Текст книги "Взвод, приготовиться к атаке!.. Лейтенанты Великой Отечественной. 1941-1945"

Вечером поужинали и снова улеглись спать. Никто нас не дергал, никуда не посылал. Ротный понимал, что нам надо прежде всего хорошенько отдохнуть. Марш был нелегким.

Утром сразу принялись чистить и смазывать оружие. Сушили вещевые мешки. Все содержимое наших сидоров промокло.

Дожди немного утихли, шли с перерывами.

Обувь наша поизносилась. Во время дождей раскисла. Требовался основательный ремонт.

Старшина роты Серебряков собрал солдат, которые знали сапожное дело. Выдал им молотки и «лапы». Где-то раздобыл сапожные гвозди. Да не простые, а медные. Многим сапоги отремонтировали. Некоторые ремонтировать было уже бессмысленно. Солдатам, вдрызг износившим свою обувь, старшина выдал сапоги из обменного фонда. Но ротные сапожники работали еще ночь – из двух-трех пар собирали одну. Их старшина забирал в обоз, в обменный фонд.

У некоторых порвались гимнастерки, особенно на локтях и животах. Оборвались во время боев – ползали. И тут наш старшина нашел выход. В селе, где мы стояли, нашел швею, сербку, выделил ей в помощь солдата, знавшего швейную машинку. Так было отремонтировано и обмундирование.

Когда солдаты на отдыхе, у старшины – самая работа.

Дожди пошли на убыль. Дороги стали подсыхать. Солдаты смотрели за околицу села с беспокойством, которое, правда, всячески скрывали. Скоро выступать. Что там кого ждет? Но и войну хочется поскорее закончить, немца добить. Теперь уже все понимали: границу перешли, значит, пойдем до самого Берлина.

И вот настал час выступать. Нам, взводным, выдали оперативные карты. На них мы пометили красным карандашом населенный пункт Ивановку. Название совсем русское. Расположено в двадцати километрах от румыно-югославской границы. Население Ивановки – немцы-колонисты. Сразу за селом находится немецкий аэродром. База пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Как они нам надоели! В небе их сразу можно было узнать, у них не убирались шасси, а колеса упрятаны в гондолы, похожие на лапти. Вот их солдаты и прозвали «лаптежниками». Я пережил их бомбежку на Днестровском плацдарме. Автоматчики мои, кто воевал давно, тоже вспоминали их недобрым словом.

Полковая разведка установила, что аэродром охраняется по всем правилам. Гарнизон аэродрома достаточно сильный, располагает даже артиллерией и танками, не считая зенитных установок различной модификации. Чтобы подойти к аэродрому, предстояло миновать два населенных пункта, которые со всех сторон были окружены кукурузными полями. Сплошной линии обороны перед Ивановкой нет. Но дороги, а также все подступы и к Ивановке, и к аэродрому контролируются усиленными постами. На северо-восток из села ведет дорога в Петровград, занятый немцами.

Командование конечно же интересовало не село, а аэродром.

3 октября, в день наступления на Ивановку, погода стояла солнечная. Но дороги и поля после затяжных ливневых дождей раскисли, почва набухла. Мы шли по кукурузным полям, утопая в вязкой грязи. Почва в тех местах напоминала украинский чернозем. После дождей он такой же липкий и топкий.

Как немцы пронюхали о приближении к Ивановке наших батальонов, не знаю, но во второй половине дня над нами появились две эскадрильи «лаптежников». Произошло то, чего мы больше всего опасались. Пикировщики повисли над кукурузными полями, и на нас посыпались осколочные бомбы. Глубоких воронок они не делали, но все же одному или даже двоим, согнувшись в три погибели, укрыться в них было можно.

Одна эскадрилья отбомбилась быстро, улетела. Зашла на бомбежку другая. Эти уже не просто сыпали с горизонтального полета, а начали пикировать, чтобы бомбы ложились точно по целям. Мы тут же кинулись к воронкам. Заняли их. Только это и спасло нас.

