Текст книги "Абсолютное программирование"

Не, на белую горячку не похоже – чертиков не видать. Вообще никого не видать, прах их всех дери, только недальний Юпитер, да лед, да поземка.

А если попытаться покончить самоубийством? Интересно, какие у меня возможности в этом смысле? Шеи, конечно, нет, веревку не набросишь, и из окна тоже не выпрыгнешь – на Европе пока что нет окон. Но вот если мысленно потренироваться, да поднатужиться, может, удастся заставить так некстати выжившую личность сколлапсировать? О, насчет коллапса – это идея! Не полететь ли поискать где-нибудь во Вселенной черную дыру? Уж если она нейтрино засасывает, так почему бы ей и меня не прихлопнуть, как муху? Упаду за горизонт событий, и амба. Там ни времени, ни пространства. А раз я сейчас ощущаю и время, и пространство, значит, черная дыра для меня должна быть смертельна. Слава Богу, есть надежда на будущее!

Я и в самом деле почувствовал облегчение. Ужасная перспектива вечной жизни отступила. Когда прошел испуг, и я смог рассуждать здраво, то сообразил, что черная дыра – не единственная возможность прекратить мучения. Есть еще граница Вселенной, та самая, на которой пылают квазары. Там, за границей, мое существование тоже должно стать невозможным, ведь я, в каком бы виде ни существовал, все равно остаюсь порождением своей Вселенной.

Ну вот и хорошо, вот это и зафиксируем. А пока я жив и в своем уме, есть еще куча дел. Надо поискать жизнь во Вселенной. Вдруг, в самом деле, удастся найти иные цивилизации! Надо попрыгать по Солнечной системе, по всем планетам, посмотреть, как там дела. Не может же быть, чтобы такое разнообразие форм существовало просто так, ради самого наличия! Наверняка за этим что-то кроется. Потом надо смотаться в центр Галактики, полюбоваться ее ядром, которое отсюда не видно из-за пылевых скоплений. Полетать по другим галактикам, и в межгалактическом пространстве тоже. Кроме того, следует постоянно возвращаться на Землю, следить за ходом жизни человечества. Попутешествовать по странам. В Японии хочу побывать. Во Франции, в Китае. В Италии и в Англии тоже хочу, но чуть поменьше. Штаты тоже хочется посмотреть поподробнее. Да и по России пошататься. Где я бывал, кроме Москвы, в конце-то концов! Опять же, надо не прозевать две тысячи восьмой год, поприсутствовать при гибели человечества.

Пока я перечислял все предстоящие дела, понимая при том, что это только малая часть чудесных возможностей, и, как в плоде граната, за каждым очередным слоем ягод для меня будет открываться другой, еще более обильный слой, подкралась новая тревожная мысль.

А что, если я все-таки не вечен? Более того, не только не вечен, но и крайне ограничен во времени?

Вот только что мой труп наконец-то нашли. В Москве свежее раннее утро. Охранник звонит в милицию. Уборщицы бросили работу и оживленно обсуждают мою молодость и душевные качества.

А в это время тикает счетчик. Как там у верующих? На третий день, обливаясь слезами, душа окончательно прощается с любезным ей телом. На девятый, стеная, заканчивает лобызать родных и близких. На сороковой, изгоревавшись вконец, помутненным прощальным взором окидывает родные места, и то ли отбывает в горние выси, то ли низвергается в геенну. Так что у меня до геенны осталось каких-то тридцать девять с половиной дней. Это при условии, что с того света поступила достаточно достоверная информация о сроках прохождения этих этапов. А ну как Всевышний принял решение, в целях перестройки и ускорения, сроки сократить?

За время моих размышлений ничто вокруг не изменилось. Да и могло ли оно измениться, если не менялось миллионы лет? Все так же висел в черном небе Юпитер. Все так же светили звезды. Все тот же лед недвижно расстилался внизу.

