Текст книги "Нравы Мальмезонского дворца"

Австралийские диковины от капитана Бодена

Гектор Флейшман пишет:

«Жозефине мало было растений. Она выписывала крикливых попугаев, ловких и хитрых обезьян, мериносов, кенгуру и газелей, которых Бонапарт угощал табаком из своей табакерки. В коридорах Мальмезона, его кулуарах, вестибюлях, передних – везде можно было видеть клетки, в которых бились, кричали и пели маленькие пернатые создания.

Должно быть, восхищенный всем этим кардинал Антонелли расхваливал «утехи Мальмезона». Ничего подобного не было даже в садах Ватикана.

Жозефина вырывала обитателей тропиков из привычной им обстановки, чтобы заставить жить рядом с собой, чтобы тешиться ими.

Экзотические гости тешили Жозефину, насколько хватало сил. А потом многие из них умирали, не выдержав новых условий. Так умерла одна из очаровательных и страшных обезьян редкого вида, принимавшая дорогие лекарства с видом важной персоны; так умерли диковинные птицы, похожие на индейку. Их с головками, спрятанными под крыло, находили в утренние часы под кустами. А жаль… Они величественно скользили по кротким волнам озера, как маленькие темные галеры, и с достоинством принимали хлеб из рук Жозефины. А сама Жозефина восседала в длинной шлюпке под створчатым шатром, шитым золотом (кстати, счет за эту роскошную лодку не был оплачен и в 1814 году, году смерти императрицы)».

Во что бы то ни стало заполучить живые редкости, собранные с разных концов света, – таково было желание Жозефины. Именно ради этого она помогла организации экспедиции капитана Бодена, вероятно, даже больше, чем все парижские профессора, вместе взятые, и даже сам Наполеон.

Николя-Тома Боден происходил из купеческой семьи. Поступив в военно-морской флот, он участвовал во многих экспедициях и дослужился до чина капитана. В июне 1800 года Наполеон поручил ему с научными и геополитическими целями обследовать побережья Австралии и Земли Ван Димена (нынешней Тасмании). Боден командовал флагманом «Географ», второе судно – «Натуралист» – вел капитан Эммануэль Гамелен.

Но главной целью экспедиции был каприз Жозефины. Ради него капитан Боден готов был терпеть ропот экипажа и ученых, которым он урезал рацион питьевой воды и продовольствия и которым порой приходилось уступать свои каюты экспонатам собиравшейся коллекции.

Никакие геополитические задачи, естественно, не были решены: французов опередили англичане (судно «Инвэстигейтор» под командованием Мэтью Флиндерса), однако участникам экспедиции удалось собрать просто выдающуюся зоологическую, ботаническую и этнографическую коллекцию, поступившую позже в Парижский национальный музей и в Мальмезонский замок, в личную коллекцию Жозефины.

25 марта 1804 года на пирсе в Лорьяне корабли встречал директор Мальмезонских садов Шарль-Франсуа Бриссо де Мирбель.

Люди, которые, пошатываясь, сходили по трапу на причал в Лорьяне, мало походили на героев. Почти три с половиной года домом для них были узкие палубы кораблей «Географ» и «Натуралист». Но теперь их миссия была завершена: во Францию было доставлено множество зоологических и ботанических находок, уникальная коллекция с континента, который вскоре получит имя «Австралия».

Экспедиция «Географа» и «Натуралиста» оказалась самой плодотворной научной экспедицией своего времени. К сожалению, это смелое предприятие потребовало немалых жертв. Погибли больше трех десятков ученых и моряков. Кто-то умер от дизентерии и лихорадки, кто-то утонул во время многочисленных штормов или при попытке высадиться на незнакомом берегу. А кое-кто предпочел остаться в чужих краях. Всего из двадцати четырех ученых и художников, отплывших в эту экспедицию, лишь пять вернулись в родную Францию.

