Текст книги "Блики"

Сергей Москвич
Блики

Романс

 
Учитесь жертвовать собой,
Другими жертвовать не страшно.
Учитесь жертвовать сейчас,
А не угасшим днем вчерашним.
 
 
Учитесь жертвовать до дна,
Без многословных оговорок,
И вам воздастся все сполна,
Хоть, может быть, не так и скоро.
 
 
Учитесь жертвовать собой,
Пока действительно не поздно,
Уйти дорогой столбовой,
Лететь дорогой столбовой,
Сквозь обжигающие звезды.
 
 
Учитесь жертвовать собой,
Чтоб с окольцованных запястий,
Срывать, превозмогая боль,
Оковы мелочного счастья.
 
 
И пусть судьба научит вас,
Как сквозь соблазны дармовщины,
Идти, не опуская глаз,
Как настоящие мужчины.
 
 
Учитесь жертвовать собой,
И в дерзкий миг великой вспышки,
Над Вашей светлой головой,
Над Вашей гордой головой
Ладонь раскроет сам Всевышний.
 

Осень

 
Ветер взял тополя
В желтом шорохе блях,
Как лихой дуэлянт
Шпагу.
Он фехтует, шаля,
Он пугает гуляк
И юля, и моля,
Влагу.
 
 
И ресницы дождя
Опустила земля,
И уснула в слезах
Топких.
Скоро, скоро зима
На стекле саламандр
Нарисует опять робко.
 
 
Стопки белых бумаг
Раскидает зима,
Как дырявый карман
Гроши…
Мятый топот дождин…
Ты ушла? Подожди…
Отломи от меня крошку.
 

Тебе

 
От тебя до меня две руки,
А море, а море
Челноками сложило ладони
И целует взахлеб челноки,
В мокрой гальке водой тараторя.
 
 
Недописанный где-то рассказ,
Недопитое с кем-то вино –
Свой вечерний и вечный намаз
Совершает прибой за окном…
 
 
Что-то губы твои шевелит,
Что-то снова кудрявит губы,
И ползут по стеклу шмели –
Тени листьев старого дуба.
 
 
От тебя до меня две руки,
Мы словами играем, как мячиком,
Только юность ушла и стоит
Позади одиноким мальчиком…
 

Москва

 
Ах, Москва, Москва-купчиха,
Златобровая вдова,
Было горе, было лихо –
Позади была Москва!
 
 
С ней веселые гулянки
И великие дела.
За нее мы хоть под танки
Хоть в полы-ы-мя!
 
 
Припев:
Гуляй Москва Садовая,
Гуляй, да пой
И старая, и новая.
Ведь Бог с тобой!
 
 
Здесь на Пасху пахло сказкой
И весеннею травой,
И на площади Арбатской
Пахло старою Москвой!
 
 
Заливались подголоски
И смеялся медный крест,
И летел рысак орловский,
Когда били Благовест.
 
 
Припев:
Гуляй Москва вокзальная,
Гуляй да пой,
Кабацкая, сусальная.
Ведь Бог с тобой!
 
 
Эх, Москва, без поворотов
Три кольца – судьба одна,
Но подходит к горлу что-то,
Словно муть пошла со дна.
 
 
Перекрестков перехлесты
Будят сорок сороков
Над моей землей московской,
Над кольцом ее оков.
 
 
Припев:
Гуляй Москва заречная,
Гуляй да пой,
Как девка подвенечная.
И Бог с тобой!
 
 
Не скучай, моя подруга,
Не скучай и не грусти,
Только выйти б мне из круга,
Да тебя одну спасти!
 
 
Эх, Москва, Москва-купчиха!
Златобровая вдова!
Было горе, будет лихо –
Лишь бы ты была жива!
 
 
Припев:
Гуляй Москва державная,
Гуляй, да пой!
Надежда наша главная
Ведь Бог с тобой!
 

