Текст книги "Запасной инстинкт"

Пролог

Ночь длинна.

Эту вечность не замечают те, кому еще не дано понять ее глубину и страх, пожирающий все, проникающий в каждую клетку мозга. Двое, он и она, в свои неполных пятнадцать слились в поцелуе, страстном, но еще неумелом и далеком от постижения существа любви. Они молили о том, чтобы не наступал рассвет.

Ночь длинна.

Она разделяет все, способное пожирать, на живущих в ней и страшащихся ее. Будь проклята эта ночь, роняющая капли горячей, еще живой крови на землю, уже отупевшую от бессмысленных убийств.

– Только бы не наступал рассвет.

Губы девочки онемели от поцелуев, но ей было мало. Ее руки уже устали. Они в тысячный раз вытаскивали его ладони из-под майки, но тут же разжимались и вновь пускали их туда.

– Они всегда рано приезжают и скоро будут. Что ты скажешь своим?

– Я объяснил, что поехал к бабушке за город.

– Они позвонят и узнают.

– Там нет телефона.

– Тебе пора уходить.

Он еще не умел сказать «поцелуй меня в последний раз», поэтому соскользнул с дивана, запутался в простыне, сброшенной на пол в первые часы этой ночи, и едва не упал.

Девочка улыбнулась непослушными губами и тихонько фыркнула.

Мальчик, уже стоя на коленях, дотянулся до нее, полусидевшей на диване, нежно поцеловал в щеку и спросил.

– Мы увидимся так еще?

– Не знаю, – ответила она, понимая, что лжет.

Ночь длинна.

Под лестницей, ведущей на второй этаж дома, сидел кто-то, бесшумно суча ногами по паркету и терзая свое тело у низа живота. Грязь с ботинок растиралась по полам плаща, но он не замечал этого. Человек не видел ничего. Даже себя. Он всю ночь слушал звуки, доносившиеся из-за неплотно прикрытой двери соседней комнаты, и истязал сам себя. Его перекошенное лицо уже не напоминало человеческое. По подбородку текла жидкая слюна, нестираный воротник рубашки оставлял грязь на шее, но он не замечал и ее, сидел под лестницей, давясь собственной яростью и страстью. Он думал лишь о той минуте, секунде, когда на скрипящем дачном диване вонзится в ее здоровое тело, еще не остывшее от чужой любви.

Он будет рвать ее зубами, ногтями, слушать стоны, полные ужаса. Когда она в последний раз глянет в его глаза своими зрачками, он положит ей на горло руки и будет давить…

– Ты придешь ко мне сегодня?

Они поцеловались в последний раз. Девочка закрыла за ним дверь, прислонилась спиной к косяку и улыбнулась.

Уже не в силах держать рукой свою бурлящую жажду, он вышел из-за лестницы и шагнул к ней, криво улыбаясь уголками мокрого рта. Девочка окаменела, слилась с косяком. Ее ногти, едва тронутые бесцветным лаком, стали крошиться об облицовку двери.

– Иди ко мне.

Сломавшийся ноготь вонзился в мякоть на пальце, но она не чувствовала боли. По косяку скользнула капля крови.

Он увидел это, сделал еще шаг к ней и зашипел языком в собственной слюне:

– Иди ко мне.

– Мама… – прошептала девочка, едва двигая губами, еще не остывшими от поцелуев.

Этот шепот растворился в ней самой.

Ночь длинна.

Глава 1

– Опять ужасы? – спросил Черников, разламывая булочку над пластиковым стаканчиком дымящегося кофе.

Он уже собирался поднести ее ко рту, но остановился на полпути.

– Ты к зеркалу сейчас подойди, – посоветовал Черников человеку, сидящему напротив, откусил и пробурчал с набитым ртом: – На добермана похож. После вязки.

Никитин с трудом выбрался из-за стола и подошел к зеркалу, висевшему на стене.

Черников был прав. Вид ни к черту. Красная от лежания на столе щека, взъерошенные волосы и глаза, еще не отошедшие ото сна. Такие же мутные, как и само кабинетное зеркало.

– Опять она?

Не отвечая, Никитин вернулся за стол.