И я нырнул под ледяную поверхность. Здесь оказалось тепло и тихо. Углекислый ледяной монолит, с малой примесью воды и космической пыли. Я уходил в сторону центра планеты все глубже и глубже, нигде по пути не встречая ничего, кроме однородной твердой углекислоты. Царила абсолютная тьма. И лишь пройдя километра полтора, я понял, что структура льда стала меняться. Еще километр – и от углекислоты не осталось и следа. Дальше шел твердый, как алмаз, чистый водяной лед. Сколько ему лет, сказать невозможно. Наверное, он образовался еще во времена, когда Солнце окружало плотное пылевое облако, внутри которого плавали сгустки протопланет. Но что интересно, температура льда с глубиной становилась все выше и выше. Наконец, настал момент, когда в твердом льду, несмотря на гигантское давление и все еще низкую температуру, мне встретился пузырек древней соленой воды. Глубже такие пузырьки стали встречаться все чаще и чаще, их размеры росли, стали попадаться огромные каверны, заполненные все такой же водой. Еще ниже, где температура оказалась близка к нулю, в кавернах я встретил воздух. Не ядовитый газ, а именно воздух, близкий по составу к земному – с кислородом и азотом. Я уже знал, что будет дальше. Восемь с лишним километров льда остались надо мной, когда я вырвался в огромный воздушный пузырь, плавающий в теплом внутреннем океане Европы. Океан светился мягким зеленым светом и кишел жизнью. С темного ледяного неба непрерывно шел крупный дождь. Капли шлепались о дрожащую поверхность воды, и каждая капля порождала в этой поверхности пульсирующую зеленую вспышку. В теплой воде, насыщенной копошащейся биомассой, зелеными светящимися торпедами проносились узкие верткие существа. Пузырь, один из тысяч таких же, катился по ледяному своду, гонимый течением и гравитацией Юпитера, и окружающая его живая материя шлейфом сопровождала его в этом вечном странствии. Пузыри сталкивались, сливались, разделялись снова, застревали в неровностях льда и опять, светясь, отправлялись путешествовать.

Разумной жизнью здесь, конечно, не пахло. Эволюция протекала вяло – уж слишком однородны условия в течение миллионов лет. Внутреннее тепло планеты и приливные силы Юпитера согревали воду снизу, а холод космоса охлаждал лед сверху – вот и все основания для существования жизни. Да плюс небольшая радиация ядра Европы как источник мутаций. Ни солнечной радиации, ни панспермии. И невообразимое угнетающее давление многокилометрового ледяного панциря. И тем не менее, жизнь существовала! А это означает, что во Вселенной, с ее бесчисленным множеством миров, куда более благоприятных, чем Европа и даже Земля, жизнь является такой же обыденной, нормальной формой существования материи, как и все другие формы – булыжники, водяные пары, галактики, пустота, поля и прочая неживая дребедень. И еще это означает, что Вселенная полна разумной жизнью, потому что разум – неизбежный этап живой эволюции. То есть мне надо просто хорошенько поискать и, даже после гибели земного человечества, развлечений моему бессмертному духу хватит надолго.

И все-таки, сколько же у меня в запасе времени?

Есть два способа выяснить это. Один – отправиться в свои странствия и путешествовать до тех пор, пока время не истечет. Тогда, жарясь на сковородке, будет что вспомнить. Если, конечно, упросить оператора котельной убавить огоньку, а то голая задница на раскаленном металле сильно отвлекает от воспоминаний.

Второй – немедленно найти Бога и задать ему прямой вопрос в надежде получить прямой ответ. Он, конечно, может сказать что-то вроде: «Ах ты, сукин сын, где ты шатался, отправляйся-ка немедленно на склад за личной сковородкой, и чтоб к двадцати двум нуль-нуль, как штык, на адскую поверку!». И тогда вспомнить будет нечего. А может и наоборот, приласкает, пожалеет и выпишет отпуск дней на сорок. А уж потом на склад.

Второй вариант хорош тем, что не омрачен постоянным ожиданием неприятностей. Уверенность в завтрашнем дне – вот что нужно простой русской душе, и что она потеряла вместе с СССР. Ну и, самое главное, Бога я ведь могу и не найти по причине отсутствия Его Как Такового.