Кентавры

 
Ах, как жутко, и сладко, и странно,
Оказаться в лиловой стране,
Где гортанно кричат пеликаны
В перегретой ночной тишине.
 
 
Где в хмельном аромате и тонком,
Словно женщины зреют плоды,
Где лохматые амазонки
Обнимают кентавров седых.
 
 
В их глазах бесконечно бездонных
На упругой тугой глубине
Зреет яд молодой белладонны
В тонкой чаше на каменном дне.
 
 
И могучие злые кентавры,
Позабыв молодых кобылиц,
Пьют настой приворотной отравы
Из чарующе жутких глазниц.
 
 
Ах, как жутко, и сладко, и странно
Оказаться в лиловой стране,
По извивам резного кальяна
Пролететь в гипнотическом сне.
 
 
На траву не отбрасывать тени
И, не морща поверхность воды,
Вдруг проснуться от прикосновений,
Став одним из кентавров седых.
 

Крымский вальс

 
Я далеко, но прошлое небрежно
Отодвигает день сегодняшний плечом.
И память чайкою над крымским побережьем
Прочертит вечер и не спросит ни о чем.
 
 
Где гнет прибой воды тугие дуги,
И прячет сумрак в предрассветной тишине,
Как в старину контрабандистские фелюги
Рыбачьи лодки на доверчивой волне.
 
 
Припев:
                Увита миртом на императорском плече
                Звезда Таврида, под знаком скрещенных мечей.
                Любовь и слава, и вновь любовь.
                Как соль на скалах, как парус в дымке голубой.
 
 
Зацвел миндаль и потянуло летом,
Надел медаль евпаторийский ветеран.
И то ли звезды, то ли просто сигареты,
Качает море в лодке спящего утра.
 
 
Наморщил лоб залив под легким бризом.
И полетели над линейкой кораблей
Флажки и вымпелы, и с жестяных карнизов
Сирена с флагмана сгоняет голубей.
 
 
Припев:
                Увита миртом на императорском плече
                Звезда Таврида, под знаком скрещенных мечей.
                Любовь и слава, и вновь любовь.
                Как соль на скалах, как парус в дымке голубой.
 
 
Несет поэт в косоворотке белой
В худой руке переплетенную тетрадь.
Ах, господа, какое небо в Коктебеле!
Что говорить, вам это право не понять…
 
 
Уходит вдаль сухой скалистый остов –
Линейный крейсер светлой юности моей.
Ты мой корабль детства – Крымский полуостров,
А ну-ка, друг, Массандры мне налей.
 
 
Припев:
                Увита миртом на императорском плече
                Звезда Таврида, под знаком скрещенных мечей.
                Любовь и слава, и вновь любовь.
                Как соль на скалах, как парус в дымке голубой.
 

Новогодний вальс

 
Скрип паркетных тугих половиц,
Теплый локон на теплые пальцы.
Магнетическим светом сияние лиц
Освещает движение вальса.
Словно чайка, волну обжигая крылом,
Ты кружилась и с полупоклоном
Позвала за собой, в тишину, напролом,
К поцелуям со стоном.
 
 
Припев:
                Снег на ощупь находит дома на земле,
                 Небо рушится мягко, без звука.
                 Два бокала вина на забытом столе
                 И навстречу летящие руки.
 
 
От тебя до меня две руки,
Две бескрайних и белых дороги.
Твои плечи, как крылья, легки,
И на них опускаются боги.
                Свои пальцы, как свечи, зажгу
                Пред лицом твоим, как у иконы.
                И прервут тишину, эту сладкую жуть,
                Поцелуи со стоном.
 
 
Припев:
Пусть на елках вовсю пузырятся шары,
И под дребезг огней из Бенгала
Мы летим через ночь, словно в тартарары,
Украшеньем блестящего бала.
 

