Текст книги "Петроградка"

Глава 2

Смерть

В парадной хорошо. Почему так прохладно тут в жару и так тепло в мороз? Выходить не хочется.

Вываливаюсь на улицу, словно в натопленную баню. И жарко, и влажно. Противопоказана Питеру жара.

Я даже оделся по-домашнему – футболка, джинсы, кеды. Конечно, надо быть в косухе, хоть какая-то защита, и в «казаках». Для понта. Но сейчас все это носить на себе невозможно. И переодеться на работе толком негде. Так доеду.

С моим ростом я хожу быстрее других.

В Питере хоть тротуары и узкие, зато люди ходят гуськом. Можно как-то ходить. Зимняя привычка, что ли, у питерцев? Чтобы видеть, наверное, кого сосулькой пришибло. А в Москве люди шеренгой ходят. Поэтому в Москве мне тяжело проталкиваться.

Во дворе прислонилась к стенке моя «хаяба» [1]1
  Suzuki GSX-R1300 HAYABUSA – «хаяба», «буса».


[Закрыть]. Старенькая, маленькая, шустренькая.

В детстве я именно такой мотоцикл вовсе не хотел.

Я хотел себе старый «Урал». Потому что видел, как он упал. И придавил хозяина. Мне очень тогда понравилась эта мощь.

Хозяин сам был виноват. Нечего издеваться.

На Оредеже дело было. Тоже летом в жару. На даче.

Мама ушла в булочную, а я остался стоять и смотреть на мотоцикл. Деревенский парень, сидя на нем верхом, как на корове, заметил меня и стал выпендриваться.

На скамеечках у деревенских магазинов обычно сидят бабушки. Именно их он и начал окуривать бензиновым дымом, подкручивая газ и бася мотором.

А дальше то ли с передачи он забыл снять своего конягу, то ли сломалось что-то.

Я дружил одно время с девочкой, которая занималась конкуром. И видел, как лошадь, у которой не было настроения прыгать через заборы, скинула ее и сама упала.

Тут получилось точь-в-точь.

Просто молодчина – старый, добрый, большой мотоцикл «Урал». И еще сверху на хозяина завалился.

Бабушки остались очень довольны.

А я с тех пор о мотоциклах мечтаю. А еще о косухе и «казаках».

Купил вот «хаябу» эту. Совсем она на «Урал» не похожа. И вообще девочка. Но ничего, куплю со временем и «Урал».

А на «хаябе» все равно в «казаках» стану ездить. Как только «казаки» добуду и жара спадет.

На большой Пушкарской пыль липнет к телу, а асфальт к колесам. Давно не меняли, даже колея просела.

Привычная пробка. Ускоряюсь в объезд по Воскова и Кронверкской, обратно на Пушкарскую и по Ординарной – на Малый. Мотор играет стеклами домов в узеньких улочках. Кто-то высунулся из окна.

Дальше только любимый Каменноостровский.

В Питере все приезжие любят Невский и Дворцовую, а самые красивые в Питере проспекты, Кронверкский и Большой проспект Петроградской стороны, даже не видят. Странные люди. Ходят шеренгой, потому что москвичи, по Невскому. А красоты не видят.

Вот и Карповка с зеленым домом, где подъезд внутри крылечка с лесенкой. Спортивный диспансер из двух этажей, не знаю, что там теперь находится. Слева новенькие дворцы в скверике.

Наш идиот главный бухгалтер отмывает губкой табличку у входа в офис от голубиного помета. Некуда человеку талант девать, так он в бухгалтеры подался. Каждое утро всех развлекает своим мыльным шоу.

Еще руку мне жмет своей мокрой ладошкой. Надо бы сразу сполоснуть.

Почти опаздываю.

Жизнь

И паренек-то, говорят, талантливый. В шахматах, говорят, петрит.

Странно, да?

Сидит, молчит, а тоже ведь думает. Каспаров, елки-палки.

Серег, не спи ты. Че ты жмотишь? Лей нормально.

Это Колян его на шахматы подсадил. Даже деньги всандаливал каждый месяц в тренера.

Думал, наверное, что через это пацан говорить начнет.

Давай еще разочек за Коляныча. Коляныч, ты там это, смотри на нас сверху.

А я ему тоже тренера оплачу. Лучшего в Питере. Он у меня так базарить начнет, уши в трубочку скрутятся.

Что?

А с сердцем что-то. Колян, он же тихий был. Ходил, молчал. Я это к чему? А это я к тому, что эдак в себе накопишь, из ушей польется.