– Что по делу Вирта? – глухо спросил он, пытаясь прийти в себя и бессмысленно перекладывая на столе бумаги.

– Саша, ты уже маму на ходу теряешь. Сначала отойди ото сна, потом и о делах поговорим. Булочку будешь? У меня их три.

– Что по делу Вирта? – упрямо повторил Никитин, окончательно стряхивая остатки кошмара.

Черников полез обеими пятернями в карманы пиджака за сигаретами и блокнотом.

– Есть новости. Старушка напротив видела мужика в кожаной куртке, который в день убийства Андрея Вирта выходил из его квартиры.

– На момент осмотра я не заметил глазка на двери напротив.

– Я и не говорил, что соседка видела его в глазок. Она спускалась по лестнице от своей знакомой. Услышав, что у Виртов открылась дверь, она приостановилась и глянула, перегнувшись через перила. Из квартиры бизнесмена вышел мужик, осторожно прикрыл за собой дверь и, стараясь не топать, спустился. Кофе оставь.

В ночь на 28 мая 2013 года в квартире известного бизнесмена Андрея Вирта было совершено убийство. Мать приехала к нему домой, чтобы поздравить с Днем пограничника. Бывшему стражу рубежей родины за неделю до упомянутого события стукнуло сорок, но мама обязательно поздравляла сына с праздником.

В семьях среднестатистических ветеранов погранвойск этот праздник заканчивается скромными поздравлениями и чмоканьями в щечку. Те, кто побесшабашнее, надевают на полысевшие головы зеленые дембельские фуражки, натягивают кители, которые скорее уже напоминают жилеты, и совершают броуновское движение по городу. От новогодних елок их отличает только то, что деревья не умеют пить и драться с полицейскими.

Но у Виртов праздник погранвойск проходил совсем иначе. Это был лишний повод собраться за столом с норвежской семгой, олениной и губами лося и за рюмкой-другой «Хеннесси» потолковать за жизнь.

28 мая мама Андрея Викторовича Вирта, главы ОАО «Сибмас», пришла к нему в гости. Она шагнула в открытую входную дверь и потеряла сознание.

Андрей лежал на полу в луже собственной крови.

Была лишь одна деталь, которую при осмотре места происшествия не смогли заметить ни следователь, ни опера, ни эксперт. На нее обратил внимание лишь начальник убойного отдела Александр Никитин.

Девушку-следователя рвало желчью в ванной. Братва из районного отдела, посвистывая, рассматривала иконы шестнадцатого века, висящие на стенах шестикомнатной квартиры. Никитин подошел к столу, на котором стояли нетронутыми яства, приготовленные к празднику, и наклонился. За выступающим краем тарелки лежал маленький бесцветный камень.

Саша катнул его пальцем в свою сторону, поднял на уровень глаз и произнес:

– Перов, ты, кажется, хвастал, что у тебя дед ювелир?

у тебя дед ювелир?

– Бабушка описывает человека среднего роста, сорока-пятидесяти лет, волосы с проседью, глаза, говорит, то ли серые, то ли зеленые, коричневая куртка прямого покроя, под ней серый свитер, черные брюки. Все.

– Это все она рассмотрела, перегнувшись через перила? Сколько у нее было времени? Секунда?

– Я тоже заострил на этом внимание. Показалось, что старушка играет в полицейского Круза. Но она все объяснила. Оказывается, бабуля тридцать два года работала вахтером в женском общежитии. Сечешь? Она любого кобеля раз увидит и сто лет помнить будет.

Никитин вынул из кармана куртки камень, положил на стол.

– Что это? – поинтересовался Черников.

– Отвечаю: камень. Предугадывая последующие вопросы, объясняю: камень, по всей видимости, драгоценный. А раз так, то он обязательно должен быть алмазом. Я не геолог, но могу точно сказать, что прозрачный камень, находящийся в квартире криминального авторитета Вирта, может называться только алмазом.

Черников изумленно посмотрел на начальника и спросил:

– Когда это ты все рассмотрел?!

– Зато я не успел полюбоваться картинами, висящими на стенах, – многозначительно проговорил Никитин. – Кстати, по иконам и живописи выдали ориентировку в райотделы и в область?