Родник. Событие, которое никто не заметил

 
Иссяк родник, как разговор в пути
С попутчицей, имеющей ребенка.
Его вы начинали очень тонко,
А он споткнулся о ребенка и затих,
Прикрыв себя обрывками сетей…
 
 
Иссяк родник, как умер старый дом,
Ресницы досок опустив на окна,
От старости скосившись и намокнув.
И двери открываются с трудом,
И некому креститься от чертей…
 
 
Иссяк родник, как смех у сироты,
Как сладкое от детства слово «мама».
А рты зажаты плотно и упрямо,
И руки прикрывают лоскуты
От взглядов, как от бешеных плетей…
 
 
Иссяк родник, как пожилой солдат,
Убитый в наступленьи незаметно.
Который умер не картинно, не бессмертно,
А просто каплею скользнул с кусочка льда
В бесчисленную лужицу смертей…
 
 
Иссяк родник, окончен разговор,
Упал солдат, и покосились двери,
И смех застыл, как неуклюжий вор,
В дверях украденное превратив в потерю.
 

Капитан Маринеску

 
Краб – нахрапист и храбр,
Клацнет клешней – долой голова.
Храм – корабль пуст, чист,
Как желудок, который голодовал.
 
 
Юн капитан – голубые глаза,
В светлых глазах – гроза и азарт!
И краб на кокарде храбр,
И храбр капитан юный,
А море – пустыня, а волны – дюны,
И шторм – только раз плюнуть.
 
 
Что? Шторм?
Свечи смерчей?
Трус бледнеет и сквозь одежду.
В ничейной воде не бывает ничьей,
Так не бывает, чтоб было между!
 
 
Человека калечат волны – качели,
То к богу ближе, то к черту,
Их у моря – в очередь челядь,
Дворовые с белой челкой.
 
 
Пусто, пусто не виден враг,
Что же, опять домой?
Как? Возвращаться домой без драк?
И вдруг… Вижу конвой!
 
 
Что? Шторм?
Свечи смерчей?
Трус бледнеет и сквозь одежду.
В ничейной воде не бывает ничьей,
Так не бывает, чтоб было между!
 
 
Тянет кота за хвост
Из горизонта ветер,
Кончен великий пост,
Смерть – забудь о диете!
 
 
Чьи там винты оставляют бинты
Пены степенной?
Вперед! Успеем? Нервы виты,
Татуировкой вены…
 
 
Что? Шторм?
Свечи смерчей?
Трус бледнеет и сквозь одежду.
В ничейной воде не бывает ничьей,
Так не бывает, чтоб было между!
 
 
Будет корма раздавать корма,
Море – шире карман!
Трупы сведут камбалу с ума,
Ура! Камбала – гурман!
 
 
Оптикой был распят
Синий эсминец.
Из сердца ботинки стучат у пят,
Ждите гостинец!
 
 
Победы слеза – торпеда.
Залп! Залп!
Ну хватит, пора обедать,
Нам капитан сказал…
 

Кутята

 
Порода – что надо! Масти палево-бурой,
Экстерьер – экстра-класс!
А когда-то пищали в дощатых конурах
Ушастые собачьи карикатуры
С пепельной поволокой глаз.
 
 
И как щепотью берут подтирку –
Век щенячий недолог –
Кутят повзрослевших за теплую шкирку
Поднял и пузико пальцем потыркал
Специалист кинолог.
 
 
Пусть очень к маме лохматой хочется,
Даже если мама – сука,
В питомнике собаководческом
Бог и отец – инструктор.
 
 
Хлыст – учитель, свисток – судья,
И враг – он всегда ясен.
А мышцы от напряженья зудят,
И язык – не язык, а хлястик.
 
 
Щенки рязанские и псковские,
Уже не щенки, а псы,
В хозяина прыгнем глазами пустыми,
И каждый и зол, и сыт.
 
 
Чужая вздыбленная страна
Разрывами и горами,
Где стало гражданским слово «война»,
И тоже есть дом, где стоит одна
Чья-то мать у выбитой рамы.
 
 
Цепью, как на цепи, щенки
Шарят по кишлакам.
Словно намордник – приклад у щеки,
Мы жизнями платим чьи-то грехи
Своими и этих мам.
 
