Текст книги "Метро 2035: Красный вариант"

Глава 2. Враг изнутри

Силуэт на вершине наклоненного шпиля ничем не привлекал внимания. Хищный, заостренный клюв подчеркивал профиль головы, казалось, намертво сросшейся с телом застывшего крылатого чудища. Но это было лишь иллюзией – существо могло двигаться столь же свободно, сколь и замирать на месте. В этом мире другие не выживали.

Огромный выпуклый глаз распахнулся, хищник устремил взор на покрытые рыжей растительностью строения. Для кого-то это было развалинами мертвого города. Для почти невидимого в темноте птеродактиля все вокруг являлось естественной средой обитания. Он не помнил другой картины с самого рождения, никогда не вдыхал иного воздуха. И не мог представить, что всего несколько поколений назад – для его биологического вида, разумеется, – этот мир был ярким и солнечным. А того, что птеродактилей в то время не существовало, ему не могла подсказать даже генетическая память, поскольку ее попросту не было. Зато собственная память сидящего на крыше создания работала на полную катушку, накапливая бесценные сведения о навыках выживания. Придет время, и далекие потомки гордо расправят крылья, воспарят в небесах над кривым рельефом, безбоязненно выхватывая с поверхности топчущиеся белковые массы, дерзнувшие выползти из укрытий наружу. Но пока что птеродактиль не загадывал так далеко. У него были собственные задачи, и он собирался освободить пребывающий в зародыше новый мир от остатков ядерной скорлупы.

Город казался пустым и безжизненным. Заблуждение, для многих ставшее трагическим. Киев дышал и развивался. Кажущееся затишье скрывало непрерывную борьбу за выживание, в которой участвовало множество сторон. Одни пытались отвоевать себе место под Солнцем, другие – место во тьме. Были и те, кто укрылся под землей. И они иногда выходили на поверхность обожженной планеты. Птеродактиль знал это и терпеливо ждал. С высоты шпиля ему были видны многие точки выхода наверх, которыми пользовались подземляне. Ему еще ни разу не удавалось захватить эту странную добычу, сопротивлявшуюся ему при помощи непонятного оружия, не издававшую запаха, покрытую неровным панцирем. Как-то птеродактилю удалось сбить кусок панциря с верхней части одного из существ. Оно тут же пристроило недостающую часть обратно, а его соплеменники отогнали нападавшего странными колющими стержнями, которые к тому же плевались чем-то очень горячим. Раны были не смертельными, но болезненными и заживали долго.

Эти существа не были легкой добычей, но и угрозы не представляли. Они лишь сновали в норах и время от времени затаскивали вниз разные нелепые предметы. Птеродактиль смутно чувствовал, что подземляне не вписываются в картину мира. Они были слишком медлительны, никогда не ходили по одному. Природа еще не успела распределить постъядерную живую материю по принципу «убей или будь убитым», так что добыча могла на поверку оказаться еще большей встречной угрозой, чем хищник, дерзнувший попробовать ее на вкус. Поэтому сидящий наверху птеродактиль не воспринимал подземлян как добычу. И даже если бы они были таковой, то все равно не стоили бы многочасового ожидания. Просто птеродактиль совсем недавно обрел то, что следовало оберегать любой ценой, и поэтому впервые в жизни нервничал. Он был обязан узнать о подземной угрозе чуть больше. Иначе создания могли добраться до него со своим странным оружием. А что подземляне умели карабкаться наверх и спускаться обратно, птеродактиль уяснил уже давно.

Солнце вышло из-за горизонта, тщетно пытаясь пробиться сквозь сплошную завесу сизых туч. Порою лучам удавалось разорвать облака, чтобы ненадолго осветить унылые контуры развалин, заставить бурые лианы съежиться и уползти в руины. Но не сегодня. В этот день оранжевой звезде было суждено оставаться бледным пятном в небесной бездне, побежденной мутной грозовой пеленой. Казалось, Земля пытается укрыться от осуждающего глаза матери, подобно одаренному ребенку, не оправдавшему надежд. Тучи обещали дождь. Это значило, что если подземляне не выйдут сейчас, то ждать их придется долго. Птеродактиль терпеливо выжидал.