Солдат на войне ко всему приспосабливается, привыкает. К бомбежке, конечно, нельзя привыкнуть. Но все же спастись от осколков можно. Вот, казалось бы, мощное и универсальное оружие – Ю-87. Маневренный, хорошо оснащенный вооружением. Я видел, как он уничтожает танки. От его залпа Т-34 разваливался на части. А вот солдата и ему, при всех его достоинствах, взять не так-то просто. Сыпанул бомбы, и если первую атаку пехота пережила, прижавшись к земле, то следующую уже пережить легче. Бомбы несут смерть, но они же делают воронки. А что такое воронка для солдата? Готовый окоп! Если она глубиной хотя бы полметра, то ничего лучше и не надо.

Смотрю, мои ребята уже освоились в воронках, землю лопатами отбрасывают, углубляются, расширяют днища, чтобы ноги можно было убрать.

Отбомбилась вторая эскадрилья, появилась третья. А может, та, первая, уже вернулась. Заправили топливные баки, загрузили бомбы и – на вылет.

И так они нас бомбили до вечера. А мы бросками, перебежками продвигались к Ивановке. Пилоты Ю-87 выполняли свою задачу, а мы, солдаты батальонов 8-го гвардейского полка, – свою.

Из кукурузных посадок мы выбрались без особых потерь. Вышли, помню, на луга. Тут почва под ногами твердая. Впереди – Ивановка. Мы сразу кинулись в атаку. И тут по нашим цепям ударили скорострельные зенитные установки малого калибра. Подошли мы к ним довольно близко. Кукурузное поле подступало к самой околице села. И мы хорошо видели, как лихорадочно и четко работали расчеты зениток, когда увидели наши цепи, высыпавшие из кукурузных зарослей.

Огонь из зенитных установок немцы вели не прицельно, а с рассеиванием по всему фронту. Пехоты они не ждали. Не дело зенитчиков воевать против пехоты. Было видно, как трассы меняли направление: сначала с левого фланга на правый, а потом – наоборот. Их огонь был рассчитан на то, чтобы подавить нас психологически. Снаряды – не пули, их все же значительно меньше, хоть и летят они очередями. Они стремительно пролетали между атакующими. Некоторые, с недолетом, врезались в землю перед цепью и взрывались. Было жутко, но страх не только подавлял, он гнал нас вперед. Каждый из нас знал, что все это закончится сразу, как только мы добежим до их позиций и уничтожим их.

Один зенитный снаряд попал командиру второго отделения моего взвода сержанту Шацких прямо в голову. Сержант был убит наповал.

Я подбежал к нему. Он был мертв. Двоим автоматчикам, шедшим рядом с ним, приказал остаться и отнести тело сержанта санитарам или похоронной команде. Кого найдут. Это был не сорок третий год, своих мертвых мы уже не бросали на поле боя.

Быстро вернулся в цепь. Прореху в цепи сомкнули. Рядом, как всегда, шел связной Петр Маркович.

Второе отделение осталось без сержанта. Шацких был хорошим младшим командиром. Такие, как он, с пополнением не приходят. Если только из госпиталя. Сержант – это не только три лычки на погонах. Сержант – это командир, который всегда рядом и который выполняет ту же работу на войне, что и любой солдат. Хороший сержант в отделении – это стержень. А если их, хороших, во взводе все три, то твой взвод непобедим.

Пулеметчики открыли прицельный огонь по расчетам. Я приказал стрелять всем пулеметчикам. Это подействовало. Немцы заметались, начали спешно сворачивать орудия. Подошли тягачи. Но огонь открыли батареи, которые стояли в отдалении.

Для эффективного автоматного огня расстояние было еще слишком большое. И я крикнул пулеметчикам, чтобы перенесли огонь на тягачи. Тягачи уже подошли и начали цеплять зенитки. Но как только трассы хлестнули по их обшивке, они, не дожидаясь расчетов, поддали газу и рванули на аэродром. Зенитчики, не успевшие запрыгнуть на тягачи, спасались бегством. Никто из них не произвел ни единого выстрела, хотя у всех были в руках карабины.

Начали сниматься со своих огневых и дальние расчеты. Там тоже поднялась паника. Кто-то из моих пулеметчиков накрыл точной очередью расчет, и двое зенитчиков тут же отскочили от установки, заковыляли и вскоре упали на землю.