 
Кто в землю лег – у земли спросил,
Какая она на вкус.
Нет, не бывает чужой Руси,
Россия – одна на сто тысяч Россий,
Мама, мамочка, голоси!
Я темноты боюсь!
 
 
Медали – кольчугой, загривок ершистый…
Мы честно пролили кровь
Свою и чужую, мы выстрел на выстрел
Платили планете за лозунг речистый.
Мы – стая верных сынов.
 
 
Юность наспех войной ампутирована,
Жизнь теперь – как культя,
Смотрит в солнце, как в лампу тира она,
Жизни линия черным пунктиром видна
Инвалидов – героев – кутят.
 

Геленджикский вальс

 
Геленджик, Геленджик, Геленджик,
Прикажи, покажи, расскажи…
Скрипом плачется где-то калитка,
И свинцовой заклепкой луна…
Тишина…
Вся отмыта, отлита…
И шуршат непоседы ежи,
Геленджик, Геленджик, Геленджик.
 
 
Други верные курят у двери,
Ветры с деревом бормотят,
И супруги – две сонных тетери –
С глазами усталых котят.
Геленджик, Геленджик, Геленджик.
Как везде – миражи, муляжи…
 
 
И прожектор – канат на концах ваших губ,
Бухта,
Кипарис – дирижер всех небесных кантат
И твоих берегов рухлядь.
Растревожь, огорошь, ты, писатель любви и лета,
Ты хорош, ты пригож, ты сияешь, как грош,
Анодированный лунным светом.
 
 
И посажен на цепь серпантина дорог
Твой изломанный горизонт,
Словно старый бульдог, отощавший бульдог,
Стерегущий граненый вазон.
 
 
Полный моря, домов и людей, снов и шороха
Мягких лапок,
Очертаний мечты и теней, и теней всех надежд,
Что еще не успели залапать.
 
 
Ты – курорт, и пригоршня курортников
Слабо тычется в свет фонарей,
Выбирая партнера-любовника
Под луною перегореть.
 
 
Теплота темноты целлулоидной уткой
В бухту шелестом заскользит…
Одинокие пары, влюбленные будто –
Чувства искреннего транзит.
 
 
Ты хорош, ты пригож, ну, так что ж…
Руку на сердце мне положи…
Как всегда, миражи, муляжи –
Геленджик, Геленджик, Геленджик.
 

Русские солдаты

 
В этой войне не получали похоронок,
И не бежали бабы с воплем по селу,
И не смотрели девы скорбные с иконок,
Вслед уходящим на далекую войну.
 
 
    Без вести пропал сын,
    Как закат ушел в ночь,
    И пропал навек сон,
    И в глазах навек дождь.
    И дрожит слегка рука,
    Ни письма и ни звонка,
    Вот прошел еще день,
    Где же ты сынок, где?
 
 
Не забегут под вечер плакаться подруги,
И на миру отводят вежливо глаза.
Лишь только дети тихо косятся с испугом,
Да дома бабка бьет поклоны образам.
 
 
    Без вести пропал сын,
    Как закат ушел в ночь.
    Этот год был стыл,
    Как и прошлый точь-в-точь.
    И дрожит слегка рука,
    Ни письма и ни звонка,
    Остается лишь ждать,
    Потому что ты мать.
 
 
Меняют годы тихо памятные даты,
И мы забудем то, что надо забывать,
Как шли по найму русские солдаты,
В чужие земли без присяги помирать.
 
 
    Без вести пропал сын,
    Просто так ушел прочь.
    И в душе застыл стон,
    И в душе навек ночь.
    И дрожит слегка рука,
    Ни письма и ни звонка,
    Ни упрека от людей,
    Где же ты сынок, где?
 

Бесовщина

 
Как-то шел, не помню где,
Перелесками,
То ли черт на мне сидел,
То ли бес манил.
 