…И я вышел в межгалактическое пространство. Здесь царила самая пустая пустота, какую только можно себе представить. Нет звезд. Нет газа. Нет пыли. Нет радиации. Лишь немощные невидимые волокна метагалактических гравитационных полей тянутся из тьмы в тьму. И только два источника света, не освещаюших ничего, кроме самих себя – слабое продолговатое пятнышко галактики Андромеда далеко-далеко, и огромная бледно светящаяся спираль совсем рядом, всего в сотне тысяч световых лет от меня – наша Галактика. Запятнанная чернильной грязью пылевых туманностей, расцвеченная вкрапинами звездных скоплений, она размазалась тонким дымчатым слоем по черной невидимой плоскости, и лишь в ее центре слегка вспучивалось чуть более яркое ядро, похожее на сгусток пара. Наверное, она вращалась. Во всяком случае, ее спиральность явственно напоминала о виденных по телевизору торнадо в Аризоне, спутниковых снимках земных тайфунов и зовущем обратно в детство танцующем подводном смерчике над сливным отверстием ванны. И все эти напоминания говорили только об одном – в центре спирали должно находиться нечто, засасывающее в себя пространство, как смерчик засасывал хлопья пены. Гигантская черная дыра.

А в ней моя окончательная смерть. Но где же еще искать Бога, как не за гранью смерти? На Земле искать Его бесполезно. Не может же Он выбрать своей резиденцией захудалую рядовую планетку на задворках рядовой галактики. Было бы еще понятно, если бы земные жизнь и разум являлись чем-то уникальным во Вселенной. Но ведь я только что убедился, что этого добра здесь – как грязи.

В Солнечной системе Его не найти по той же самой причине ее абсолютной обыденности. И в Галактике Его нет, разве если только прав один мой знакомый, утверждавший, что существует некая иерархия богов, по одному на каждую вселенскую сущность. Тогда непонятно, к кому из них мне следует обращаться со своей проблемой? К богу Земли? А у него что, свой собственный локальный Ад, или он передаст мое ходатайство по инстанции, в специализированную организацию по обслуживанию грешников всей Вселенной? Сколько тогда будет длиться переписка? А может, я имею право обратиться сразу к богу Галактики, или даже к богу Вселенной? Или у них, как в судопроизводстве, или в Советской Армии, следует обращаться строго по команде?

Нет, только черная дыра расставит все по местам. К дьяволу все планы на отпуск, истина дороже. Для эксперимента подойдет любая дырка, но далеко ходить не будем. Вон та, в центре Галактики, в пыли звезд, пожирающая вечность, – моя.

…Она оказалась ужасна. Да что там она! Куда более ужасна оказалась сама местность, в которой она обитала! Здесь толклось такое количество звезд, что ничего, кроме них, в окружающем пространстве просто не существовало. Ни малейшего клочка темноты. Совместное излучение звезд, казалось, весило миллионы тонн, и даже мой нематериальный дух почти ощущал этот вес.

Черная дыра совсем не была черной. Я в жизни не встречал ничего белее того света, который исходил от нее. Светилась, конечно, не она сама, а падающее в нее вещество. Отвратительные хлысты его, как щупальца, тянулись к дыре со всех сторон. По сравнению с катаклизмами, сотрясавшими все вокруг, взрыв пятидесятимегатонной хрущовской игрушки над Новой Землей выглядел бы просто пуком микроба, нет, последним тепловым колебанием атома жидкого гелия при одной сотой градуса выше абсолютного нуля.

Я понял, что Ада не существует. Хилое воображение адептов веры, желавших заставить людей бояться загробной жизни, в самых страшных своих фантазиях помещало грешников в места, сулившие истинное блаженство по сравнению с этим кошмаром.

А раз не существует Ада, то нет и Рая, потому что добро без зла существовать не может.

А раз не существует Рая, то нет и вечной жизни, потому что ее негде проводить.

А раз нет вечной жизни, то нет и Бога, потому что без вечной жизни Бог не нужен – все остальное у людей и так есть.