Новорожденному миру явно не хватало летописца. Его история не закончилась, как предполагали жители подземного слоя, – она проходила очередной, важнейший этап формирования новой жизни, перед которым меркли все более ранние события, пришедшиеся на эпоху расцвета некогда господствующей в этих краях расы. Расы, остатки которой укрылись в каменных кишечниках, испугавшись последствий собственных игр. Они так и не дали себе времени на то, чтобы вырасти. Крылатый хищник никогда бы не опустился до такого. Если бы он знал, по каким причинам вымерло почти все население планеты, то очень бы удивился. В любом случае он был намерен исправить упущение и отправить выживших подземлян к своим погибшим собратьям.

Момент настал. Птеродактиль дождался.

Вдали, чуть правее массивного строения, произошло движение. Хищник сменил позицию, покрепче уцепившись когтями за холодный, проржавевший металл шпиля. Перепончатые крылья слегка затрепетали.

На поверхность, на расстоянии нескольких неторопливых взмахов крыльев, вышли двуногие существа. Сегодня они были чуть другого цвета, чем обычно, и двигались более неуклюже. Первое насторожило птеродактиля, второе взбодрило. Он больше не собирался медлить.

Раскрыв клюв и издав тихий клекот, птеродактиль оторвался от шпиля, взлетая к струям ледяного ветра.

* * *

Когда-то пятерка сталкеров, возглавляемая Кондором, знавала лучшие времена. Кондор вспоминал об этом каждый раз, когда выходил на поверхность полумертвого города. И все чаще он задавался вопросом, что считать лучшими временами. Позади они или впереди?

Раньше сталкеров было больше, но о городе они знали гораздо меньше, чем сейчас. Каждый раз, выходя наверх, группа добытчиков – вернее, одна из групп – имела чуть больше веры в завтрашний день, больше уверенности в себе, больше оборудования. И при всем этом – значительно меньше знаний о том, что там, в тумане – новая жизнь или новая смерть.

Сейчас Кондор понимал: вера в себя, энтузиазм, оптимизм – все это должно было скомпенсировать сталкерам недостаток опыта, необходимого для выживания. Когда ты прешь с автоматом наперевес сквозь радиоактивную зону, то вести тебя может только уверенность, что найдется способ пройти участок до конца, не подавившись собственными легкими – ни сейчас, ни на следующий день. Никто из сталкеров Креста в то время не падал духом, не получал серьезных ранений, но это продолжалось примерно до тех пор, пока подземных ресурсов для вылазок наверх было больше, чем людей, желающих ими воспользоваться.

Как только начался дефицит, ситуация сильно изменилась. Словно повинуясь неким скрытым законам природы, число сталкеров начало сокращаться. Преимущественно от болезней и несчастных случаев, не все из которых происходили наверху.

Вопреки ожиданиям, первыми закончились не фильтры для противогазов, не патроны и не лекарства. Первыми закончились башмаки. Рельеф зараженного Киева представлял собой удивительную в своей хаотичности мешанину из обломков асфальта, вязкой почвы, трескающейся глины, невидимых луж, осколков металла и стекла, выбеленных костей и черепов, щебенки, камней, арматуры и прочего. Никакая обувь долго в таких условиях не держалась.

Собственно, обувь и стала причиной смерти первого из сталкеров. Кондор пытался вспомнить его позывной, но не сумел. В то время у многих не было никакого позывного. Зато Кондор помнил, что парню было двадцать три года и обут он был в настоящий фирменный «адидас», не в какую-нибудь китайскую подделку. Вспомнив это, Кондор напряг лоб: а сам фирмовый «адидас», случаем, не в Китае делали?

