Текст книги "Рассказы из прошлого. Сборник"

Рассказы из прошлого
Сборник
Сергей Орст

© Сергей Орст, 2023

ISBN 978-5-0056-8302-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Рассказы из прошлого
сборник

ЯИЧНИЦА

Когда мне исполнилось семь лет, я решила, что уже стала большой. А раз я уже большая, то надо помогать родителям. С чего нужно начинать помогать родителям? Конечно, с приготовления завтрака! Мне очень хотелось им показать, что я уже большая и могу самостоятельно всё делать.

Было воскресное зимнее утро. Солнце радостно постучалось ко мне в окно, и я проснулась. Очень тихо, чтобы не разбудить родителей, я вышла из своей комнаты и пошла на кухню. Закрыв за собой дверь, я приступила к приготовлению вкусного воскресного завтрака для всех. Готовить я тогда вообще не умела, но много раз видела, как готовят родители и решила, что это совсем не сложно. Самый простой и быстрый завтрак – это яичница, чай и бутерброды. В школу я ещё не ходила, но считать уже умела. Мне нужно было взять из холодильника шесть яиц, как раз из расчёта по два на каждого. Я видела, как мама берёт из холодильника яйца, да так ловко, что в её обеих руках бывало сразу шесть яиц. Я так и сделала. Но яйца оказались непослушные и два из них, каким-то непостижимым для меня образом, упали на пол.

– Ай! – чуть вскрикнула я и испугалась, что разбужу своим возгласом родителей.

Аккуратно закрыв дверцу холодильника ногой, я отнесла четыре яйца в мойку – мама же всегда моет яйца перед употреблением. Затем я стала думать, как собрать два битых яйца с пола. Я уже большая. Сначала я попробовала взять их пальцами, но только перепачкалась, а яйца ещё больше растеклись по полу, образовывая жёлтую кашицу. Решив собрать их лопаткой в тарелку, я приступила к этому сложному процессу. В итоге, я вымазала почти весь пол в кухне, но собрала битые яйца в тарелку. После этого я тряпкой оттирала с пола уже засохшие разводы и чуть не упала, поскользнувшись.

– Нет, эти яйца уже никуда не годятся, – решила я, внимательно осмотрев собранную грязь с пола, и выбросила содержимое тарелки в мусор.

Взяв ещё два новых яйца из холодильника, я стала мыть все шесть яиц. В мойке из моих рук выпало ещё одно яйцо. Оно просто выскользнуло из пальцев, разбилось и сразу утекло в слив раковины, лишь скорлупка осталась на сеточке.

– Ух, ты! Как это они так падают и, главное, сразу бьются? – не понимала я.

Пришлось брать новое яйцо. Разложив помытые яйца на полотенце, я тихонько вытащила сковородку из нижнего отделения плиты, которое жалобно скрипело при открытии. Я боялась раньше времени разбудить родителей, поэтому старалась делать всё тихо. Ведь я уже большая!

Я поставила сковородку на плиту и взяла первое мытое яйцо в руку.

– Чего-то не хватает, – подумала я, – точно! Масло!

Бутылка с растительным маслом стояла в шкафу слева над плитой. Я открыла дверцу, но до бутылки мне было ещё не дотянуться. Положив яйцо на разделочный стол рядом с плитой, я повернулась к обеденному столу, чтобы взять табуретку. Предательский треск яичной скорлупы послышался сзади. Это упало на пол яйцо, скатившись с разделочного стола.

– Ах, какое ты противное! – почти вслух зашипела я на это яйцо, которое преспокойно растекалось по полу, прикрывшись разбитой скорлупой.

Пол на кухне я уже вымыла, поэтому решила, что он теперь чистый. Опыт в собирании разбитых яиц с пола у меня уже был. Я лихо собрала это яйцо в тарелку, почти не запачкав весь пол. Затем повытаскивала всю битую скорлупу из тарелки и с удовлетворением вылила яйцо в сковородку. Потом я взяла второе яйцо с полотенца в руку.

– Как же мама их разбивает? Да так легко это делает столовым неострым ножом. Ага, вот он!

Я с размаху ударила ножом по яйцу. Оно развалилась пополам, и половинка скорлупы сиганула в сковородку. Туда же полетели мелкие осколки белого цвета.

– Не беда! Сейчас я всё соберу! Я же уже большая!

Я вытаскивала осколки скорлупы из склизкой массы ножом и пальцами. Однако мне это долго не удавалось. Вот я уже почти подцепила осколочек, а он в последний момент убегал в сторону. Я жутко намучилась, но собрала все осколки.

– Надо бить тихонько, – поняла я, когда взяла следующее яйцо.

