Текст книги "Сила Божия и немощь человеческая"
Автор книги: Сергей Нилус
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Во время моей службы в Лебедяни я часто ходил к службам в Троицкий монастырь. Бывая в монастыре, я полюбил его запущенный тенистый сад, где в самой середине его чащи стоял нежилой деревянный сруб, покрытый тесом, с полом, но без печей и без рам. В этот сруб по осени сыпали яблоки. До того мне полюбилось это уединенное место, что, гуляя в саду в полном, конечно, одиночестве, я неоднократно молил Бога, чтобы Он благословил мне поселиться в этом срубе и в нем проводить отшельническую жизнь… Когда я решился уйти вторично из мира в монастырь, то, получив расчет от управляющего своего Ивана Андреевича Дивеева после истории с пролившимся спиртом, я пошел к игумену монастыря и просил его, чтобы он принял меня в свою общину жить в этом срубе под именем сторожа. У меня для окончательного поступления в монастырь не было увольнения от общества, а без него я мог жить в монастыре только по паспорту, под видом вольнонаемного. Об этом разрешении я молил игумена, со слезами великой жажды подвига, и получил его без особого затруднения.
– Господь тебя да благословит, – этими словами игумена положено было начало моему вступлению во второй раз в вожделенную для меня монастырскую ограду.
На новое жительство я перебрался в первых числах апреля, когда на дворе еще стояли порядочные заморозки, и, – Боже мой! – сколько я натерпелся тогда от холода в своем срубе, от крыс и мышей, бродивших в нем целыми вереницами.
От холоду я долго не мог ложиться спать, становился на молитву и усиленно клал земные поклоны. Едва согревшись, пробовал заснуть, но крысы и мыши начинали бегать по всему срубу, поднимали такую возню, что в ее разгаре не стеснялись прыгать мне на голову и бегать, как ошалелые, по всему телу. Кроме добровольного и вынужденного указанными обстоятельствами подвижничества, я нес еще послушание у свечного ящика и вскоре начал чувствовать такое изнеможение, и физическое, и нравственное, что вряд ли долго бы выдержал, а на изменение своего положения я мог рассчитывать или с окончательным поступлением в монастырь по получении увольнения, или с выходом из монастыря обратно в мир. Со слезами молил я Преблагословенную, чтобы Она помогла мне получить, как клад, не дававшееся увольнение, но получить его не мог – все не было на то ни Божией воли, ни родительской. О, какое тяжкое это было время!
Слава и благодарение Господу, не допустившему мне потерпеть выше моих сил!..
Через наш монастырь шли в Оптину пустынь монахини Тамбовского монастыря.
Это были духовные дочки старца Макария, несшие в Оптину для продажи мухояр[15]15
Мухояр – бухарская бумажная ткань с шелком или шерстью.
[Закрыть] своего рукоделия, а главным образом шедшие за духовным советом к своему руководителю. С ними я послал к старцу извещение, что я опять вышел из мира, и просил объяснить ему, где поселился и что делаю… Наступили, между тем, теплые дни, – мне стало немного полегче.
А тут еще со мной произошел случай, очень меня утешивший и ободривший.
Однажды, после вечернего пения в храме (я пел на клиросе), я подошел к иконе Всех Скорбящих Радости и стал усердно молиться Преблагословенной об увольнении. Ко мне вдруг подошел неизвестный молодой человек и сказал:
– Ты просишь об увольнении. Не плачь – получишь!
Когда я опомнился от радостной неожиданности этих слов, молодого человека уже в храме не было. Таинственное это явление – человека, или Ангела, не ведаю, – сильно окрылило мой дух. Но радость надежды вскоре сменилась для меня новым испытанием.
Не успели уйти монахини, как приехала из Балашова сестра Екатерина вместе с двоюродным моим братом. Цель ее приезда была уговорить меня бросить монастырь и опять поступить на службу, так как им с отцом и младшей сестрой вскоре нечем будет кормиться. Тяжело было мне все это выслушивать: и жаль было семьи, но еще более было жаль себя, своих высших, но все недостижимых стремлений. Душа моя рвалась на части. И вот, в этом состоянии духа мы с сестрой отправились в Сезеневский женский монастырь поклониться гробнице Иоанна Затворника в надежде, что Господь смилостивится и укажет мне мой путь.
