Текст книги "Виктор и Маргарита"

По другой версии фамилия имеет польское происхождение, так как в Польше часто встречаются созвучные фамилии Кревские, Корецкие и т.п.

Коревский Лупан Иванович (1874–1939) – дед

Крестьянин-середняк, образование начальное, имел земельный надел, избу, лошадь, корову, овец, огород, небольшой сад. Умер в 1939 году (больное сердце). Имеется карточка, очень старая, затёртая, наверное, 1911 года. На карточке дед, бабушка Прасковья и мой отец Василий, ему года три на фото. Дед был человеком высокого роста, худощавым, с запоминающимся лицом, глаза чуть навыкате, большой нос с широкими ноздрями. Я деда не помню, не видела, но все говорили, что сыновья на него очень похожи, особенно – Михаил Лупанович. Православное имя Лупан происходит от латинского имени Лупп, что означает «волк», русские звали «лупанами» лупастых, глазастых людей.

Коревская (Котова) Прасковья Васильевна

(22.10.1875 – 20.03.1942) – бабушка

Малограмотная крестьянка, умела только расписываться. Характер был тяжёлый, имела, как говорят, «широкую кость», была крупной, сильной женщиной. Её черты унаследовала дочь – Вера Лупановна. Умерла бабушка в Сущёвке на моих глазах от рака кишок. Известно, что похоронены дед и бабушка на деревенском кладбище, но могилы не сохранились. Их дети плохо заботились о памяти родителей.

Коревский Василий Лупанович

(19.03.1908 – 3.05.1961) – отец

В 1928-м году отец как секретарь комсомольской организации был вынужден участвовать в операциях раскулачивания. В душе он был против того, чтобы разорять семейные гнёзда, выселять людей из домов. Поэтому, когда был объявлен дополнительный призыв в армию, отец добровольно пошёл служить, несмотря на то, что ему уже было 22 года и у него в 1929 году родилась первая дочь, то есть я, которую он назвал Маргаритой.

Капитан Василий Лупанович Коревский,

Рабоче-Крестьянская Красная Армия. Литва. 1940

Служить его послали на Кавказ, в Ленинакан. До армии у него начинался туберкулёз, но как он потом рассказывал, служба пошла ему на пользу. В армии было хорошее питание, он занимался гимнастикой, плюс свежий, чистый горный воздух. В гражданской жизни, наоборот, те времена были голодными и трудными. Отец остался в армии служить навсегда, стал военным человеком, командиром.

Василий прошёл путь от солдата до полковника. Воевал, дошёл до Берлина, награждён двумя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны, несколькими медалями. В 1945 году был направлен в Народную польскую армию. После войны служил в городе Острув-Велькопольский. Занимал генеральскую должность, командовал дивизией, награждён орденом Польского креста. В конце 1946 года по его просьбе был переведён в Россию. Служил под Москвой в Солнечногорске. Затем в 1948–49 гг. в Тюмени, в 1951–52 гг. – в Кемерово, в 1953–55 гг. – в Ульяновске.

В 1955 году, в 47 лет – инфаркт, он ушёл в отставку, поселился в Краснодаре, получил участок земли, взял ссуду и построил каменный трёхкомнатный дом. Увлёкся садоводством, особенно успешно выращивал виноград. Строительство дома отняло много средств и физических сил. В 1958 году – второй инфаркт, а в 1961 году 3 мая третий инфаркт закончился смертью.

В партии ВКПб отец не состоял, может быть, поэтому звание генерала так и не получил. Однажды он был представлен к этому званию, но его биографию подпортила, конечно, женщина. Это было во время войны в Ленинграде. Звали её Варвара Ивановна Милькова. С этой женщиной у него был «бурный роман», родилась девочка, назвали Галей. Отец оформил законный брак, будучи женатым на моей матери. Закончился этот скоропалительный брак и роман грандиозным скандалом, который получился на почве ревности. Варвара много кокетничала. Отец приревновал свою новую жену на какой-то вечеринке. Дома он её жестоко избил армейским ремнем. Отец был очень вспыльчив и жесток в гневе. Она ушла и пожаловалась начальству. Отца наказали, сняли одну звезду, разжаловали до подполковника. Отец был рад, что потерял одну звезду, а не попал под трибунал. Этот скандал был отражён в личном деле. Вот почему отец не получил звание генерала.

