Текст книги "Дyxless 21 века. Селфи"

Довольно сложно устраивать душевный стриптиз в тексте, когда единственная твоя боль – это кариес. И ты пишешь в новой книге что-то вроде: «В его крошечной квартире основное место занимали книги, бутылки дешевого вина и мысли о том, как бы отсюда вырваться», – сидя в двухсотметровых апартаментах с бутылкой виски за двести евро. Потом твой герой идет принимать душ, «закрывая рукой дыру в порванном шланге», а ты падаешь в джакузи и думаешь о том, что каждое твое слово, каждая запятая, каждое многоточие – вранье, вранье, вранье.

Ты лечишь себя и других, пускаясь в пространные высказывания о том, что социальные сети убивают литературу: «Если раньше автор выдавал многостраничные колонки в Live Journal, то теперь он вынужден втискивать свою мысль в прокрустово ложе ста сорока знаков твиттера». На самом деле тебе бы сказать правду о том, что никто никого к этому не вынуждает. Просто раньше ты писал колонки, потому что тебе важно было высказаться. А теперь ты пишешь потому, что у тебя в каждой соцсети по двести тысяч подписчиков, необходим ежедневный контакт с аудиторией и ежедневное присутствие, – поскольку читатели нуждаются в тебе.

И каждый новый «лайк» для тебя – не доказательство солидарности читателей с твоей позицией, а барометр интереса.

Символ твоего существования, в котором страсть измеряется численностью, а свобода – заборами.

Ситуация обострялась состоянием аудитории. Довольно давно я понял, что гореть здесь бессмысленно. Вслед за твоим пламенем никто не зажжет свое. В лучшем случае от тебя прикурят. Во всех прочих – будут стоять вокруг и снимать на мобильники, как снимают убийства, автоаварии и тонущих в пруду собак.

Я все еще смею надеяться, что для настоящих творцов это лишнее доказательство того, что гореть нужно непременно. В моем случае количество стоящих вокруг костра говорило о том, что поджигать его не следует ни в коем случае. Не стоит путать самосожжение с дачным шашлыком.

Это и еще сто одно подобное объяснение собственного превращения в унылое дерьмо давались легко. В общем, я стал настоящим профессионалом по нахождению смягчающих обстоятельств для предательства самого себя…

…Вода стремительно остывает. Я моментально покрываюсь гусиной кожей, открываю кран, напускаю кипятка. Добавляю шампунь.

К звукам лопающейся пены примешивается посторонний шум. Выключаю воду – нет, не показалось. Металлом о металл. Будто кто-то скребется, или царапает, или…

Выпрыгиваю из ванны, по пути зачем-то срываю с крючка полотенце, чуть было не поскальзываюсь на мокром кафеле, шлепаю босыми ногами в прихожую.

Так и есть, кто-то с той стороны пытается всунуть ключ в замочную скважину, но ему мешает это сделать мой ключ, торчащий с внутренней стороны двери. Первая мысль об Оксане. Ключи есть только у нее, но чего бы ей тут делать в это время? Тем более я сказал ей, что поеду к издателям. Проверяет? Пытается поймать?

Замираю в прихожей. Пусть уж это будет Оксана, шепчет воображение. В дверь начинают скрестись активнее.

– Кто там?

Что я хочу этим сказать? С тем же успехом можно было крикнуть: «Пожар!» или «Грабят!» – но сознание первым почему-то предлагает именно этот панический возглас.

Все на секунду затихает. Слышны удаляющиеся шаги. Сердце колотится где-то в области кадыка. Прилипаю к двери, осторожно выдыхаю и наконец решаюсь посмотреть в глазок. На лестничной площадке никого.

Долго смотрю в глазок в надежде уловить какое-то движение. Проклинаю себя за то, что не поставил на лестничной площадке камеры. Вслушиваюсь в шорохи на лестнице, в звуки лифта. Ничего. Ни малейшего намека на чье-то присутствие.

