Текст книги "Сарматы. Рать порубежная"

Юношей приучают ездить верхом с самого раннего возраста, а хождение пешком считается достойным презрения. Благодаря такой подготовке они вырастают в искусных воинов.

Помпоний Мела

Умабий вернулся, когда желтовато-бурую шкуру степи, словно сединой, припорошило первым девственным снегом, а мелководные ерики покрылись тонкой прозрачной коркой льда. Пришла пора холодов. Пора большого сезонного переселения нижних аорсов в более теплые места, расположенные неподалеку от предгорий Кавказского хребта и в степях, прилегающих к берегам Танаиса, ближе к впадению его в Меотийское озеро.

Возвращение Умабия было необычным. Он вернулся не один, с Ахиллесом. Аорсы с недоумением смотрели на пять десятков всадников на исхудалых, едва переставляющих ноги конях. Отсутствовали верблюды и лошади, груженные товаром. Из тех, кто ранее сопровождал купца, вернулись один из слуг и несколько воинов Умабия. Остальные, судя по одежде, оружию, доспехам и русым волосам, стриженным короче, чем у аорсов, являлись аланами. Лица незнакомцев угрюмы. В племени поняли – случилась беда.

Евнон вышел навстречу. Он удивился, когда увидел Ахиллеса в рваной, испачканной сажей одежде. Голову купца прикрывала грязная тряпка, намотанная в виде тюрбана. Боспорец остановил лошадь, стал медленно с нее сползать. Пожилой слуга пришел на помощь хозяину. Придерживая хромающего Ахиллеса, он подвел его к Евнону. Только теперь вождь заметил окровавленную повязку на голени купца. Неясное предчувствие чего-то нехорошего, вот также тревожившее сердце за день до смерти старшего сына, снова посетило его. Взволнованным голосом он спросил:

– Что случилось? Ты ранен?!

– Боги оказались ко мне менее благосклонны, чем к Аристею из Проконесса. Благодаря оказанной тобою помощи я прошел земли верхних аорсов и алан, но уже за Оксианским озером неподалеку от реки Яксарт[20]20
  Яксарт – древнее название реки Сырдарья.


[Закрыть] мне повстречался китайский купец Линь Цзы. Он рассказал, что племена хунну, то есть гуннов, охватило безумие; сначала они дрались между собой, а теперь направили гнев на соседние народы. Эти злобные кентавры не щадят никого; убивают стариков, женщин, детей, грабят купцов. Это великая опасность, скептух…[21]21
  Скептух – племенной вождь у сарматов.


[Закрыть] – Лицо Ахиллеса на миг сморщилось. Рана напомнила о себе. Переведя дух, боспорец продолжил: – Они многочисленны, их кони быстры, а стрелы, выпущенные из их луков, пробивают любые доспехи…

– Что случилось дальше? – произнес Евнон нетерпеливо. Недоброе предчувствие не покидало его.

– По вине этих свирепых наездников китаец потерял часть вьючных животных, поклажи, людей, и если бы не случайно оказавшийся там отряд воинов ал-лан-ай, этим именем Линь Цзы назвал алан, то он лишился бы всего своего товара. То, что рассказал китайский купец, испугало меня и заставило повернуть назад. В обратный путь я отправился в сопровождении нового друга, он держал путь к Танаису через земли народа янтсай – этим именем китайцы называют всех аорсов.

– Судя по твоему виду, беды не закончились?

– Ты прав, Евнон. Нам удалось целыми и невредимыми добраться до стана твоего родственника Бахтава, а дальше случилась беда…

– Что?! Что случилось?! Что с Хорзой, Бахтавом, племянниками?! Говори!

– Ночью на стан напали соседи. Их называют гладкоголовыми, потому что воины этого племени в отличие от остальных алан бреют головы. Они грабили и убивали. Убили и Линь Цзы. От смерти меня спас твой сын. Мне с трудом удалось выбраться из этого царства Аида и присоединиться к его отряду.

– Умабий! Он с тобой?!

– Да. Дальше его черед поведать тебе о том, что произошло. – Ахиллес выдохнул, будто скинул с себя тяжелую ношу.

