Текст книги "История руссов. Славяне или норманны?"

Кроме увлечения насекомыми, профессор Парамонов был также заядлым орнитологом и частенько уходил гулять с огромным биноклем, чтобы наблюдать за птицам. Однако, фотокамеру использовал крайне редко».

Иллюстрацией к последним строкам могут служить «Заметки натуралиста в Австралии», публиковавшиеся в парижском «Возрождении» в 1963 г. Их стоит прочесть хотя бы затем, чтобы увидеть, с какой нежностью и любовью рассказывает Сергей Яковлевич о птице-флейте, столь распространенной в городах Австралии. На ту же тему он писал, вспоминая своего близкого знакомого, академика Петра Кузьмича Козлова (1863–1935). С Козловым он познакомился в 1922 г., когда находился в Петрограде в командировке от Украинской академии наук, сотрудником которой состоял. Испытывая огромное желание поехать в новую экспедицию в Монголию и Китай вместе с Козловым, Парамонов рассказывает о себе как о кандидате в такую поездку. Перед нами предстает сам рассказчик, Сергей Яковлевич, страстный охотник и в то же время любитель природы: «Мне было 28 лет, я был охотником, стрелявшим неплохо и дробью, и пулей, был отчасти орнитологом (что особенно интересовало Петра Кузьмича, ибо из всех групп животных он больше всего любил птиц), умел сдирать шкурки с птиц и зверей, знал довольно прилично насекомых и способы их коллекционирования и хранения, имел некоторый опыт в экскурсиях и вообще был квалифицированным зоологом. Я не пил и не курил, что Козлов особенно высоко ценил. Наконец, для добычи научного материала я готов был лезть и в огонь, и в воду. Были и крупные минусы: я не был военным, плохо ездил верхом, не знал местных языков, не отличался особенной физической силой и опыта больших путешествий не имел, наконец, был упрям и умел “показывать зубы”. В ходе подготовки путешествия они сдружились, и в общем, все шло успешно, однако, поехать на Восток Лесному так и не удалось. К сожалению, он внезапно сильно заболел “испанкой” и, разумеется, о таком путешествии уже не мог помышлять в ближайшем будущем»[9]9
  Лесной С. Академик-путешественник П. К. Козлов. Из личных воспоминаний. Возрождение. № 165. Париж, 1965.


[Закрыть].

На основании недавно изданных обширных томов «Истории Национальной Академии Наук Украины» (Киев, Наукова Думка, 1993. Киев, НБУВ, 1998. Киев, 2003) можно проследить характер деятельности и годы его научной работы в Советской Украине. В разделе за 1922 г. (Том «1918–1923», с. 341) С. Я. Парамонов числится как специалист Зоологического музея. В 1926 г. он занимался сбором научного материала для Российской академии наук, Московского университета и др. (Том «1924–1928», с. 252). В 1927 г. С. Я. Парамонов в качестве научного сотрудника Зоологического музея отмечен, как выполнивший обработку большого количества материалов, собранных им во время командировки в Армению, а также он явился техническим редактором двух сборников работ музея (Том «1924–1928», с. 375). В 1928 г. Парамонов находился в научной командировке в Берлинском зоологическом музее (Том «1924–1928», с. 504). И в том же году опубликовал 1 монографию и 1 статью (Том «1924–1928», с. 506). В 1930 г. в Академии наук проходила чистка научных рядов, о чем имеется протокол заседания. Под номером 19 в списке лиц не подавших свои трудовые листки и потому чистку не прошедших, указан С. Я. Парамонов (Том «1929–1933», с. 375). Насколько мы знаем, в том году он уже находился в Париже. В марте 1934 г. он вновь появляется в списках одной из комиссий АН Украины (Том «1934–1937», с. 393). В 1936 г. его утвердили в качестве ответственного редактора печатных материалов по Зоологическому музею (Том «1934–1937», с. 443). Позднее, в том же году, профессора Парамонова назначили главным редактором трехтомника «Фауна Украины» (Том «1934–1937», с. 446). В том же году назначили членом оргбюро по проведению конференции Института зообиологии (Том «1934–1937», с. 452). В 1939 г. проф. Парамонов присутствует на заседаниях Бюро биологических наук АН Украины в качестве заведующего Зоологическим музеем (Том «1938–1941», с. 186). На с. 393–394 того же тома помещена биография С. Я. Парамонова.