– Выдали. Зато я не забираю вещдоки с места преступления.

– Это не вещдок. Я просто украл этот камень. Итак, что мы имеем на сегодняшний момент? Убийца, возможно, страдает психическими отклонениями. Это раз. Он ненавидел Вирта – два.

– Почему?

– Вдвойне неприятно слышать этот вопрос именно от тебя, учитывая обстоятельства. Напомнить картину в квартире Вирта? Такие увечья наносятся не в качестве самозащиты и не ради заказного убийства.

– Я имею в виду, что они могли поссориться за столом и…

– И кровожадный убийца разделал тело Вирта так же мастерски, как мясник тушу на рынке? Из-за чего же так можно поссориться? – Никитин посмотрел на часы. – Черт, к начальнику опаздываю!.. Боюсь, я переживу сейчас то же самое, что и Вирт! Слушай и записывай!

Черников завис над блокнотом, а Никитин, шагая по кабинету, рубил короткими негромкими фразами:

– Первое. Опросить жену Вирта на предмет опознания камня. Второе. Дать ориентировку по «нарисованному» соседкой мужику в коричневой куртке. Третье. Пошлешь Старикова по психиатрическим лечебницам. Пусть выяснит всех, кто выходил из них за последний месяц. Понимаешь, Серега, Вирта искать не нужно было. Он всегда держался на виду. Замочить его можно было в любой момент, а сделали это именно двадцать восьмого мая. Причем так, словно копили злобу сто пятьдесят лет! Понимаешь?! Значит, этот убийца не просто выжидал. Его что-то держало. Или кто-то… Четвертое. Пошлешь Саморукова в УИН. Пусть сделает выборку всех недавно освободившихся, кто был как-то связан с Виртом… Не перебивай! – остановил Никитин движение Черникова. – Знаю, что дурацкая задача. Но делать что-то нужно срочно. Потом будет поздно. И узнай, как там наша девочка-следователь себя чувствует.

Глава 2

Ночь длинна.

Мальчик вышел из дома, и его тут же окутала пелена утреннего тумана, пахнущего георгинами. Он знал этот запах. Его девочка высаживала георгины около дома каждое лето на аккуратной клумбе, обложенной белыми кирпичами.

Он подошел и провел рукой по влажным цветам. Теперь все в его жизни будет по-другому. Так думают все, кто познал первую любовь, но не дошел до глубины истинной и последней.

Ночь длинна и тем притягательна. Под этой белой сонной луной, висящей на небе, уже начинающем светлеть, можно успеть многое.

Из клумбы георгинов, словно узник из цепей, с шумом выбилась птица и, громко хлопая крыльями, унеслась прочь. Мальчик почувствовал, как по его спине, теплой после постели, волной пробежала омерзительно холодная волна страха. Все было неожиданно, а потому шокировало.

Волна застыла где-то в затылке натянутой резиной.

«Не бойся, ты же мужчина», – вспомнил он слова отца.

Резина стала расслабляться и вскоре безвольно повисла, как тряпка.

«Впереди темно», – подумал он, приказал сам себе не бояться и сделал шаг по тропинке, почти черной на фоне серого окружения.

Мальчик шел домой.

Через несколько шагов он глухо вскрикнул и схватился за лицо. Ветка, свисающая над самой тропинкой, стала на его пути. Чувствуя на руке кровь, мальчик поспешил домой.

Грязный, отвратительно пахнущий человек в плаще, перепачканном спермой, повалил девочку на пол в прихожей.

От его дыхания ее стошнило, но он не давал ей повернуться на бок, разорвал на девочке майку и, скуля, стал ронять ей на грудь капли слюны.

Она задыхалась, пытаясь повернуться, чтобы не захлебнуться, выбивалась из сил, но он держал ее и бешеными, почти желтыми гепатитными глазами пожирал грудь.

Девочка захлебывалась, но в неполных пятнадцать трудно понять, что так приходит смерть. Она дергалась, стараясь освободить свои тридцать восемь килограммов из-под этой гнетущей кучи падали, но не продвигалась ни на сантиметр.