Разогнав зенитчиков, мы ворвались в Ивановку. Дома и все свое хозяйство колонисты побросали. Недолго они тут хозяйничали, на чужой земле. Сами убежали на аэродром. Правда, как потом оказалось, не все.

На оперативных картах село значилось как Ивановка. Но немцы-колонисты, видимо, называли его уже по-своему.

Наступала ночь. Мы осмотрели дома и постройки. Но село было большое, и прочесывание дворов занимало очень много времени. А мы спешили поскорее выйти на дальний конец села, к дороге, ведущей на аэродром. Такова была задача взвода. В конце улицы дворы уже осматривали бегло, в дома не заходили. Однажды, когда мы уже выходили со двора на огород через калитку, из дому выбежала молодая немка и начала на нас кричать. Должно быть, мы сделали что-то не то. Ну как же, без разрешения вошли во двор… Было еще светло, и в ее глазах мы увидели столько злобы, что невольно остановились. Она продолжала кричать на нас. А мы оцепенело смотрели на нее. И тогда один из автоматчиков, шедший следом за нами и видевший всю сцену со стороны, дал очередь из своего ППШ поверх ее головы. Она сразу замолчала, присела на корточки и, как выражались потом наши ротные острословы, тут же «выпустила дух геббельсовской начинки»…

Допрашивать ее мы не стали. Хотя солдаты, побывавшие в румынском плену, знали немецкий язык. Быстро темнело. К тому же ее надо было вести с собой. А куда ее, такую, когда ей в душ надо…

На аэродроме гудели моторы. Слышалась стрельба. Но стреляли не в нашу сторону. Это соседний батальон обошел аэродром с северо-востока и пошел в атаку.

Мы заняли позицию сразу за Ивановкой, оседлав дорогу, и одновременно держали под обстрелом участок другой дороги – на Петровград. Контролировали мы и часть пустоши перед кукурузным полем.

Вернулись автоматчики, которых я оставлял с убитым сержантом. Они доложили, что тело Шацких они доставили в санчасть, передали санитарам.

Я успокоился. И солдаты вернулись, и сержанта теперь похоронят как положено. Оставь мы его на краю поля, еще неизвестно, нашла бы его похоронная команда или нет. Второе отделение сильно горевало о потере Шацких. Горевал и я. Как не горевать, когда гибнет твой боевой товарищ? С сержантом Шацких я воевал давно. Во взвод он пришел весной, когда готовились к Ясско-Кишиневской операции. Пришел из запасного полка, куда попал после госпиталя. До госпиталя воевал в пехоте.

Я послал старшего сержанта Менжинского доложить командиру роты о потерях: один убит и двое ранены.

Когда окончательно стало ясно, что дальше не пойдем, начали окапываться. Солдаты терпеливо отрывали ячейки, делали привычное дело и переговаривались:

– Давай-давай, закапывайся поосновательней.

– Это верно. Моторами рыкает. И спать не ложится.

– Соседи-то не прорвались. Должно быть, тоже окапываются.

– Неужто танки с утра пустит?

– Танки, может, и не пустит. А «лаптежники» точно налетят.

Чуть погодя затихли. Окопались. Залегли на отдых.

В каждом окопе размещалось по два автоматчика. Один отдыхал, другой вел наблюдение. Смену они производили сами. Наблюдатели никогда не спали. Это в нашем взводе было исключено. Быть может, отчасти потому, что я почти никогда не спал ночью, когда мы стояли перед противником. Все это знали. Спать я действительно не мог. И не страдал от этой бессонницы.

Вернулся от командира роты старший сержант Менжинский. Он передал приказ старшего лейтенанта Макарова: взводу занять оборону на северной окраине Ивановки. Что мы и сделали. И я подумал: слава богу, что не надо менять позицию, куда-то перемещаться и отрывать новые окопы. Солдаты измотаны.

Дождь лил всю ночь. Солдаты еще с вечера соорудили над своими окопами наклонные опоры из кукурузных стеблей, застелили их плащ-палатками. Так спасались от дождя, потому что вода стекала за бруствер.