Возвращаюсь к воспоминаниям Игоря де Рачевильц: «Вместе с тем он жил и другой жизнью, жизнью писателя под именем Сергей Лесной. В основном он публиковался на тему истории Древней Руси и происхождения Руси. Будучи ярым антинорманистом (т. е. антигерманистом), он выступал против шведской школы норманизма, представленной тогда такими лингвистами, как проф. Б. Коллиндер (Björn Collinder, 1894–1983 – А.К.) из Уппсала».

В вышеприведенном отрывке де Рачевильц очень удачно соединил понятие антинорманиста и антигерманиста в лице С. Я. Парамонова. Эта его нетерпимость ко всему германскому, безусловно заметная в его исследованиях и выводах, на мой взгляд, не должна быть отделена от личных переживаний Парамонова, от жизненного опыта, от того, что пришлось ему пережить и претерпеть. Ведь в то же самое время он не был антиевропейцем, он уважал и любил Европу, но место и роль Германии в общеевропейском пространстве воспринимал своеобразно, воспринимал применительно лишь к России, что древней, что современной. В своей работе «Мы и наша древняя история» С. Лесной писал: «Представление, что Россия по своей культуре страна азиатская или полуазиатская, лишено всяких оснований. История России – это история перемалывания азиатских культур и победоносного шествия культуры европейской в Азию. Носителями и внедрителями этой культуры в соответственной части Азии были и остались только русские. Разница в культуре Запада и России только кажущаяся, и, главным образом, основана на недостаточном знании России Западом. Удаленность, изолированность, громадность России создавали и создают на Западе представление, что Россия так же далека от Запада по сути своей, как Индия или Китай. Это коренная и трагическая ошибка для Запада»[10]10
  Лесной С. Мы и наша древняя история. Возрождение. № 113. Париж, 1961.


[Закрыть].

Не такой уж и ярый антизападник, как может показаться по некоторым его публикациям. Хотя определенная нелюбовь ко всему прогерманскому проявлялась у Парамонова не только в антинорманизме его исторических работ, но и в его прозе. Под псевдонимом С. Лесной он опубликовал «Дорожные встречи» (Париж, 1940) – небольшую книгу из четырех рассказов, соединенных вместе общей темой совместной поездки и общения в дороге: «Я очень люблю дорожные встречи, особенно в поездах дальнего следования или на пароходах, совершающих продолжительные рейсы: почти каждая поездка приносила мне что-нибудь новое и интересное и оставляла в душе долгий след» (с. 5). Позднее последовало продолжение данных рассказов – вновь книжка из четырех новелл с общим заголовком «Чертовщина под лысой горой» (Париж, 1952), где его герои вновь вместе едут в поезде и рассказывают любопытные вещи друг другу. Всякий раз сам автор без труда угадывается в одном из попутчиков, и именно по его антигерманскому настроению: «Ведь, что ни изобрети, а немцы всегда претендуют, что изобрел-то на самом деле немец. Такая уже гениальная нация, между прочим, и по части… кражи изобретений, – не без ехидства заметил энтомолог… А вот в 1935 году один русский ученый, сейчас точно не помню фамилию, кажется Пономарев (столь созвучно Парамонову. – А.К.), напечатал в зоологическом журнале Украинской Академии наук обо всем этом…» (с. 48) Конечно, на отношение Парамонова к немцам, столь открыто враждебное, повлияли и личные обстоятельства, и условия войны, как я уже упоминал выше. «О, как я ненавижу войну!» – восклицает его герой в другом рассказе.

В своем приближении России к Европе С. Лесной много исследовал и историю развития других славянских народов, приходя к выводу, что и она была очень часто искажена, и что «в истории других славян немало бед наделано норманистами». Например, по его мнению, это впрямую касается истории Болгарии, о чем он пишет в книге «Пересмотр основ истории славян» (Мельбурн, 1956). В другой статье, о русско-польских отношениях[11]11
  Возрождение. № 116. Париж, август 1961.