Словом, боты у парня были первый сорт: с прочной подошвой, крепкими шнурками, считавшиеся, наверное, до войны обязательным атрибутом любого урбанизированного молодого человека. Магазины, где продавались такие штуки, стерлись в ядерную пыль еще до рождения молодого сталкера, так что добыл он их уже в метро. И в тот злополучный день он наступил на проржавевшую раму, оставшуюся от немецкого внедорожника. Пропорол себе ногу, тут же испуганно отскочил в сторону, запрыгал на здоровой ноге, сжимая подошву голыми руками. Кондор еще помнил струйку крови между его пальцами. Поскользнувшись, парень упал и наткнулся виском на другой конец той же рамы. Наглухо.

Кондор не был первым, кто бросился к нему. Погибшему было уже не помочь. Возможно, следовало сделать вид или убедить свою совесть, что парня еще не поздно отнести в Шлюз, где, быть может, его удастся вылечить.

Но Кондор не сделал ничего: лишь повернулся спиной к месту происшествия и вел наблюдение, мгновенно поняв, что если сталкеров пасли какие-нибудь гипотетические мародеры, то нападут они именно сейчас, пока внимание группы приковано к безвольно лежащему телу.

Этот день был первым, когда Кондор почувствовал, что людям в метро не хватает чего-то очень важного. Он долго не мог сформулировать, чего именно, хотя эта мысль ночами не давала ему спать.

Спустя несколько недель, когда число сталкеров сократилось на добрую треть, он понял, чего им не хватало: собственного, нажитого самостоятельно опыта, который привел бы их к простой истине, что прошлое надо оставить позади и рассчитывать только на себя. Жить так, будто твое поколение – первое в новой истории. И не только ему, Кондору, но и всем обитателям Креста, а также тем, кто мог выжить снаружи. Дело в том, что люди, которые не первый год жили в метро, по-прежнему в своих мечтах и стремлениях руководствовались опытом предшественников, живших до Катастрофы. Они видели свое будущее исключительно как одну из версий прошлого. Вся их жизнь была направлена на то, чтобы вернуть что-то, утраченное ранее. Считалось, что для понимания опасностей и возможностей будущего надо заглянуть в старые добрые времена и искать аналогии там. В самом же будущем как таковом никто вдохновения не искал. Все верили, что завтрашнее утро будет некой копией прошедшего. Воспринимать саму идею чего-то нового люди разучились. Вероятно, раньше они боялись это делать, а потом забыли.

Кондор считал, что в этом и состояла ошибка всех выживших: они не очень-то представляли, что им с этой новой жизнью делать, воспринимали ее как эпилог к чему-то заглохшему и видели своей миссией это заглохшее запустить вновь, вдохнуть топливо в отказавший двигатель.

Сталкеры делали ту же ошибку.

Выбираясь наверх, они начинали воспринимать город именно как город, угрюмую тень чего-то былого. Им нужно научиться видеть окружающий мир свежим взглядом новорожденного, для которого былого мира не существовало в принципе. Кое-как сформулировав эту мысль в своей голове, Кондор понял, что ему как раз первому и надо научиться познавать мир с нуля. С тех пор он перестал выходить в зараженный Киев и начал выбираться в другой – в котором послевоенные реалии были нормой.

После этого он чудесным образом стал видеть отклик своей теории в умах товарищей. Первым из них был Ворон. Тогда его, как и Кондора, звали по-другому. Но в то время первые позывные сами по себе мало что значили. С ними едва ли не случайно определялись перед очередной вылазкой. Из ныне выживших сталкеров Ворон оказался единственным, кто тоже был тогда с Кондором во время смерти парня в «адидасах». Он никак не комментировал тот случай.

Ворон был молчаливым, незаметным, отлично работал руками и старался не высказывать мнения ни по какому поводу, оставаясь малопонятным даже для своих товарищей. Со временем он немного расслабился, но приступы замкнутости никуда не пропали. Главное, что он оставался надежным и доводил до конца любое порученное ему дело. Кондор никогда не спрашивал Ворона о его возрасте, но предполагал, что на момент Катастрофы тому было уже по меньшей мере лет двенадцать. Возраст, когда начинают формироваться некие первичные идеи и мечты. Какими бы они ни были, Ворон нашел им реализацию в метро, став сталкером.