Часто вспоминая и анализируя жизнь своих родителей, отца в частности, сделала вывод. Отец был красив, мужествен в бою, но застенчив и очень честен с женщинами. Не он выбирал, а его, красивого, выбирали. В результате после войны он женился третий раз на Антонине Ивановне, которая оказалась такой стервозой, что в 47 лет он получил первый инфаркт, да и Варвара, вторая жена, долго его мучила, не давала развода.

Главная причина нервного разлада у отца была в том, что Антонина Ивановна оказалась настоящей мачехой по отношению к его дочерям, ко мне, и особенно от неё досталось сестре Лене, которая осталась без родной матери в семь лет. Также Антонина допекала отца за то, что он 18 лет платил алименты дочере Галине в Ленинград. Всё это и привело к ранней смерти от третьего инфаркта в 1961 году.

Положительным результатом его последнего брака является то, что в 1946 году появился наследник, сын Владимир Васильевич Коревский. Он моложе меня на 17 лет.

Коревский Михаил Лупанович

(1910 – 19.02.1981) – дядя

Образование среднее, рабочий-шофёр, работал на оборонном заводе № 92 (машиностроительном) в Горьком. В годы войны был фронтовым шофёром на Ленинградском фронте, возил грузы через Ладогу в осаждённый Ленинград. Дядя Миша построил в Горьком на ул. Таймырской дом, в котором прожил с семьёй почти всю жизнь, был хорошим столяром. Характер спокойный, добродушный, доброжелательный. Жена Екатерина Михайловна Коревская (Леванова). Они вырастили детей, пятерых: Николая, Алексея, Александра, Льва, Владимира. После смерти жены Михаил Лупанович женился на Гороховой Елизавете Акимовне, жил в её квартире до самой смерти.

Яковлева (Коревская) Вера Лупановна

(30.09.1913 – 12.05.1994) – тетя

В 15 лет Вера уехала из деревни Сущёвки в Горький. Прибавила себе один год при получении паспорта и устроилась работать на Горьковский авиационный завод. Жила в общежитии, участвовала в художественной самодеятельности, была активной комсомолкой. Образование среднее, учиться не хотела, самостоятельно освоила литературно-правильную речь, умела красиво говорить. Имела яркую внешность, была величава будто пава, шутлива.

Характер был неровный. Могла быть спокойной, гостеприимной, но могла взрываться, оскорбить человека, ударить. В 1934 году вышла замуж за Яковлева Александра Дмитриевича. После рождения двойни, мальчика и девочки, ушла с работы и стала домохозяйкой. Мальчик умер в раннем возрасте. Дочь – Альбина, в замужестве стала Маевской. С большим талантом Вера Лупановна работала в своём саду и дома.

Галкин Александр Фёдорович

(1880–1937) – дед

От Сущёвки в пяти километрах находится село – Тубанаевка. В этом селе проживала семья Галкиных. Там мой прадед Фёдор Галкин построил небольшой кожевенный завод. После его смерти наследниками стали два сына – Александр Фёдорович и Фёдор Фёдорович, которые продолжали дело отца.

Александр Фёдорович Галкин – это мой дед со стороны мамы. Он умер в 1937 году в тюрьме в возрасте приблизительно 57 лет от воспаления лёгких, так было написано в извещении, которое получила мать.

Арестовали его в каком-то сибирском городе на вокзале. В паспорте у него не было штампа о прописке. Хорошо помню, как мама отправляла дедушке посылки с продуктами, получала от него письма и тихо плакала.

До революции Александр Фёдорович Галкин вместе с братом Фёдором имел частную собственность: кожевенный завод, лес-рощу, которая называлась «галкинской» и свой двухэтажный кирпичный дом в селе Тубанаевка. Торговал кожей на Нижегородской ярмарке и в Казани.

Дед весь свой капитал вкладывал в землю, в 1917 году купил под Москвой дворянское имение.