[Закрыть], С. Лесной, в том числе, обращается к извечному философскому вопросу о характере русской души: «В русском народе есть много отрицательных черт: пьянство, воровство, “матерщина”, как отражение грубости, невежество, бедность и т. д. Но не следует забывать, что эти черты не врожденные, а созданные условиями. Это фаза развития, которую многие западноевропейские народы уже давно прошли, ибо жили в несравненно лучших условиях. Будет величайшей несправедливостью ставить в вину русскому то, что он отстал на 300 лет из-за татарского ига. Разве можно сравнивать свободное развитие западноевропейца и развитие раба под пятой монголов? И разве эти русские не догнали во многих отношениях Европу?..»

Таким образом, видно, что Лесной не является безумным славянофилом в своем упоении Русью, а вдумчиво соотносит уровни и возможности развития народов. И в равной мере любит Европу с ее культурой и развитием, как и Россию с ее своеобразным характером.

«Как ученый он был сторонник теории эволюции, но имел свои возражения по Дарвиновской теории, в частности, по идее выживания сильнейшего. Также интересовался паранормальными явлениями, такими как полтергейст, НЛО, сверхспособности человека, и мог многое рассказать об этом».

Его тяга к подобным происшествиям нашла свое отражение в одноименном рассказе в сборнике «Чертовщина под Лысой горой» (Париж, 1952). Хотя произведение – литературное, но стиль и манера изложения напоминают научно-популярные публикации для юношества в советских журналах «Наука и жизнь», «Знание – сила», «Техника – молодежи»: «Верить или не верить? Вот вопрос, который каждый ставит перед собой при столкновении с подобными фактами. Решения пока нет: не доросли. Думается, что первый рассказчик более прав – надо терпеливо ждать и собирать строго проверенные факты, рано или поздно, а кто-то найдет нить Ариадны, которая и выведет из лабиринта. Но как хочется, чтобы это случилось еще при нашей жизни!» (с. 29).

Снова вспоминает Игорь де Рачевильц: «К тому же Парамонов увлекался русскими сказками и сказаниями, народной литературой. В особенности ему нравилась сказка “Конек-Горбунок”, материалы о которой он собирал (также и из России) для нового полного переиздания».

К 130-летию «Конька-Горбунка» С. Лесной пишет статью об этом замечательном произведении: «…наш грех, что мы только читаем “Конька”, но его не изучаем, хотя он заслуживает, как образец, гораздо более внимания, чем некоторые авторы, вошедшие в курс русской литературы… народ любит Иванушку прежде всего потому, что он видит в нем самого себя. Одно имя уже говорит за то, что речь идет тут о чем-то общем, типичном, объединяющем множество. В характеристике действующих лиц в “Коньке” есть порядочно от балагана, намеренного упрощенчества… Особенно хорош язык сказки: яркий, образный, необыкновенно красивый. Ершов орудует им, как совершеннейший артист… Чудесные выражения рассыпаны по всей сказке… Какая яркость, простота и смелость в этом новотворчестве… Как пример – “жароптицево перо”, “уши взагреби берет”, “дело мешкотно творится”, “вдруг приходит дьявол сам, с бородою, и с усам”, “у старинушки три сына”… Ершов писал другие свои произведения, подражая бледному стилю ложноклассицизма. Он не понял своего таланта, он был силен своей близостью к народу, только благодаря этому он мог дать такую тонкую, изумительную вещь, которая переживет века. Оторвавшись от народа, Ершов оказался только жалкой посредственностью. И не нашлось никого, кто указал бы ему правильный путь»[12]12
  Возрождение. № 153. Париж, сентябрь 1964.


[Закрыть]. Лесной намеревался переиздать раннее лубочное издание «Конька-Горбунка», т. к. более поздние редакторские правки, по его мнению, сильно исказили, упростили и чуть ли не уничтожили памятник русской словесности. А его примечания, что «народ любит Иванушку прежде всего потому, что он видит в нем самого себя», так перекликаются с исследованиями по русской сказке В. Я. Проппа и очерком «Иван-дурак» А. Д. Синявского.