– Где он?! – вождь сорвался на крик. После смерти Туракарта от прежнего спокойствия не осталось и следа. Пробежав взглядом по лицам прибывших с боспорцем людей, он попытался отыскать сына.

Ахиллес шагнул в сторону. Расступились воины, стоявшие за ним. Сердце Евнона сжалось от боли. Перед ним стояли Умабий в кровавых повязках, несколько израненных соплеменников, коих он посылал сопровождать Ахиллеса, и два малолетних сына Хорзы и Бахтава – Удур и Росмик. Оборванные, грязные мальчишки казались испуганными. Голова Умабия опущена; чувство вины перед родителями заставило его потупить взор. Второй раз в этом году привез он им печальную весть. Смалодушничал, спрятался за спиной Ахиллеса, пытаясь уйти от неизбежного, но это не спасло от ответа.

Евнон подошел к сыну. Умабий поднял голову, глядя в глаза отцу, заговорил:

– Племя Бахтава давно враждовало со своими сородичами, аланским племенем гладкоголовых. Год назад Бахтав заставил их бежать с поля боя. Они запросили мира и поклялись не поднимать против него своих мечей. Их слова оказались лживыми. Им нужна была передышка. Они воспользовались ею для поиска союзников…

Эти подлые шакалы напали ночью, ближе к рассвету. Гладкоголовые знали все о расположении нашего стана. Днем к нам прибыл небольшой отряд – посольство от их предводителя Шаруда. Он просил оказать ему помощь в борьбе против молодого вождя Базука, быстро набирающего силу и уже подчинившего себе несколько аланских племен. Бахтав обещал подумать и оставил гостей до утра. В этом и был их расчет. Те, кто находился внутри стана, помогли тем, кто напал со степи. Чтобы отличать своих воинов от чужих, гладкоголовые намазали бритые головы мелом. Казалось, это злые духи ворвались в наш стан…

Умабий замолчал. Перед его взором стремительно пронеслись картины той страшной ночи: крики, плачь детей, звон оружия, пылающие шатры и повозки, люди, мечущиеся между ними, разъедающий глаза дым, приторный запах горелого человечьего мяса и белые головы всадников, несущих смерть. Картины следовали одна за другой. Он вновь видел, как дюжина воинов, во главе Бахтавом, яростно отбивается от гладкоголовых. Как сестра Хорза мечом пытается защитить детей, но падает на землю сраженная дротиком. Как Бахтав хватает копье, которым гладкоголовый хочет пронзить его, выдергивает противника из седла, и, поймав вражеского коня, подводит к Умабию: «Сохрани сыновей!» Это были его последние слова. Умабий видел, как меч Шаруда прервал жизнь мужа сестры.

– Почему ты замолчал?! Что сталось с Бахтавом и Хорзой?! – с дрожью в голосе спросил вождь. Он уже знал, что ответит Умабий. Беда снова пришла к нему. Злой рок преследовал его. Смерти отца, сына, дочери следовали одна за другой. Евнон услышал то, чего боялся.

– Они убиты. Многие наши воины тоже… Я привел только семерых. С ними и несколькими воинами Бахтава мне с трудом удалось уйти от погони и… – Умабий качнулся. Один из воинов попытался прийти ему на помощь, но он отстранился.

Позади Евнона раздался крик Донаги, запричитали женщины. Евнон одеревенелыми ногами подошел к сыну, обнял. Тело Умабия обмякло, стало оседать. Раны и дальняя дорога измотали молодого воина. Умабий еще чувствовал, как отец бережно опустил его на землю, он слышал, как он крикнул: «Зимегану сюда! Газнаю! Быстро!» После этого наступила темнота…