Александр Фёдорович, как и его брат, был человеком высокого роста, русым, светлым, богатырского сложения. Он не понял новой жизни, после революции пытался подняться, открыть своё дело, не получилось.

Галкина (Варакина) Анна Фроловна

(около 1882 – 1933) – бабушка

В 1930 году, когда Галкиных окончательно раскулачили и отобрали корову, бабушка выехала из Тубанаевки в Казань к сыну Аркадию. Там Анна Фроловна сильно заболела.

Видела я бабушку один-единственный раз. Дело было так. Мама сказала: сейчас мы поедем к дяде Аркаше, попрощаемся с бабушкой, она очень больна, скоро умрёт. Приехали к дяде Аркаше в Казань. Он жил с семьёй в бараке. Занимал большую комнату. Мама подвела меня к кровати, на которой лежала маленькая, хрупкая женщина, одетая по-крестьянски. Широкая тёмная ситцевая юбка, кофта, на голове белый платок. Лежала она на боку, повернувшись к стене. Мама сказала, что это мая бабушка. Но бабушка, видимо, была в очень плохом состоянии, медленно умирала. Она даже не повернула головы. Я не смогла увидеть её лицо.

У Александра Фёдоровича и Анны Фроловны Галкиных было четверо детей: дочери Антонина и Зиновия, сыновья Аркадий и Борис. Старшая, Антонина, умерла в Москве в 1938 году. Борис погиб в 1941-м на войне в первом бою. Аркадий умер от ран на пути с фронта в 1945 году.

Коревская (Галкина) Зиновия Александровна

(7.11.1904 – 20.09.1945) – мама

Зиновия родилась в селе Тубанаевка Спасского уезда Нижегородской губернии в большой дружной и обеспеченной семье. В селе в те годы была начальная школа, которая называлась церковно-приходской, учила детей матушка-попадья. Изучали грамматику, арифметику и Закон божий. Отношения в школе были простые, семейные. Запомнился рассказ матери о том, как в школу приходил сын попадьи, мальчик лет шести, открывал дверь в класс и говорил: «Мама, дай си-си». Матушка выходила из класса, чтобы покормить сына грудью. Вспоминала, как матушка заставляла её переписывать тетради, чтобы выработать красивый почерк, и мама обливала страницы слезами.

1915 год. Мама с сестрой Тоней, которая была её старше года на три, уехала в Курмыш. Жили они на квартире и учились в гимназии. В гимназии преподавали французский язык, русскую литературу, художественную гимнастику, бальные танцы.

1917 год. Начались перемены, вольнодумство, критика старого режима, перемены коснулись и образования. Художественную гимнастику заменили уроками труда. Вместо танцев стали шить тапочки, учились ремонтировать обувь. Всё это пригодилось в дальнейшем, так как жизнь не улучшалась. Но мать и её сестра с восторгом встретили все революционные новшества, такие как женская эмансипация, свободная любовь, труд наравне с мужчинами. Было в то время модным курение среди женщин. К этой дурной привычке пристрастилась и моя мать. Она не могла бросить курить до самой смерти. Тайком, но курила, когда нервничала, волновалась. Она никогда не кричала, не устраивала истерик, все обиды и невзгоды переносила молча, была очень выдержанна. Только её чёрные глаза (очи) выражали гнев своим блеском и взглядом.

Никогда я не слышала от неё бранных слов, ругательств, насмешек над другими людьми. Всегда и ко всем мать обращалась спокойно, с уважением, на «Вы». Мне вспоминается такой эпизод. Я шла с мамой по улице, увидела горбатого человека, засмеялась громко и стала показывать в его сторону пальцем. Мать меня остановила и сказала, что это большой ГРЕХ смеяться над несчастным человеком. Я это запомнила на всю жизнь.

На её поведение люди отвечали уважительным к ней отношением. Где бы мы ни жили, все всегда обращались к матери по имени и отчеству и тоже на «Вы». Да и по внешности мать моя отличалась от окружающих её женщин. Высокая, худощавая, с гордой осанкой, с лёгкой быстрой походкой, с фигурой, как бы сейчас сказали, манекенщицы. Прямая узкая спина, маленькая грудь, узкая талия (44-46 размера), длинные стройные ноги, красивые чёрные глаза, тонкий благородный нос с горбинкой, слегка раскосый разрез глаз, крупные, ровные, белые как жемчуг зубы, длинные тёмные густые волосы, слегка смугловатый цвет кожи – личность оригинальная и неповторимая.