«Парамонов любил море и воду, часто проводил летнее время в общественном бассейне Канберры, обучая плаванию детей. Он был хорошим рассказчиком и любил шутку, сам умел подшутить. В последние годы жизни пользовался тростью, т. к. его ноги стали слабы, а он был очень больших габаритов. Был очень радушен и общителен, открыт каждому, всегда готов слушать и помогать, с замечательным чувством юмора и изысканными манерами. Фактически со временем он стал душой общества. У него были друзья в местной украинской диаспоре, но частенько с ними вступал в споры, т. к. не являлся украинским националистом и вообще чуждался любого вида национализма. Был истинным джентльменом старой формации и глубоко уважаем среди его коллег, сотрудников и соседей по Университетскому Дому».

О его открытости и любви к шутке также упоминается и в книге об истории Университетского Дома: «Парамонова хорошо знали по его шуткам, которые исходили от его хорошего настроения и доброго сердца. Как-то, вернувшись из поездки на Остров Лорда Хоува (Lord Howe Island), он привез с собой редкий экземпляр древесного гриба, и, конечно, пригласил сотрудников к себе домой, чтобы показать его. В том числе, пригласил совсем юных девушек. Когда все собрались у него, то Сергей Яковлевич встретил их словами: “Прошу прощения, но попрошу вас пройти в мою спальню”. Точно зная, что от него невозможно ожидать никакого грубого подвоха, все последовали в темную, с закрытыми ставнями, спальню, где на кровати возвышалась коробка. С большим пиететом Парамонов приподнял верхнюю часть и осторожно вынул оттуда гриб, который ярко светился в кромешной темноте»[13]13
  Jill Waterhouse. University House. As They Experienced It. History 1954–2004. The ANU, Canberra, 2004. Chapter 18. p. 212.


[Закрыть].

Об этом времени вспоминает и доктор Ольга Гостина из Университета Южной Австралии: «…Я была знакома с С. Я. Парамоновым в то время когда училась в аспирантуре в Австралийском национальном университете в 1963–1967 годах. Наше знакомство состоялось довольно банально, когда мы вместе обедали в университетском кампусе и говорили обо всем подряд, за исключением его семьи или его родных, оставшихся на Украине. Вероятно, это было мое упущение не поинтересоваться таковым – мой русский язык тогда был значительно хуже, чем сейчас (в особенности до того, как мы вместе с мужем провели по обмену целый год в МГУ в 1968–1969 гг.). Мы с Сергеем Яковлевичем иногда говорили по-французски, который был моим первым, родным языком. В иных случаях говорили по-русски или на ломаном английском. После того обеда, когда мы познакомились, раз в неделю или около того Сергей Яковлевич приглашал меня к себе в комнату (он жил рядом, в Университетском Доме. – А.К.) и мы очень интересно беседовали. Он обладал удивительными знаниями в биологии, зоологии, рассказывал о насекомых и показывал некоторые новенькие экземпляры. Иногда он также играл мне на пианино, которое находилось в его комнате, что-то пел… К сожалению, я не знала тогда так хорошо русский и украинский фольклор, чтобы оценить его пение» (из переписки с О. Гостиной, перевод с английского А.К.).

Чрезвычайная разносторонность, интерес ко многим аспектам жизни, литературы, творчества, общения характеризовали Сергея Яковлевича. Помимо научных работ на иностранных языках он писал и по-русски, и публиковался в русской периодике Зарубежья, с изложением для читателя разумного, но мало подготовленного, с уклоном в научно-популярный стиль («Эволюция в биологии и ее суть»). Интересовали его и проблемы русского языкознания, лингвистики, о чем он также неоднократно высказывался («Бедный русский язык», «К юбилею Демьяна Бедного», «Из забытых рассказов И. Ф. Горбунова»). Также он говорил о языкознании и развитии речи у детей (на примере книги К. Чуковского «От двух до пяти»): «Детские неологизмы имеют право не только на существование, но это обогащение русского языка. И к тому же поощрительная детская инициатива, призванная служить к их всестороннему развитию».