А стать сталкерами могли далеко не все. Для этого недостаточно было просто скучать по былым временам или терзаться клаустрофобией. Среди первых сталкеров Креста встречались самые разные ребята: с психологией первооткрывателей новых земель или же с мышлением обычного дворника, который считал своим долгом хотя бы символически прибраться наверху. Кондор так и не мог понять, к какой из культур принадлежал Ворон, но был уверен, что, если бы не Катастрофа, тот закончил бы свои дни в тюрьме. Чувствовалось в нем что-то бунтарское, какой-то доведенный до абсурда скептицизм.

Воробей казался противоположностью Ворона. Он явно был моложе, активнее, уделял большое внимание своей физической форме. Будучи самым низкорослым, парень мало спал, мало ел, не имел практически никаких вредных привычек и свою кличку оправдывал полностью. Хотя так же, как и остальные сталкеры, никакого постоянного позывного он изначально не имел, но ассоциация с мелкой птицей напрашивалась сама собой. Кондор долго не мог понять, как шустрому парню удалось подружиться с Вороном. У них обоих обнаружилась одна и та же черта характера: в любой компании они предпочитали молчать, пусть и по разным причинам. Если по многим вопросам Ворону было нечего сказать, то Воробей всегда имел на все свое мнение, но стеснялся его высказывать.

Еще большей противоположностью им обоим был Аист. Редкий болтун, неизменный рассадник оптимизма. Вопреки всем дутым весельчакам, пытающимся улыбкой скрывать депрессию, Аист банально не был подвержен никакой хандре. Каким-то непостижимым образом он обладал способностью справляться с кучей проблем, попросту озвучив их. Если Аист описывал задачу своими словами, со своей неповторимой интонацией, то подбирал такие выражения, что проблема казалась пустяком, не стоящим внимания. Хотя Аист, как и все остальные, родился до Катастрофы, он совершенно ее не помнил, равно как и жизнь до нее. И все же в его подсознании явно оставались какие-то воспоминания, потому что Аист сильно отличался от людей, родившихся в метро.

Например, одной из странных привычек Аиста было постоянное ношение на поясе разряженного револьвера с ярко-желтой рукояткой. Когда Кондор не утерпел и спросил, зачем он это делает, Аист ответил, что если ему понадобится в кого-то стрелять, то он сперва одной рукой вытащит пистолет, другой – патроны, вставит патроны в револьвер, приготовит к бою и уже потом прикинет, не изменилось ли за это время что-нибудь. Если в процессе этих приготовлений желание стрелять пропадет, то он снова разрядит оружие. Однако если стрелять все же понадобится, то он сделает это без рассуждений. После чего все равно разрядит оружие и больше никогда не будет вспоминать об этом случае.

Кондор не стал спрашивать, какую же цель Аист мог встретить в метро. Собирался ли он стрелять по консервным банкам или же имел мишень посерьезнее? В один прекрасный момент он умудрился лишиться своего револьвера, как выразился, на рынке Датаполиса. Отнесся к этому философски, со смущением пожал плечами, да так и не обзавелся новым.

В следующем месяце он получил какие-то новости из столицы и впал в страшную депрессию. Казалось, Аисту сильно повезло в тот период остаться без оружия под рукой, поскольку ближайшей целью он увидел бы себя. Затем, словно что-то переломив внутри, Аист вырос в настоящего сталкера за одну ночь размышлений и пространных бесед с товарищами и с тех пор ни разу не дал повода в себе усомниться. Еще в нем все чаще стали просматриваться лидерские качества, хотя Кондор был уверен, что, случись с ним что-нибудь, Аист окажется наименее подходящим кандидатом, который мог бы его заменить.