Пропитанную липким страхом тишину разряжает звонок мобильного.

– Да, – отвечаю почти шепотом. – Нет, не сплю. Просто… голос чего-то сел. Ага. Когда? Сегодня? А во сколько? А чего такая спешка-то?

Смотрю на часы. Дома оставаться слегка некомфортно. Слегка боязно, что ли?

– Да. Хорошо. Увидимся.

На всякий случай еще раз смотрю в глазок. Никого.

Лера

Выходя из подъезда, опасливо озираюсь по сторонам. Знобит.

Хочется верить, что не от страха, а оттого, что на улице холодно, или оттого, что все еще держит трава. Не плотно, урывками, но достаточно, чтобы ощущать дискомфорт внутреннего и внешнего миров. Сажусь в машину. Трогаю. Выезжаю на Петровку. В зеркале заднего вида выцепляю из потока машин вынырнувшую из моего двора грязно-серую «Дэу». Она следует за мной до светофора у ресторана «Галерея». Я продолжаю движение по Петровке, миную «Мариотт», Большой театр, поворачиваю на Тверскую, снова замечаю «Дэу» позади.

На светофоре перед Старой площадью вспоминаю о недавнем инциденте с дверью и резко рву вперед. «Дэу» поворачивает направо, на Ильинку. Поеживаюсь. «Надо бы к психотерапевту сходить, – думаю, – а то так можно себе манию преследования придумать. А потом – шизофрения, желтые стены клиники, и больше никаких душевных терзаний».

Включаю музыку. Стараюсь отвлечься мыслями о том, что надо бы купить бутылку шампанского, но выходить из машины ломает, а потом я оказываюсь на набережной, и никаких магазинов больше не встречается. В тот момент, когда я подъезжаю к Лериному подъезду, Земфира начинает петь по радио: «Мне не надо и надо: ты – мое одиночество», – а блеклое московское солнце внезапно появляется над городом.

Сначала меня встречает убийственно сильный заряд духов. Такая концентрация аромата бывает в туалетах азиатских гостиниц и ванных комнатах, где подростки курят тайком от родителей. Вслед за запахом появляется Лера. В платье, на каблуках, в макияже, на который явно потрачено существенное время.

– У-у-у-у! – визжит Лера, бросаясь мне на шею.

– Мяу, – хрипло говорю я.

– Я шампанское открыла и, кажется, поранила руку. – Она подносит к моим губам указательный палец с еле заметной крапинкой крови. Кровь, по сценарию, полагается слизать.

– Хорошо не вены, – тянусь к пальцу языком. Лера отдергивает руку, разворачивается и, подиумно виляя бедрами, идет на кухню.

Лера постучалась в мою жизнь два года назад. Причем постучалась буквально – в дверь мужского туалета, раковина которого была заполнена окровавленными салфетками (мне разбили нос стаканом, впрочем, и я в грязь лицом не ударил, угодив сопернику бутылкой точно в переносицу). Войдя в туалет, она пролепетала что-то про ментов и что ей нужно немедленно меня увезти отсюда, иначе наступят какие-то глобальные неприятности. Я был изрядно пьян и недолго дал себя уговаривать.

Менее чем через полчаса мы валялись на полу квартиры в Сокольниках, а она скакала на мне верхом, истеричным шепотом выясняя, сколько мне платят за одну книгу. Потом вслух делила все на главы, и в конце нашего бухого суаре, с возгласом: «Я купила это время!» – кинула на пол пятьсот долларов (отнесем это на счет ее плохого умения считать) и убежала прочь, закрыв меня в чужой квартире.

С утра квартиру открыла девушка, похожая на билетершу Пушкинского музея, буднично поздоровалась, предложила кофе. И, даже не удосужившись выслушать объяснение незнакомым мужиком факта нахождения в квартире, сообщила, что хотела бы принять ванну. Деньги я оставил хозяйке квартиры в обмен на телефон ее сумасшедшей подруги.