Когда мы с сестрой возвратились из Сезенева, вскоре пришли из Оптиной тамбовские монахини и передали, что батюшка Макарий требует меня немедленно к себе в Оптину для личного свидания. Я уговорил сестру остаться в Лебедяни, дождаться моего возвращения, а сам на другой же день с двоюродным братом вышел пешком в Оптину. Старец принял меня ласково и благословил до времени остаться в Оптиной, а в Лебедянский монастырь пока не возвращаться.
Двоюродный мой брат, таким образом, вернулся в Лебедянь один, и сестра, не достигши цели своей поездки, вернулась с ним обратно в Балашов с тяжелым чувством разочарования и в скорби на мое жестокосердие. А как было расстаться с моей мечтой, как ослушаться воли старца?!.. А мои семейные, думалось мне, проживут как-нибудь и без моей помощи, если Господу угоден путь, мною избранный…
XXXIIIИ поселился я жить в Оптиной, которая мне после Лебедянского монастыря с его уже поврежденной духовной жизнью показалась – да и на самом деле была! – раем духовной жизни для человека, ищущего христианского совершенствования под руководством опытного старца. Таким руководителем испытанной мудрости и всяких христианских добродетелей был старец Макарий. Много за это время довелось мне услышать богомудрых его бесед об иноческой жизни, терпении, смирении, смиренномудрии, послушании, безмолвии и любви, но важнее всего был его личный пример и пример тех, которые проводили жизнь совершенствования во Христе Иисусе под неусыпным духовным надзором его беспримерной любви и попечительности. Что это был за человек!.. И любили же его те, которых Господь удостоил быть его духовными детьми!..
В описываемое мною время (шел 1853 год) в Оптинском скиту при старце Макарии состоял в числе послушников Ювеналий Половцов, впоследствии архиепископ Виленский. В то время он был совсем молодым человеком.
Происходил родом из известной дворянской фамилии, довольно богатой, и был он человек образованный, в цвете сил обширных своих дарований… Не забуду никогда одного незначительного по внешности, но по внутреннему смыслу полного глубокого значения случая, происшедшего на моих глазах в келье старца Макария. Сидели мы как-то в третьем часу дня втроем – я, отец Илларион и Ювеналий – и пили чай. Вдруг отворилась дверь из покоев старца, и сам батюшка из двери поклонился Ювеналию:
– Ювеналий, поди ко мне!
В руках Ювеналия было недопитое блюдечко – только раз хлебнуть… Ювеналий тем не менее и не подумал допить остаток чаю, поставил немедленно по зову старца блюдечко на стол и побежал к батюшке. Старец заметил, что чай Ювеналиев остался на блюдечке, и улыбнулся…
– Поди, – сказал он Ювеналию, – допей в блюдечке чай, а тогда и приходи!
Он так и исполнил.
Сколько в этом малом примере смирения и послушания в молодом человеке, рождением своим призванном руководить и повелевать, а не носить иго послушания у смиренного старца-монаха!.. Таково было обаяние личности и духа отца Макария. Мудрено ли, что на смену ему в этой временной жизни в Оптиной уже созревал не менее великий ему преемник – Амвросий!..
Как ни хорошо жилось мне в Оптиной, но меня вскоре с великой силой потянуло повидаться с другом моей юности Феодором Андреевичем Какирбашевым, о котором я уже упоминал в этой летописи земного моего странствования. В описываемое мною время он уже был иеродиаконом Площанской, что в Орловской губернии Севского уезда, пустыни. Десять лет прошло с тех пор, как я с ним в последний раз виделся, и мне непреодолимо захотелось увидеть этого искреннего друга и сомолитвенника времен детских и юношеских молитвенных наших подвигов. Открыл я свое желание старцу и получил его благословение. В Площанскую пустынь я отправился излюбленным своим способом, по образу, как говорится, пешего хождения.
Надо ли описывать радость нашей встречи с другом детства моего?… Отца Филарета я уже застал в сане иеромонаха, восходящим от силы в силу в меру возраста Христова. Совершенна была радость нашего свидания; да и могла ли она быть иной, когда основа нашей дружбы была одна – любовь о Христе Иисусе и общее стремление к жизни духа, к совершенствованию благодатью Божией в этой любви Божественной!.. Поселили меня, странника и пришельца, в одном коридоре с отцом Филаретом, и кельи наши были рядом – из двери в дверь.
Сходились мы вместе ежедневно за утренним и за вечерним чаем и жили, в полном смысле слова, душа в душу в боголюбезном общении духа и любви христианской. Что это было за незабвенное время, что это была за радость, миру невместимая!..