Повизгивая от восторга, он пытался хоть что-то сделать свободной рукой со своим членом. Глядя в стекленеющие глаза девочки, маньяк добился лишь падения очередной порции слизи в свою грязную ладонь с узловатыми пальцами. Он мог насладиться лишь этим, но не превратить девочку в женщину. По той простой причине, что для этого нужен мужчина.

Стараясь не терять ни капли секундного оргазма, и без того уходящего, он впился в обнаженную маленькую грудь зубами. Лишь почувствовав во рту вкус железа, садист, продолжая рычать, скатился с девочки и задышал как подыхающая лошадь, редко и шумно.

Мальчик уже подходил к дому, а в прихожей дома родителей девочки грязный человек в плаще достал из кармана складной нож.

В шесть часов в деревне напротив, через речку, включали громкоговоритель. Первые звуки гимна страны возвещали о том, что наступил новый день. Но радио молчало, значит, шести еще не было.

Внезапно мальчик услышал торопливые, неровные шаги. По тропинке кто-то двигался.

Мальчик уже час как был дома. Он вышел во двор, чтобы полить цветы. День обещал быть жарким, и земля должна была принять воду до восхода солнца.

По тропинке шел человек в сером плаще. Мальчик никогда не видел его в городке. Очевидно, это был чей-то гость, стремящийся уехать на той же электричке, на которой приедут его родители. На шесть семнадцать.

Мальчик сделал шаг к калитке и зацепил ногой металлическую лейку. Она, звякнув, упала на бок.

Человек резко обернулся.

Этой секунды хватило мальчику на то, чтобы понять одну простую вещь. Уверенный в себе, спокойный человек всегда смотрит в глаза. Трус и зверь отведет взгляд.

Сейчас мальчик знал наверняка: человек в мятом плаще боялся.

В деревне, что через речку, хрипло затрещал, заработал громкоговоритель. По радио зазвучал гимн страны.

Мальчик вернулся в дом и подошел к зеркалу. На него смотрел крепкий для своих лет подросток с пластырем на правой брови.

«Папа обязательно спросит, откуда это, – подумалось ему. – Скажу, что ударился об косяк».

Он не хотел выдавать их с девочкой тайну.

Черников вывел «Тойоту» из гаража и стал медленно пробираться между домов. Он ехал к жене, точнее сказать, к вдове Андрея Вирта. В его кармане лежал камень. Откуда он взялся в квартире покойного? Как бриллиант мог быть связан с его смертью? Теперь на эти вопросы предстояло ответить этой женщине.

Он по привычке оставил машину у соседнего дома, бодрым шагом подошел к подъезду и у самой двери замедлил шаг. На лавочке рядом сидели самые желанные источники информации для любого опера – бабушки. Если их разговорить, то можно стать обладателем такого количества информации, какое не содержит ни одна энциклопедия. Весь смысл в том, чтобы потом просеять ее, вычленить сообщения о погоде, пенсии, резком скачке цен на молоко и выкинуть их из головы. В итоге останутся три-четыре фразы в виде текста телеграммы, ровно половина из которых никоим образом не будет иметь отношения к делу. Но одна-две очень часто играют решающую роль.

Черников, покручивая на пальце ключи от машины, быстро осмотрел старушек, убедился в том, что ни одна из них не видела его сутки назад на осмотре, присел на лавку напротив и закурил. Сейчас было глупо задавать бабушкам вопросы, так как с момента обнаружения трупа Вирта разговоры шли только об этом. Оставалось слушать. На всякий случай он посмотрел на часы и успокоился. В его распоряжении было еще около полутора часов. А бабки, естественно, все до единой были главными свидетельницами убийства. Если они кого-то и не видели, то только убийцу. Впрочем, у каждой на сей счет была своя версия.

– Надеждины дружки и пришили муженька, – говорила одна. – Мыслимое ли дело по девкам мотаться!..

– Да и она еще та шалава, – возразила другая. – Андрей как уедет по командировкам, так она и давай мужиков в дом таскать. Ни стыда у бабы, ни совести.

– Знаем мы его командировки. За три дня до беды приехал, ага! В этом – как его?.. – микроавтобусе, с мужиками такими же беспутными, с десяток баб приволок. Я-то видела из окна!