В 1924 году она приехала в Москву, где в то время жила и училась на экономическом факультете Тоня. О личной жизни моей матери в те годы мало что известно. Запомнился эпизод, который рассказывала мне мать. 22 января 1924 года, в день похорон В.И. Ленина, был сильный, небывалый мороз, как говорят в народе, «птицы на лету замерзали». Чтобы проститься с вождём, пришли толпы народа, крестьяне и рабочие, все плохо одеты. Крестьяне, жгли костры, около которых грелись. И мама видела, как плакали простые люди, слёзы катились по бороде и тут же замерзали, превращались в льдинки. От дыма костров стоял в морозном воздухе туман.

Этот простой рассказ лучше всех высокопарных стихов и поэм, написанных позднее, доказывает, что была искренняя любовь народа к Ленину, к Человеку с большой буквы.

1927 год. Мать возвращается из Москвы в Тубанаевку, устраивается работать учительницей по ликвидации неграмотности при Тубонаевском кожзаводе. Там она работала до 1929 года.

В этот период в стране происходили большие перемены, реформы в сельском хозяйстве, ликвидация частной собственности на землю и создание коллективных хозяйств, которые в одних местах создавались добровольно, а в других насильственно.

Тубанаевский кожзавод, принадлежавший ранее семейству Галкиных, стал государственным, но семья Галкиных во главе с Александром Фёдоровичем Галкиным продолжала жить в собственном доме.

Зиновия Александровна Коревская (Галкина). 1931

Они имели хозяйство, за домом располагался огромный сад, который очень выручал своими плодами в те трудные голодные годы. Мама вспоминала, что летом и осенью заготавливали овощи и фрукты в огромных количествах. Особенно в саду было много яблок. По несколько вёдер в день приходилось резать для сушки. Нарезанные яблоки укладывали на железной крыше дома, где они хорошо сохли.

В 1928 году в жизни моей матери произошло событие, которое оказалось судьбоносным и перевернуло всю её жизнь. Она познакомилась с Василием Коревским.

После окончания средней школы Василий был послан на работу в комсомольскую организацию Тубанаевского кожзавода. Отец мало был похож на крестьянина, скорее напоминал молодого художника или поэта на картинке в романе. Красавец, высокий, стройный, с большими серыми глазами, шевелюра из тёмных кудрявых волос, красивые полные губы, молчаливый, несколько застенчивый в обращении юноша. Знакомство матери с Василием Коревским переросло во взаимную влюблённость и закончилось законным браком. Это была на редкость красивая пара по воспоминаниям односельчан.

Родилась я 8 февраля 1929 года в морозный день в районной больнице в Спасском, очень маленькой, недоношенной – 2,5 кг. Когда везли меня домой в Тубанаевку, мама всё просила остановить лошадь, чтобы удостовериться: дышу ли я?

Отец назвал меня Маргаритой, мать хотела назвать Тамарой. Жизнь показала, я оказалась живучей, цепкой, с большим запасом жизненной энергии женщиной. Бабушка Прасковья Васильевна тайно крестила меня, когда мне было 6 месяцев, крещёное имя Марина.

Через год после моего рождения, в 1930 году родился братик Алексей. Но он погиб. Тут виновата была, конечно, мама. Она себя за это очень сильно ругала, потому что повезла трёхмесячного ребёнка по Волге в Юрьино, где находился в то время отец. По дороге, на пароходе, мама ребёнка простудила. У него по прибытии в Юрьино началось воспаление лёгких, и он быстро погиб.

В Казани в 1935 году умерла и похоронена моя сестра Танечка, ей было 9 месяцев. Умерла она от воспаления лёгких. В те годы была очень большая смертность детей именно от воспаления лёгких, так как в то время не были известны антибиотики. Помню, как её хоронили. Идёт отец в военной форме, высокий, стройный. На плече держит покрытый ярко-зелёной бархатной скатертью гробик. Особенно этот яркий цвет врезался мне в память. А рядом идёт мать, тихо плачет, держит меня за руку, а другой рукой утирает слёзы. И больше никого вокруг нет.