С горем пополам я разбила в сковородку все яйца, постоянно вынимая оттуда битую скорлупу. Наконец, все шесть яиц были на сковороде. Только два целых желтка осталось.

– Ну, и ладно, как раз для папы, он любит глазунью.

Слово «глазунья» мне очень нравится, и такая яичница должна напоминать забавную рожицу. Но тут было что-то не так. «Глазки» были в разных местах и совсем не походили на рожицу. Я стала двигать один «глазик» ближе к другому ножом и случайно его проткнула. «Глазик» потёк, словно заплакал жёлтыми слезами.

– Ну, ты мне ещё поплачь! – строго сказала я желтку, будто он был живой.

Я поняла, чтобы желток не растекался, надо быстрее запечь яичницу.

– Быстрее, быстрее, быстрее…, – подгоняла я себя, включая электрического плиту на полную мощность.

Сковородка разгорелась очень быстро, и яичница начала белеть. Тут я заметила открытую дверцу шкафа, где стояла бутылка масла.

– Я забыла масло налить!!! Яичница же прилипнет!!! Что же теперь делать? – сдерживая свой голос, воскликнула я.

Я отставила сковородку в сторону на холодное место на плите. Взяв табуретку, я встала на неё и достала бутылку с маслом. Я решила налить масло на сковородку и немного приподнять яичницу ножом, чтобы под неё затекло масло, тогда, наверное, не пригорит. Спускаясь с табуретки, я локтем зацепила ручку сковородки, и та с грохотом полетела на пол. Как назло, сковородка упала вверх дном и незапёкшиеся яйца вытекли на пол.

С бутылкой масла в левой руке я присела около сковородки, не зная, что мне теперь делать.

– Нет, с пола мы есть не будем, – услышала я весёлый голос папы за спиной, – мы же не собачки!

Я повернулась и увидела в дверях папу и маму, которые улыбались.

– А пол чистый, я его уже вымыла, – сказала я с важным видом, – сейчас я всё подберу и дожарю нам всем эту яичницу!

Все мы дружно смеялись над моими кулинарными стараниями. Да, быть большой это очень непросто!

ноябрь 2019 г.

АВГУСТ 1945-го

Случилось это в его детстве. Шёл тысяча девятьсот восьмидесятый год. Ему только исполнилось восемь лет, когда он перешёл во второй класс. Родители отправили паренька в летний пионерский лагерь на всё лето. В Москве только что отгремела Олимпиада, прошедшая вовсе мимо весёлых отдыхающих мальчишек и девчонок далеко за городом близ живописной речки. Всё, как водилось в то время: торжественные линейки по утрам и вечерам по случаю поднятия и спуска флага лагеря; командные игры и соревнования; занятия в кружках по интересам. Ну, и конечно, драки с пацанами, куда без них, шалости и хулиганства в тихий час, да и вообще в любой удобный момент, когда вожатые ослабляли бдительность. Иными словами, нормальное советское детство обыкновенного советского мальчишки.

Однажды на утренней линейке сообщили, что сегодня после тихого часа и полдника, весь лагерь собирается в актовом зале для просмотра фильма.

– Эй, ребя, кино будем зырить!

– Да, будет зыко!

Мальчишки шептались, стоя в строю отряда в предвкушении чего-то особенного в уже немного надоевшем распорядке лагерной жизни, не обращая внимание на грозные взгляды вожатого. До тихого часа тайные лазутчики из особо талантливых мальчишек отряда ничего не смогли выведать о предстоящем кино. Он с другими мальчишками стоял на шухере возле актового зала, пока другие пацаны лазили в секретное незакрытое окно возле чёрного хода. Им всем страх, как хотелось узнать заранее, что там такое будут показывать. Однако, вопреки всем стараниям мальчишек, ничего узнать так и не получилось. Только зря шорты порвал о гвоздь в раме самый важный зачинщик всей этой шпионской возни.

Попытки покинуть корпус в тихий час с целью дальнейшей разведки провалились. Вожатый засёк нескольких лазутчиков, и на этом разведывательная деятельность пацанов закончилась безрезультатно.

– Ну, что за нафиг? – досадовали мальчишки, обиженно лёжа в своих койках. – Им что? Жалко?

После полдника всех дружно завели в актовый зал. Весь лагерь, кроме малышей, которые ещё в школу не ходили. Получается, он был, как и весь его отряд – самыми младшими на этом мероприятии. Началось. Свет в зале не погасили, хотя пацаны уже приготовились поорать, посвистеть в темноте и подёргать девчонок за косички. Не получилось. На сцену перед задёрнутым занавесом экрана вышли три девочки из старших отрядов. Старшая вожатая села за пианино сбоку сцены. Все притихли, не понимая, зачем петь перед фильмом. Вдруг грустная мелодия огласила зал и пронзительным припевом вонзилась в его маленькое сердце.