Черников поерзал на лавке. За сексуальные подвиги мужа по ту сторону баррикады жена вырежет ему не глаза, а совсем другое. Пока он терял время.

– А может, это Надька его жизни лишила?

«Вот это уже версия, – подумал Сергей. – Только Надька вряд ли смогла бы справиться со своим стокилограммовым мужем».

– Нет, – возразила старушка, молчавшая до сих пор.

Она сидела, положив руки на костыль, и задумчиво глядела куда-то вдаль.

– Надежда здесь ни при чем. И дружки ее тоже. Это за Аллу ему смерть пришла.

Черников насторожился.

– Что за Алла? – довольно бесцеремонно, как и положено таким персонам, спросила одна представительница старушечьего «домового комитета». – И чего ж ты, Петровна, служивым ничего не сказала?

– Некогда мне, – вдруг заявила старушка с костылем и медленно поднялась. – Недосуг. Зять с дочкой должны скоро приехать. Пойду приберусь.

«Зять с дочкой, – отметил про себя Черников. – Не дочка с зятем, что было бы логичнее для матери, а именно зять с дочкой. Значит, уважает мужиков старая. Но, судя по виду, – только настоящих. Уж больно строга».

Он шагнул в подъезд за ней.

– Вам помочь? – скорее искренне, нежели из-за повода завязать разговор, предложил Сергей.

– Помоги, коли добрый человек.

– Помоги, коли добрый человек.

– Я добрый, – подтвердил Черников, помогая старушке преодолевать ступени. – Я… адвокат. Да, адвокат.

Опираясь на его руку, старушка прошла еще один пролет и тихо произнесла:

– Адвокат!.. Да от тебя дежурной частью за версту несет.

– Как это? – изумился Черников и даже потянул носом.

– Вот-вот! – подтвердила бабушка. – Даже нюхаешь как собака легавая. Мент ты.

Черников замер, остановилась и старушка.

– Ну, мент, – согласился Черников. – Это что, плохо? Хуже, чем бандит?

– А сейчас не поймешь, кто мент, кто бандит. Ты давай веди меня, коли вызвался! Что встал как вкопанный? И не тяни носом как пылесос. Одеколоном не от меня, а от тебя пахнет. По Вирту пришел? Пошли ко мне, поговорим.

– К вам же зять с дочкой должны приехать? – спросил Сергей, чувствуя, как впереди, на правильно выбранной им дороге, начинает мелькать огонек.

Старушка открыла дверь, забрала у Черникова костыль и проворчала:

– Месяц уже, окаянные, не едут. И один бог знает, когда соизволят.

Квартирка, несмотря на скромность обстановки, была чистой и ухоженной. В углу – непременная лампада с рушником и пара икон.

«Одна старая, вторая – из нынешних, церковных, по сто рублей, – мгновенно определил Сергей. – «Троеручица» середины девятнадцатого века и «Владимирская», купленная в местной церкви, не иначе».

– Ты кто у нас будешь, мил человек? – спросила старушка, занося в комнату из кухни чайный набор.

– В отделе по раскрытию убийств работаю, мать, – признался Черников.

– Вот так-то лучше. А то – адвокат!.. Ну а меня Клавдией Петровной Мыскиной зови. А позвала я тебя на улице вот зачем…

– Как это позвали? – не понял Черников.

– Я вас, ментов, за километр чувствую. Знала, что за мной попрешься. Поэтому и сказала про Аллу. А нет никакой Аллы… Не в том дело.

– Что-то больно обидные слова вы говорите, мамаша! – заявил Черников. – Мент, мент… Я – сотрудник полиции.

– Нет, ты – мент, – упрямо возразила бабка, наливая в чашки дымящийся чай. – Причем непременно поганый. Как и все вы. Моего мужа да сына по тюрьмам и лагерям замотали до гробовой доски.

«Ах, вон оно что, – догадался Черников. – Сейчас старая опоит меня зельем да шарахнет дореволюционным утюгом по башке. Таким будет итог моей оперативно-разыскной деятельности. В некрологе напишут, мол, геройски погиб при выполнении служебного долга. Тьфу!..»