 
Помню только два огня
Блудной тягою
Поманили вдруг меня,
Городского баловня,
Меж корягами.
 
 
Я, как был, поворотил
Вглубь урочища,
Лишь дубинку прихватил –
Ох, не ровен час.
 
 
Но все гуще кушеря
Под ольшаником,
Ой, пропаду я здесь зазря
В лапах злого упыря,
Меж лишайников.
 
 
А по болоту тишина
Робко плещется,
Только что-то, вот те на,
Вдруг мерещится.
 
 
Из-под выворотня-пня
Черной рожею,
Смотрит словно головня
Лешачиха на меня,
Да на прохожего.
 
 
Ох, податься бы назад,
Кто бы вытянул?
Лишачихины глаза,
Держат нитями.
 
 
Из трясины пузыри
Поднимаются,
А по щекам нетопыри,
Хлещут так, что волдыри,
Появляются.
 
 
И напрячься нету сил –
Обескровили.
Был я молод и красив –
Стал уродливый.
 
 
За плечами два крыла
Перепончатых
Оглянулся – ну, дела!
Знать нечистая взяла,
Значит – кончено…
 
 
Вдруг услышал вдалеке
Петушиное,
Эх, дубинушка в руке,
А может, вынырну?
 
 
Размахнулся по кустам
Я с оттяжкою,
Эй, нечистая отстань,
Жаль, что нет на мне креста,
Да под рубашкою.
 
 
Уж не помню, как добрел
До закраины,
Трáву ел, жевал корье,
Весь израненный.
 
 
Молча встал перед людьми,
Тенью шаткою.
Ох, что было позади –
Скажут раны на груди
Да меж лопатками.
 
 
Как-то шел, не помню где,
Перелесками.
То ли черт на мне сидел,
То ли бес манил.
 
 
Помню только два огня
Сладкой серою
Заманили в глушь меня,
Городского баловня,
И с того лихого дня,
Я и уверовал.
 

Возвращение офицера

 
Он вернулся домой, обходя осторожно деревню.
И у сломанной груши, у старых чугунных ворот
Он, упав на колени, с небес опустился на землю,
На которой поругано все и никто не живет.
 
 
И сплошной пеленой на него наплывали виденья,
Снова бал, снова вальс, снова пахнущий медом паркет.
Как волшебные птицы в блестящем цветном оперенье,
Снова женщины кружат среди золотых эполет.
 
 
Где вы, родные и светлые лики?
Тысячелетий сказочный вал.
Будь ты, Россия, хоть трижды великой
Вам никогда, никогда, никогда не вернуться на бал.
 
 
Он ушел через лес и спускался в сырые овраги.
И тяжелым сукном по траве задевала шинель.
И казалось, бежит весь седой от предутренней влаги,
Где-то рядом в кустах одинокий его спаниель.
 
 
А когда, отмываясь от пыли, и грязи, и пота
У лесного ручья, на холодную бреясь штыком,
Он решил, что окончил войну, как большую работу.
И луна, освещая, последним была денщиком.
 
 
Где бы мы ни были, только нас кликни,
Наше Отечество, наш генерал.
Юный Колчак или юный Деникин,
Вам никогда, никогда, никогда не вернуться на бал.
 
 
Сквозь небесный туман рядом с ним опускались младенцы,
И веселый старик звал на мягкий чарующий свет.
И так стало легко похмельному на стонущем сердце,
И читал чей-то ласковый голос любимый сонет.
 
 
А лицо, становясь под луной ослепительно белым,
Было строгим и ясным, и не по земному иным.
И лежал рядом с ним на траве именной парабеллум,
И шептались в деревьях войной позабытые сны.
 
 
Вечной истории яркие блики
Кто-то великий перебирал.
Русь покорилась, главою поникнув,
И никогда, никому и нигде не вернуться на бал.
 

Старые дома

 
Ломали старые усталые дома
Тупыми черными ломами,
И пыли столб стоял растерян и космат,
Как знаменосец, потерявший знамя.
 