Кухни наши, как всегда во время наступления, отстали. Да вряд ли они могли нас найти в такой темени и слякоти. Засыпая, мой связной Петр Маркович с сожалением сказал:

– Вариться теперь нашей каше до утра…

– Ничего, круче будет, – ответил ему я и подумал: а хорошо бы сейчас было горячей кашки, чтобы котелок руки грел и пахло бы от него тушенкой…

На аэродроме время от времени немцы запускали моторы своих самолетов. Возможно, они даже и взлетали. Или пытались взлетать. Там часто вспыхивала стрельба. Мы предполагали, что, возможно, какое-нибудь подразделение нашей дивизии подошло к аэродрому вплотную и пытается под покровом ночи захватить его. Потому что наши роты отошли и в бой больше не вступали. Стрельба не давала покоя. В любой момент немцы могли хлынуть по дороге на Петровград. А дорогу контролировали мы. И тогда им бы пришлось в первую очередь атаковать нас.

Утром получили новую задачу: на Петровград.

Наш батальон усилили артиллерийским взводом: две 45-мм противотанковые пушки с расчетами.

Даже на марше орудия были тщательно замаскированы. На передки для снарядных ящиков и на щиты были положены жерди, а сверху завалены сеном. Летчики ни за что не рассмотрели бы под этими копнами противотанковый артвзвод. Правда, лошадей многовато для простого воза сена. Каждое орудие тащили две пары. Ездовые шли сбоку, вели под уздцы лошадей первой пары. За первой, впристяжку, шли вторые. Обычно на марше ездовые попеременно сидят верхом то на правой, то на левой лошади первой пары. Но тут, в грязь, когда орудие надо было толкать и помогать лошадям, ездовые спешились.

Когда мы вытолкнули орудия из грязи кукурузного поля на дорогу, нас обогнало небольшое подразделение. Человек восемь–десять. Все одеты в камуфляжные комбинезоны. Командовал ими знакомый лейтенант. Шли они налегке – автоматы, на поясах гранаты, запасные диски в чехлах, у всех ножи и еще, кроме автоматов, пистолеты. Пистолеты висели спереди. Так носили на передовой. И немцы, и мы. Лейтенант махнул нам молча, и они ушли вперед.

– Разведка, – заговорили в колонне.

– Говорят, в разведку только некурящих берут.

– Конечно некурящих, – подхватил разговор Петр Маркович. – Вот, к примеру, разве можно тебя – в разведку? – И мой связной посмотрел на одного автоматчика, шедшего рядом. – От тебя же табачилой несет, как от старого козла потом! Немец сразу тебя определит и на мушку возьмет!

Все засмеялись. На марше шуткой солдат кормится, как хлебом. Дорога становится короче и легче.

Мы, автоматчики, шли вместе с артиллеристами. Ротный поставил задачу: помогать артиллеристам на марше, а в бою действовать как боевое охранение. С артиллеристами нам воевать не впервой, дело знакомое. Мы, два взвода, двигались в голове колонны. Два стрелковых взвода, а также пулеметная и минометная роты, шли следом за нами. Материальную часть несли на своих плечах. Лишь боеприпасы везли на подводах.

Марш – не бой. Но и его нужно выполнять по уставу, как следует. Чтобы потом вступить в бой, имея все необходимое. Не оплошать из-за того, что в пути что-то забыли или бросили.

Наш батальон, прикрываемый посадками кукурузы, двигался по дороге от Ивановки на город Петровград. В городе сходились железнодорожные пути, шоссе. Нетрудно было понять, какое значение для общей операции имеет этот крупный коммуникационный узел. Кукуруза в тех местах росла высокая, метра по три. Так что она нас скрывала от глаза со стороны. А самолеты в такую погоду не летают. Так что погоду для наступления командование выбрало самую подходящую.

Батальон шел и шел. И дождь шел. И мы думали: пускай себе идет. Погода нелетная, штурмовики не налетят, не будут гонять нас по полю, по кукурузе. Так, вместе с дождем, мы и шли по расхлябанной дороге. Тащили оружие. Помогали, где это было необходимо, лошадям. Им, бедным, тяжелее всего во время таких переходов.