А раз не существует Бога, то и мне здесь нечего делать, потому что здесь не у кого спросить о том, сколько я буду жить.

А раз спросить не у кого, значит, я буду жить вечно, и уже составил план, как мне эту вечность провести.

…Но было поздно. Впервые с момента смерти я ощутил предел своих возможностей. Черная дыра тянула к себе, и не доставало сил преодолеть ее вязкую мощь. Я падал в свет, тот самый манящий добрый свет, который обещали книжки о жизни после смерти. В рассыпающемся сознании мелькали давным-давно умершие Санек, Виталий, Генка Рогозин. Москва, обращенная временем в прах. Холодная мертвая Земля. Погасшее Солнце. Опустошенная взрывами сверхновых, почерневшая Галактика. Замороженная Вселенная. Я падал и падал, пронизывая пленки бесчисленных световых горизонтов, и сладкая блаженная боль наполняла меня, заменяя собой мысли, тревоги, заботы, любовь, счастье, жизнь.

Глава 5.
Абсолютное программирование. Вводный курс

– Снимайте плащ, Илья Евгеньевич, проходите. Вешалка вон там, рядом с дверью. Я понимаю ваше удивление, но потерпите, скоро и вы все поймете. Присаживайтесь. Осмелюсь предложить чайку, не откажетесь? Конечно, вам бы сейчас чего-нибудь покрепче, но не держу, знаете ли. Гостей не бывает, а сам я как-то не нуждаюсь. А вот чайку – милое дело, особенно в такую погоду.

Говоря все это, маленький сутулый человечек беспрерывно суетился, накрывая на стол. Его лысая голова и старомодные очки поблескивали в полумраке, отражая неверный свет стоящего на столе трехсвечового приспособления – то ли шандала, то ли канделябра, а может, просто подсвечника. Стараниями человечка на столе возникли огромное блюдо с теплыми плюшками, масленка, сахарница, пузатый чайник с кипятком, чайничек поменьше с заваркой, варенье, чашки, ложки, салфетки и прочие штучки, один вид которых вызвал в моем желудке бурный физиологический процесс. Я мечтал о горячем чае не меньше пятидесяти миллионов лет, а о том, что такое плюшки, я забыл сто миллионов лет назад.

Простая реакция живого организма оказала бодрящее воздействие на оторопевший разум. Наверное, идиотское выражение стало потихоньку сползать с моей физиономии, потому что человечек, добро улыбнувшись, завершил свои манипуляции торжественным опусканием в мою чашку кружочка лимона и уселся напротив, выжидающе поглядывая на меня поверх сползших на нос очков.

– Пейте-пейте, Илья Евгеньевич, чаек замечательный. И не спешите, времени у нас еще мно-о-ого. Это у землян времени всего ничего осталось, а мы с вами пока что дефицита не испытываем.

Если все, происходившее со мной с момента громового удара над Хамовниками, – это сон, то, судя по последним словам человечка, он продолжается.

Я огляделся. Мы находились в комнате, отвечающей моим представлениям о старинной частной библиотеке в каком-нибудь средневековом доме какого-нибудь чудаковатого богача. В памяти всплыл текст с любимого тухмановского винила из дорогих сердцу семидесятых:

 
И мы с тобой войдем в высокий древний дом,
Где временем уют отполирован,
Где аромат цветов изыскан и весом,
Где смутной амброй воздух околдован…
 

Из полумрака выступали филенчатые стены темного дерева. Встроенные в них стеллажи плотно заставлены толстенными томами, поблескивающими в свете свечей золотом тисненых слов на неизвестных мне языках. Филенчатый же потолок терялся в полумраке высоко над головой – свет почти не достигал его. Присутствовала здесь и обязательная стремянка, служившая, судя по конструкции и затертым до блеска ступеням, многим поколениям хозяев библиотеки. Высокие стрельчатые окна снаружи обметал снег – там выла пурга и властвовала ночь. Тишина этой средневековой ночи, наполненная потрескиванием свечей, скрипом старинного дерева, подвыванием ветра, окружала нас.