«Такой у меня был порыв в тот вечер. Хотелось тебя купить», – объяснилась Лера на нашей следующей встрече в полуподвальном пакистанском ресторане. С тех пор похожие порывы случались у нас приблизительно раз в два месяца. Чаще не хотелось обоим, да и реже не получалось. То ли я попал точно в пазл одной из Лериных сексуальных фантазий, то ли она стала иллюстрацией того, что подобными активами с хорошей ликвидностью в моем возрасте не разбрасываются. Короче говоря, это продолжалось уже два года.

Лерина жизнь – сплошная порнография итальянского производства. Там, где все телки всегда в чулках, а мужчины – в костюмах и масках. С сексом в публичных местах и обязательным мужем, подглядывающим за изменой жены. В свои тридцать пять она является обладательницей хорошего тела, что вкупе с деньгами супруга, еврейского банкира Алика, позволяет ей не только крутить романы с одногодками, но содержать постоянно меняющихся молодых любовников (она называет их «котиками»). Время от времени она сваливает куда-нибудь типа Индии или Бали, объясняя супругу свои поездки общением с гуру в ашраме, или где там эти гуру обитают, я не особенно интересуюсь.

Описание одной такой поездки я вынужден был однажды выслушать. Она состояла из сеансов тантрического секса, чередующегося с обкуренными трипами в близлежащие поселки, чтобы отдаться первому случайному прохожему. Это у них называлось как-то вроде «опыления всех цветов» или похожей пургой. Стоит ли говорить, что в финале истории мне было предложено прокатиться по ночной Москве на такси с последующим групповым сексом с таксистом.

Лера была склонна к авантюризму и излишней театральности. Выкупить у вахтера дома Нирнзее ключ от крыши и заняться там сексом. Попробовать крек в компании нищих студентов-художников, прыгнуть с парашютом, оглаживать официанта каждый раз, когда он подходит к твоему столику, закрутить роман с соседом по лестничной площадке только ради «блядского», по ее словам, ощущения при встречах с его ничего не ведающей женой. «Представляешь, мы с ней еще и целуемся!» Продолжать заниматься любовью на заднем сиденье машины при приближении мента, в надежде, что он присоединится. В общем, после встреч с Лерой я чувствовал себя абсолютно нормальным человеком. На фоне ее обволакивающего безумия меркло все.

Вот и сейчас, несмотря на все чулки-каблуки и тишину квартиры, я оглядывался по сторонам, не появится ли из ванной дражайший муж ради исполнения threesome в финале пьесы, которую она два года готовила. Впрочем, не могу сказать, что меня это сильно беспокоило, слишком уж убедительно я был укурен.

– Я чего-то за неделю дико устала. – Она сделала глоток шампанского и сбросила левую туфлю.

– Новый любовник бармен? Ночные смены, душные прокуренные помещения. Понимаю! – Я вытащил сигарету.

– Какой ты циничный! – Она наигранно скривилась.

– Циник – мое второе, то есть третье имя. Все время забываю, у тебя курят?

– Ни черта ты не забываешь, просто лень напрягаться. Конечно нет.

– Жалко. Может, на балкон выйду?

– Кури. Скажу, что подруга приходила.

– Мы остановились на усталости. – Закуриваю. – От чего устала-то?

– Я открыла галерею. – Лера несколько раз хлопнула обеими ладонями по столу в такт сказанному.

– Господи, прости их всех! Ну тебя-то я всегда считал человеком умным. Очередная жена, проматывающая мужнины деньги на мазюльки, развешенные по кирпичным стенам с уродливой подсветкой?

– Ты ничего не понимаешь!

– Эту фразу мне говорят последние сорок восемь часов. Она из какого-то модного кино, да?

– Короче, дарлинг…

– Как же меня бесит это слово! Ко мне так училка по английскому обращалась.

– Ты ее трахал? – В Лериных глазах зажглись огоньки надежды.

– Ей тогда было уже за шестьдесят.

– Ну знаешь, кому что нравится.