До города, если верить карте, всего ничего – 10–12 километров. Стоял густой туман. Дождь моросил мелкий, не дождь, а какая-то болотная морось. И от этого видимость еще сильнее ухудшалась. Иногда я выходил на обочину проселка, по которому мы двигались, всматривался в почти непроницаемое пространство тумана и дождя, окидывал взглядом серую колонну идущего батальона и думал: на кого мы похожи? На русских солдат меньше всего. На наступающие войска тоже не похожи. Скорее на партизан. Или на гражданских, мобилизованных на окопные работы. Все мокрые. Неприглядные. Оружие спрятано под плащ-палатки. Зато лопаты торчат над головами, как у колхозников. Солдаты нахватали больших саперных лопат где-то в Ивановке. Несли, не бросали. На фронте все может пригодиться, а уж лопата солдату первая подруга. Никто не знал, что нас ждет в Петровграде и на подступах к нему. Судя по тому, что нас усилили взводом ПТО, возможна встреча с танками. А для встречи с танком нужен хороший окоп.

Вот и немцы не сразу разобрали, кто к ним подошел в тумане. Они наблюдали за нашей колонной с бронепоезда. И поняли, кто мы, когда было уже поздно: до железнодорожного полотна, где под парами стоял бронепоезд, осталось метров сто – сто пятьдесят, когда мы рассыпались в боевой порядок. А до этого комбат приказал двигаться прежним порядком, виду не подавать. И немцы действительно какое-то время принимали нас за своих, идущих со стороны Ивановки. Тут у них, надо признать, разведка работала слабо. Зато наши разведчики быстро вернулись и доложили: так, мол, и так, бронепоезд контролирует въезд в город. А бронепоезд – это крепость на колесах. Его пехотой не взять. И наши пушки для него – горох. Вот и рискнул комбат.

Артиллеристы действовали быстро и умело. С первого орудия в один миг сбросили сено и жерди. Отцепили его от передка, развернули, установили, подклинили станины и уже через минуту – бах! Ездовой еще гнал лошадей вниз, под насыпь, а расчет уже сделал пристрелочные два выстрела. За первым ударило и второе орудие. «Сорокапятка», и даже две, конечно же не ровня бронепоезду. Но фактор внезапности и наша дерзость свою роль сыграли. В ответ бронепоезд произвел всего один выстрел, и то какой-то шальной, случайный. Снаряд пронесся над нашими головами, улетел куда-то в поле и разорвался там. Снаряд тяжелый, гаубичный. Если бы такими – по нашим порядкам… Многих бы пришлось закапывать в общую могилу в тот день. Бронепоезд тронулся и пополз в сторону станции.

Наших сил немцы не знали. Вот и ушли.

Второе орудие артиллеристы тут же скатили в выемку, замаскировали. Туда же упрятали и запряжку лошадей. Ждали ответного залпа. Чтобы не лишиться сразу всей артиллерии. А первое так и стояло на прежней позиции и вело огонь по уходящему бронепоезду.

Когда мы вышли на рельсы, я оглянулся: лошади и пушка находились в мертвом пространстве, их прикрывала насыпь и рельсы. Ни пулеметный огонь, ни орудийный вреда ни людям, ни животным, находившимся там, ни материальной части причинить не мог. Артиллеристы воевали грамотно.

Первое орудие дежурило вверху, на открытом пространстве. Огонь они вскоре прекратили. Бронепоезд скрылся. Но ждали его возвращения. И зарядили бронебойным.

Вдоль железнодорожного пути почти до самой станции тянулись штабеля шпал и рельсов. Тут у них был, видимо, склад. Склад большой.

Рота развернулась в цепь. Только пошли, перед цепью, как раз напротив нашего взвода, разорвался осколочный снаряд.

– Танки! – сразу закричали мои автоматчики.

Выстрел из танка сразу можно отличить от выстрела полевой пушки или гаубицы. Звук другой, хлопок выстрела звонкий. Вскоре за спиной зашевелились артиллеристы. Но сразу засечь танк они не смогли.

Танк вел огонь откуда-то со стороны станции вдоль насыпи. Свой сектор он, видимо, хорошо пристрелял и теперь ориентировался даже в тумане. Хотя стрелял, можно было понять, вслепую. Вслепую-то он и стрелял, на звуки. Мы же не в тапочках бежали по паркету…

Мы сразу бросились к штабелям шпал и укрылись за ними.