В 1936 году в Ленинск-Кузнецке родилась сестра Лена.

Более спокойными и благополучными были 1938–39 годы. Жили в военном городке, в тёплой двухкомнатной квартире. В магазинах было хорошее снабжение, не было карточек. Мама в этот период чувствовала себя хорошо, даже увлекалась художественной самодеятельностью. Пела и танцевала на сцене Дома культуры на концертах, которые устраивали жёны военнослужащих.

Хорошо помню один из концертов, на котором мы с отцом сидели в зале, а мама во главе хора запевала популярную и новую в те годы песню «Катюша». Голос у мамы был сильный, сопрано, прекрасный музыкальный слух. Жаль, но мы, её дети, этого дара не унаследовали. Она хорошо, легко танцевала цыганочку, гопак, знала классические бальные танцы, играла на гитаре, отец подыгрывал ей на мандалине.

В мае 1941 года на станции Идрица родилась сестра Наташа, она умерла через несколько дней.

Это всё было до войны.

Достала письма отца с фронта, перечитала. Наши с мамой пропали, а его письма сохранились. Ты их не видел, они в моём чемодане хранятся. Я отобрала для тебя несколько, береги их для семейной истории. Отец маленькую Лену звал Люмой, она имя своё не выговаривала и он дразнил её так.

1 письмо от 2 сентября 1941

Здравствуйте мои дорогие!

Зинуша, Риточка, Люмочка и мамаша.

Дня два, как получил третье письмо от вас и рад, что всё у вас хорошо. У нас сегодня затишье после двухдневного боя. В этом бою мне пришлось участвовать активно и настолько непосредственно, что довелось пострелять самому лично из винтовки и пулемёта. Интересный боевой эпизод. Когда-нибудь расскажу подробно, а сейчас коротко. Нас было семеро: командир конной разведки, два сержанта, три пулемётчика с одним пулемётом и я. Два, а, может быть, три или четыре часа мы вели бой на окраине одной деревни, засев в большом пустом бревенчатом сарае. Били прямо во фланг и тыл. Били с толком, и немец решил расправиться с нашей назойливой группой. Бросил силы, пытаясь нас окружить, т.е. отрезать нам путь отхода к лесу. Вдруг ранило пулемётчика в ногу. Я его оттащил в безопасное место, и не успели его перевязать, ранило в грудь командира конной разведки.

На этом отрываюсь, вызвали для выполнения задания.

Продолжаю 4 сентября

Так вот, оставшиеся бойцы взялись перевязывать раненых, и остался я один. Взял пулемёт и думаю, – пропадать так не задаром. Расстреляв последние патроны, отполз и вижу, что дело худо. Очень жаль стало младшего лейтенанта, он всё шептал: «Товарищ капитан, товарищ капитан», – и я решил спасти его во чтобы то ни стало и, во всяком случае, отбиваться до последнего.

Вдруг (тут как в романе или кино) слышу голос от опушки леса: «Товарищ капитан, разведрота пришла». Я облегчённо вздохнул, отдал громко соответствующие приказания, и немцы были отбиты. Раненых товарищей унесли в тыл.

А теперь слушай самое существенное на сегодняшний день. Это вот что: у меня плохо с обувью, хромовые сапоги поизносились, а теперь идут дожди и я всё время с мокрыми ногами. Если получишь наш багаж, то в первую очередь пошли мне резиновые сапоги. Я только не помню, взяли мы их или бросили в Идрице? Если они брошены, то пришли простые сапоги, они, кажется, ещё крепкие. Второе, это тёплое бельё. Сейчас ещё можно без него, а через месяц оно будет крайне необходимо. Серое шерстяное одеяло у меня пропало ещё в Идрице, но одеяло, может быть, я достану. Вот мои нужды и просьбы к вам. А в остальном всё пока хорошо.

Вы уж хорошенько, потеплее окапывайтесь на зиму.