– Так что там с галереей? – Срываю с бутылки фольгу и принимаюсь скручивать из нее самолетики в ожидании пустой истории новоявленной галеристки.

– Я когда последний раз была в Индии, попала в местную деревню. Там молодой парень лет восемнадцати…

– Трахал тебя со своими друзьями, а потом вы купались в вонючей реке и смотрели, как сжигают умерших. Вокруг стояла дикая вонь, но у него была такая задница, да?

– Это к делу не относится! – Лера залпом опустошила бокал и подставила его для новой порции. – Парень рисует картины. Я за какие-то копейки купила три – там коровы, луга, пески и всякое такое говно, но завораживающее…

– Всегда завидовал отточенности твоих формулировок. – Самолетик выходит кривоватым, и я принимаюсь за новый.

– Привожу домой, показываю Алику. А он как раз с друзьями пьет. Навешала этим бухим лохам про современное искусство, Ротко, Уорхолла.

– Это откуда у тебя такие познания? – Я искренне удивлен.

– Дарлинг, читай самолетные журналы. Там иногда полезные вещи печатают.

– Вот как. А я-то, идиот, все с «Моноклем» да с «Эсквайром» по старинке.

– В итоге продала все три картины, за пятерку каждую. Эти придурки заказали у меня еще – в офис там, на дачи. Не знаю куда. Потом их курицы подвалили: «Ах, Лера, какой стиль, как красиво, а вот у меня подруга…» – и прочая шняга. И понеслась душа в рай. Я позвонила в Индию, у меня там местные все решают, ты же знаешь…

Конечно не знаю.

– Заказала пять картин. Продала. Потом еще. Подняла ценник до десятки. Они опять заказывают. В итоге развела мужа на галерею. Сначала согласования, потом ремонт. И как-то так все закрутилось… – Лера выпивает еще бокал. – Арендаторы, СЭС какой-то, мудаки менеджеры…

«Ребенок учится, ребенок познает мир». Я допиваю свой бокал и чувствую, как пары алкоголя присоединяются к канабиатам. Лера все несет эту пургу про трудности набора персонала, клиентов, которые ни в чем не разбираются, про гору литературы, которую приходится читать, про «я уж кандидатом наук стала».

А я задаю себе сакраментальный вопрос, почему взрослые, встречающиеся довольно регулярно с одной и той же целью люди не могут просто трахнуться. Без прелюдий и никому, кроме рассказчика, не интересных историй.

– Ты пишешь сейчас что-то? – Лера вырывает меня обратно в мир галеристов, клиентов и баснословных барышей.

– Я? Ну… в общем, нет. – Мне в самом деле нечего сказать.

– Жаль…

Комната наполняется тягучей пустотой бессмысленности, которая бывает только в двух случаях: когда нужно что-то сказать перед тем как это произойдет, – и когда говорить больше нечего. Все произошло, и пора валить. Шампанское меж тем допито. Очередная сигарета докурена, Лера встает и игриво одергивает платье, чтобы оно не слишком обнажало ноги.

Она подходит ко мне сзади, запускает пальцы в волосы, шепчет:

– Давай свалим в эти выходные.

– Куда? – Закрываю глаза и возвращаюсь в состояние блаженной упоротости.

– В Рим.

– Почему в Рим?

– Потому что длинные выходные, а там деревья еще зеленые и тепло. А до моря, – она облизывает мое ухо, – сто километров.

– А как же твой благоверный? – как можно более безразличным тоном интересуюсь я.

– Ну он же не твой муж.

– Ты сумасшедшая, – улыбаюсь.

– Первые сутки будем трахаться, заказывать еду в номер, курить дурь.

– Как я могу отказаться? – А у самого в голове Лера, тайком отбивающая эсэмэсы мужу, Лера, выходящая из ресторана для продолжительных телефонных разговоров с ним же. Разрывающий утренний сон звонок ее мобильного, потом самолет с разными местами. И все очень нервно. Все пропитано страхом в любой момент спалиться, страхом, который так будоражит и так хорош в двадцать и даже лучше в двадцать пять. Сладкое ощущение чего-то постыдного, из которого весь роман и соткан. Ощущение, которого теперь нет.