Туман начал постепенно редеть. Танк стоял возле станционных построек и пассажирских платформ. Вначале мы увидели вспышки его выстрелов, а потом его самого.

Я оглянулся назад: кони уже вытаскивали второе орудие на насыпь. Первая «сорокапятка» по танку стрелять не могла, его закрывали штабеля шпал. Мы ждали, что будет. Как сработают артиллеристы. Вся надежда была на второе орудие. Расчет конечно же рисковал, выходя прямо под огонь танка. Но в это время мотор танка взревел. Немцы будто почувствовали опасность. Танк медленно уполз от платформ к переезду в город.

Мы двинулись вперед. Цепи охватили тупики, забитые пассажирскими и товарными вагонами, пошли вдоль платформ.

Я помню сводки первых месяцев войны: освобожден такой-то населенный пункт, на железнодорожной станции захвачено столько-то вагонов… Мы в сорок четвертом такие трофеи уже не считали.

Когда вышли к станции, я почувствовал холодный озноб. Начало трясти. Зуб на зуб не попадал. Это было начало приступа. Малярия возвращалась. Черт бы ее побрал. Водкой с солью и хинином мы ее конечно же не вылечили, а только приглушили. Дожди, сырость, холод усугубили дело.

Я позвал помкомвзвода. Вскоре старший сержант пришел и доложил, что в первом отделении потерь нет, в других тоже. Он сразу увидел, в каком я состоянии.

– Менжинский, – сказал я ему, – у меня приступ. Малярия. Веди взвод. Внимательно следи за обстановкой. Помни: наша задача – прикрывать артвзвод.

Я оставил с собой двоих связных. Они и тащили меня под руки следом за взводом.

Вскоре мы вышли к одноэтажным домам – начиналась окраина города.

Но до этого у артиллеристов произошла схватка с немецким танком.

Танк уходил медленно. Все время отстреливался из пулемета. Такое было впечатление, что он прикрывает кого-то. И тот, кого он прикрывал, двигался медленно. Артиллеристы вскоре поняли его маневры. Погнали одно орудие в объезд. Первым снарядом они подбили его, а вторым подожгли. Стреляли снайперски. Пламя и столб черного дыма почти одновременно взметнулись вверх – сдетонировал боезапас. Это был средний немецкий танк Т-VI, с длинным стволом 75-мм орудия, модернизированный. Гусеницы закрыты бронелистами. Внешне, особенно в тумане, он похож на тяжелый «Тигр», только поменьше.

Рота втягивалась в город. Мы продвигались с артиллеристами. Они были в азарте – подбили танк двумя снарядами. Такое не всем удавалось. Обычно уже подбитый танк, потерявший ход и управление, бьют и бьют болванками, а он разгорается медленно.

В городе немцы вначале сопротивлялись слабо. Отходили, постреливая из автоматов и винтовок. Уступили нам несколько кварталов, словно и не собирались обороняться. Но когда мы подошли к центру, усилился пулеметный огонь. А пулеметы – это для наступающих всегда проблема.

Уличный бой имеет свои особенности. Бой в городе принципиально отличается от действий в поле, на открытом пространстве. Расстояния огня, соприкосновения с противником, как правило, небольшие, иногда несколько метров. Кто первый выстрелит, кто удачнее бросит гранату, кто внимательнее и осторожнее. Все решает это.

На улицах и в переулках автоматчики действовали попарно: один делает перебежку, другой тем временем его прикрывает. И не важно, куда в данный момент происходит движение, вперед или назад. Товарища надо прикрывать, пока он не окажется в безопасном месте и не приготовится к тому, чтобы прикрыть тебя. Если побежали вдвоем, без прикрытия, немецкий пулеметчик срежет обоих одной очередью.

Пулеметные гнезда обходили и забрасывали гранатами Ф-1. Для уличного боя, где можно укрыться за стеной, за углом постройки, граната Ф-1 незаменима.