Вот и каюк.

Что-то он там увидел, что ли, или надумал себе. Расстроился, наверное.

Эти вот ботинки на мелкого нацепил, с тех пор и помрачнел. Я сразу заметил, поменялся наш Колян. Он и раньше-то не особо много свистел, а тут вообще базарить перестал.

Время

Альберт Петрович и воспоминания – это одна сущность. Они неразделимы.

Сейчас вот, например, он вспоминает свое детство.

Что вы, к слову сказать, можете вспомнить из своего детства?

Яркое, наверное, что-то. Как с качелей звезданулись, или как на велике с горы летели, или как девочке в пятом классе потную шоколадку подарили. А если вы девочка, шоколадку эту засохшую достаете и смотрите на нее: был, мол, все-таки один настоящий мужик в вашей жизни.

Мало ли что…

А Альберт Петрович вспоминает, как лежал на диване на даче.

Из яркого в этом воспоминании только стеклышки в окне веранды.

Жара стоит. Мухи бьются в цветные стекла. Сирень у входа. Где-то – не видно где и куда лень идти – обрыв с камнем и ручьем в овраге. Маленький Альбертик лежит на диване и смотрит.

Смотреть на стеклышки слишком ярко, на сирень – слишком пахнет, на дверь – слишком нервно. Вдруг идти куда-нибудь заставят.

Поэтому Альбертик смотрит на мух. Они вроде бы суетятся, но ведь ничего не происходит.

Смысл жизни верандной мухи – биться в стекло. Биться в цветное стекло, думаю, удел зажиточной мухи. Другие мухи, скорее всего, ей завидуют. Точно завидуют. Альбертик видел, как мухи, которые бились в прозрачные стекла, стремились добраться до цветного. И биться в него.

И так они бьются до самой смерти.

А потом лежат на подоконнике.

Это происходит все время. А значит, это ничего не меняет. И потому Альбертику очень спокойно и приятно смотреть на амбициозных верандных мух.

К самим мухам Альбертик относится безразлично.

Глава 3

Смерть

В офисе утро. Солнце светит сквозь пыль окон. Пахнет кофе и дезодорантом. Сонные люди вводят пароли в ноутбуки.

Наши секреты живут среди бардака и трепа. Они известны всем и никому не интересны, но мы старательно вводим пароли, чтобы секреты свои спрятать.

Из-за невысоких перегородок перед каждым столом торчат женские утренние сонные головы с нарисованными лицами. Когда я прохожу мимо, они напускают на себя усталый вид.

Отчего они могут устать? Физической нагрузки в нашей работе нет, интеллектуальной тоже. Можно было бы устать от ответственности, но мы рождены для того, чтобы от ответственности уворачиваться.

Над Ирой стоит наш проблемщик. У него привычка носить за ухом ручку. Надо ему, чтобы Ира что-то подписала, вот он ей эту ручку и дал. Видно, что ей противно. Потому что ручка теплая.

Я тоже ввожу пароль.

Сегодня придут ювелиры за своим кредитом, чтоб им пусто было. Будем с Павлом Семеновичем слушать, как они пытаются нас обмануть. Их деревенские хитрости нас очень умиляют. Деньги получить хотят, а заложить, говорят, нечего. Сегодня, наверное, буду им хамить. Надоели.

Назвал же некий Семен своего сына Павлом. Надеялся на что-то, наверное. А получился наш Павел Семенович, и надеяться ему не на что. Разве что на том свете прогулы ему уже ставят. Видимо, надеется раньше времени туда не засвистеть.

Как же долго грузится ноутбук…

Сделкой с ювелирами занимается Ира. Ходит перед стеклом моего кабинета с напряженной физией. Всем видом показывает, как она старалась.

«На могилах у дебилов было написано: „Они старались“». Так говорит Павел Семенович, когда совсем уж ни на что не надеется.

Ноутбук наконец-то врубился и глядит на меня как-то напряженно. Еще и еще раз смотрю на фото квартиры. Такая, как мне нужна. Лишь бы дело срослось, тогда мне хватит.

Звонок противный такой. К Павлу Семенычу пора.

Жизнь

Семеныч, а ты знаешь, откуда у него такие понтовые ботинки?

Ребзя, наточняк говорю, Коляну собачонок этот их с шоссе притащил. А Колян возьми да и надень ботиночки на инвалидыша. У него, говорит, ноги мерзнут.

Сидит вот теперь в «казаках» таких понтовых.