* * *

Сознание к Умабию возвратилось не сразу. Первый раз он очнулся внутри тускло освещенного шатра. Из туманной кратковременной яви ему запомнилась лишь черноволосая, голубоглазая жрица Зимегана. Держа в одной руке чашу, из которой то и дело пытались выпрыгнуть крохотные языки пламени, в другой – глиняную курильницу с тлеющими травами, источающими сладковато-пряный аромат, она медленно раскачивалась, рисуя в воздухе над его телом таинственные знаки. При этом она беспрестанно повторяла одни и те же неизвестные Умабию слова. Монотонное тягучее их повторение и усыпляющий, шипящий голос сделали свое дело – сам того не заметив, он снова погрузился в забытье…

Очередное пробуждение, окончательно вернувшее сознание, не принесло облегчения. Боль, причиняемая ранами, утихла, но проснувшиеся воспоминания о смерти близких людей с новой силой стали терзать сердце. Умабий сомкнул веки, стиснул зубы, застонал.

Когда душевные страдания отступили, он вновь открыл глаза и попытался определить, где находится. Это была крытая войлоком повозка. Она двигалась. Об этом говорили мерное покачивание и скрип колес. В кибитке было сумеречно и душно. Спертый воздух пах кожей, сухой травой и бараньей шерстью. Он прислушался. Снаружи доносились редкие голоса людей, ржание лошадей и блеяние овец. Тонкая полоска света боязливо проникала сквозь узкую щель у входа. Умабий приподнялся на локтях и, вытянув шею, попытался увидеть происходящее вне его временного пристанища. Ветер угадал желание, откинул занавес, окатил морозной струей. Из-за спины возничего, в котором он узнал слугу боспорского купца, ему удалось разглядеть рогатые головы волов, тянущих повозку, белую гладь заснеженной степи, по которой медленно тек темный ручей из людей, животных, повозок, и красно-розовый диск солнца, уплывающий за линию горизонта. Это значило, что племя Евнона движется на запад. Справа послышался кашель. Умабий повернул голову. В свете заката он увидел Ахиллеса. Купец лежал у противоположного бортика. В следующее мгновение ветер ослаб, занавес вернулся на место, полутьма вновь заполнила все внутреннее пространство кибитки.

– Безмерно рад видеть пробуждение своего спасителя. Приветствую тебя, мой друг! – высокопарно произнес купец, слегка осипшим и ослабевшим голосом. Он не зря назвал Умабия спасителем. Если бы воины сына Евнона случайно не наткнулись на беглецов, то кости Ахиллеса и его слуги, лежали бы обглоданные зверями в диких степях, далеко за рекой Ра.

– Давно ли мы в пути?

– Стан покинули на следующее утро после нашего прибытия. Получается, второй день… – Боспорец откашлялся. – Все это время ты находился между жизнью и смертью. Жрица Зимегана сказала, что тебе вряд ли суждено выжить…

– Я помню ее.

– Евнон расстроился. В один год он потерял сына и дочь. Твоя смерть сделала бы его еще несчастнее. Но Газная – помощница главной жрицы, взялась излечить тебя. Эта милая девушка смогла вернуть тебе жизненные силы. То, что ты вновь открыл глаза и увидел свет солнца, ее заслуга…

– Ее я не помню.

Временное небытие спрятало от Умабия старания знахарки. Он часто общался с девушкой-сиротой и даже знал один из ее секретов. Заключался он в тайных встречах Газнаи с Гордом. Случайным свидетелем одной из таких встреч на пустынном берегу реки он стал. Умабий не знал, по какой причине они скрывают от других свои чувства, но о виденном предпочел молчать.

– Этот Асклепий в обличие девы творит чудеса… К вечеру того дня, когда мы прибыли в стан твоего отца, на меня напал озноб. Ночью тело охватил жар. Ужасный кашель разрывал мне грудь, боль в ноге не давала спать. К утру силы оставили меня. Надо полагать, это следствие наших переправ через степные реки. Холодная вода и пронизывающий ветер сломили мое здоровье. Боспорский купец не обладает выносливостью сарматских воинов. – Кашель на короткое время прервал речь. – Когда аорсы тронулись в путь, Евнон поместил нас в эту повозку и повелел Газнае ухаживать за нами. Благодаря ее заботе мое самочувствие улучшилось…

Повозка дернулась, встала. Ахиллес замолчал, некоторое время прислушивался к тому, что происходит за ее пределами, затем хрипло крикнул:

– Эй! Что случилось?!