Вкратце коснусь и поэзии С. Лесного. Он выпустил только две тоненькие книжки своей лирики (по 60 с. в каждой). В лучших традициях Фета, Тютчева, Есенина любуется он окружающей красотой природы, легкими дуновениями ветерка, колыханием травы, изгибами рек и прозрачностью озер. Благодаря многочисленным переездам, командировкам и биологическим изысканиям он проехал от Коломбо до Вологды и от Кушки (в Туркмении) до Геттингена. И всюду в качестве зарисовок он лирически воспроизводил местность, находил в ней особенные узоры и характер. Вел задушевные беседы. («Учись у них – у дуба, у березы». А. А. Фет.) Особенно много стихов в сборнике «Песни природы» (Париж, 1948) посвящены родной Бессарабии, где он вырос («Забылось все, как в ярком детском сне»), где заканчивал школу, и куда после университета приехал первым делом.

 
Спокойны чувства. Сердце спит.
Мне ничего не жаль.
Кругом сосновый лес шумит.
Ушла моя печаль…
(У опушки леса)
 
 
Здесь, в жилье, мне тяжко, тесно.
Степь родная, где ты?
Неужели воли песни
До конца пропеты?
(Степь)
 

Но и в новой, не знакомой его взгляду природе Лесной находил своеобразие и очарование. Достаточно прочесть его воспоминание о трех поездках в Армению, о пустыне Кара-Кум или о зимней Вологодчине:

 
Ветвями длинными поникли до земли
Под снега тяжестью раскидистые ели
И думают в тиши. И алые клесты
На них, ища семян, веселой стайкой сели.
(Зима)
 

Даже своим постоянным научным спутникам – двукрылым мухам – он посвятил стихотворение, в котором виден его восторг, его радость общения с ними («А я гляжу на вас с счастливою душой, О дети воздуха и солнца!»). Беспокойный буйный нрав исследователя, путешественника отмечали его знакомые и друзья. Сам он об этом так говорит в стихотворении «Буря»:

 
Не укрытья в заливе я буду искать, —
А хочу поразмять свои силы.
Брось же, море, сюда своих воинов рать,
Двинь ко мне твои, буря, порывы!
 

Не правда ли напоминает тютчевское «И море, и буря качали наш челн»? А свои исторические изыскания С. Лесной невольно выражает в стихотворении «В пустыне Кара-Кум»:

 
И весь охвачен я стремлением к познанью.
Крупицу истины так хочется найти!
Что принесет она? Что даст для пониманья
Нам свыше данного откуда-то пути?..
 

И хотя он понимал, что «не каждый человек, владеющий литературным слогом, является писателем, – писатель тот, кто еще вдобавок видит, чувствует и понимает больше, чем толпа, он ей показывает, он ей разъясняет, это он своим талантом стоит выше толпы головой. Если бы это было иначе, то Горьких и Толстых нанимали бы на бирже труда» («Чертовщина под Лысой горой»), тем не менее он писал и поэзию, и прозу, и очерки. Писал искренне, и именно этой естественностью и искренностью своей столь интересен и своеобычен:

 
Пусть скромен голос мой, мне нечего стыдиться,
Средь истинных певцов хоть выступаю я, —
В симфонии лесной и голос воробья
Какой-то ноткою наверно пригодится.
 

«Лесной был метким, нередко страстным полемистом. В далекой Австралии, в благоустроенном бунгало, среди экзотических птиц, летающих в саду на свободе, и сказочной красоты диких цветов, жил человек, корнями своими оставшийся в России далекого прошлого. Молодым ученым он объездил российскую глушь, знал и устье Днестра, и Уральские ущелья»[14]14
  О. де Клапье. Памяти Лесного. Возрождение. № 193. Париж, январь 1968.


[Закрыть].