Не было и капитана. 16 сентября 1803 года Николя-Тома Боден умер от туберкулеза на острове Иль-де-Франс, после чего командование «Географом» принял Пьер Милюс. Если бы он был жив, он бы сейчас наверняка торжествовал, наблюдая за безграничным изумлением на лице профессора из Национального музея естественной истории, который примчался в Лорьян из самого Парижа…

Этьен Жоффруа Сент-Илер, профессор зоологии, континентальный предшественник британского эволюциониста Чарлза Дарвина и предтеча современного учения об инволюции[7]7
  Инволюция (от лат. involutio – свертывание) – термин, который обычно используется для научного описания процессов старения, а также для обозначения редукции или утраты в процессе эволюции отдельных органов, упрощение их организации и функций.


[Закрыть], ряд за рядом обходил ящики, наполненные всевозможными минералами, невиданными семенами, фруктами и клубнями, зоологическими объектами всех типов – от раковин и законсервированных медуз до насекомых, от чучел птиц до скелета огромного крокодила.

Ящиков с экзотическими растениями было около трехсот. В их находились эвкалипты, казуарины, необычные мирты. Резкий запах и громкие крики доносились из клеток с живыми зверями. Там были два больших страуса эму, достигавших почти двух метров в высоту и весивших до шестидесяти килограмов. При беге они могли развивать скорость до пятидесяти километров в час, а за день могли покрыть до двадцати пяти километров. Теперь они сидели в тесных клетках. Рядом мучились три кенгуру. Профессор Сент-Илер остановился перед ними. Теперь их можно было рассмотреть воочию: ведь это были первые представители своих видов, которые живыми добрались до Европы.

Потом зоолог в изумлении стал разглядывать трех невиданных животных – вомбатов. Это были такие роющие норы травоядные животные, внешне напоминавшие маленьких медведей и проживавшие только в Австралии. А вот птица-лирохвост, полдюжины попугаев, черные лебеди, два императорских голубя, змеиношейная черепаха… Всего в своем списке профессор Сент-Илер отметил семьдесят три животных.

На пирсе в Лорьяне корабли, как мы уже отметили, встречал еще один человек. Это был Шарль-Франсуа Бриссо де Мирбель, известный парижский ботаник, в 1803 году занявший пост главного интенданта садов Мальмезонского замка.

Профессор Сент-Илер с негодованием наблюдал, как этот посланец Жозефины отбирал для своей госпожи растения и самых ценных животных – эму, кенгуру, черных лебедей. Конечно, он знал о любви супруги Наполеона к растениям и животным. Но, будучи серьезным ученым, он понимал, что все это больше походило на каприз. Хочу – и все тут! Впрочем, он понимал и то, что между капризом такой женщины, как Жозефина, и «вечной любовью» разница заключается только в том, что каприз длится несколько дольше.

Отобранных для Мальмезона животных из порта вывезли в девяти повозках. Отныне садом Жозефины и ее австралийскими диковинами будут восхищаться многочисленные гости, а литераторы со всей Европы прославят их на весь свет.

Следует отметить, что черные эму, обитавшие на острове Кенгуру у южного побережья Австралии и оказавшиеся в личном зоопарке Жозефины, исчезли с лица Земли в 1822 году. Все они были истреблены, оставив на память неблагодарному человечеству лишь несколько шкур и скелетов в музейных коллекциях.

И все же возвращение экспедиции капитана Бодена не вызвало тогда того резонанса, которого заслуживало. В декабре 1804 года Наполеон стал императором. Снова началась война с Австрией, Россией и Англией. Кому в такой обстановке были интересны какие-то звери и растения…

Жаль! Ведь находки, сделанные экспедицией, могли задолго до Чарлза Дарвина перевернуть представления об эволюции. Как это обычно и бывает, заслуги Николя-Тома Бодена, исследовавшего по поручению Наполеона побережье Австралии, оценили лишь спустя века.

Мальмезонский театр

Гектор Флейшман пишет:

«В Мальмезоне был даже театр. Устроенный сперва во втором этаже, он не понравился Наполеону малыми размерами. Его перевели во временный зал, сооруженный в парке, в ожидании возможности исполнять комедии на настоящей сцене, за которую Персье и Фонтену заплатят тридцать тысяч франков».

Камердинер Наполеона Констан Вери вспоминает:

«С самого начала пребывания в замке Мельмезон семья Бонапарта устраивала любительские театральные представления, которые служили для Первого консула хорошим отдыхом и от которых он получал большое удовольствие, хотя и выступал в них только в роли зрителя. Эти представления посещали все, кто проживал в замке. И я должен признаться, что мы, слуги, получали от них удовольствие более, чем кто-либо иной, поскольку видели на сцене пародии на тех лиц, в услужении которых находились.

Труппа замка Мальмезон, если мне позволительно обозначить так группу актеров, занимавших в обществе столь высокое положение, состояла в основном из господ Эжена, Жерома, Лористона, Бурьенна, Изабэ, Леруа, Дидло, а также из мадемуазель Гортензии, госпожи Каролины Мюрат и двух девиц Огье, одна из которых впоследствии вышла замуж за маршала Нея, а другая – за господина де Брока. Последние четверо были очень молодыми и очаровательными, и немногие театры в Париже могли похвастаться такими привлекательными актрисами. Они были столь же естественны на сцене, как и в светском салоне, в котором держались с исключительным изяществом и изысканностью.

Поначалу репертуар труппы не был обширным и состоял из небольших концертных водевилей, хотя следует отметить, что сами водевили обычно тщательно отбирались. Во время первого представления, на котором я присутствовал, был сыгран „Севильский цирюльник”, в котором господин Изабэ изображал Фигаро, а мадемуазель Гортензия – Розину. В другой раз играли „Нечаянное пари” и „Ложные советы”. Мадемуазель Гортензия и Эжен были очень хороши в последней пьесе, и я и сейчас помню, что в роли мадам Леблан мадемуазель Гортензия была, как никогда, хороша, несмотря на костюм пожилой женщины. Эжен играл Ленуара, а Лористон – шарлатана. Первый консул, как я уже говорил, ограничился ролью зрителя, но, судя по всему, он получал огромное удовольствие от пьесы, сыгранной в домашних условиях, часто смеялся и аплодировал от всей души, хотя иногда и не отказывался от критики в адрес исполнителей».

Луи-Антуан де Бурьенн вспоминает, что в «Севильском цирюльнике» будущий посол Франции в России Александр Лористон был очень хорош в роли графа Альмавивы, а Эжен де Богарне – в роли Дона Базиля.

Герцогиня д’Абрантес в своих «Мемуарах» рассказывает:

«Полковник Савари женился, и его жена также стала членом нашей труппы. Жюно обладал самым большим талантом, равно как Бурьенн и Эжен де Богарне. Лористон также был хорошим актером».

Продолжая свой рассказ, Констан Вери пишет:

«Госпожу Бонапарт также очень развлекали подобные домашние представления; и даже если она не всегда могла похвастаться удачной игрой своих детей, ведущих актеров труппы, то удовлетворялась тем, что эти представления дают ее мужу возможность приятно отдохнуть. Для нее это было важно, поскольку ее постоянная забота заключалась в том, чтобы составить счастье великому человеку, который соединил ее судьбу со своей собственной.

Если на определенный день назначалось представление, то оно никогда не переносилось, хотя пьеса могла поменяться, но не в связи с недомоганием или хандрой актрисы, как это часто бывало в театрах Парижа, а вследствие более серьезных причин. Часто случалось так, что слуга доктора Бартоло вдруг получал приказ явиться в расположение своего полка, или графу Альмавиве поручалась важная миссия, хотя Фигаро и Розина всегда оставались на своих местах. Желание угодить Первому консулу было настолько великим и всеобщим, что вновь назначенные исполнители буквально лезли из кожи, чтобы поддержать спектакль на должном уровне, и поэтому постановка пьесы никогда не терпела неудачу из-за отсутствия того или иного актера».

Двор Жозефины

Констан Вери рассказывает:

«Мальмезон в тот период, о котором я рассказываю, был приятным местом, и все, кто приезжал туда, выражали чувство искреннего удовлетворения по поводу положения дел во дворце: повсюду я слышал одни лишь слова благодарности и пожелания благополучия и счастья в адрес Первого консула и госпожи Бонапарт. В Мальмезоне не было даже тени того строгого этикета, следовать которому позднее было так необходимо в Сен-Клу, в Тюильрн и во всех дворцах, в которых император держал свой двор. Консульский двор тогда еще отличался простой элегантностью, равно отдаленной от республиканской грубости и от роскошного образа жизни периода империи».

После того как Наполеон стал Пожизненным консулом, у Жозефины появились четыре придворные дамы, но лишь после провозглашения Империи у нее сформировался настоящий двор, отдельный от императорского двора.

Духовником Жозефины был старик Фердинанд-Макси-мильен де Роан, родившийся в 1738 году. Он был доктором Сорбонны и архиепископом Бордо, когда Жозефина еще и не родилась. Он умрет в Париже в возрасте восьмидесяти лет.

Почетной дамой или гофмейстериной (dame d’honneur) Жозефины была Аделаида-Мария-Франсуаза де Ларошфуко, кузина ее первого мужа Александра де Богарне. Она родилась в 1769 году в Париже в семье богатого землевладельца с острова Сан-Доминго Франсуа-Луи Пивар де Шатюлле, связанного родственными связями с семьей Жозефины. Знаменитую фамилию Ларошфуко она получила от мужа, графа Александра де Ларошфуко, сына герцога де Ларошфуко, за которого она вышла в 1788 году.

Родственные связи семейств Богарне, Бонапарт и Ларошфуко еще более украпились, когда Наполеон выдал дочь Аделаиды-Марии-Франсуазы де Ларошфуко замуж за принца Альдобрандини, брата принца Боргезе, мужа своей сестры Полины Бонапарт.

Камердинер Наполеона описывает мадам де Ларошфуко следующим образом:

«Мадам де Ларошфуко, первая почетная дама императрицы, была горбата и так мала ростом, что, когда она садилась за стол, ей приходилось подкладывать толстую подушку из фиолетового сатина. Мадам де Ларошфуко умела скрывать свои физические недостатки за своим блестящим, но немного едким умом и самыми утонченными придворными манерами».

Придворные дамы находились под непосредственным руководством мадам де Ларошфуко. В 1805 году их было двенадцать, а в 1809 году, в момент развода Жозефины, – двадцать девять. В их числе можно отметить мадам Люсэ, мадам Ремюза, мадам Лористон, мадам д’Арберг, мадам Дюшатель, мадам Серан, мадам Кольбер, мадам Савари и Аглаю-Луизу Огье, жену ставшего маршалом Мишеля Нея.

По свидетельству Констана Вери, после завтрака Жозефина «играла в бильярд или, когда погода была хорошая, гуляла в саду или в парке. Потом она возвращалась в свои апартаменты и начинала вышивать, разговаривая с придворными дамами, работавшими вместе с ней».

Дамой, ведающей одеванием (dame d’atours) Жозефины, была Эмилия-Луиза де Лавалетт.

Эта женщина, родившаяся в 1781 году, носила фамилию Богарне, а мадам де Лавалетт она стала после брака, заключенного в 1798 году со знаменитым политическим деятелем Антуаном-Мари Шаманом, графом де Лавалеттом. История их отношений достойна отдельного рассказа. До революции граф де Лавалетт мирно служил секретарем библиотекаря короля Людовика XVI, а после 1789 года, как и многие другие юноши, записался добровольцем в национальную гвардию. С Наполеоном Лавалетт познакомился в Италии в 1796 году, став одним из его его адъютантов и выполняя требующие деликатности и знания языков дипломатические поручения.

В 1798 году Лавалетт породнился с Наполеоном, женившись на племяннице Жозефины Эмилии-Луизе де Богарне (ее отец был родным братом первого мужа Жозефины Александра де Богарне). Далее он стал одним из ближайших его сподвижников: сопровождал его в Египетском походе, участвовал в государственном перевороте 18–19 брюмера и в 1801 году стал генеральным комиссаром почт Первого консула.

В годы империи Лавалетт занимал пост государственного советника и директора почтового ведомства. На этом посту он отличился тем, что организовал знаменитую систему быстрой передачи важной информации на большие расстояния – так называемую службу эстафет с передачей сообщений, закрытых в специальных сумках с замками, из рук в руки. После падения Наполеона Лавалетт гордо отказался присягнуть Бурбонам, а в 1815 году во время Ста дней стал всеми силами способствовать вступлению в Париж возвратившегося с острова Эльбы императора.

После поражения при Ватерлоо и второй реставрации Бурбонов Наполеон предложил Лавалетту сопровождать его в ссылку на остров Святой Елены, но граф отказался, заявив, что у него тринадцатилетняя дочь, а любимая жена вновь беременна и он никак не может бросить их.

В июле 1815 года граф де Лавалетт был арестован и помещен в тюрьму Консьержери, где встретился с также арестованным наполеоновским маршалом Неем. Как и Ней, Лавалетт был осужден за государственную измену и приговорен к смертной казни. Нею никто не помог, и его расстреляли, а к Лавалетту 20 декабря, то есть за день до казни, пришли в камеру жена с дочерью. Дерзкий план родился быстро и, как ни странно, сработал. Переодевшись в платье жены, прикрыв лицо платком и взяв дочь за руку, Лавалетт спокойно вышел из тюрьмы и скрылся. В январе 1816 года он покинул Париж и уехал в Бельгию, затем перебрался в Баварию.

Отважная Эмилия-Луиза де Лавалетт, спасшая мужа от смерти, находилась в тюрьме Консьержери до 23 января 1816 года. В камере она серьезно заболела, а ее беременность закончилась выкидышем.

Первым шталмейстером (конюшим) Жозефины был блестящий кавалерийский генерал Этьен-Мари де Нансути. Генералом он стал в 1799 году, а в 1804 году он уже командовал кирасирской дивизией, считавшейся одной из лучших в наполеоновской армии. Отличившись во многих сражениях, звание первого шталмейстера двора императрицы он получил в 1808 году.

При дворе он появлялся редко, но у него в подчинении находилось около восьмидесяти человек, которые отвечали за сотню лошадей из конюшни Жозефины.

А еще у Жозефины был Первый камергер двора барон Луи де Боссе, командовавший шестью проворными камергерами.

Естественно, после развода с Наполеоном двор Жозефины несколько сократился, но все равно он остался достаточно многочисленным: одних придворных дам, которых возглавила мадам д’Арберг, у нее осталось с десяток.

Глава одиннадцатая. Дело герцога Энгиенского

Талейран и Фуше: дружба кошки с собакой

Камердинер Наполеона Констан Вери вспоминает о жизни в Мальмезоне:

«В замок безо всяких церемоний приезжали Мюрат, Дюрок, Бертье и все те, кто впоследствии занял самое высокое положение, а некоторые стали даже монархами».

И все же, и это следует подчеркнуть особо, чаще других в Мальмезоне бывал министр иностранных дел Шарль-Морис де Талейран-Перигор.

Тот же Констан Вери пишет:

«В то время господин де Талейран очень часто навещал Мальмезон. Иногда он обедал там, но обычно прибывал вечером между восемью и девятью часами, а уезжал в час, два, а иногда и в три утра».

Этот человек, как известно, никогда ничего не делал просто так, случайно, без какой-то выгоды для себя. Очень похож на него в этом отношении был и министр внутренних дел Наполеона Жозеф Фуше. Он тоже частенько появлялся в Мальмезоне.

Отношения у этих двух весьма неординарных людей складывались очень даже странные. С одной стороны, они были антиподами, с другой – противодействие безграничной власти Наполеона объединяло их и делало во многом похожими.

Очень точную картину сопоставления этих двух выдающихся политических деятелей дает нам Стефан Цвейг:

«Эти два самых способных министра Наполеона – психологически самые интересные люди его эпохи – не любят друг друга, вероятно, оттого, что они во многом слишком похожи друг на друга. Это трезвые, реалистические умы, циничные, ни с чем не считающиеся ученики Макиавелли. Оба выходцы из церкви, оба прошли сквозь пламя революции, оба одинаково бессовестно хладнокровны в денежных вопросах и в вопросах чести, оба служили, одинаково неверно и с одинаковой неразборчивостью в средствах, республике, Директории, Консульству, Империи и королю. Беспрестанно встречаются на одной и той же сцене всемирной истории эти два актера в характерных ролях перебежчиков, одетые то революционерами, то сенаторами, то министрами, то слугами короля, и именно потому, что это люди одной и той же духовной породы, исполняющие одинаковые дипломатические роли, они ненавидят друг друга с холодностью знатоков и затаенной злобой соперников. Они принадлежат к одному и тому же типу безнравственных людей, но если их сходство проистекает из их характеров, то их различие обусловливается их происхождением».

Действительно, Талейран был из очень знатной аристократической семьи, а Фуше – из семьи потомственных моряков и купцов. Талейран пришел к революции сверху, как господин, вышедший из своей кареты, Фуше – снизу. Талейран, обладая тонкими манерами, добивался своего со снисходительностью барина, Фуше – с ревностным старанием хитрого и честолюбивого чиновника. Оба они любили деньги, но Талейран делал это их как аристократ (он любил сорить деньгами за игорным столом и в обществе красивых женщин), а Фуше – как купец, превращая их в капитал, получая барыши и бережливо накапливая.

Стефан Цвейг пишет:

«Для Талейрана власть – только средство к наслаждению; она представляет ему лучшую и пристойнейшую возможность пользоваться земными наслаждениями, роскошью, женщинами, искусством, тонким столом, между тем как Фуше, уже владея миллионами, остается спартанцем и скрягой. Оба не в состоянии окончательно избавиться от следов своего социального происхождения: никогда, даже в дни самого разнузданного террора, Талейран, герцог Перигорский, не может стать истинным сыном народа и республиканцем; никогда Жозеф Фуше, новоиспеченный герцог Отрантский, несмотря на сверкающий золотом мундир, не может стать настоящим аристократом. Более ослепительным, более очаровательным, может быть, и более значительным из них является Талейран. Воспитанный на изысканной древней культуре, гибкий ум, пропитанный духом восемнадцатого века, он любит дипломатическую игру, как одну из многих увлекательных игр бытия, но ненавидит работу. Ему лень собственноручно писать письма: как истый сластолюбец и утонченный сибарит, он поручает всю черновую работу другому, чтобы потом небрежно собрать все плоды своей узкой, в перстнях рукой. Ему достаточно его интуиции, которая молниеносно проникает в сущность самой запутанной ситуации. Прирожденный и вышколенный психолог, он, по словам Наполеона, легко проникает в мысли другого и проясняет каждому человеку то, к чему тот внутренне стремится. Смелые отклонения, быстрое понимание, ловкие повороты в моменты опасности – вот его призвание; презрительно отворачивается он от деталей, от кропотливой, пахнущей потом работы. Из этого пристрастия к минимуму, к самой концентрированной форме игры ума вытекает его способность к сочинению ослепительных каламбуров и афоризмов. Он никогда не пишет длинных донесений, одним-единственным, остро отточенным словом характеризует он ситуацию или человека. У Фуше, наоборот, совершенно отсутствует эта способность быстро все постигать; как пчела, прилежно, ревностно собирает он в бесчисленные мелкие ячейки сотни тысяч наблюдений, затем складывает, комбинирует их и приходит к надежным, неопровержимым выводам. Его метод – это анализ, метод Талейрана – ясновидение; его сила – трудолюбие, сила Талейрана – быстрота ума. Ни одному художнику не придумать более разительных противоположностей, чем это сделала история, поставив эти две фигуры – ленивого и гениального импровизатора Талейрана и тысячеглазого, бдительного калькулятора Фуше – рядом с Наполеоном».

Не бывает ненависти более сильной, чем между различными видами одной и той же породы. Взаимное отвращение Талейрана и Фуше проистекало из понимания ими друг друга на уровне инстинктов. С самого начала большому барину Талейрану был противен этот прилежный работяга, кропатель доносов и собиратель сплетен Фуше. Фуше же раздражали мотовство и презрительно-аристократическая небрежность Талейрана. Они, где только было возможно, создавали друг другу проблемы, а если представлялась возможность навредить, каждый хватался за малейший к тому повод.

Эта их взаимная зависть-ненависть была очень удобна для Наполеона, ведь они лучше, чем сотни шпионов, следили друг за другом и доносили друг на друга. Это была очень странная пара, и Наполеон, будучи превосходным психологом, умело использовал соперничество своих лучших министров. Но при этом, сам того не желая, Наполеон и удивительно сплачивал эту пару. Почему? На этот вопрос очень точно отвечает все тот же Стефан Цвейг:

«Когда между кошкой и собакой вспыхивает такая внезапная дружба, значит, она направлена против повара; дружба между Фуше и Талейраном означает, что министры открыто не одобряют политику своего господина, Наполеона».