Последним в их компании был Феникс. В отличие от всех остальных, этот сталкер носил свой позывной давно. Еще с тех времен, когда их команда никак не ассоциировалась с пернатыми. На лице сталкера расходился большой ожог, захватывавший щеку, половину уха, и опускавшийся на шею. Это случилось во время одной из вылазок на поверхность, при попытке протащить в метро газовый баллон. Никого из текущей команды Кондора в составе той группы не было. Феникс ушел с совершенно другими людьми, которые как один полегли во время взрыва, оставившего Фениксу отметку на всю жизнь. Собственно, вся их экспедиция совершила кучу косяков, один из которых оказался фатальным.

Самым неприятным стало то, что газ в метро был и не нужен особо. Команда шла всего лишь за баллоном, который планировалось подзарядить внизу сжатым воздухом, чтобы позже приспособить его в кустарную систему автоматических помп для откачки подземных вод. То есть никто не собирался переть вниз баллон с газом. Команда Феникса решила стравить газ прямо наверху, и, видимо, случилась искра. Вряд ли кто-то осознанно лупил гаечным ключом по баллону или стрелял рядом с ним. Кондор никогда не спрашивал, кто был виноват во взрыве. Феникс казался достаточно здравомыслящим, чтобы не курить поблизости. И все же в той вылазке он был главным и нес всю ответственность. А потому он винил себя. С тех пор Феникс никогда не пытался брать на себя руководство чем бы то ни было и очень любил одиночные марш-броски, которые иногда случались во время экспедиций.

Все пятеро оставались вольными сталкерами, даже находясь фактически на службе Креста. Они были свободны. В старом мире их бы считали нелепыми насекомыми, временами выползающими на поверхность яблока, чтобы найти другой проход внутрь его же. В новом мире метро они были «Птицами». И продолжали ими оставаться, даже когда в Датаполисе, а затем и во всем Кресте, сталкеры опустились на социальное дно, а их репутация рухнула вниз, в бесконечную пустоту. Подобно настоящим птицам, они продолжали рисковать жизнью каждый день, собирая все, что могли найти, от еды до материала для обустройства гнезда. И при этом все чаще задумывались, где же их истинный дом: в гнезде или в небесах?

* * *

Гермозатвор с тихим рокотом закрылся. Стержни плотно встали в пазы и выдвинулись, разделив мир на две части.

Кондор поправил шлем, по новой затянул ремень на левом рукаве. Сколько ни подгоняй снарягу в Шлюзе, все равно окончательная калибровка осуществляется наверху. А если комбез приходится надевать впервые в жизни, то тем более нужно смотреть во все глаза и примечать каждую мелочь.

Конкретно к данному костюму у Кондора была претензия. Вмонтированный фонарь, встроенный точно поверх грудной клетки – бесполезная и слишком тяжелая штука. Еще низкие бронебойные качества самого костюма, но кому они нужны наверху? Как критически Кондор ни осматривал комбинезон до выхода, других изъянов в нем не обнаружил. Коснувшись рукой шлема, сталкер привел в действие радиосвязь.

– Феникс, – произнес он.

– Есть, – прозвучал ясный голос. Даже треска нет. Просто шикарно. Все же умеют в столице радиотехнику делать…

– Ворон.

– Да, слышу, – ответил коренастый сталкер, оглядывая автомат.

– Воробей.

– Да.

– Аист.

– Здесь Аист.

– Баобаб.

– Есть, и я протестую, – раздался в ухе сталкера возмущенный голос. – Почему мое имя называют последним? Это случайность или скрытое выражение пренебрежения?

Кондор подавил желание врезать прикладом по широкому пузу. Мол, вот тебе и открыто выраженное пренебрежение – ясное и без полунамеков. На секунду он даже задумался: а что было бы, если бы он, в самом деле, ударил представителя администрации? Хрен бы там смотритель сумел выдумать меру пресечения, не бьющую по графикам работы сталкеров. Прижмешь одного – четверо просто не выйдут на промысел в следующий раз. И прощай, канал поставок в обход Метрограда.