Под конец жизни, уже, казалось бы, завершив свой основной труд «Историю руссов в неизвращенном виде», Сергей Лесной не ослабевал натиск на норманистов, и продолжал публиковать статьи к обсуждению тех или иных аспектов своей теории и своих выводов. В основном публиковался в многократно упоминавшемся журнале «Возрождение», выходившем в Париже под ред. князя С. С. Оболенского и Я. Н. Горбова. Порядка 30 статей удалось обнаружить в данном издании на указанную тему. Выходили его материалы и в австралийской русской периодике. Скажем, в журнале «Богатыри» (под ред. Г. А. Кизило. Сидней, 1955). И, разумеется, в издании «Жар-птица» (под ред. Ю. П. Миролюбова, Сан-Франциско, 1947–1968). В 1952 г., незадолго до эмиграции в США, Миролюбов сообщил об обнаружении «древних дощьек», названных впоследствии «Влесовой книгой», ее первую публикацию он вместе с Ал. Куром осуществил в 1953–1957 гг. Большинство исследователей из числа тех, которые считают «Влесову книгу» подложной, приписывают её авторство именно Миролюбову. Лесной неоднократно вступал с Ал. Куром в дискуссию по «Влесовой книге» и ее расшифровке. И именно на страницах «Жар-птицы». Писавший под псевдонимом Ал. Кур – Александр Александрович Куренков (1891–1971) – историк-этимолог, также увлекавшийся языкознанием и владевший древними языками, был деятельным участником различных антикоммунистических и монархических ассоциаций, издателем-редактором газеты «Вестник правды» (Сан-Франциско, 1963–1968). Доктор психологии (1947) и георгиевский кавалер, он стал известен в русском зарубежье именно благодаря своим публикациям на тему «Влесовой книги».

И несомненно Парамонов продолжал бы «сражаться» на тему норманизма в русской истории. И наверняка закончил бы свою книгу по истории других славянских народов. Но, к сожалению, здоровье уже не позволяло.

«Единственный брат С.Я. Парамонова жил в Лондоне и потому не было никого из родных в Канберре, кто мог бы о нем позаботиться. К концу его жизни, когда пребывание в больнице стало для ученого привычным, директор Университетского Дома Дэйл Тренделл (Dale Trendall), и особенно, его секретарь Мауса Педерсон (Mousa Pederson), работники дома и ученые-коллеги часто навещали Парамонова и присматривали за ним. Однако, г-н Трендэлл был против, чтобы Парамонов скончался в Университетском Доме. Сам же Сергей Яковлевич не хотел умирать в больнице. Компромисс явился сам собой, когда Парамонов впал в кому и был перевезен в местную столичную больницу неподалеку»[15]15
  Jill Waterhouse. University House. As They Experienced It. History 1954–2004. The ANU, Canberra, 2004. Chapter 18. p. 212.


[Закрыть].

Как вспоминают его друзья, С.Я. Парамонов не был религиозным человеком, но время от времени посещал и поддерживал материально Украинскую (православную) автокефальную церковь, т. к., по его мнению, именно она являлась наиболее близкой по традициям и языку к древней славянской культуре. В частности, в свое время он пожертвовал средства на строительство местной украинской церкви в Канберре и, потому, когда он скончался 22 сентября 1967 г., отпевание по нему проходило именно в этой церкви. Профессор Сергей Яковлевич Парамонов (Лесной) был погребен 26 сентября на местном кладбище Воден (Woden Cemetery) на участке под номером AN/H/B/308.

Соглашусь с О. де Клапье, которая в некрологе по С. Я. Парамонову писала: «Лучшим венком на его могилу будет внимание русских читателей к его трудам».

И закончить свою публикацию хотел бы словами самого Сергея Яковлевича, характеризующими его философский взгляд как на историю, так и день сегодняшний.

«Недоучитывание прошлого – это чрезвычайно частая, но вместе с тем и грубая ошибка. Мы все живем больше будущим, всегда в устремлении к “завтра”, даже не используя, как следует, наше “сегодня”. Наше же “вчера” отходит быстро в тень, а то и вовсе исчезает. Между тем каждое “сегодня” есть только следствие “вчера” и причина “завтра”.

В этой непрерывной цепи каждое «сегодня» есть сумма тысяч и тысяч “вчера”, сумма труда и жизни многих поколений. Никакое “вчера” не исчезает бесследно, оно ступень к настоящему “сегодня”»[16]16
  Лесной С. Мы и наша древняя история. Возрождение. № 113. Париж, май 1961.


[Закрыть].

Андрей Кравцов.