Потому что все это когда-то уже было. Настолько давно, что все растворилось в годах и выпало в сухой остаток обыденности. Когда в ресторане ты допиваешь вино, понимая, что через полчаса ляжешь в постель со шлюхой, а утром проснешься с женой-домохозяйкой, которая к тому же еще и не твоя.

– Я скажу, что поеду в Италию по делам галереи, – не унимается Лера. – Я же теперь галеристка. Три дня вдвоем. Помнишь, как тогда, в доме отдыха, как его…

– Ты не боишься случайных друзей семьи, как это обычно бывает?

– Да пошли все к черту. Даже если и так… – Она расстегивает мою рубашку. – Он им не поверит. А поверит… Да куда он денется? Десять лет в браке – слишком долгий срок. Мне выбрать отель самой?

– Выбери. – Встаю, запускаю руки ей под платье и пытаюсь прогнать мысль о том, что женщина, в отличие от мужчины, с возрастом становится более безрассудна. То ли из-за генетики, толкающей ее в объятия самых безумных авантюр перед тем как окончательно накрыть климаксом. То ли в попытке доказать себе, что молодость определяется количеством новых сексуальных контактов. Непонятно. Очевидно одно: женщина в порыве страсти еще более хитра и изобретательна. И остановить этот грейдерный каток никто не в состоянии. Ни муж, ни дети, ни общественное мнение. Только забытая косметичка. И здесь уместно бы вспомнить библейскую историю изгнания из рая, которой я, разумеется, не читал.

– Я скучала. – Она садится на стол, оплетает мою поясницу ногами и прикрывает глаза, оставляя узкую щелку, чтобы по моей реакции оценить, достаточно ли круто она выглядит на этом столе.

– Я тоже. – Кажется, первый раз за сегодня я говорю искренне.

Где-то звонит телефон. Сначала писком, потом громче, настойчивей, требовательней. Лера ищет рукой по столу позади себя, открывает глаза, находит телефон на дальнем конце.

– Да! – Томность в ее голосе моментально пропадает. – Что ты говоришь? Паркуешься? В смысле? Где? Правда?!

Она сереет лицом и тычет пальцем то в меня, то в сторону окна. Я довольно туго соображаю, что происходит что-то, не входившее в планы, но что конкретно, понять не могу.

– Хорошо, жду! – Она кидает телефон на стол и начинает носиться по квартире с криками: – Он у подъезда! Паркуется! У тебя все вещи на кухне? Так! Быстро! Пиджак, возьми пиджак! Сигареты! Ладно, черт с ними!

Лера выталкивает меня в прихожую, открывает дверь, толком не дав надеть ботинки, всучивает пиджак и чуть ли не на руках выносит из квартиры.

– По лестнице, иди по лестнице! – последнее, что слышу я перед тем как дверь захлопывается.

Я спускаюсь на три этажа, достаю сигарету, и в этот момент меня душит дикий приступ хохота. Я представляю, как Лера судорожно прячет пустую бутылку, скидывает в мусорное ведро окурки, убирает стаканы, возможно, успевает открыть окно, которое, конечно же, не спасет от висящего в квартире дыма. Потом бежит в спальню, срывает чулки, платье, бросает под кровать туфли и переодевается в домашнее. И безрассудство, с которым эта женщина еще пять минут назад готова была забыть про мужа, быстро рассеевается вместе с сигаретным дымом, Римом и сотней километров до моря…

Как только муж появится в квартире, она пожалуется ему на дикую головную боль, вызванную разговором с подругой, которая выкурила пачку сигарет, рассказывая, как ее бросили. Затем склонит его к занятию любовью, чтобы после того предложить ему свалить из Москвы на выходные. Да в тот же Рим, например.