– Ну, я-то, предположим, здесь ни при чем.

– Все вы при чем. Из одного помета.

– Мать, я очень занятой человек. – Черников устал от этого бессмысленного разговора. – Если вы хотели со мной поговорить, то начинайте.

Глава 3

Опер убойного отдела Игорь Стариков возвращался из центральной психиатрической лечебницы в подавленном состоянии духа. Когда Черников передал ему распоряжение Никитина отработать все психушки в городе на предмет выявления связи между Виртом и убийцей со сдвигом по фазе, Игорь сразу четко и бесповоротно понял, что все лучшее всегда достается ему. Таковы уж были традиции, сложившиеся в отделе.

Решив зря не бить лапы, он поехал туда, где хранится информация обо всех психах, поступивших, содержащихся и отпущенных, то есть в ЦПЛ. Там он представился, объяснил цель визита и был препровожден во временно пустующий кабинет психолога. Поиск необходимой информации у главврача должен был занять добрых полчаса, и Стариков по профессиональной привычке, лишь усиливающейся с годами, незаметно прошмонал все ящики стола на предмет обнаружения криминала – какого именно, он сам не знал – пошарил руками под столешницей и наконец успокоился.

В дверь вошел мужик лет сорока в пижаме и, ни слова не говоря, сел на стул по другую сторону стола. Стариков молча смотрел на него, не выпуская сигареты. Он понял, что перед ним стационарный пациент, и на всякий случай скользнул взглядом по столешнице на предмет обнаружения шила, ножниц или совдеповского килограммового дырокола. Опер убедился в том, что единственным оружием, которым псих мог нанести ему увечье, были две скрепки в канцелярском наборе. Больше ничего опасного видно не было.

Бросив на Старикова виноватый взгляд, мужик в пижаме плаксиво проскрипел:

– Она меня не любит.

– Кто?

– Я понимаю, доктор, что отрываю вас от дел, – быстро заговорил мужик, посмотрев на сигарету в руке Старикова. – Но от этого зависит моя судьба! Вы должны помочь мне повлиять на нее. Она загубит свою и без того разбитую жизнь.

Стариков молчал.

– Вы поможете мне?

– Понимаете, в чем дело. Я не тот, за кого вы меня…

– Ерунда! – решительно отрезал мужик. – Вы скромны, как и всякий специалист своего дела. Нам с вами приходится скрывать свое истинное лицо среди всей этой бездарности. Меня заставляют пить таблетки! А вы знаете, что я с ними делаю? Когда сестра уходит, я вытаскиваю их изо рта и отдаю соседу по палате! Он ест все! Я вам говорю это, потому что вы не похожи ни на одного из этих врачей. Так вы поможете мне?

– В чем?..

– Убедить Марианну.

– Какую Марианну?

– Из соседнего блока. Мы решили пожениться, но в последний момент она заявила, что желает венчаться в церкви.

– Ну, в общем-то, люди только там и венчаются, – промямлил Стариков.

– Бред. Батюшка сможет обвенчать нас здесь. Вы дадите нам благословение?

– Во имя отца и сына.

– Спасибо! – горячо проговорил пациент, внезапно подмигнул Старикову и бросил взгляд себе через плечо. – Вам воздастся! Ищущий да обрящет.

Он вышел из кабинета.

Внезапно просветлевший взгляд мужика и его последние слова будто прибили Игоря к стулу. Его попытку понять, что произошло, пресек главврач, занесший в кабинет несколько пухлых папок.

Он положил их на стол перед Стариковым и поинтересовался:

– Что здесь делал Русенков?

Секунду помедлив, Игорь объяснил:

– Странный тип. Зашел в кабинет и стал разговаривать со мной как с доктором.

– Просил обвенчать? – Главврач улыбнулся, доставая сигареты из кармана халата.

– Точно. А вы откуда знаете?

– Он здесь три месяца. Его жена погибла под поездом у него на глазах. Страшная вещь. Тут же нервный срыв – и к нам. Иногда появляются периоды просветления, но ненадолго. – Доктор выпустил струю дыма. – Жена все просила его обвенчаться в церкви, да так и не… Вот то, что вы искали. Здесь три дела бывших пациентов. Отпущены под присмотр родственников, соответственно, второго, семнадцатого и девятнадцатого мая. Вас, как я понимаю, интересует вероятный убийца?