– Приехали, господин. Царь велел остановиться на отдых…

* * *

Евнон решил заночевать у мелководного ильменя, покрытого молодым ледком. Стан окружили повозками. Внутрь загнали часть скота и лошадей. Развели костры.

Опасаться врагов не приходилось, но аорсы следовали давно заведенному порядку. Поставленные по кругу повозки служили препятствием хищникам и неприятелям, давали чувство защищенности. Но больше воины надеялись на свою силу и умение владеть оружием, чем на защиту повозок, которые готовы были оборонять до последнего вздоха. Эти громоздкие войлочные жилища на четырех и шести колесах, в которых сарматы перевозили скарб и свои семьи, по сути, и являлись их родным очагом и домом.

Вскоре после остановки больных навестила круглолицая Газная. Она пришла в обычной одежде сарматок: штанах, рубахе, длиннополой куртке. Обнаружив, что Умабий очнулся, помощница жрицы заулыбалась, искренне радуясь его выздоровлению. Газная пришла не с пустыми руками. В глиняном кувшине, который она принесла, оказалось молоко. Девушка взяла две чаши, лежавшие тут же в повозке, наполнила, подала Умабию и Ахиллесу.

Молоко было горячим – обжигало губы, горчило, пахло травами. Умабий поморщился.

– Пейте, пейте. Вам надо обязательно выпить это молоко, оно излечит, придаст силы.

Умабий поддался уговорам девушки. От горячего напитка бросило в пот. Отдавая чашу, он сказал:

– Благодарю тебя за заботу о нас.

– Я не одна, мне помогали Пунгра и слуга Ахиллеса. – Целительница смущенно опустила голову и поспешила покинуть повозку.

Отсутствовала она недолго. Газная пришла с Пунгрой и слугой купца.

Слуга явился, чтобы зажечь стоящую на бронзовом блюде масляную лампу, изготовленную в виде небольшого сосуда из глины. Он долго возился с кресалом и кремнем, прежде чем пропитанный жиром фитилек дал жизнь маленькому коптящему пламени. Огонек колыхался из стороны в сторону, словно дитя на неокрепших ногах, цеплялся за фитиль, как за свою мать. Слуга завел разговор с Ахиллесом, но Пунгра выпроводила его из повозки. Пора было кормить больных. Женщины принесли лепешки и две большие чашки густого мясного отвара. И вовремя. И Умабий, и Ахиллес, под действием горячего молока с травами, почувствовали прилив сил. В голове зашумело как от кувшина крепкого вина, к этому прибавилось непереносимое чувство голода.

Темнота быстро окружила стан. В повозке, при тусклом свете лампы, насытившийся Ахиллес развлекал Пунгру, Газнаю и Умабия рассказами о своих приключениях и путешествиях в Сирию, Египет, Грецию и величайший из городов Рим. Все присутствующие с большим вниманием слушали купца. Только Пунгра время от времени кряхтела и недоверчиво покачивала головой. Особенно его рассказы увлекли Умабия. Обладая пытливым умом, он, словно изнуренная засухой степь дождевую влагу, впитывал все, что говорил купец, пытаясь представить себе многолюдные города с огромными домами, выложенные камнем дороги и неприступные стены крепостей. Но ему – сыну степей, ни разу не видевшему ничего подобного, это плохо удавалось.

– Мне бы тоже хотелось побывать в Риме, – мечтательно произнес он, когда Ахиллес закончил рассказ. – Но этому не суждено сбыться, – в голосе юноши читалась грусть и уверенность в недосягаемости своей мечты.

– Если сильно во что-то верить и стремиться к этому, то оно обязательно сбудется. Но помимо веры и стремления желательно многое знать и уметь. Например, научиться изъяснятся на других языках. Настанет время, и ты побываешь в Великом городе, – попытался обнадежить юношу боспорец.