Повернувшись, Кондор строго посмотрел на Баобаба. Сквозь шлем выражение его глаз вряд ли было заметно, но богатое воображение толстяка нарисует картину лучше, чем маслом на холсте. Тот испуганно попятился и точно упал бы, если бы Ворон его не попридержал. Достаточно. Толстяк сам себе выдумает, чего захочет. Лишь бы не мешал больше. Очень скоро он поймет, что метро и его законы с собой на поверхность не взять. Все это понимают, рано или поздно. Лучше, конечно, рано.

Подъем по разбитым ступеням застывшего эскалатора прошел без приключений. Хорошее начало.

– Добро пожаловать наверх, – сказал Кондор, осматривая пейзаж. Никаких изменений. Пожухлых растений сталкер уже не замечал.

Самое плохое в новой оснастке: не чувствуешь своей спиной остальных товарищей. Вроде бы и нет причинно-следственной связи, а все равно. Ощущение чужой, непривычной защитной материи не покидает ни на секунду. Сбивается микроклимат, меняются шаг, темп движения, появляется некоторый рассинхрон в действиях. И все же Кондора беспокоило другое. Смотритель чересчур расточительно выдал снаряжение для такого простого дела. Выбраться через Шлюз у планетария, дойти до Дворца «Украина», вернуться обратно. Только и всего. Хотя Кондор каждый день мечтал о новом снаряжении и радиосвязи, не говоря уже о роскошном оборудовании Креста, он понимал, что для каждой мелочи есть своя область применения, особенно в условиях жесточайшего дефицита в метро. И банальная вылазка наверх, когда можно было дойти до соседней станции Шлюза по годами изученному фарватеру, где знаком каждый камень, никак не попадала под категорию опасных. Относительно других, конечно. Любой из команды Кондора мог проделать этот полуторакилометровый путь в обычной «химзе», даже не сменив фильтра. И при этом не попасться на глаза разведчикам Метрограда.

Выход во внешний мир в защите, превышающей требуемый уровень, конечно, не причиняет такого вреда здоровью, и в целом более безопасен, но всегда есть нюансы. Каковы побуждения человека, рискнувшего выбраться из уютных туннелей наверх? Сколько костюмов у него осталось в резерве, чтобы он не боялся пропороть герметичный комбинезон куском металлического хлама? Как далеко он намерен зайти, в каких условиях и чего хочет от этой жизни? Любой гражданин Датаполиса от таких вопросов посмотрел бы на Кондора как на сумасшедшего, чувствуя при этом явное облегчение: надо же, юродивые и в самом деле оказались не в себе. Вот только для Кондора куда важнее было мнение товарищей, чем изнеженных граждан города. Он мог послать к черту даже всех жителей Креста.

Однако с Кипарисом спорить – вредно для комфорта. Так что Кондору и его команде, которую с легкой руки смотрителя уже давно стали называть «Птицами», выдали пять новеньких комбезов. Всего на один раз. Причина невиданной щедрости смотрителя Датаполиса была проста.

Проверка. Учет и аудит.

Собственные сталкеры даже в большей степени, чем мифические красные, оставались дырой в бюджете Датаполиса и персональной мозолью смотрителя. Вечные изгои, живущие под самым боком столицы киевского метро, всего в одном перегоне от сердца Креста, единственные поставщики ценных благ старого, довоенного мира. Их боялись, ненавидели, от них шарахались, как от чумы. С ними очень редко здоровались – собственно, их и видели не часто. В Датаполис сталкеры путешествовали только по крайней надобности, хотя столица и провозглашалась открытой всем гражданам метро. Гораздо чаще к сталкерам присылали гонцов. Работа последних была несложной: прибыть на правительственной дрезине, проверить принесенное с поверхности добро, замерить уровень радиации, насвистывая при этом что-то незатейливое, погрузить на дрезину и укатить обратно. Уже позже Кипарис все проверит лично и распорядится выдать работникам ножа и фонаря соразмерную зарплату: патроны, еду, воду, лекарства, разные приятные и полезные мелочи. Хотя чаще были неприятные и бесполезные. Даже смешно, что большая часть всего этого добра сверху как раз и притаскивалась – пусть даже бойцами чуждого Метрограда, а не командой Кондора.