Увы! Непродолжительна была моя блаженная жизнь в Площанской пустыни: собиралась гроза военная Крымской кампании – пошли слухи об усиленном военном наборе, к которому мог быть привлечен и я, если бы дело дошло до созыва ополчения. С другой стороны, родитель мой с сестрами стал уже доходить до последней крайности и писал мне письма, в которых, жалуясь горько на свое положение, взывал ко мне, как к сыну, о поддержке. Младший брат мой еще не нашел тогда своей судьбы… И был я в великом борении духа. А между тем Севастопольская несчастная война была уже в полном разгаре… Дни моей духовной радости в Площанской пустыни быстро летели, и мне было незаметно, как промчался и канул в вечность год и наступил второй моего пребывания в этой святой и великой по духу обители…
Отца с сестрами мне за это время удалось устроить в Лебедяни при помощи моего благодетеля и боголюбца, Ивана Андреевича Дивеева, которому я писал о тяжелом положении моей семьи. Добрый Дивеев тотчас вызвал моего отца из Балашова, послав ему с сестрами денег на дорогу, и устроил его на двадцать пять рублей в месяц жалованья подвальным при пивном заводе. Жизнь в провинции тогда еще была дешевая, и двадцать пять рублей в месяц были достаточны для скромного прокормления целого семейства. На этот счет немного успокоилась душа моя. Но военная гроза, потрясая самые основы государства, била и меня, заставляя трепетно ожидать вызова в ополчение. Опасения были не напрасны, вскоре был разослан по всем обителям строгий указ, чтобы все проживающие в них по паспортам явились в свои общества. Надо было немедля собираться опять в мир… О, горе! О, томление духа!..
И вот в горести своей, я, как бы в тонком сне, совсем как наяву, имел видение: в моей келье находятся будто бы Государь Николай Павлович в мундире и Наследник престола Александр Николаевич в полном императорском одеянии.
Государь сидит такой грустный, а Наследник стоит перед ним… И вдруг Государь, обращаясь к своему царственному Сыну, сказал:
– Подойди ко мне!.. Война окончится замирением…
На этом я проснулся и тут же рассказал свой сон отцу Филарету.
– Смотри, – сказал он мне, – умрет наш Государь!
А на другие сутки дошло до нас известие, что умер Государь Николай Павлович и воцарился Александр II.
XXXIVОбливаясь слезами, уходил я из Площанской пустыни обратно в мир. О, горе мое, о, мучение!.. На прощание зашли мы с другом моим в храм. Службы не было. Подошел я со слезами к чудотворной иконе Божией Матери и, когда помолился Ей, изнемогая от волновавших меня чувств, и подошел к Ней прикладываться, то вложил за ризу иконы приготовленную заранее записку, как бы прошение к Самой Преблагословенной, чтобы Она помогла мне избавиться от мира и сохранила меня во всех путях моей жизни. Затем я вслух сказал Ей, Владычице:
– Тебе, Матерь Бога моего, вверяю я душу свою и молю Тебя – исходатайствуй мне благословение на увольнение от мира. Сын Твой и Господь мой сказал, что грядущего к Нему Он не изгоняет вон, а я вот другой раз выхожу от Него обратно в мир… Где же обещание Его? Неужели грехи мои победили Его благость?… Помоги, Владычица!.. – и многими другими словами молился я Преблагословенной…
Обнявшись в последний раз с отцом Филаретом, пустился вновь в тот опостылевший мне мир, от которого так отбивался и к которому все еще оказывался прикованным какою-то тяжкою, точно заколдованною цепью…
Не могу выразить словами всю скорбь сердца моего, когда я возвращался в мир.
Я не рад был даже своему существованию… И пришла мне дорогою мысль зайти к моему старцу в Оптину пустынь. Помысел говорил во мне, что если я его теперь не увижу, то уже более никогда на этом свете его не увижу. Дорога мне была на Лебедянь, к родителю, и чтобы дойти до Оптиной, мне надо было сделать сто двадцать верст крюку. И я это сделал.
Когда увидел меня батюшка Макарий смущенного и в слезах, то стал утешать и сказал мне:
– Не скорби: в силах Господь утешить тебя и извести тебя из мира.
– Нет, батюшка, – отвечал я, – верно, грех моих ради, Господь отвергнул меня от звания иноческого.
– Не так говоришь, – сказал мне старец, – грядущего к Нему Он не изгоняет вон.