– Пожалуй, придется просить Горда и Квинта научить меня говорить на языке римлян, но вряд ли такая наука мне по силам, – в словах Умабия послышалось разочарование, – да и согласятся ли они…

– Кое-чему тебя научу я. Что же касается Квинта и Горда, то думаю, тебе стоит попросить отца, уж ему-то они не откажут.

– Кто и о чем хочет просить меня? – раздался голос Евнона, а через мгновение он и сам протиснулся в повозку, в которой и без того было тесно. Пунгра и Газная поспешили удалиться. Когда они ушли, Евнон обратился к Умабию:

– Рад видеть, что ты выздоравливаешь. Надеюсь, вскоре сядешь на коня, и мы подумаем, как отомстить нашим врагам. – В глазах Евнона на миг мелькнули огоньки гнева.

Умабий знал – это не пустые слова – отец сдержит обещание.

– Я готов, – решительно сказал он и даже попытался встать, но резкая боль в бедре и боку откинула его назад.

Евнон невольно усмехнулся.

«И все же, как сильно он похож на Туракарта – даже ежеминутной готовностью к опасности и нетерпеливостью».

– Не торопись. Выздоравливай, набирайся сил. Придет весна и тогда…

После непродолжительного молчания вождь повернулся к купцу:

– Как самочувствие, Ахиллес?

– Благодаря твоим заботам, царь, и лекарскому искусству жрицы Газнаи, силы возвращаются ко мне. Надеюсь, когда мы доберемся до Танаиса, кашель мой пройдет и рана на ноге затянется, а когда я вернусь в Пантикапей, то и вовсе буду чувствовать себя Ахиллесом Мирмидонянином.

– Ты не собираешься погостить у меня до полного выздоровления?

– Прости, царь. Думаю, мне надо поскорее вернуться, чтобы покрыть убытки, понесенные в столь неудачном путешествии. И я надеюсь доставить Митридату твой ответ.

– Скажи царю, я ему не враг, но его сторону не приму. Боспорские правители непостоянны, они то склоняются к Риму, то стараются уйти из-под его власти, зачастую делят трон между собой. Ты сам пугал меня опасностью, грозящей с востока, получается, мне нужен сильный и надежный союзник. Этим союзником может быть Рим…

* * *

По прошествии нескольких дней племя Евнона достигло берегов Дана и расположилось зимним станом неподалеку от боспорского города Танаис. Вскоре вернулось возглавляемое Гордом войско. Поход оказался удачным. Воины привезли немало добычи, половина из которой, в основном шкуры лесных зверей, вскоре обменяли у танаисских купцов на вино, посуду, украшения, ткани, оружие. Выгодно обменять добычу аорсам помог Ахиллес, поимев с этого толику прибытка и для себя. Выздоровевший и окрепший, он вскоре покинул стан Евнона. Купец не упал духом. Он потерял товар, но сохранил самую важную драгоценность – жизнь.

И она продолжалась. Время – ветер, его не остановишь, как коня на скаку. Пролетели холодные, но спокойные дни, со стороны жарких стран пришла в степь юная, полная сил весна и прогнала состарившуюся соперницу зиму дальше на север. Мол, погуляла по раздолью, пора и мне. Дохнула волшебница теплом, растопила белый покров, скрывающий тело земли. Задышала обогретая солнечными лучами степь, покрылась молодой, зеленой травой.

Умабий радовался весне. За зиму он не только набрался сил, но и приобрел знания. Квинт, продолжая дело Ахиллеса, обучал его греческому языку и латыни. Рассказывал римлянин и о своей родине и ее истории. Поведал он и о своей жизни со дня появления в племени аорсов.