И даже на таких условиях работать гонцами соглашались не все. Общение со сталкером для гражданина Датаполиса было чем-то вроде чистки свиньи. Отправиться к сталкерам в их логово означало – поставить на себя долгоиграющее клеймо зараженного, и никакие счетчики не смогли бы убедить перепуганного гражданина, что ему не придется теперь мочиться фосфором. Ну и, разумеется, к женщинам сталкеров не подпускали. К чему плодить мутантов?

Однажды в город притопали барыги с самой Лукьяновской, чисто подработать гонцами между базой сталкеров и Датаполисом. И подрабатывали. Какое-то время. Пока Кипарис не сообразил, что это влетает в патрончик и дешевле будет назначать поход в Шлюз как административную меру наказания.

Сам Метроград, конечно, тоже давил на администрацию Датаполиса. Чудом стало уже то, что с ним вообще считались. Кучка бандитов, переквалифицировавшихся в сталкеры, недолго коптила промозглые, продуваемые помещения подземного торгового центра, так и не ставшего полноценным убежищем. Идея с парным патрулированием киевских улиц провалилась подчистую, две трети смельчаков скукожились от радиации, непонятных хворей и внутренних разборок, и тогда последняя треть догадалась забаррикадироваться на территории. Под руководством генерала Ольшанского Метроград кое-как выжил. После смерти генерала вся их система полетела кувырком, новые заправилы оказались вынуждены сотрудничать с располагавшимся прямо под ними Датаполисом, у которого чудесным образом продолжали функционировать системы водной и воздушной фильтрации. Так и установилась нехитрая экономика: «метроградовцы» тащат с поверхности грязные ресурсы и обменивают их на относительно чистые.

Система оказалась до того элементарной, что скоро во всем Кресте практически не осталось людей, желавших самостоятельно вылезать наверх. Если кто и соглашался променять станции с перегонами на бескрайние просторы зараженной поверхности, его всегда ждали в Метрограде как желанного добровольца. С одной оговоркой: путь назад был ему заказан. Не то чтобы Метроград не выпускал своих – скорее, гражданство Креста при таком выборе автоматически аннулировалось.

Таким образом и создалась репутация сталкеров как отбросов общества – несмотря на то, что это же общество продолжало существовать и даже кое-как развиваться именно трудами сталкеров.

И все же Кипарис подстраховался, не стал окончательно резать собственную систему вылазок наружу. Так что команда Кондора сохранилась, пусть и оказалась вытеснена на пустынную, полузатопленную Олимпийскую…

А затем и статьи расходов на сталкерство стали урезать.

Кондор отказывался понимать эту дикость. В мире метро, в зависимой от внешних вылазок среде, где автономность была лишь удачной иллюзией, идея о вводе каких-то сокращений казалась началом конца. И все же это было так. Не будь Датаполис столь зависим от поставок сверху, Кондор бы решил, что сталкеров решено тихо заморить. Вожак сплоченной группы хватался за неизменный принцип: не расценивать как зло то, что может быть объяснено глупостью. В конце концов, ядерную войну, которая стерла почти все живое с лица планеты, можно было объяснить только таким способом.

Так что сокращение. И проверка. Администрация Креста единогласно утвердила идею ревизии. До банального грабежа гнезда «Птиц», конечно, не опустились. Кипарис умел работать тонко. Сталкерам объявили внеплановую вылазку и дали в надзиратели своего человека. Невыразимо жирного советника по имени Баобаб. Отрядили, не спросив, и даже нашли для него еще один костюм с замкнутой системой дыхания, в котором могла поместиться эта редкостная туша. Баобаб должен был своими глазами посмотреть, как работают Кондор и его парни, действительно ли среднестатистический рейд требует с сотню-другую дорогих патронов, и вообще – стоит ли овчинка выделки.