По сути дела атакующий солдат-автоматчик, вступая в город, обороняемый противником, входит в ловушку врага. Тем более если город не обработан ни авиацией, ни артиллерией и все здания целы и возможные огневые точки заранее не подавлены. Впереди и вокруг тебя железобетонные и кирпичные заборы с металлическими сетками, капитальные дворовые постройки, которые могут вместить танк или орудийный расчет, дома с мансардами и чердаками, со слуховыми окнами – идеальными позициями для снайперов и пулеметчиков. Подвалы и полуподвалы с узкими оконцами-амбразурами. Тут, брат, ожидай выстрела из любого укрытия, из любой щели, из-за каждого угла. А атакующий автоматчик располагает и маневрирует только огнем своего автомата, гранатой и своим телом. Враг притаился, поджидает тебя. Он уже держит тебя на мушке, ему нужно еще несколько секунд, несколько твоих шагов вперед, чтобы он сделал верный выстрел. А ты его не видишь. Ты обязан передвигаться, атаковать. И можешь выйти прямо на него. Нужно перехитрить врага, совершить свой маневр, вынудить его обнаружить себя раньше. И тут нужен опыт не одного боя.

Ближе к центру стали попадаться двух– и трехэтажные дома. Тут стало опаснее. Каждый дом надо осмотреть, чтобы не оставить у себя за спиной пулемет или одиночное орудие.

На одном из перекрестков продвижение взвода застопорилось.

К тому времени приступы стали слабеть. Хотя и тело мое тоже ослабло. Малярия так выматывает, что после приступов лежишь некоторое время пластом. Но тут шел бой, и организм работал иначе.

Когда еще подходили к перекрестку, я окликнул впереди идущих автоматчиков:

– Ребята, дайте очередь вдоль улицы!

Впереди была великолепная позиция для пулемета. Если бы мне поручили организовать заслон, то я бы установил пулемет именно здесь. И именно оттуда он в следующее мгновение повел огонь. Очереди автоматчиков его спровоцировали. Он нажал на гашетку чуть раньше. Мы еще не вышли на площадь.

Пулеметчик засел в двухэтажном жилом доме. Бил он прицельно. Судя по характеру огня и по его темпу, пулеметчик опытный. Он держал под контролем весь участок, по которому мы наступали. Обойти нельзя. Залегли. Стрелять из орудий тоже нельзя. Приказано, если нет танков, артиллерию не применять. Видимо, договоренность такая существовала с югославами – не наносить городам больших разрушений.

У нас во взводе было два снайпера. Но я не рисковал ими, и они часто оставались при командире роты в качестве связных. Но на этот раз пришлось послать к командиру роты, чтобы он, на время, отпустил их во взвод. Во время уличных боев меткие огневики во взводе нужнее, чем на ротном НП.

Но ротный отпустил только одного связного. Что ж, и его понять можно. Идет бой, и связь со взводами нужна постоянная.

И вот пришел мой снайпер. Я ему:

– Дорошенко, видишь, откуда садит?

– Вижу.

– Давай, постарайся.

Дорошенко расчехлил снайперский прицел. Спросил:

– Один?

– Один.

– Позицию не меняет?

– Нет, все время бьет из того окна. Оттуда ему хорошо все видно.

И мой Дорошенко первым же выстрелом уложил немца. Тут же поменял позицию, передвинулся левее и некоторое время лежал у окна, не выглядывал. Знал, как себя вести. Настоящий снайпер! Один выстрел – и дело сделано.

Сказал:

– Подождите. Сейчас второго номера сниму, и тогда пойдете.

Но пулемет в окне двухэтажного жилого дома напротив молчал. У второго номера, видать, нервы оказались послабее. Не решился занять место убитого.

Взвод пошел вперед.

А меня опять затрясло.

Чтобы мои автоматчики не сочли меня малодушным или трусом, я все время, с помощью двоих связных, передвигался за взводом. Меня трясло. Солдаты терпеливо поддерживали меня. Иногда волокли. Они знали, что такое малярия.

Старший сержант Менжинский бой вел грамотно. Во время атаки старался больше полагаться на пулеметную поддержку. Чтобы прикрыть перебежки и броски автоматчиков, он все время держал ручные пулеметы первого и второго отделения возле себя.

У меня во взводе были хорошие сержанты. Любой мог за меня остаться и вести взвод в бой не хуже меня.

Вышли к центру города и увидели такую картину.