Человечек одобрительно следил за попытками моего сознания пробудиться.

– Как вам здесь нравится? Правда, уютно? Это все специально для вас, я знаю ваши вкусы. Ну-ну, Илья Евгеньевич, приходите же в себя. Пора уже задавать вопросы.

– Где я? – поощренный, спросил, наконец, я, не имея душевных сил претендовать на оригинальность.

– Вы у меня в гостях. Помните, вы кого-то искали, чтобы задать мучивший вас вопрос о сроке вашего существования?

– Так это было на самом деле? Я что, действительно умер?

– К несчастью, да. Или к счастью, это как посмотреть. Вы пейте чай-то, а то остынет. Плюшки рекомендую настоятельно. Или может быть, поужинаем более плотно?

– А вы, значит, тот, кого я искал?

– Да, – просто ответил человечек. К своей чашке он так и не притронулся.

– Но я искал Бога.

– Считайте для начала, что вы его нашли.

– Вы Бог?

– Не совсем, но вроде того. Вы потом поймете.

– А настоящий Бог есть?

– Настоящего, в том смысле, который вы вложили в свой вопрос, нет.

– Только вы?

– Только я.

– А Дьявол?

– Что Дьявол? – человечек сделал вид, что не понял вопроса. При этом его добрые глаза стали еще добрее.

– Дьявол есть? Существует?

– Если я правильно уловил смысл ваших вопросов, вы пытаетесь с наскока, даже не попробовав плюшки, постичь основы мироздания, не так ли? Вас интересует, какова доля субъективности в окружающей вас реальности? Существует ли и существенна ли поляризация субъективных основ? Так вот, никакого Дьявола нет. А добро и зло – всего лишь абстракции, локализованные в человеческом обществе с целью упрощенного объяснения окружающего мира. Объяснения, доступного слабому человеческому разуму, к тому же находящемуся в условиях постоянного дефицита достоверной информации. А реальность, к сожалению, чрезвычайно материальна и объективна, ее форма продиктована конечным числом фундаментальных физических соотношений. И еще есть я.

Если бы подобный диалог состоялся в другое время, до моих последних приключений, я ограничился бы мысленным диагнозом своему визави, и на этом либо постарался закончить беседу, либо разговаривал с ним как с больным, осторожно обходя острые темы, дабы не вызвать припадка. Однако мои чувства все еще оставались возбуждены картиной летящих навстречу световых горизонтов черной дыры, так что сейчас я мог бы поверить во многие чудеса, в том числе и во встречу с Богом. Пусть только представит доказательства, а то уж больно не вяжется его тщедушная фигурка с образом Великого и Всемогущего.

– Вы? А кто вы все-таки? – прямо, не церемонясь, спросил я в ответ на его последнюю фразу, сказанную особым многообещающим тоном. – Извините, но оснований считать вас Богом у меня маловато.

– Отчего же маловато? Разве обстоятельства нашей встречи не кажутся вам если уж не достаточным, то по крайней мере располагающим основанием?

– Какие обстоятельства? Мы сидим, пьем чай в уютной комнате. Я, конечно, не знаю, как сюда попал, но всякое случается в жизни, особенно если под водочку. Вы пожилой человек, отнюдь не похожий на творца всего сущего. Так что мой, как вы сказали, слабый разум ищет упрощенные объяснения нашей встрече, и находит. Ну, например, допустим, что со мной все-таки случился приступ белой горячки, и все, что произошло с момента последней пьянки – мой горячечный бред. И вы, извините, тоже. Или, скажем, другой вариант. Вы существуете реально, но все мои приключения – результат вашего гипнотического воздействия. Уж не знаю, зачем вам это нужно, но если вы и дальше будете ставить свои бесчеловечные эксперименты, я все равно не поверю, что вы Бог. А вот еще вариант, так сказать, компиляция из двух предыдущих. Мы оба сошли с ума и находимся в психбольнице. Тогда ваше заявление насчет вашей божественной сущности совсем уж понятно и никакого удивления у меня не вызывает.