Это случилось в Армении. Квинт Меллий, будучи воином римского легиона, прибыл в эту страну на помощь Митридату – брату иберийского царя, задумавшему вернуть себе армянский престол. В один из дней Квинта назначили в караул. Утомленный тяжелым переходом молодой воин не заметил, как уснул на посту. Квинта разбудил центурион – предводитель сотни, он-то и приказал сопровождавшим его легионерам схватить нарушителя воинского порядка. По законам Рима за такой проступок полагалось суровое наказание – битье палками. Центурион пообещал добиться того, чтобы его прогнали сквозь строй когорты. Квинта ждала горькая участь. Выдержать удары полутысячи легионеров было подобно смерти. Но Фортуна, богиня удачи, повернулась к нему лицом. Перед рассветом легион подняли по тревоге: стало известно о подходе вражеского войска. В суматохе Квинту, не без помощи служившего в этом же легионе друга, удалось бежать. Два дня он скрывался в горах, на третий, обессиленный и голодный, попал в плен к сарматским конникам. Они сохранили римскому воину жизнь; с ними он отправился в далекий путь на север, в дикую страну степей. Таким образом, римский гражданин Квинт Меллий оказался в племени аорсов, среди которых ему, возможно, предстояло прожить остаток жизни.

Аорсы же из племени Евнона благополучно пережили зиму, потеряв лишь незначительное количество скота от нападений волков. И вот теперь, как и в предыдущие годы, они стали собираться к перекочевке на север. На этот раз к ним присоединились воины других племен, подчиненных Евнону. Вождь готовил поход на восток. Кровь дочери Хорзы и ее мужа Бахтава взывала к отмщению, а присутствие сирот Удура и Росмика напоминало об этом. Прежде чем свершить задуманное, Евнон решил обратиться к Зимегане, жрице племени.

В ответ на просьбу Евнона предсказать, чем закончится поход в земли алан, Зимегана съязвила:

– Я думала, что предводитель аорсов поклоняется только мечу-скимитару и не нуждается в помощи верховной жрицы.

Вождь нахмурился, не для этих разговоров он пришел.

– Я поклоняюсь тому, чему и все аорсы. Меч же есть один из символов поклонения. Обычай почитания воинами скимитара пришел к нам от скифов, поклоняются ему и аланы. Меч есть защита, достаток и слава племени.

Евнон повернулся спиной, собираясь уйти.

На миг в душе Зимеганы вспыхнуло и тут же погасло забытое чувство любви к этому рано поседевшему и постаревшему, но все такому же статному и гордому, как и в молодости, человеку. К тому, кто отверг ее, кого она ненавидела и чьей смерти желала. Ах, если бы много лет назад он ответил на искренние чувства Зимеганы, то, возможно, она была бы женой вождя… Все случилось иначе. С поры первой влюбленности желала она Евнона, подрастала, хорошела, ждала, когда он обратит на нее внимание. Не обращал, любил другую. Тогда пришлось прибегнуть к тайным знаниям, переданным ей покойной матерью. Зимегане удалось опоить молодого воина красавца и заполучить его в свои объятья. Он мог бы стать ее первым и единственным мужчиной, но чары оказались слабыми. Еще не случилось то, чего она страстно желала, когда Евнон вышел из дурманящего тумана и словно змею, брезгливо отшвырнул ее от себя. Посоветовав держаться от него подальше, он оставил ее лежать в одиночестве: плачущую, обнаженную и отвергнутую. Вскоре женой Евнона стала Донага. Сжигаемая жаждой мести Зимегана обратилась к Священному огню, ему же поклялась служить, отреклась от мужчин, у него же просила наслать кару на обидчика и отомстить за унижение. И высшие силы помогали ей; уже четверых детей потерял Евнон. Вот только его самого смерть обходила стороной, не помогали ни высшие силы, ни колдовские проклятья. Евнон благополучно вернулся из Армении и даже стал вождем. Зимегана не собиралась с этим мириться, теперь она обрела союзника – Даргана. С его помощью жрица надеялась расправиться с Евноном и обрести власть, которой, как рассказывали предания, когда-то обладали женщины – жрицы племен, кочевавших в Великой Степи. В этом ей поможет Дарган, его при надобности можно будет смахнуть как былинку с одежды…

– Подожди! Я исполню твое желание!

Евнон остановился.

– Газная! – позвала Зимегана.

Из повозки выглянула помощница жрицы.

– Принеси ивовые прутья.

Зимегана в отличие от ее предшественника жреца Мазвараза, гадавшего на внутренностях животных, предпочитала ивовые прутья.