Вот пока и всё. Будьте здоровы. Обо мне не беспокойтесь.

Ваш Василий.

2 письмо от 26 сентября 1941

Здравствуйте мои дорогие Зинуша, Люма, Риточка и мамаша!

Шлю вам привет и желаю самого лучшего. Я вам долго не писал. Не было возможности. Около 10 дней мы были в окружении, в тылу у противника, только позавчера благополучно прошли через линию фронта и вернулись к своим. Много интересного пришлось увидеть и пережить за эти несколько дней. Сейчас вот сижу и усмехаюсь тому, что как всё-таки мы прошли удачно. Шли по ночам, лесами, болотами, ориентируясь по карте и компасу. Мне пришлось быть в роли вожатого, и я эту роль выполнил с честью. Когда прошли к своим, сколько радости было у каждого на лице.

Пока ладно. Подробности расскажу, когда встретимся. Сегодня переезжаем в другое место, встретим нашу почту и я, наверное, получу от Вас письма, может быть и посылочку. За меня не беспокойтесь, я всё более и более накапливаю опыт действий при встрече с противником. В разведке бывал несколько раз и чувство страха пересилил. Иду смело и вместе с тем – обдуманно, и, когда идёшь смело, опасность уменьшается во много раз.

Беспокоит обувь. Сентябрь, дожди, а я всё ещё в хромовых сапогах, но, может быть, скоро добуду простые. Второе, нет тёплого белья и одеяла, но, как-нибудь разживусь всем необходимым.

Зина, хорошо, если б ты из какого-нибудь шёлку сделала и послала мне пару шёлкового белья. Ведь приходится целыми днями не раздеваться, не разуваться и ясно, что можно завшиветь, а шёлковое бельё спасает от этого, конечно, до некоторой степени.

Пишите по старому адресу. Это письмо я шлю по гражданской почте из Осташкова.

3 письмо от 7 января 1942

Здравствуйте мои дорогие Зинуша, Риточка, Люмочка и мамаша! И Надя!

Ваши письма с новогодними поздравлениями получил, спасибо.

Новый год нам посчастливилось встретить на отдыхе и встретили хорошо. Был небольшой товарищеский ужин, кино и даже танцы, и даже ёлка!

Как-то вы встретили Новый год? Из писем Риты я узнал, что вы мою посылочку получили, она же пишет, что вы обзавелись хозяйством – курами и козой. А ты, Зина, почему-то об этом не написала, а ведь странно, может быть, мне это всё интересно.

Жаль мамашу, она бедная сколько времени болеет, а лечиться ей негде да и нечем. Ей нужна лёгкая пища, а её-то как раз и нет. Ты обиделась, что я упрекнул тебя в недостаточной внимательности к мамаше. Извини, но ведь мать-то мне жаль, а помочь я ничем не могу. Я знаю, что ты человек уживчивый и добрая по натуре, но у тебя своих дел и забот много. В твоих письмах прослеживается жалоба на трудности жизни. Я должен сказать, что Вы счастливцы. Ваши временные трудности ничто по сравнению с тем, что сейчас переживает население оккупированных немцами районов. Фашисты, уходя сжигают деревни дотла, угоняют скот, забирают одежду. Спрашивается, что же делать матери троих, а то и пятерых детей без крова и без продуктов? Да ещё зимой.

Проходя видишь такую картину: деревня сожжена вся, лишь осталось 2-3 дома (а иногда и этого нет), в которые и собирается всё население этой деревни, главным образом старики, женщины и дети. Я крепкий человек, но заглянув в один из таких домов, мне сделалось не по себе. Вот таков этот фашизм. Вот тут-то и рождается настоящая безграничная ненависть к немцам у этих женщин, стариков и детей, и у Красной армии. В одном селе женщины искренне нас просили, что, мол, товарищи командиры, приведите к нам хоть одного этого дьявола. Мы, говорят, его бы не убили, нет, а мы бы, говорят, всю злость, всю ненависть на нем отомстили, привязали б его да понемножку и пинали день и ночь.