С этим Кондор отчасти смирился. Но, как назло, сама суть операции подразумевала введение новых условий, не лучшим образом влияющих на ее исход. Лишняя вип-персона, не являющаяся боевой единицей, и незнакомое снаряжение. Поскольку сталкерам требовалось не просто пройтись от одной станции к другой, попутно захватив что-нибудь любопытное, а еще и защищать Баобаба, то конкретно на эту ходку Кипарис снаряжения не пожалел. Отсыпал с барского плеча и костюмов, и шлемов, напичканных электроникой, и оружия. Правда, от оружия Кондор отказался наотрез. Поставил жесткое условие – он пойдет только со своим, проверенным стволом. И его команда – тоже. Новенькие, промасленные «калаши» из запасов Креста могли прельстить Кондора только в дебрях относительно дружественного туннеля и не далее чем в паре перегонов от столицы, но никак не на поверхности, где гламурные железяки запросто могли подавиться кустарными патронами, изготавливаемыми на Печерской. Так что, Кипарис, идем со своими. Либо дай больше времени на пристрелку.

Времени Кипарис не дал, поэтому пришлось ему соглашаться на условия сталкеров. Сам Баобаб поперся в тугом и жарком скафандре, взяв с собой «калашников» с кучей патронов. Его, собственно, и баллотировали в контролеры лишь потому, что толстяк худо-бедно умел стрелять. Хоть и страшно не любил это дело.

Кроме того, стрелять он собрался деньгами.

Надо сказать, от представителя администрации Кондор ничего другого и не ожидал. Довоенные патроны, пролежавшие нетронутыми много лет, в мире метро котировались как всеобщий экономический эквивалент. Попросту говоря, они стали местной валютой, сменив на этом посту старинные бумажные аналоги. Реформу ввел предшественник Кипариса, когда выяснилось, что для создания единой экономики лучше всего воспользоваться теми аналогами разменной монеты, которые на момент начала этой реформы складированы у тебя самого. Сказано – сделано. По метро быстро распространилось определенное количество блестящих патронов разного калибра, собственно, как и оружия. Стреляли ими редко. Для этой благородной по местным меркам цели преимущественно использовались самодельные патроны – недаром Печерская при случае солидно отваливала сталкерам левака за притащенную снаружи марганцовку и коробки со спичками. В прежние годы тамошние самоделкины не гнушались заказать и кардан от старой машины, на основе которого могли состряпать безоткатное орудие для охраны блокпоста. Работало. Охраняла пушка станцию от всякой нечисти, временами прущей из туннелей на свет. Ровно до тех пор, пока не взорвалась прямо на месте, разметав стрелков в клочья. И все же обитатели Печерской, стиснув зубы, лишь повздыхали по этому поводу. Потому как без этой системы охранники бы померли гораздо раньше. Или не выдержали бы стены туннеля. Было это еще до объединения обеих веток в Крест. Темные были времена, анархичные…

– Куда идем? – спросил Баобаб.

Кондор прикинул маршрут. Нужно что-то безопасное, но не очень. Тупизна ситуации заключалась в том, что им крайне нужна была какая-нибудь небольшая переделка, чтобы толстяк понял, что тут еще порою шастают всякие твари. Понял так, чтобы его отчет Кипарису о тяжелых сталкерских буднях блистал красноречием Цицерона. Писанина толстяка настолько же превышала установленный лимит расхода бумаги, насколько талия превосходила физические нормы человека его возраста. Именно размеры Баобаба раздражали Кондора даже больше, чем заносчивость. В метро не толстели. В метро добреть было негде. Не нужно жрать крыс – уже счастье. На каких харчах сидела администрация – знали только те, кто имел к ней отношение.