться и понял, как важно приучить лошадь не балдеть и давать сесть в седло, потому что остаться без лошади – это смерть.

Бесскорбная

Наш прорыв на Урупскую облегчил нашей пехоте взятие Армавира. Красные создали новый фронт у станицы Бесскорбной, чтобы защитить большую станицу Невинномысскую.

Батарея очень быстро получила две пушки, взамен потерянных. Под Бесскорбной мы были уже снова 4-орудийной батареей. Но снарядов было катастрофически мало. Одно время на всю батарею осталось две шрапнели. Батарея все же выезжала и следовала за полками, чтобы подбодрить наших и чтобы красные не догадались, что мы почти безоружны. К нашему счастью, у красных был тоже недостаток патронов. Станица разделена рекой Урупом надвое. Мы занимали южную, красные северную часть. Дошло до того, что стрельба вовсе прекратилась. Обе стороны смотрели друг на друга через реку. Так длилось два дня, потом мы получили немного патронов и снарядов, очевидно, красные тоже, потому что стрельба возобновилась, но редкая.

Тут мы узнали, что Германия проиграла войну. Это дало нам надежду, что теперь союзники нам помогут деятельно, и мы кричали «ура». Как мы были наивны!

* * *

Наш взвод стоял на позиции, не стреляя. Послали одного офицера за едой. Он привез большущий котел с кусками гусятины. Офицеры бросились и как дикари стали хватать руками куски. Брат и я были новичками и, не желая подражать этой толкотне, стояли поодаль.

Капитан Мей, командир нашего 4-го орудия, обратился к нам:

– Что же вы не берете?

Мы подошли, но в котле остались одни кости. Мей это заметил.

– Вот вы и остались без еды. А я видел, как некоторые хватали по два и даже по три куска.

– Спасибо, мы не голодны.

– Вы так же голодны, как и все остальные. Только у вас заметно еще воспитание, которое исчезло у других.

Это было все.

Вечером Мей пригласил брата и меня поместиться на его квартире. Это было исключительное внимание к новоприбывшим. Дело в том, что Мей пользовался большим авторитетом в батарее. Опытный офицер 64-й бригады, он был старый дроздовец, носил золотое оружие с георгиевским темляком. Он был латыш, большого роста, хмур с другими и мил с нами. Это возбуждало зависть.

Мей что-то хотел показать брату. Из его бумажника выпала картонка, разрисованная как погон.

– Что это такое? – спросил я.

– Это членский знак монархической организации. Лычки-поперечины обозначают чин. Чем больше лычек, тем выше чин, и члены обязаны ему повиноваться.

– Существует еще эта организация?

– Не знаю. Это было в Румынии. С тех пор ничего не слыхал о ней.

Как я узнал впоследствии, Мей не преминул рассказать командиру батареи, полковнику Колзакову, об истории с кусками гуся. Колзаков в присутствии старших офицеров жаловался на одичание нравов и выразил желание, чтобы среди разведчиков, которые ездили за ним, находились лучшие офицеры, и назвал нас таковыми. Это стало известно всем офицерам кроме нас, понятно. Как! Только приехали и уже оказались лучшими, а мы старые оказались худшими!? Нас стали бойкотировать. Но, повторяю, мы этого не знали, что позволило нам остаться естественными.

Как-то под Спицевкой все полковники находились на кургане. Я подошел к кургану. Вдруг полковник Колзаков спустился с кургана и пожал мне руку, чем меня, простого коновода, смутил. Подобное повторялось не раз с братом и со мной.

У разведчиков был излишек офицеров. Они ездили за командиром батареи и несли службу связи, командовал ими полковник Андриевский. Их посылали с донесениями. Это были аристократы батареи, без определенных занятий. Мы попали в разведчики после взятия Ставрополя.

Армавир

Наступил октябрь. Нашу дивизию оттянули в Армавир на отдых. Я забыл разнуздать Ваньку. Поручик Абрамов, который был дневальным при лошадях, объявил об этом во всеуслышанье. Я был очень сконфужен этой оплошностью. Но каково было мое недоумение, когда, придя на коновязь, я нашел Ваньку все еще взнузданным. Абрамов это заметил и не разнуздал. Это было недоброжелательство. Сколько раз потом мне приходилось разнуздывать чужую лошадь и наедине сообщать о том забывчивому всаднику. Бедный Ванька простоял всю ночь взнузданным.

В Армавире много армян. Нас поместили в доме армянина-торговца. Хозяин, молодой человек, выразил нам свое восхищение, что мы сражаемся против большевиков.

– А почему вы не сражаетесь против большевиков?

– Я?!

– Да, вы.

– Вы же солдаты – это ваше дело.

– Вы думаете, что мы родились с ружьем в руках? Мы были частными людьми и пошли добровольцами.