 
«Тебе я бумажные крылья расправлю
Лети не тревожь этот мир, ах этот мир.
Журавлик, журавлик, японский журавлик
Ты вечно живой сувенир…»
 

Он был весьма впечатлительный, гипервозбудимый, эмоциональный мальчик, и эта песня вызвала у него странное ощущение. Этакая непонятная тревога вдруг подкралась к нему. Потом старшая вожатая вышла на сцену вместо девочек и начала говорить о какой-то памятной дате. Мол, сегодня тридцать пять лет со дня ужасной трагедии, что такое не должно повториться. Он ничего толком не понимал. Какие-то незнакомые названия городов на непонятном языке, трудно запоминаемое имя какой-то девочки, которой было всего-то семь лет, когда она умерла от какой-то болезни, какие-то журавлики из бумаги, тысячу которых она не успела сложить.

Потом свет в зале притих, и на открывшемся экране возникли чёрно-белые кадры кинохроники. Руины города, странный полуразрушенный дом с дырявым решётчатым куполом, обожжённые люди с пузырящейся кожей, смерть и ужас. За кадром диктор говорил об атомной бомбе, о том, сколько мгновенно погибло мирных людей, и что сделали это американцы.

И тут у мальчишки всё смешалось в голове. Его воевавший дед рассказывал, что американцы помогали нам победить фашистов. Сам дед был даже знаком с некоторыми теми американцами, что воевали тогда против Гитлера. В детском саду и школе парнишке рассказывали о фашистах, как они издевались и убивали мирных людей его страны, не щадя никого, ни детей, ни женщин, ни стариков. А тут американцы сделали такую жуткую штуку и убили сразу почти весь город? Так они что? Такие же, как те фашисты? И сделали это уже после Победы? Зачем?

Кино закончилось страшными цветными кадрами ядерного гриба, вспухающего над горизонтом, а диктор говорил, что угроза повторения трагедий Хиросимы и Нагасаки очень высока и сегодня. Потом на сцену перед затихшим и явно напуганным залом с ребятишками вышел человек в военной форме и начал рассказывать о гражданской обороне, о бомбоубежищах, о поведении во время ядерного удара. Всему лагерю была продемонстрирована работа сирены воздушной тревоги, окончательно заколотив страх в голову мальчишки.

После отбоя паренёк лежал на своей койке, почти натянув на голову одеяло, и не спал. Он вслушивался в звуки за окном. Ему мерещилась сирена, он вдруг начинал отдалённо слышать рёв вражеских самолётных моторов. Всматриваясь сквозь шторы окон, он боялся пропустить момент яркой вспышки, о которой говорил военный, предупреждая, что на неё нельзя смотреть…

– Эй, ты чего орёшь? – толкнул мальчишку приятель с соседней койки. – Обалдел, что ли? Дай поспать.

Оказывается, паренёк уснул и закричал во сне от привидевшегося кошмара. Опять мучительное ожидание. Опять тщетные попытки успокоиться. Снова ему во сне адский огонь жжёт кожу, и она, вздуваясь волдырями, лопается и превращается в кровавое запёкшееся месиво. Он явственно увидел яркий свет и услышал страшный рокочущий гул, который приближался и приближался. Мальчонка вскочил с криком со своей койки. В палате слепящий свет сквозь окно. Жуткий свет! Адский! Он в слезах орал во всё горло, чтобы все бежали в бомбоубежище, принялся расталкивать спящих ребят, крича, чтобы они завернулись с головой в одеяло, не смотрели в окно и бежали в убежище. Свет в палате всё ярче, за окном страшный треск и непонятный леденящий его душу гул всё сильнее… Кто-то взял мальчика в охапку, но тот забился в истерике, непрестанно надрываясь от крика. Его куда-то понесли. Потом он почувствовал резкую боль в плече и постепенно затих.

– Ты в порядке? – спросила доктор у мальчика, когда он проснулся на койке в изоляторе. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо. Только голова очень болит. А что произошло? Я где, в больнице? – паренёк подскочил на койке, рассматривая свои руки, в голосе появился неподдельный страх, а глаза вновь наполнились слезами. – Так это была атомная бомба?! А лагерь целый?! А ребята?!…

– Света, ещё успокоительного! – крикнула врач в сторону двери, заботливо укладывая мальчика обратно в койку и нежно говоря ему. – Всё в порядке, не волнуйся. Ничего не произошло. Это тебе просто приснилось. Кто ж знал, что ты такой впечатлительный. И лагерь целый, и ребятам ничего не угрожает, и ты не беспокойся так. Сейчас примешь ещё лекарство, и всё будет хорошо.