Моли Его благость и предайся святой Его воле, и Той сотворит. Верь мне – будешь ты монахом, но когда и в какое время, этого я не могу сказать тебе, но думаю, что со смертью родителя твоего откроется тебе путь к иночеству. А теперь укрепи себя надеждой на Бога и иди к родителю и, по мере нужды его с сиротами, твоими сестрами, усиль свою сыновнюю обязанность в обеспечение их сиротства и его старости. Будет время, что и сверх твоего ожидания откроется путь к желаемой цели. Теперь же иди и исполняй обязанности сына.
И когда я уходил из благословенного скита Оптиной, то – о, старец мой любвеобильный! – он пошел меня провожать и, поскольку я плакал дорогою, он остановился сам, остановил меня и сказал:
– Жаль мне тебя: ты идешь в мир – с тобой встретятся искушения. Но помни слова мои: не отчаивайся! Еще повторяю тебе: с тобою будут искушения – не отчаивайся!.. Сон, когда-то виденный тобой, что ты горел в огне разных цветов, и указывает на эти разного рода искушения. Но искушения породят в тебе ведение, а познание своих немощей обогатит тебя смирением, и ты будешь снисходительнее к другим. Повторяю тебе опять: будут с тобой искушения, но не отчаивайся, и что бы с тобой ни было, пиши ко мне всегда обо всем, а я, по силе возможности, буду отвечать тебе.
При этих словах старца я упал ему в ноги и, обливая их слезами, просил святых молитв его…
– Господь да благословит тебя, Господь да сохранит тебя. Господь да поможет тебе и да изведет Он тебя. Мир тебе. Не скорби: в силах Бог утешить тебя – придет время, будешь и монахом. Тогда вспомнишь слова мои. Уверяю тебя, что будешь ты монахом!
Это были последние слова блаженной памяти великого старца Макария, обращенные ко мне. Простившись с ним и приняв его последнее мне на земле целование, я, успокоенный в духе, пошел в Лебедянь к родителю и в мир предстоящих мне искушений.
Предчувствие меня не обмануло: старца Макария я на земле более не видел.
Соедини нас, Господи, во Царствии Твоем!
XXXVОригинально произошла моя встреча с родителем… Как я уже говорил, добрый Иван Андреевич Дивеев дал ему место подвального при пивном заводе. Это была с его стороны тайная милостыня, так как ему хорошо были известны все обстоятельства моей семейной жизни и стремления мои, которым он, как человек в высокой степени религиозный, сочувствовал от всей своей доброй и боголюбивой души. Не ограничившись тем, что он дал отцу место, Дивеев поместил его и всю семью на готовую квартиру с отоплением и освещением.
Жилось отцу сравнительно хорошо, но уже стал немощен и стар мой родитель – несостоятельность, в которую он впал в родном городе, где занимал в свое время не последнее место, почти сокрушила последний остаток его старческих сил.
Много пришлось перенести ему в Балашове перед выездом в Лебедянь: глухая вражда тайных врагов, которых он там приобрел на общественной службе, благодаря своему правдивому характеру, только ждала его несостоятельности, чтобы вырваться наружу, и много довелось испытать горького бедному отцу, пока не пришел к нему на помощь Дивеев. Так, видно, все ведется на белом свете: покуда в богатстве, потуда и в чести; а обеднял – всем опостылел и никому не стал ни мил, ни нужен…
Я не давал знать родителю о своем выходе из монастыря и о возвращении, так что приход мой для него был совершенной неожиданностью. Лет пять или шесть мы с ним не виделись – с того дня, как он был у меня с братом Иваном. Из семейных только сестра Екатерина видела меня сравнительно не так давно, когда приезжала уговаривать выйти из Лебедянского монастыря, но за эти два прошедших года, что она меня не видела, я уже успел сильно перемениться, особенно в послушническом одеянии, которое я носил и в котором возвращался из Площанской пустыни. Я был уверен, что меня даже не узнают, и – не ошибся.
В Лебедяни контора пивного завода, в котором служил родитель, стояла на так называемой Тяпкиной горе, а пивной завод и квартира отца располагались под этой горой. Надо же было случиться, что, когда я спускался под гору и приближался к отцовской квартире, меня нагнал родитель, возвращавшийся из конторы домой. С сумкой за плечами, в весьма убогой одежде, сожженной лучами солнца, запыленный, с посохом странника в руках, я поклонился отцу до земли и спросил:
– Не знаете ли вы, где бы мне здесь найти Афанасия Родионовича Попова, служащего по питейной части?
Родитель не узнал меня и ответил:
– Тот, кого вы ищете, говорит с вами. Что вам нужно?
– Да у него, – сказал я, – есть ли сын в монастыре?