– Но у меня магазин, торговля. Что станется с магазином, если я пойду воевать? Нет, я не могу.

– Если магазин мешает вам исполнить ваш долг, то подарите его кому-нибудь.

– Вы шутите?

– Тогда, если мы все разойдемся по нашим делам, то не останется никого, чтобы помешать коммунистам разграбить ваш магазин и повесить вас вдобавок.

После этого хозяин больше не показывался.

Было много эгоистичных трусов, которые нас восхваляли, но не считали себя обязанными следовать нашему примеру. Война ведь вредна для здоровья.

В Армавире я познакомился с прапорщиком Ушаковым. Он хорошо пел Вертинского и ездил на чудной вороной кобыле Дуре, которую мне часто приходилось держать как коноводу. Свое имя она получила, потому что очень близорукий Ушаков совал ей удила не в рот, а в нос. Лошадь пятилась и задирала голову, а Ушаков в ярости кричал: дура! Так Дурой она и осталась.

В это время наша пехота отбросила красных за Невинномысскую и подошла к Ставрополю, главному городу северного Кавказа, за который уже давно велись бои. Из Армавира поездом нас привезли в Невинномысскую. Там мы видели Кавказские горы в виде силуэта и видели оскверненную церковь. Губы святого были прострелены и в дырку вставлен окурок. Мы поили лошадей в реке Кубани. В Тифлисской и Екатеринодаре это широкая, мутная и глубокая река, а в Невинномысской – каменистый прозрачный поток, который мы перешли вброд.

На Ставрополь

Из Невинномысской дивизия двинулась на север. У дороги увидели труп, очевидно, офицера. Глаза были или выколоты, или съедены воронами. Все побежали смотреть. Я боялся трупов, – еще, не дай бог, приснится – и всегда от них отворачивался. Меня поражало это болезненное любопытство у других. Ведь ничего красивого нет, а часто ужасный смрад. Дальше часто стали попадаться трупы, уже с месяц тут шли бои. Никто больше не бегал смотреть, трупов было слишком много. Все они были раздеты, очевидно, ограблены крестьянами. Узнать было нельзя – наши или красные.

Если во время похода видели в степи гусей или лошадь, они становились нашей добычей. Это не считалось предосудительным. Мы жили за счет страны, особенно потому, что мы больше не были на Кубани, нам сочувственной, а в Ставропольской губернии, нам враждебной. Часто видели в степи дроф. Как-то заметили в степи свиней и послали двух человек захватить для нас поросенка. Но конные подъехали, постояли и вернулись.

– Почему вы не взяли свиньи?

– Они жрали людские трупы.

* * *

В селе Темнолесском мы нашли много нашей пехоты. Над мелколесьем, что осталось от темного леса, были видны купола Ставрополя и особенно одной очень высокой колокольни. Наша дивизия пошла влево в обход. После большого похода верст в 60, под мелким дождем, мы ночевали в селе Сенгелевском. Хозяйка приготовила нам чай, который мы пить не стали: из чайника когда-то разливали керосин, а она его не вымыла.

На другой день мы пошли дальше и вошли в область лесов и оврагов. Стало уже холодно, особенно по ночам.

После трудного и долгого похода под дождем и ветром, в темноте, мы пришли в деревню Марьевскую. Ведя Ваньку в поводу, я пошел на квартиру, отведенную для 4-го орудия. Но поручик Клиневский мне объявил, что дом тесный и места больше нет, и захлопнул дверь перед моим носом. Неприятно пораженный такой враждебностью, я постоял и пошел искать квартиру в соседних домах. Все двери были заперты, и на мой стук и просьбу впустить мне решительно отказывали. У меня еще была вежливая система. Вскоре я усвоил требовательную систему, которая давала лучшие результаты. Брат был еще чем-то занят при орудии. Впоследствии я подружился с Клиневским, и он со смехом рассказал мне, что отказ впустить меня был следствием бойкота. Наконец я наткнулся на женский монастырь. На мой стук монашка, не открывая ворот, отказалась меня впустить.

– Разве это по-христиански, отказывать в гостеприимстве и оставлять усталого человека ночью в холод на улице?

Это подействовало. Шепот, потом:

– Мы боимся одиночного человека.

– Мой брат сейчас придет. Не бойтесь. Я до смерти устал и голоден.

Снова шепот, потом ворота приоткрываются. Я поставил Ваньку в конюшню, вошел в дом, снял фуражку, перекрестился на иконы и затем поздоровался. Это, видимо, успокоило монашек, боязливо за мной наблюдавших. Мало-помалу отношения наладились. Дали воды умыться, полотенце. Накрыли стол, появился самовар. Постелили на полу две постели.

Когда пришел брат, он с удивлением огляделся.

– Ты хорошо устроился.

Разговорились, и я, накормив лошадей, заснул под чтение Апокалипсиса.