 
Здесь ползали больные кирпичи,
Хрустел зубами старый добрый камень.
А жаркой ржавчины ползучие ручьи
Пыль загребали жадными руками
Среди морщин
расщепленных лучин.
 
 
С домов снимали и тащили двери,
Из окон рамы и остатки ерунды.
Ну, а дома все продолжали людям верить
И обнажали прошлого следы.
 
 
Вот здесь лежали детские игрушки,
И чей-то голос был смешным и звонким.
А здесь, у печки, в ряд висели кружки,
И рядом репродукция иконки…
 
 
Ломали старые дома
Ночами потными и быстро, и проворно.
И бранью сыпали отборной,
Когда не знали, как сломать.
 
 
А гулкой улицей заборно-коридорной
Забыв уверовать, но не уворовать
Все исчезали, чтоб прийти повторно
И вновь тянуть – кто доски, кто кровать…
 
 
Их провожал издерганный фонарь,
Прозрачным конусом шатая мостовую.
Он звуки желтые топил, как пономарь,
И лил из них проблему мировую.
 
 
А ветер молча шелушил у стенки
Листву зеленую у яблони седой,
И яблоки, как детские коленки,
Торчали над заброшенной бедой.
 

Сибирь

 
От Перми на Васюганье,
До неведомой реки,
За Большой Уральский камень
Уходили казаки.
 
 
    Наливали атаманы
    На прощание чихирь,
    Чтоб погладить путь-дорожку
    В самоедную Сибирь.
 
 
Чтоб шуршали бердышами
Камыши на Иртыше,
Чтоб рубили палашами,
Шишаки до самых шей.
 
 
    Говорил лихой брательник,
    Забияка-командир,
    Защитит нас крест нательный,
    Шашка, чарка, да псалтырь.
 
 
Ну а если где и сгинем,
На краю земли сырой,
Наши косточки поминет,
Дон – братишка удалой.
 
 
    Да помянет нас сестрица,
    Волга – русская река,
    Да седой ковыль яицкий,
    Да степные облака.
 
 
Богатырь ты иль ворюга,
Лишь бы в битве молодец,
Что дерюга, что кольчуга,
Из серебряных колец.
 
 
    За свободой и землицей
    С глаз от грозного царя,
    Да подальше от столицы,
    В гости к пьяным глухарям
 
 
Уносили ноздри рваны,
Да белесые чубы
Все Андрюхи, да Иваны,
На авось, да на кабы.
 
 
    От Перми на Васюганье
    До Великой до реки,
    За большой Уральский Камень,
    Уходили казаки,
 
 
Пусть справляет день рожденья
Вся сибирская братва!
От Читы и до Тюмени,
И чтоб кружилась голова!
 

Мама родная

 
Первая дружба,
Первая вера,
Первое можно,
Первое нужно –
Все было первым.
 
 
Детство ласкало,
Юность кружила.
Времени много,
Времени мало –
Мы оперились.
 
 
Припев: Мама родная,
Ты меня не узнаешь,
Я пишу тебе,
Я спешу к тебе,
Я дойду до тебя пешком.
 
 
Галстук и шляпа,
Пудра и тени,
Мамы и папы,
Дяди и тети –
Все без сомнений.
 
 
Зимы и весны,
Снег или листья,
Все очень просто,
Все очень быстро –
Мы повзрослели.
 
 
Припев: Мама родная,
Ты меня не узнаешь,
Я пишу тебе,
Я спешу к тебе,
Я дойду до тебя пешком.
 

Инородцы

 
Где-то люди хрипели на вилах,
Где-то дети орали от страха,
Где-то женщин, как зайцев, ловили,
Даже тех, кто родился в рубахах.
 
 
    Здесь горели глаза и дома,
    Здесь визжали собаки и пули.
    И старухи сходили с ума,
    И домашнюю утварь тянули.
 