Газная поспешила исполнить приказ. Прутья были принесены, жрица взяла один из них, провела им вокруг себя. Шепча заклинания, она раскидала прутья внутри круга. Последний прут лег на землю, жрица замолчала. Изучив образованный ими рисунок, она закрыла глаза, начала вещать:

– Поход будет удачным. Твои враги будут побеждены. Но ты должен остаться. Тебе нельзя ступать на землю алан, иначе нить твоей жизни прервется. Пошли вместо себя Горда, а с ним своего сына. Пусть они уведут с собой алан, что служат тебе. – Зимегана открыла глаза. – Их с излишком появилось среди нижних аорсов. Я не говорю, сколько их под рукой вождя верхних аорсов Фарзоя. Ты тоже окружил себя иноплеменниками. Это плохо. Прогони их. Я чувствую, они принесут нам беду.

– Позволь мне самому решать, кем себя окружать, кого прогонять и когда возглавлять войско! Не затем я пришел к тебе и не просил тебя предсказывать мою судьбу. Я готов ко всему. Воин должен с достоинством встречать смерть и не бояться ее. Что же касается алан, скажу тебе. Они того же сарматского языка, что и мы, хоть и немного отличного, и они – из лучших бойцов среди сарматских племен.

Евнон на миг задумался, затем продолжил:

– Вот о чем хочу спросить тебя. Сможешь ли ты поведать, что ждет аорсов в будущем?

Зимегана собрала, а затем вновь раскинула прутья:

– Я слышу голос земли! Она вещает, что племена не единожды будут сменяться на ней. Нам недолго осталось владеть землею наших предков. – Жрица подошла к Евнону, указала на реку.

Дан, взломав темный пористый с полыньями-прососами лед, угнал его в Меотийское озеро, и вот теперь, освободившись из плена, наполнился и, отодвинув берега, гордо катил свои воды на юг.

– Ты видишь, Дан? Ты видишь, как ветер гонит волны и как они набегают одна на другую? Вот так же ветер судьбы многие годы будет гнать со стороны восхода солнца многочисленные племена. И будут они сталкиваться между собой и теснить друг друга.

Пророчество жрицы заставило Евнона задуматься. Об угрозе с востока говорил и Ахиллес. Вождь поблагодарил Зимегану и неторопливо побрел в сторону от стана. Сейчас он предпочел остаться в одиночестве. Ему было о чем поразмыслить.

* * *

Когда племя Евнона и племена, подчиненные ему, перекочевали на восток к реке Ра, верховный вождь дал воинам кратковременную передышку перед походом.

По прошествии нескольких дней войско приготовилось к дальнему походу. Перед выступлением Евнон совершил обряд поклонения и жертвоприношения скимитару – священному мечу. Меч воткнули в землю неподалеку от могил предков. Преклонив колени, Евнон попросил бога войны об удаче и напоил его кровью жертвенного коня, щедро окропив ею лезвие скимитара. Воины обложили меч хворостом и подожгли. Когда очищающий огонь, облизав лезвие, угас, вождь поднялся с колен. Войско, ожидавшее окончания обряда жертвоприношения, издало боевой клич. Евнон с легкостью юноши вскочил на подведенного к нему коня. В кожаных штанах, расшитых узором по боковым швам, сапожках и в красной кожаной безрукавке поверх серой рубахи, он походил на простого воина. Его отличали только пектораль и золотые браслеты на запястьях. Остальная одежда и доспехи находились в одной из легких повозок, следующих обозом за войском. В обозе везли и подарки для вождя верхних аорсов Фарзоя. Чтобы попасть в земли алан, войску предстояло пройти по его владениям, поэтому Евнон решил сделать крюк, навестить соседа и отблагодарить за возможность пройти по его землям. Но не только для этого понадобилась Евнону встреча. Невзирая на былые, ныне забытые, обиды (когда-то предки Фарзоя вытеснили предков Евнона с насиженных мест), возжелал он исполнить свою мечту и соединить брачным союзом племена верхних и нижних аорсов. Женихом юной дочери Фарзоя должен был стать Умабий.