– Но ведь я видел яркую вспышку, она была всё ярче, прямо как дядя военный говорил. И треск, и гул, всё, как в фильме…

Вошла медсестра тётя Света с маленьким металлическим подносом:

– Ну, что, дружок? Успокоился? Или будем ещё укол делать?

Мальчишка съёжился в постели от одной мысли о шприце.

– Ты просто всё принимаешь очень близко к сердцу. Это наш сторож дядя Вася приехал на своём мотоцикле из города поздно ночью. У него в дороге какая-то поломка была, вот его драндулет и трещал, как ненормальный.

Врач объяснила пареньку, что его так могло напугать.

– А ты сам знаешь, что ваш корпус как раз напротив гаража. Наверное, ты принял свет от фары мотоцикла за что-то иное. Эх, ты. Ладно, полежи тут немного, хотя бы до завтра. Я тебе дам лекарства…

– А уколы будут? – настороженно спросил мальчик.

– Если будешь спокойно себя вести, то уколов не будет, просто попьёшь таблетки. Хорошо?

– Хорошо.

– Ну, вот и славно. Сейчас прими таблетку и отдыхай. Я попрошу, чтобы тебя навестили.

Мальчишка отдохнул. Потом пришла старшая вожатая и принесла целый ворох бумажных журавликов.

– Это ребята сложили для тебя. А ты молодец, когда испугался своего сна, то пытался всех спасти, правильно запомнив, что говорил военный.

– Я струсил, – угрюмо буркнул мальчишка, – я испугался дурацкого мотоцикла. Теперь все смеяться надо мной будут.

– А вот и нет. Ты же на самом деле думал, что это атомная бомба?

Мальчонка понуро кивнул головой.

– Но не стал прятаться только сам, ты беспокоился о других, а это очень смело. Ещё неизвестно, будь это по-настоящему, как бы поступили твои друзья. А ты проявил себя, как настоящий товарищ, думая о других.

Тот детский пережитый страх надолго врезался в его память. Уже значительно позже ему довелось побывать на мемориале в Хиросиме, увидеть атомный дом, прикоснуться к теням на мосту Айой, услышать поминальный колокол. Он подробно изучил всю историю, связанную с этими событиями. Осознание последствий этого бесчеловечного и бессмысленного акта уничтожения мирных людей, а также возможных подобных, не позволило ему прорасти внутри себя человеческой ненависти, приводящей, в итоге, к гибели. Той самой внутренней ненависти к людям, которая с большой долей вероятности способна привести к гибели всех людей на этой Земле.

июнь 2022 г.

СЛЁЗЫ ВЕТЕРАНОВ

Был канун очередного Дня Победы. Мне всего-то исполнилось четырнадцать. В стране полным ходом перестройка, гласность, кооперативы, новые веянья, дух свободы, хотя дети моего поколения слабо понимали, что это такое вообще. Многие из моих сверстников слушали западную музыку и пытались ходить в школу без школьной формы, напрочь отбиваясь от идей социализма в стране, стремительно несущейся в хищнический капитализм.

За год до этого я записался в театральный кружок при школе, благо прилично играл на гитаре и пел. Понравилось. Втянулся. Играл в школьных спектаклях, иногда пел под гитару со сцены. Ребята подобрались интересные, но старше меня кто на год, кто на два. Иным словом, довольно приятный и полезный досуг, к тому же определённая известность в школе.

Где-то в конце апреля руководительница кружка сказала, что нам надо подготовить номер для традиционного поздравления ветеранов Великой Отечественной Войны и блокадников в райкоме. Планировалось всего несколько выступлений. Мы как-то не особо воодушевлённо восприняли это задание. Скучно. Зачем нам эта проформа? Однако эта мудрая женщина, не стала нас стыдить, не стала, ругаясь, настаивать. Нет. Просто рассадила нас всех в кружок на стулья и начала нам читать стихи военных лет. И как стала читать! И вроде бы мы их знали и слышали раньше, но не вслушивались, не вникали в истинный смысл этих проникновенных строк. Оказывается, наша художественная руководительница была двадцатилетней девушкой-санитаркой на полях боёв, спасая наших раненых солдат. Все мы внуки ветеранов, но деды не любили рассказывать о войне. И худрук не исключение. Войну мы знали лишь по фильмам, по книгам, по песням, но не прочувствовали, не примерили ещё на себя.