Немцев не видать. Скорее всего, ушли. И то, что они ушли, подтверждало следующее. Гражданские, в основном женщины среднего и молодого возраста, тащили из трехэтажного здания матрасы и одеяла.

– Что это такое? – спросил я Менжинского.

А он уже выслал вперед разведку. Вернулись, доложили:

– В трехэтажном здании напротив размещался немецкий госпиталь. Перед нашим вступлением, буквально час назад, он эвакуирован.

– А это что, мародерство?

– Нет, – сказал автоматчик, – сербы забирают свое. Немцы, когда организовывали здесь госпиталь, отняли у них постельные принадлежности. Теперь они их забирают назад.

Мы некоторое время молча наблюдали за столпотворением у трехэтажного дома. И кто-то из моих автоматчиков сказал:

– А у нас в деревне все сгорело. Какие там матрасы. Теперь в землянке, на соломе спят.

И тут мой связной Петр Маркович снова все погасил шуткой.

– А знаешь, – говорит он тому автоматчику, который с горестью вспомнил о своей семье, – какая самая заветная мечта у русского мужика? Нет? Есть сало с салом и спать на свежей соломе.

Солдаты засмеялись. А автоматчик, уже со светлым лицом, сказал:

– Ну, чего-чего, а свежей соломы в нашей деревне всегда было навалом. И сало в кубелах не кончалось. Всегда год за год заходило.

Я знал: все думают о доме. О чем же еще мечтать солдату среди огня и смерти, как не о своих родных и близких? Что он претерпевает все эти муки ради них. Тогда ему становилось легче.

А вот я был детдомовский. Не было у меня ни отца, ни матери, ни братьев, ни сестер. И письма я получал только из детского дома. Коллективные. Может, потому и привязался к пожилому Петру Марковичу Мельниченко. По годам-то он мне подходил как раз в отцы. И он, зная мое сиротство, относился ко мне отечески. Хотя устав понимал и чтил и всегда видел во мне командира взвода, лейтенанта.

Мы миновали два или три квартала. Вышли к огромному светлому знанию. Это была швейная фабрика меховых изделий. На моей карте она была помечена как один из важнейших объектов.

Вошли внутрь. Пошли по цехам. Нам интересно, какие же фабрики у них тут, в Европе? Фабрика нам понравилась.

В одном из цехов, сразу справа при входе, – стеллажи. На стеллажах лежали добротные меха различных животных. Меха дорогие. Рядом со стеллажами стояли столы для раскроя. А дальше – в три ряда столы во швейными машинками. Машинки не простые, а с электрическим приводом. Многие из наших автоматчиков впервые видели такие машинки. Удивлялись, что такое есть на свете:

– Это ж надо! Ни рукой, ни ногой крутить не надо! Это ж сколько добра на такой можно нашить!

Вошли на склад готовых изделий. Там лежала одежда для летчиков, а также альпийские куртки для горных стрелков и шинели с меховыми воротниками для высшего офицерского состава вермахта. Вот перчаток нигде не нашли. Видимо, их там не шили. А перчатки очень всегда нужны.

– Товарищ лейтенант, – говорит мне один из сержантов, – а охраны вроде нет.

Это он мне намекает. А я и сам уже думаю, как одеть своих солдат. Взвод обносился, совсем истрепали одежду в боях.

– Давайте-ка, пока никого нет, подберите себе что-нибудь из одежды. Впереди холода. Имейте это в виду. У старшины Серебрякова такого склада нет…

А правда, мы к тому времени страсть как обносились. Мерзли. Особенно ночами. Мокли. Решили взять куртки альпийских горных стрелков. А шинели с меховыми воротниками… Материя на них дорогая, добротная. Пошиты с подкладками. Но в таких мы щеголяли бы до встречи с первым офицером званием выше лейтенанта. Конечно, номер бы получился аховый, но лучше было взять что-то, что хоть как-то соответствовало нашему званию. Летные куртки нам не понравились. Решили взять куртки и штаны альпийских горных стрелков. Взяли три кипы. В каждой по десять комплектов. Как раз на весь взвод и еще с небольшим запасом. Старший сержант Менжинский, смотрю, разошелся и прихватил еще три куртки. Пошиты они были из меха. Мех какой-то странный. Солдаты разглядывали, рассуждали: