Текст книги "Бородинское побоище в 3D. «Непобедимые»"

Ночь накануне сражения

В ночь накануне сражения практически никто не спал.

Офицер итальянской гвардии Чезаре Ложье:

«Всю эту ночь мы принуждены были провести на сырой земле, без огней. Дождливая и холодная погода резко сменила жару. Внезапная перемена температуры вместе с необходимостью обходиться без огня заставила нас жестоко страдать последние часы перед рассветом. Кроме того, мы умирали от жажды, у нас недоставало воды, хотя мы и лежали на влажной земле».

Командир батальона 3-го (вестфальского) линейного полка Фридрих-Вильгельм фон Лоссберг:

«Наступила совершенная темнота, когда мы расположились на ночлег, воткнувши около себя срубленный кустарник для защиты от холодного осеннего ветра. Со всех сторон виднеются бивачные огни».

В наполеоновском лагере царило веселье. Ярко пылали костры. Все (и солдаты, и офицеры) надеялись на близкое окончание своих невзгод, которое должно было последовать за победой, в которой никто не сомневался.

Офицер 50-го егерского полка Н.И. Андреев:

«С 25-го на 26-е в ночи, близко от нас, у неприятеля пели песни, били барабаны, музыка гремела…»

Однако это было какое-то нервное веселье. Отчаянное.

Начальник артиллерии 3-го кавалерийского корпуса полковник Любен Гриуа:

«У нас царила шумная радость, вызванная мыслью о битве, исход которой никому не казался сомнительным. Со всех сторон перекликались солдаты, слышались взрывы хохота, вызываемые веселыми рассказами самых отчаянных, слышались их комически-философские рассуждения относительно того, что может завтра случиться с каждым из них. Горизонт освещали бесчисленные огни, довольно беспорядочно разбросанные у нас, симметрично расположенные у русских вдоль укреплений; огни эти напоминали великолепную иллюминацию и настоящий праздник. Мало-помалу шум стихает, огни бледнеют, потом гаснут, и людей охватывает сон, для многих – последний».

В русском лагере не было столь шумных восторгов, но не наблюдалось и уныния.

Прапорщик гвардейской артиллерии А.С. Норов:

«Мы поздно полегли спать не раздеваясь, не помышляя, что несколько сот жерл неприятельских орудий смотрят уже на нас с противной стороны, ожидая рассвета. Ночь была свежая и ясная».

Многие молились, готовясь к самому худшему, но большинство просто готовило оружие и амуницию.

Поручик артиллерии И.Т. Радожицкий:

«Все устраивалось для кровопролития следующего дня: московские ратники оканчивали насыпи на батареях, а артиллерию развозили по местам и приготовляли патроны. Солдаты чистили, острили штыки, белили портупеи и перевязи; словом, в обеих армиях 300 000 воинов готовились к великому страшному дню.

Наступила ночь; биваки враждующих сил запылали бесчисленными огнями, кругом верст на двадцать пространства; огни отражались на темных облаках багровым заревом: пламя в небе предзнаменовало пролитие крови на земле. Велики были собранные силы, велико предстояло побоище – знаменитое в летописях мира».

Подпоручик Н.Е. Митраевский:

«Артиллеристы и пехотные офицеры собирались в кружки и толковали о предстоящем деле. Все предполагали, что будет славное дело. Наполеон и его солдаты – не шутка! Ну, да какая надобность! Как будто мы и не видали их?.. Постоим и мы за себя… Бой под Витебском, бой под Смоленском, где мы сражались целый день, слухи о Валутинском деле невольно наводили на мысль: немного же взяли там французы, хотя всегда были в большем против нас числе; да и старик Кутузов, если бы не был уверен в успехе, то не дал бы сражения <…> С самого приезда Кутузова как будто все переродилось: водворилась какая-то надежда и уверенность. Притом мы сроднились с мыслью о смерти, мало кто думал из этой войны выйти целым: не сегодня, так завтра убьют или ранят. В подобных толках проходило время».

Адъютант Кутузова А.И. Михайловский-Данилевский:

«Солдаты точили штыки, отпускали сабли, артиллеристы передвигали орудия, избирая для них выгоднейшие места, генералы и полковые начальники говорили солдатам о великом значении наступавшего дня. Один из них сказал: «Ведь придется же умирать под Москвою; так не все ли равно лечь здесь?» Наступил вечер; поднялся ветер и с воем гудел по бивакам. С безупречною совестью русские дремали вокруг дымящихся огней. Сторожевые цепи протяжно пересылали одна другой отголоски. На облачном небе изредка искрились звезды. Все было спокойно в нашем лагере. Но ярче обыкновенного блистали огни неприятельские, и в стане их раздавались восклицания, в приветствие Наполеону, разъезжавшему по корпусам. Разноплеменная армия, завлеченная в дальние страны хитростями честолюбца, имела нужду в возбуждении. Нужно было льстить и потакать страстям. Наполеон не щадил ни вина, ни громких слов, ни лести…»

М.И. Кутузов перед сражением всячески подбадривал войска, а теперь сидел, глубоко погрузившись в свои мысли.

Подпоручик Н.Е. Митраевский:

«До этого времени я не видал Кутузова, а тут все мы насмотрелись на него вволю, хотя слишком близко и не смели подойти к нему. Склонивши голову, сидел он в сюртуке без эполет, в фуражке и с казачьей нагайкой через плечо. Генералы и штаб-офицеры из его свиты стояли по сторонам, ординарцы, вестовые и несколько спешившихся казаков расположились позади <…> Из престарелого вождя как будто исходила какая-то сила, воодушевлявшая смотревших на него».

С нагайкой через плечо? Этот факт не может не вызывать удивления.

Подпоручик Н.Е. Митраевский:

«Никак мы не могли разгадать, для чего у него нагайка, тем более что никогда не видали его верхом на лошади».

А что же Наполеон?

Генерал Филипп-Поль де Сегюр:

«Император спал мало. Генерал Коленкур вернулся из завоеванного [Шевардинского – Авт.] редута. Ни один пленный не попал в наши руки, и Наполеон, изумленный, забрасывал его вопросами. Разве его кавалерия не атаковала вовремя? Быть может, русские решили победить или умереть?.. Ему отвечали, что русские, фанатизированные своими начальниками и привыкшие сражаться с турками, которые приканчивают своих пленных, скорее готовы были умереть, нежели сдаться. Император глубоко задумался над этим фактом и, придя к заключению, что наиболее верной была бы артиллерийская битва, отдал приказание, чтобы поспешили подвезти парки, которые не явились».

Генерал Жан Рапп:

«Настала ночь. Я был дежурным и спал в палатке Наполеона. Отделение, где он спал, обычно было отделено полотняной перегородкой от другой, где спал дежурный адъютант. Император спал очень мало. Я будил его несколько раз, чтобы передать ему рапорты с аванпостов, которые все доказывали, что русские ожидали атаки. В три часа ночи Наполеон позвал камердинера и приказал принести себе пунша; я удостоился чести пить его вместе с ним. Он осведомился у меня, хорошо ли я спал; я ответил, что ночи стали уже свежими и что меня часто будили. Он сказал мне: «Сегодня нам придется иметь дело с этим пресловутым Кутузовым. Вы, конечно, помните, что это он командовал под Браунау. Он оставался в этом месте три недели, ни разу не выйдя из своей комнаты; он даже не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Генерал Беннигсен, хотя тоже старик, куда бойчее и подвижнее его. Я не знаю, почему Александр не послал этого ганноверца заместить Барклая». Он выпил стакан пунша, прочел несколько донесений и продолжал: «Ну, Рапп, как ты думаешь, хорошо у нас пойдут сегодня дела?» – «Без сомнения, Ваше Величество; мы исчерпали все свои ресурсы и должны победить по необходимости». Наполеон продолжал свое чтение и потом заметил: «Счастье – самая настоящая куртизанка; я часто говорил это, а теперь начинаю испытывать на себе». – «Как, Ваше величество, помните, вы сделали мне честь сказать под Смоленском, что дело начато и надо довести его до конца. Именно теперь это справедливо более, чем когда-либо; теперь уже некогда отступать. Кроме того, армия знает свое положение: ей известно, что припасы она может найти только в Москве, до которой ей осталось всего лишь 120 верст». – «Бедная армия! Она сильно-таки поубавилась; но зато остались лишь хорошие солдаты; кроме того, и гвардия моя осталась неприкосновенной». Он послал за Бертье и работал до половины шестого. Мы сели на лошадей. Трубили трубы, слышался барабанный бой. Лишь только войска заметили императора, раздались единодушные клики».

Генерал Филипп-Поль де Сегюр:

«Он [Наполеон – Авт.] спрашивал Раппа, верит ли он в победу? «Без сомнения, – ответил Рапп, – но только в кровавую!»

– Знаю, – возразил Наполеон. – Но ведь у меня 80 000 человек, и я с 60 000 вступлю в Москву. Там присоединятся к нам отсталые и маршевые батальоны, тогда мы будем еще сильнее, чем перед битвой!

По-видимому, в эти расчеты не входили ни кавалерия, ни гвардия, но тут опять им овладело прежнее беспокойство, и он послал посмотреть, что делается у русских? Ему отвечали, что лагерные огни продолжают сиять по-прежнему, а количество подвижных теней, окружающих их, указывает, по-видимому, что тут находится не один арьергард, а целая армия. Присутствие неприятеля на том же месте успокоило императора, и он решил немного отдохнуть.

Однако переход, сделанный им с армией, утомление предшествующих дней и ночей, бесчисленные заботы и напряженное ожидание истощили его силы. На него подействовало охлаждение атмосферы. Его съедали лихорадка, вызванная чрезмерным возбуждением, сухой кашель и сильное недомогание. Ночью он тщетно старался утолить жгучую жажду, мучавшую его. Эта новая болезнь осложнялась у него припадками старого страдания. Со вчерашнего дня он страдал мучительными приступами той ужасной болезни, которая давно уже давала себя чувствовать, а именно – дизурией (затруднением мочеиспускания).

Наконец пробило 5 часов».

Бородинское сражение

Перед началом сражения

26 августа (7 сентября) 1812 года, на рассвете, обе армии стали в ружье. Но еще перед рассветом вдруг грянул случайный пушечный выстрел.

Адъютант Кутузова А.И. Михайловский-Данилевский:

«Перед рассветом, 26-го, первый выстрел был пущен из русского тяжелого орудия, с батареи впереди Семеновского, когда во мраке показалось, что неприятель приближается. Но враги еще не двигались».

Когда ошибка разъяснилась, все смолкло.

Адъютант Кутузова А.И. Михайловский-Данилевский:

«Услышав гул пушки, князь Кутузов, уже давно бодроствавший, не предупредив своей главной квартиры, только что пробудившейся ото сна, поехал один на батарею, за деревнею Горками. Остановившись на возвышении, он обозревал, при свете догоравших бивачных огней, поле битвы и армию, становившуюся в ружье».

Итак, М.И. Кутузов поехал на батарею к деревне Горки. Верхом, как на рисунке Теребенева? Нет, на лошадь Михаил Илларионович уже давно почти не садился из-за своей чрезмерной тучности.

Генерал А.П. Ермолов:

«Не всюду могли проходить большие дрожки, в которых его возили…»

Почти в то же самое время и Наполеон уже скакал к Шевардинскому редуту. Заря занималась, но утренний туман еще не рассеялся…

Прибыв на место, Наполеон первым делом спросил, что делается у русских, и, получив в ответ, что они остались на месте, император обрадовался.

Император Наполеон:

«Наконец, они попались! Идем открывать ворота Москвы!»

Генерал Филипп-Поль де Сегюр:

«Было пять с половиной часов утра, когда Наполеон подъехал к редуту, завоеванному 5 сентября. Там он подождал первых лучей рассвета и первых ружейных выстрелов Понятовского. Взошло солнце, император указал на него своим офицерам и воскликнул: «Вот солнце Аустерлица!»

Офицер-квартирмейстер Н.Н. Муравьев:

«Слова сии вмиг сделались известными во всей его армии и еще более возбудили легкие французские головы, способные воспламеняться от одного красного слова, кстати сказанного. Он умел управлять пылким народом своим».

После этого было прочитано воззвание Наполеона, в котором говорилось:

«Солдаты!

Вот битва, которой вы так желали! Победа зависит от вас; нам она необходима: она даст нам обильные припасы, хорошие зимние квартиры и скорое возвращение на родину. Ведите себя, как под Аустерлицем, Фридландом, Витебском, Смоленском, чтобы самое отдаленное потомство приводило в пример ваше поведение в этот день. Пусть о вас скажут: он был в этой великой битве под Москвой!»

Так император решил еще больше возбудить настроение войск, уже и без того готовых ринуться в атаку. И слова Наполеона произвели впечатление.

Офицер итальянской гвардии Чезаре Ложье:

«Тысячекратные возгласы: «Да здравствует император!» были ответом на это лаконичное приглашение. Все удивляются выразительности, простоте и мощной силе императорской прокламации, которая так хорошо соответствовала теперешним обстоятельствам. «Она достойна главы армии», – слышались замечания».

Русский гусар

Офицер-квартирмейстер А.Н. Муравьев:

«Он [Наполеон. – Авт.] издал приказ по своей большой армии, которым возбуждал свое войско к решительному на нас нападению <…> Этот гениальный полководец везде был сам, лично и деятельно готовил свои войска к кровопролитному сражению. Мы, со своей стороны, были довольно покойны; наши главнокомандующие Барклай и Багратион объезжали и поверяли также свое расположение и переставляли, где нужно оказывалось, разные части своих войск. Но разительно было расположение духа обеих сторон: неприятель, возбуждаемый прокламациями своего вождя <…> упивался чем кто мог и кипел против нас яростью; наши же, напротив, также озлобленные на французов и готовые наказать их за нашествие на Отечество наше и разорение, ими причиняемое, воздерживались, однако, от излишества в пище и питье, которого было у нас много поблизости от Москвы, и молили Бога о подкреплении их мужества и сил и благословения в предстоявшей отчаянной битве».

Что касается Наполеона, то он расположился около Шевардинского редута и не покидал того места до четырех часов дня.

Наполеон на Бородинском поле (худ. В. Верещагин)

Полковник Марселен де Марбо:

«Погода была пасмурная, и холодный ветер поднимал клубы пыли. Император, страдавший от ужасной мигрени, находился на небольшом возвышении, где и провел большую часть дня, ходя взад-вперед пешком. Из этого места он мог видеть лишь часть поля битвы, а чтобы разглядеть его целиком, должен был подняться на соседний холм, что он и сделал дважды во время сражения. Императора упрекают в недостаточной активности, однако следует признать, что из центрального пункта, где он находился вместе со своими резервами, он мог получать все необходимые донесения о том, что происходило по всей линии. Если бы он был то на одном, то на другом фланге, перемещаясь между ними по столь пересеченной местности, адъютанты со срочными донесениями не смогли бы его увидеть и не знали бы, где его найти. Не следует, впрочем, забывать, что император был болен, и ледяной ветер, который непрерывно дул, мешал ему держаться в седле».

Окончательное расположение войск

Каково же было окончательное расположение войск?

Британский генерал Роберт Вильсон:

«Понятовский имел приказ двигаться по Старой Смоленской дороге и выйти в тыл левого фланга русских; Даву должен был атаковать левый фланг с фронта дивизиями Компана, Дессэ и Фриана, а корпуса Нея и Жюно – правое крыло и центр левого фланга от Шевардина до Алексинок. Вице-королю надлежало <…> сдерживать правый фланг русских и сосредоточиться на левом берегу Колочи, образуя тем самым левое крыло союзной армии.

Вся императорская гвардия оставалась в резерве справа от Фомкина.

Таким образом, для штурма редутов и укреплений, расположенных между Колочей и лесом у Старой Смоленской дороги, было собрано восемь корпусов».

Расположение войск перед началом сражения

Генерал Жан Рапп:

«Итальянцы и поляки стояли на флангах. Наполеон действовал против левого фланга неприятеля. Впрочем, никаких точных сведений мы не имели; женщины, дети, старики, скот – все исчезло; не оставалось никого, кто мог бы дать нам малейшие указания».

А что же русские?

Британский генерал Роберт Вильсон:

«Деревню Бородино, находившуюся впереди русских порядков, занимали гвардейские егеря.

На самом краю левого фланга вплоть до Московской дороги, в тысяче ярдов от Москвы-реки, стояли корпус Багговута и резерв, составленный из Первого кавалерийского корпуса и семи казачьих полков Платова. Слева от него располагался Остерман, упираясь своим левым флангом в холмы над Колочей. Далее был Дохтуров, защищавший большую батарею между Бородином и Горками. Раевский занимал промежуток между этой батареей и Семеновским. Воронцов и Бороздин обороняли флеши перед Семеновским, имея во второй линии дивизию Неверовского.

Гренадеры принца Карла Мекленбургского оставались в резерве за Семеновским, а позади них стояла кирасирская дивизия в качестве резерва левого фланга.

Расположение войск перед сражением

Дивизии Коновницына и Строганова под командою Тучкова с тысячью ополченцев должны были оборонять Утицу и не дать неприятелю подойти к Псареву, что угрожало бы линии сообщения армии с Можайском.

Императорская гвардия располагалась позади центра и составляла резерв вместе с приданной ей кирасирской дивизией Депрерадовича.

Артиллерийский резерв находился в Псареве.

Кавалерия охраняла промежутки между линиями и колоннами пехоты.

Приданные различным корпусам казаки, располагались на флангах, а егеря по фронту, вдоль оврагов и зарослей кустарника.

Барклай командовал правым флангом, Багратион – левым, а Беннигсен – центром».

Начало сражения

В половине шестого утра 26 августа (7 сентября) 1812 года солнце начало рассеивать туман. И тут же со стороны захваченного Шевардинского редута раздался одинокий выстрел, звук которого пронесся и замер среди общей тишины. Прошло несколько минут. Потом раздался второй, за ним третий выстрел, и вскоре огонь охватил все видимое поле сражения.

Стрельба началась, но очень скоро стало ясно, что огонь наполеоновских батарей, стоявших на позиции у деревни Шевардино, не достигает нужного результата, и орудия приказано было передвинуть вперед.

После этого огонь повели сразу сотни орудий. И все они обстреливали позиции русского левого фланга и центра.

Генерал Л.Л. Беннигсен:

«С высот, занятых неприятелем, на которые им было поспешно поставлено большое число орудий, он мог обстреливать, вдоль и поперек, всю нашу линию до самого центра, то есть до батареи генерала Раевского, которую, согласно диспозиции Наполеона, атаковал вскоре вице-король Итальянский под защитой сильного огня, по меньшей мере, 200 орудий».

Когда наполеоновские колонны пришли в движение, батарея, которую защищали войска генерала Н.Н. Раевского, открыла встречный огонь.

В дальнейшем количество орудий, участвующих в сражении, только возрастало.

Полковник Луи-Франсуа Лежён:

«Триста наших пушек немедленно открыли пальбу по такому же приблизительно числу русских орудий, ядра которых с не поддающимся описанию шумом и свистом бороздили наши ряды. К несчастью, в этот роковой момент начала сражения наши резервы, даже кавалерии, стояли на слишком близкой позиции и, из гордости или, скорее, чтобы не подать повода к фальшивой тревоге, не захотели отступить хотя бы на несколько сотен шагов, где бы могли укрыться и избежать бесполезных потерь. Мы были свидетелями, как тысячи храбрых всадников и крайне нужных нам лошадей гибли без всякой пользы для армии».

Генерал Э.Ф. Сен-При:

«Французы направили все свои силы на свой правый фланг и расположили на Шевардинской высоте более ста орудий, в числе которых было много 12-фунтовых. Артиллерийский огонь был очень силен, и, хотя у нас на левом фланге было только пятьдесят орудий, им отвечали энергично».

12-фунтовые пушки могли стрелять ядрами и картечью на 2500–2800 метров, и это было очень сильное оружие, особенно в руках опытных французских артиллеристов.

М.Б. Барклай-де-Толли (худ. Ф. Вендрамини)

Адъютант Барклая В.И. Левенштерн:

«На восходе солнца поднялся сильный туман. Генерал Барклай в полной парадной форме, при орденах и в шляпе с черным пером стоял со своим штабом на батарее позади деревни Бородина. В тот момент, когда он обернулся ко мне, чтобы получить сведения о боевых снарядах, которые должны были доставить ему из Москвы, позади его была ранена ядром лошадь генерал-лейтенанта князя Бориса Голицына.

Князь, смущенный своим падением, подошел к генералу Барклаю и донес ему об этом; Барклай, не оборачиваясь, отвечал с величайшим хладнокровием:

– Прикажите подать другую лошадь.

Будучи сильно контужен, князь удалился. Он только что приехал из Петербурга и пока не имел еще случая командовать отдельной частью. Генерал Барклай окинул в это время своим орлиным взором всю линию.

Со всех сторон раздавалась канонада».

Так начиналось знаменитое Бородинское сражение…