Начались репетиции. Пара стихов. Константин Симонов. Ольга Бергольц. Всё знакомо, но неведомо, не прожито и не пережито моим очень юным тогда сердцем. И песня. Почему именно эта? Ничего особенного в ней. Наш руководитель определила мизансцену: я с гитарой в центре, остальные ребята по обе стороны, как журавлиный клин. Получалось сначала не очень. Мало чувств, как нам говорила руководитель. Но делать нечего, надо стараться, ведь первое выступление уже через три дня. Спросить о войне мне было уже некого – дед умер тремя годами ранее, но и при жизни на мои расспросы, только махал рукой, говоря лишь одно слово:

– Страшно.

Мы решили на сцене попытаться сыграть, что нам страшно, но мы не боимся своего страха, мы должны его победить, а, значит, победить врагов. С таким, наверное, правильным настроем я вышел с ребятами на сцену. До этого девочки читали «Жди меня, и я вернусь» и «Сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам». Хорошо читали, но в зале был лёгкий шум. Ветераны при орденах и с цветами слушали, но без особого интереса, в рамках приличия.

Вот мы выстроились перед большим количеством живых свидетелей той страшной войны, мы, чьи родители рождены уже после. Пауза. В актовом зале райкома партии воцарилась тишина, еле слышны позвякивания орденов и медалей. Софит светит прямо в глаза, и зал тонет во мраке. Лишь лица первых видимых рядов несколько снисходительно смотрят на меня и на ребят в ожидании нашей песни. Я медленно начинаю с перебора по струнам:

 
– Здесь птицы не поют,
Деревья не растут…
 

Я вижу, как взгляды пожилых людей начинают меняться. Мы поём хорошо, слажено, чувственно.

 
– Горит и кружится планета,
Над нашей Родиною дым,
И значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим…
 

Я вдруг начинаю осознавать, начинает отчётливо доходить до моего четырнадцатилетнего сердца, что это про них, сидящих в этом зале, про этих слабых уже на вид, но неимоверных титанов. Благодаря им я могу стоять тут с гитарой, да, что там я – мы все дышать можем только благодаря им.

 
– Взлетает красная ракета,
Бьет пулемёт неутомим…
 

Мы поём по нарастающей, плотнее и острее делая клин на сцене. Вот же он, тот самый пулемётчик! Во втором ряду. Всего две медали у него… А рядом седые бойцы из десятого десантного…

 
– И значит нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим.
Одна на всех – мы за ценой не постоим!
 

Что это? Мне не кажется? Они плачут? Не может быть! Это же просто песня.

 
– Нас ждет огонь смертельный,
И все ж бессилен он…
 

Я стою, пою вместе с ребятами, а глаза уже щиплют. Почему? Это же просто песня Булата Окуджавы, даже не военных лет. Песня всего на пару лет старше меня. А они? У них слёзы…

 
– От Курска и Орла
Война нас довела…
 

Не меня, не нас, а их, вот этих стариков, этих простых, но героических людей, ради меня, ради нас, поющих здесь.

 
– До самых вражеских ворот.
Такие, брат, дела.
 

Нет, надо допеть, надо не дрогнуть, нельзя подвести, ведь они поверили нам, семерым мальчишкам и девчонкам, которые поют о том, чего не знают, о том, что не прочувствовали, но уже начинают понимать, глядя в глаза свидетелям того ужаса. Я не вижу ребят – они за спиной, но я слышу их голоса. Мы уже не играем, мы живём этой песней.

 
– Когда-нибудь мы вспомним это,
И не поверится самим…
 

Мы допоём для вас, хоть и перед глазами пляшет пелена. Мои руки отбивают струны, и в руках у меня не гитара, а пулемёт, разливая очередями пронзительно простую мелодию этой сильной песни.

Мы дружно смолкли на последнем аккорде. Тишина в зале. Абсолютная. Секунда, две, три, вечность. Я вижу их лица и понимаю, что они осознают, что всё не зря, что эти ребята без фальши и наигрыша прониклись через песню, через самое эмоциональное из искусств чувством сопричастности к произошедшему с ними самими чуть более сорока лет назад. И вдруг взрыв аплодисментов, переходящих в овации…

– Что с тобой? – спросила меня за кулисами руководительница.

– Да, всё в порядке, просто свет от софитов сильный слишком, вот глаза и слезятся.

Она, конечно, всё поняла. Неловко мне мальчишке-подростку было признаться, что их слёзы тронули меня до глубины души, слёзы этих людей, для которых мы прочитали стихи и спели песню.

Как-то меня спросили, когда я начал взрослеть. Я думаю, что именно в тот день, в тот момент, когда я понял причину слёз ветеранов.

май 2022 г.