Недаром т. Молотов послал ноту всем государствам на зверства фашистов при их отходе. Вот мы и идём по грудам развалин и пепелищу наших родных деревень. Глядя на зарево пожаров и этих вдвойне обескровленных матерей и детей, жуть берёт. Вот и передай там всем окружающим, что б не хныкали на трудности и знали, что приходится переносить нашему народу там, где вступила немецкая грабь-армия.

Коротко о себе. Не успел втянуться в одну работу НШ (Прим. Начальник штаба), так меня назначили на должность зам. КП (Прим. Командного пункта). Короче говоря, я в любую минуту должен быть готов к вступлению в должность начальника КП. Так легко я шёл на должность НШ и так тяжело мне это назначение. Боюсь за свой мягковатый характер, но, может быть, это только мне кажется. Откровенно говоря, не рад я этому назначению, хотя и с повышением. Мне как-то больше шла работа НШ.

Напиши, чем вы кормите козу и скоро ли она объягнится и будет давать молочко. Бедная Козочка! Она должна давать много молочка, так как в нём нуждаются и Люмочка, и Рита, и мама, и бабушка!

Между прочим, получила ли ты новый денежный аттестат? На 800 рублей. Напиши, как только получишь по нему деньги, т. к. мне надо знать, будут ли по нему платить или по старому, так как старый-то ведь, кажется, до июля 42 года?

Пока всё. Хочу спать. Я ведь люблю поспать, тем более, когда к этому есть возможность. А сейчас мы на отдыхе.

Ну, всего Вам хорошего.

4 письмо от 22 февраля 1942

Здравствуйте милая жена! Здравствуйте дорогие доченьки Рита и Люмочка!

Здравствуй дорогая мамаша!

Спешу сообщить Вам, что я жив и здоров. 28 дней были в окружении, стойко дрались с врагом, терпели холод и голод, всё ждали помощи. Продовольствие и боеприпасы нам сбрасывали с самолётов. Но враг оказался силён и настал час, когда единственно целесообразным было это – пробиваться из окружения к своим. Как и в прошлый раз, мне и людям, коих я вёл, повезло. Провёл всех до единого. Похвалюсь, помогли: умение хорошо ориентироваться по карте и умение хорошо ходить на лыжах. Ведь в Сибири я сравнительно много ходил на лыжах. Прошли сквозь вражье кольцо многие, но много погибло замечательных бойцов, командиров. Погиб т. Лебедев, у которого я был начальником штаба.

Я писал вам, что до окружения, в окружении и сейчас я командую полком. Сначала было страшновато, а теперь привыкаю. Третий день, как мы вышли, – отдохнули, подкормились (я, конечно, имею в виду не себя, так как уж таков порядок, что как бы плохо не было с питанием мне где-то достают еду, приносят и кормят). Что с нами будет дальше, пока не знаем, но, возможно, что отведут на отдых и для пополнения. Ваших писем не получал, наверное, месяца полтора, но, очевидно, теперь связь наладится и будет регулярной. О днях проведённых нами в окружении, наверное, напишут в военной истории и в литературе. Особенно памятны будут дни 18,19 и 20 февраля.

Наладится связь, пошлю вам посылочку. Как-то вы там живёте? А ведь скоро весна. Мне почему-то кажется, что кончится зима, кончится и война.

Жива ли мамаша?

Василий.

5 письмо от 19 марта 1942

Здравствуй дорогая Зинуша! Здравствуйте доченьки Рита и Люмочка!

Я по-прежнему жив и здоров. Сегодня 19 марта – день моего рождения. Справляю 34-ю годовщину. Жаль, нет водочки, а так всё есть. Повар, узнав это, испёк пирог и очень вкусный, а комиссар привёз патефон. Вот и повеселились. Завожу твои любимые пластинки и вспоминаю тебя.

Дела по службе у меня идут не плохо. Много беспокойства за подчинённых людей. Хочется сделать для них всё возможное. Удалось всех перемыть в бане, это большое достижение и для меня радость. Вечером приезжает группа художественной самодеятельности. Я прекрасно понимаю, что только заботой о людях можно добиться доверия на хорошие дела. Война многому научила. Недавно мои разведчики привели пленного, он страшно рад был, что попал в плен. Говорит, что немцам воевать надоело, что потери у ним слишком велики. Тем не менее, они готовятся к весеннему наступлению. Мы так же к этому готовимся, и победа будет наша, в этом мы уверены.