Осторожный Стариков промолчал, и врач расценил это как норму.

– Если так, то одного из троих придется исключить. Ему семьдесят лет. Дочь с мужем увезли его на кресле-каталке. Крученков и Марин, впрочем, тихие больные с вяло текущей шизофренией. Им лень муху от лица прогнать. Это то, что я могу сказать без малопонятной вам медицинской терминологии. Мое мнение как врача – ваши поиски в этом направлении безрезультатны. Чем могу еще помочь?

Больше помочь было нечем. Стариков отксерокопировал на всякий случай все три карточки с установочными данными пациентов, вернул дела главврачу, попрощался, попросил не провожать его и вышел из кабинета. Не пройдя и десятка шагов, он вернулся.

Врач удивленно вскинул брови и осведомился:

– Что-нибудь забыли?

– Я хотел спросить. Скажите, доктор, где работал Русенков, перед тем как случилось… в общем, прежде чем попал к вам?

Главврач раздавил в пепельнице сигарету, прищурился, усмехнулся и заявил:

– Не все в полиции пьют водку, оказывается. Это ваш бывший коллега, Игорь Алексеевич. Русенков работал в уголовном розыске Мурманска.

– Почему вы сразу не сказали?

– А вы спрашивали? Могу вас заверить, общих тем вам уже не найти.

Уже выходя из ворот лечебницы, Стариков почувствовал на спине чей-то взгляд. Он резко обернулся и успел рассмотреть за упавшей занавеской лицо больного по фамилии Русенков.

– Ну так что? – вопрошал Никитин, усаживаясь в свое кресло. – Что мы имеем?

Данный вопрос уже вошел в повседневную обиходную речь в отделе. Это означало, что ничего в этом мире не меняется. Убийства совершались вчера и будут происходить завтра. Их станут ежедневно раскрывать люди, призванные для этого. Жизнь продолжается. Чтобы она тянулась как можно дольше, в кабинете Никитина звучал и будет звучать этот вопрос.

«Что мы имеем?» – спрашивал капитан, стоя над трупом, да и потом еще в течение длительного времени. До того момента, пока убийца не будет найден и не поступит сигнал о том, что опять кто-то отошел от трупа, унося с собой запах крови.

– Сергей, что у тебя? – спросил Никитин, дождавшись, пока будут прикурены все сигареты и раскрыты блокноты присутствующих.

Черников поерзал на стуле, обдумывая, с чего начать. Он прикуривал дольше и старательнее всех.

– Интересная складывается ситуация.

– Это я понял, увидев Вирта, – мягко перебил его Александр. – Жена опознала камень?

– Жена – нет.

– Ты не тяни кота за хвост, – вклинился Саморуков, самый молодой и энергичный опер в отделе Никитина. – Давай быстрее, есть хочется. Обед через полчаса.

– Услышал я тут одну очень интересную историю, – начал Черников. – Дело было как раз в день убийства нашего незабвенного Вирта. Только случилось это не между семнадцатью и восемнадцатью часами, как утверждают эксперты, а часом раньше…

– Сергей!.. – перебил Черникова Никитин, глянув на часы. – Что я в тебе ценю, так это умение выделять главное из моря подробностей.

– Тут главное понять все с самого начала! – воскликнул Черников.

– Есть охота, – напомнил Саморуков.

– Так вот, значит, старуха, с которой я познакомился сегодня, в день убийства Вирта сидела дома…

Клавдия Петровна бросила взгляд на настенные часы. Странно, но когда был жив муж, они ломались чуть ли не каждый месяц, тогда он садился за стол и долго их чинил. Это было своеобразной неотъемлемой частью их медленной, спокойной жизни. Но лишь костлявая забрала мужа к себе, и часы словно ожили. Они тикали, и ничто не нарушало их ход, словно сам металлический механизм понимал, что ремонтировать его больше некому. Часы да она – вот все, что осталось от семьи, которая распалась в далеком пятьдесят четвертом году, когда они с дедом, тогда еще молодым и крепким мужиком, уехали на Север, оставив новорожденного сына в приюте.