 
Город с шумом запахивал ставни
И молился с испуганной бранью.
Видно время разбрасывать камни
Тем, кто их заготовил заранее.
 
 
    Кровью жадно питалась вода
    В переполненных смертью колодцах.
    Покраснела вода за людей от стыда,
    Под проклятия инородцев.
 
 
Их, наверно, рожали иначе,
На других акушерских постелях.
И мамаши кричали иначе,
И от схваток иначе потели.
 
 
    Нынче схватки другие в ходу
    В городах, где проходит охота
    На людей, у которых на горьком роду
    Чуть иначе написано что-то.
 
 
Я сегодня иначе пою,
Я и думаю тоже иначе,
Чтобы вновь подойти к острию,
И отличье свое обозначить.
 

Приступ

 
Ни врагов, ни друзей не нажил –
Тихо спал, тихо ел, тихо жил…
Странно как-то, но жизнь прожита,
Дальше – только черта…
 
 
Дети, внуки, работа и сон,
Пол паркетный, стеклянный балкон…
И жена, в тусклой сетке усталых морщин,
И не страшны улыбки красивых мужчин.
Год, как умер сосед – прохиндей,
Все в порядке, все как у людей.
 
 
Скромной лампочкой пенсия светит,
Дочка замуж за главного метит,
Лысоватый сынок – инженер
Уже спрашивал папин размер.
 
 
Скоро все отлетит, скоро все отомрет
И гудок. И звонок. И ногами вперед
В вечность.
Только страшно – что там, в темноте, впереди.
Жизнь, постой, не спеши уходить, посиди.
Ты одна мне подруга на старости лет.
 
 
Кто мне друг? И кому я отец или дед?
Нет!
Был один, то ли друг, то ли враг, то ли просто сосед,
И ушел, как оторванный старый билет. Улетел.
Нет!
Ты останься со мной, хоть на тысячу лет,
На секунду замри. Свет. Кто же выключил свет?
Нет!
Не надо про смерть. Лучше я запою.
Жизнь, мне можно запеть?
Почему я стою? Вот уже отлегло…
 
 
А рассвет налегал на больное стекло…
И вспотело стекло после приступа ночи…
Очень хочется пить.
И жить тоже хочется очень.
 

Санитары

 
Помню ночь, тишина и дыханье людей,
И бросок, и ночная атака.
Помню вспышка, и сразу мелькнули за ней
Все двенадцать чудес Зодиака.
 
 
        Я лежу, белый сумрак меня облепил.
Бой ушел. И с рассветом угарным
Подошли и склонились над телом моим
Два седых пожилых санитара.
 
 
Припев:
Санитары, мои санитары,
Я кричал, но над криком немым,
Прошептал мне слова, тот, что более старый:
«Потерпи, доживем до зимы»
 
 
Бой ушел, тишина все боролась с войной
Где-то там, за пригорком.
Боль росла, словно крылья, за мокрой спиной,
Прожигая насквозь гимнастерку.
 
 
И бредя, как усталые кони в беде,
Старики через кашель шептали:
«Эх, родной, мы всю жизнь бы отдали тебе,
Да вот только ее не осталось»
 
 
Припев:
Санитары мои, санитары,
Два апостола врат неземных.
И казалось, зовет тот, что более старый:
«Заходи, схоронись от зимы»
 
 
Жизнь осталась снаружи, где тонкий просвет
Над брезентом дверей лазарета.
Вкус земли на губах. Что теперь лазарет?
Если тьма на глазах без просвета.
 
 
Но держали меня по бокам на столе
И вздыхали негромко и тяжко
Два солдата усталых, и слышалось мне:
«Ты, родемый, родился в рубашке»
 
 
Припев:
Санитары мои, санитары,
Я вернулся сквозь бред и сквозь сны.
Жаль не видел меня тот, что более старый,
Как я чудом дожил до весны.
 
 
Санитары мои, санитары,
С вечной ношей одной на двоих.
Эта песня моя, под простую гитару,
Про спасенных и вечно живых.