Я почему-то уверен, что перенесу все опасности и лишения и останусь жив и здоров. Ну, а если погибнуть придётся и к этому готов. Вы также должны морально себя подготовить ко всяким неожиданностям. Таков суровый закон войны. Всему бывает конец. Кончится и война, и мы ещё хорошо поживём.

Будьте здоровы и пишите мне почаще.

Ваш Василий.

Адрес прежний. Район г. Ржев.

6 письмо от 17 апреля 1942

Здравствуй Зиновия!

Здравствуйте дорогие Рита и Люмочка!

Ваше письмо с известием о смерти мамаши я получил. Несколько раньше мне об этом сообщил Михаил. Мамашу, конечно, жаль. Жаль, потому что её последние старческие годы прошли в нужде. А я вот мало заботился и мало помогал ей. Теперь вот вспоминаю, как она меня растила, воспитывала и берегла. Бывало, загуляю с товарищами, так она всю ночь, всю Сущёвку исходит, а найдёт своего сынка и, если надо, и домой приведёт.

Как хоть похоронили её, кто провожал?

Теперь, Зина, беспокоюсь я о своём здоровье и теперь, наверное, лежишь в больнице. Я знаю, что весна для тебя тяжела. Буду надеяться и надеюсь, что всё кончится благополучно и ты поправишься. Как бы там не было, но ведь ты для наших девочек дороже и нужнее, чем, например, я. Того, что с тобой может кончиться плохо, я даже не могу себе представить. На кого же останутся наши дети? Ведь я для них ещё так далёк, так как прежде чем смогу их увидеть со мной может случиться всякое. Вот сегодня хоронили двоих товарищей-друзей, с которыми я всегда обедал, вчера только разговаривали и вместе спали, а сегодня их нет. И как это ни страшно, всё это вселяет какое-то безразличие к своей собственной жизни. А с другой стороны во всю идёт весна, пробуждается природа и хочется жить и жить… А всего больше я люблю – это пение скворцов и то время, когда цветёт сирень. Да, Зиновия, любопытно было б пережить и перенести эту войну. Я подмечаю, что мы, старые фронтовики, наоборот, себя не бережём. Очевидно, всё дело в том, что ко всему можно привыкнуть. К примеру, вчера решили, что днём в деревне находиться не будем, потому что противник обстреливает из артиллерии, а будем уходить в блиндаж. Но пришёл день, комиссар гонит меня в блиндаж, а я его, а в итоге посмеялись, да так в хате и остались. В блиндаже, правда, безопасно, но темно и сыро, а в хате светло, окна по-весеннему открыты и скворцы щебечут. Вот и не идём в блиндаж, а, казалось бы, пора научиться на случаях гибели товарищей? Вот и теперь. Ночь, а где-то в стороне разбушевалась тяжёлая артиллерия, такой грохот, что земля дрожит, хотя стреляют от нас не ближе как за 6-7 километров.

Извини, что письмо получилось тяжёлым. Настроение плохое – недавно провели тяжёлый и неудачный бой. Военное счастье также изменчиво.

7 письмо от 15 июня 1942

Здравствуй дорогая дочка Рита!

Спасибо тебе, что меня не забываешь и шлёшь письма. Очень я по вас соскучился. Рад, что ты так занялась деревенским хозяйством. Это тебе пригодится в будущем, но я беспокоюсь, что ты совсем забросила ученье. Я замечаю, что в твоих письмах всё больше становится ошибочек. Ну, ничего, война кончится, будешь опять учиться. А вернусь я – жив и здоров – будем опять жить в городе, где обязательно будет кино. А пока занимайся огородом, козой и курами. Это тоже интересно, и при этом и выгодно.

В моей жизни пока ничего особенного не произошло. Дерёмся с немцами, но больших битв пока нет. Вот вчера захватили и привели ко мне в блиндаж трёх фрицев, пленных. Смеются черти, рады, что попали в плен и будут живы. Допросили их и с конвоем отправили в тыл.