Сейчас часы показывали без четверти четыре. Клавдия Петровна глянула в окно. Соседки уже около двух часов сидели на лавочке и не собирались расходиться. Вздохнув еще раз, старушка взяла с кухонного стола ключи и направилась к выходу. Может, зять с дочкой приедут и она встретит их на улице?

Заперев дверь на один замок – кому нужно ветхое барахло увядающей старухи! – Клавдия Петровна стала спускаться вниз. Это всегда доставляло ей кучу хлопот. Лифт капризничал как пьяный слесарь. Хочу – работаю, не хочу – не работаю. Находясь в квартире, она за четыре часа ни разу не услышала, как натянулись, громыхнув, тросы. Значит, можно не утруждать себя, не нажимать кнопку. Потеря времени.

Ковыляя между вторым и третьим этажом, она услышала, как хлопнула входная дверь. Кто-то вошел в подъезд, но шагов не было слышно. Удивленная старушка даже остановилась, потом чуть прошла вперед, уже почти добралась до почтовых ящиков и с замиранием сердца услышала шорох за трубой мусоропровода.

Медленно ступая по ступеням, Клавдия Петровна скосила взгляд в сторону шахты. Из-за трубы торчала пола куртки. Она подрагивала, словно хозяин ее находился в треморе. Так дрожит кошка, перед тем как кинуться на воробья.

«Бомжи проклятые!.. – стараясь отогнать от себя страх, подумала Клавдия Петровна. – Что здесь-то ему нужно?»

Она уже проходила мимо шахты, и ее слух, не слабеющий с годами, уловил дыхание, едва различимое в тишине подъезда. В нем было что-то настолько отталкивающее, что старушка собралась с силами и постаралась побыстрее спуститься вниз. Лишь вдохнув полной грудью уличный воздуха, она успокоилась и почти сразу забыла о своем не очень приятном спуске с лестницы.

Клавдия Петровна вспомнила об этом через десять минут, когда удачно вклинилась в разговор со старушками, сидевшими у подъезда, и вновь увидела эту куртку.

Распахнулась дверь подъезда, и из нее вышел человек. Воротник его куртки был поднят.

Клавдия Петровна, повидавшая на своем длинном веку всякое, почувствовала, как ее обдало морозом. Не поднимая с колена руки, она перекрестилась на уровне живота.

На нее глянули мутные глаза. Их цвет определить было невозможно – лишь желтый ядовитый белок и черный зрачок, расширенный до предела. Человек лишь провел взглядом по Клавдии Петровне, но она мгновенно почувствовала тяжесть внизу живота и холод на сердце.

– Клава, что с тобой? – озабоченно закудахтала старушка, сидящая напротив. – Маша, ну-ка, достань немедля нитроглицерину!

Клавдия Петровна отмахнулась, встала и сказала:

– Должно, давление. Пойду до дому.

Подъем занял в два раза больше времени, чем спуск. Уже подходя к своей квартире, она различила то, чего не слышала, когда спускалась. На лестничной площадке едва слышно звучала музыка. Это означало, что дверь какой-то квартиры не прикрыта.

Любопытство перебороло страх.

Любопытство перебороло страх. Клавдия Петровна поднялась на этаж выше своей квартиры и с удивлением обнаружила, что приоткрыта дверь, за которой жил ее бесшабашный сосед Андрей Вирт. Гости в его квартире не переводились так же, как тараканы в хрущевке. Было удивительно другое. Дверь не заперта, а внутри, не считая музыки, которая, кстати, смолкла к моменту подъема старушки на этаж, стояла тишина.

И она вошла…

Клавдия Петровна не помнила, как добралась до своей квартиры, легла на диван и взяла в руку телефонную трубку. Очнувшись, она так и не смогла восстановить хронологию событий. Перед ее глазами, смешиваясь одна с другой, стояли две картины: истерзанный труп соседа и грязная куртка, исчезающая за углом дома. Посредине этого страшного импрессионистского наброска горели глаза, отливающие тухлым яичным желтком.