– Есть.
– Ну, вот он-то и просил меня убедительно найти вас и передать вам о его житье-бытье.
С великой радостью родитель пригласил меня к себе и тотчас по приходе велел поставить самовар и принялся меня расспрашивать о сыне. Я крепился и не выдавал себя. Тем временем сестры подавали нам чай и тоже меня не узнавали.
Со слезами на глазах слушали они мой рассказ о брате, нимало не догадываясь, что сам брат с ними говорит. Я едва сам удерживался от слез, особенно при взгляде на младшую сестренку Поленьку, но не хотел до времени выдавать себя.
Тут к нам вошла в комнату женщина, у которой я стоял на квартире, когда был подвальным. Она узнала меня, но не вполне еще уверенная, что это я, вызвала сестру Поленьку в другую комнатку и сказала ей:
– По-моему, это брат ваш. Уверяю вас, что это он.
Поленька порывистым шепотом позвала сестру Екатерину:
– Сестрица, иди скорей сюда!.. Посмотри, ведь – это с папашей-то чай пьет братец наш!..
И та, как взглянула, тотчас бросилась ко мне, обливаясь радостными слезами…
Отец так и ахнул:
– Ах ты, вшивый! Да как же это я не узнал тебя!..
И пошла тут радость, слезы, восклицания, объятия… Забыл я тут и жизнь свою монастырскую…
Нужно же было тому быть, что в это самое время был в Лебедяни, проездом из Воронежа в Москву, брат нашего откупщика, бывший мой управляющий и начальник Алексей Никитич Рукавишников, и они вместе с Дивеевым меня тут же и приняли вновь на службу. На другой день я был назначен в село Доброе, за пятьдесят верст от Лебедяни, дистанционным, где и была мне назначена квартира. Семейные мои заставили меня обрить бороду, а сослуживцы за одну ночь, без ведома моего, сюрпризом, заказали портному полную штатскую пару и пальто, что меня до крайности удивило и тронуло. За сутки ничего не осталось во мне по обличью монашеского, и опять потекла старая, знакомая мирская жизнь с ее суетой, бестолочью и призрачными обольщениями…
XXXVIНо гроза военная не проходила. На престоле уже был Александр II, от которого ждали заключения мира, но мира еще не было, и я сильно унывал, зная, что при наборе в Балашове ратников отцовские враги меня не пощадят и забреют лоб без всякого сожаления к моей семье. Я усиленно молился Богу, чтобы минула меня эта горькая чаша. И вот, в это самое время во сне я увидал чудное видение: вижу я себя, что будто я в каком-то великолепном храме, точно в Сезеневе; передо мною иконостас, а вверху его, на великолепном троне, в полном архиерейском облачении, со скипетром в руках сидит Спаситель. По правую Его руку стояла Матерь Божия в скромном одеянии, предстоя в безмолвной молитве перед Господом. По левую руку Спасителя, преклонив одно колено, стоял Предтеча и Креститель Господень Иоанн: правая его рука приложена к сердцу, а левой он указывал вниз, где на воздухе был из белого тумана крест, а под крестом стояло великое множество народа. И в толпе этой стоял глухой шум, как бы от вод многих. Пречистая и Креститель молились со слезами Господу об этом народе, и по лику Спасителя, преклонившего главу Свою, было заметно, что молитва была услышана.
На том видение кончилось.
В это время из Успенского женского монастыря проезжала известная мне старица, монахиня Архелая. Я ей открыл о своем видении. Долго помолчавши, она сказала мне:
– Это сон какой-то дивный. Смотри, как бы не попасть тебе в ратники!
Такое толкование простосердечной старушки – в тон моему тайному беспокойству и опасениям окончательно смутило дух мой, но Господу угодно было меня утешить последующим вскоре видением. Было это во сне. И видел я, что молюсь ночью в саду, а на дворе стоит майское тепло и благоухание. Стоя на молитве, вдруг слышу с высоты, над головой моей, голос, назвавший меня по имени:
– Феодор! Чего ты скорбишь? Не скорби – Я дам мир Европе!
И когда я взглянул на небо, то увидел в невыразимой воздушной дали Спасителя, стоящего в белой льняной одежде, опоясанной золотым поясом. Сверх этой одежды была другая, а в руках Спаситель держал крест, как то пишут на местных иконах… Когда видение это скрылось, я проснулся вне себя от радости.
И что же? На другой день после этого видения мир был заключен, и кончились, таким образом, все мои душевные смуты.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?