Глупо подхихикивая, я спускаюсь до первого этажа, выхожу на улицу, направляюсь к машине и вижу, как к подъезду подходит интеллигентного вида мужчина моего возраста. Строгое пальто, очки, добротный портфель Dunhill. Таких обычно в рекламе Zegna снимают. Подтянутый, выглядящий моложе своих лет. Всем своим видом как бы намекающий на то, что мы никогда не поймем, чего хотят женщины.

Сев в машину, понимаю, что залез в ботинки как в тапочки, сломав задник. Расшнуровываю, переобуваюсь.

«Придурок, уйди с балкона», – сообщает мне Лера в эсэмэс.

«С какого балкона???»

«Тебе острых ощущений не хватает? Ты давно вуайеризмом заболел?»

«Лер, тебе нужно меньше пить», – отвечаю.

«ТЫ ИДИОТ!»

Откладываю телефон в сторону. Закуриваю. Постоянно заезжающие во двор машины долго не дают выехать. Наконец я трогаюсь, миную длинный ряд одинаковых серых авто. Секунду мне кажется, что одна из них – та самая «Дэу», которую я видел два часа назад выезжающей из моего двора. Мне хочется притормозить, чтобы убедиться в своей правоте. Но я быстро отказываюсь от этой мысли как отказываются от информации, которая огорчит или испугает, – или если бокал шампанского на выкуренный косяк был явно лишним. Я делаю музыку громче и аккуратно выезжаю в переулок.

Двигаюсь по Садовому кольцу безо всякой цели. Мысленно визуализирую Леркину квартиру, пытаясь понять, о каком балконе вела речь эта чертова нимфоманка. Вспоминаю, что из окна ее кухни вроде бы виден общий балкон, на который можно попасть с лестницы. Но, честно говоря, я даже не представляю, какая дверь на него ведет. С чего бы мне там стоять? «Вуайеризмом заболел». Все-таки она сумасшедшая, эта Лера. Или не один я манией преследования страдаю.

Дверь. Мания. Тут же подкрадываются размышления о том, кто ковырялся сегодня в моей двери. Варианты: «пьяный сосед» и «мне показалось». Оба варианта не выдерживают никакой критики. Если это была слуховая галлюцинация, то слишком убедительная. Если пьяный сосед, то почему убежал, а не стоял перед дверью, покачиваясь, с упоротым выражением лица, как это в таких случаях бывает. Остается слабая надежда на то, что просто ошиблись этажом и, испугавшись моего отчаянного крика, убежали.

Или воры. Тогда надо все же установить камеры. Или показалось. А еще «Дэу» показалась. Значит, все-таки – психиатр. Замкнутый круг какой-то. Надо бы к Максу заехать поговорить.

Где-то звенит телефон. Глухо так, будто кто-то его проглотил, и теперь он пищит во чреве. Рыскаю по карманам, по соседнему сиденью, пока не обнаруживаю, что сижу на нем.

– Алле.

– Ты там спишь, что ли? – осведомляется Оксана весьма недовольным тоном.

– Нет, с чего ты взяла?

– Я звоню уже четвертый раз.

– Я телефон долго найти не мог.

– Нашел? – Очень женский вопрос, иначе каким образом мы сейчас с тобой разговариваем, интересно?

– Да. Он у меня был практически в заднице.

– Это как?

– Вот так, Оксан. Кто-то себе в задницу амбиции засунул, кто-то – диплом о высшем образовании. А у меня там айфон.

– Ясно. – Следует долгая пауза. – Я освобождаюсь через час. Ты как? Чем занимался?

«Я даже не знаю, как это описать».

– Да так, – говорю, – переговоры были. Неудачные.

– Не договорился?

– Скажем так: нас прервали.

– Понятно. – Еще более долгая пауза. – Ты во сколько приедешь?

– Часа через… Надо к приятелю заскочить. Тебе купить чего-нибудь?

– Нет, я уже все купила. До вечера. Удачи!