– Все ваши варианты, Илья Евгеньевич, извольте заметить, базируются на предположении, что либо ваш, либо наш с вами разум помутнен.

– Еще бы! Вы даже не представляете себе, какие бредовые вещи со мной произошли.

– Отчего же не представляю. Могу даже пересказать в подробностях. Сначала охранник застрелил вас. Потом вы побывали в Марианской впадине. Потом отправились в США, посетили спутник Юпитера. Кончилось все прыжком в черную дыру, после чего вы потеряли счет времени. А очнулись у двери в эту комнату.

– Ну вот видите! Поскольку вы так хорошо обо мне осведомлены, значит, я нахожусь под вашим гипнозом, и либо сам рассказал вам о своем бреде, либо вы мне его внушили. Кстати, не знаю вашего имени – отчества, извините.

– Называйте меня, ну, скажем, Саваоф. Для простоты вашего восприятия, так сказать.

Это уже явный перебор. С одной стороны, логично, считая себя Богом, взять имя Саваоф, но с другой стороны, должна же быть у человека совесть! Эта игра мне надоела.

– Может, Иешуа Га-Ноцри? – взорвался я. Не знаешь, куда от собственных проблем деться, а тут еще этот больной. Пора как-то определяться. Я жив, это несомненно, но ситуация, в которой оказался, остается чрезвычайно странной. Срочно требуется привести ее к норме.

– Я допускаю уместность вашей иронии, Илья Евгеньевич, – спокойно ответил мне Саваоф. – Потому что ситуация, в которой вы оказались, остается чрезвычайно странной. Срочно требуется привести ее к норме, – повторил он мои мысли слово в слово все с той же доброй улыбкой.

Я отодвинул от себя чашку и пристроил на блюдце сбоку нее обкушенный остаток плюшки. Он еще и мысли читает! Нет, это самое натуральное издевательство! И я уперся, как осел:

– У меня бред и вы меня гипнотизируете. Спасибо за чай.

Я встал и пошел к двери. Срывая с вешалки плащ, я услышал за спиной негромкий усталый голос:

– Илья Евгеньевич, пожалуйста, осторожнее.

– До свиданья, – буркнул я в ответ, не оборачиваясь, и распахнул дверь.

За дверью оказалась черная пустота. Сквозь нее, освещаемые тусклым желтоватым светом из-за моей спины, беззвучно мчались снежинки, но не было ни неба, откуда бы они срывались, ни земли, на которую они должны падать. Я еле успел ухватиться за косяк и остановить занесенную ногу, иначе уже летел бы во тьму, навсегда удаляясь от теплого светящегося прямоугольника двери. Воздух из комнаты, вырываясь в пустоту, раздувал полы плаща и трепал мои волосы.

Все еще держась мертвой хваткой за косяк, я оглянулся. Саваоф сидел за столом, откинувшись на резную спинку средневекового стула и скрестив руки на груди. Он продолжал грустно улыбаться, но во взгляде мелькнула строгость.

– Осторожнее, Илья Евгеньевич, – повторил он медленно.

Я очень осторожно выглянул наружу. Вокруг – черная непроницаемая тьма. Ничто. Даже не вакуум. Отсутствие пространства-времени. Я заглянул за косяк двери в надежде увидеть хотя бы стену здания, в котором мы находились, но такое же ничто оказалось и там. Высовывать руку и ощупывать не хотелось. С трудом отлепившись от косяка, я аккуратно прикрыл дверь, повесил плащ обратно на вешалку и вернулся за стол. Машинально отхлебнул остывающий чай. Саваоф молча наблюдал.

– А отчество у вас есть? А то Саваоф – как-то неудобно. Вы старше меня, а я вас только по имени.

– Ну, допустим, пусть будет Саваоф Ильич. Устроит?

– Это как-нибудь связано с моим именем?

– Нет, просто так само в голову пришло. Мне-то имя вообще в принципе не нужно. Я до сего момента один был. Ну, а раз уж вы здесь, пусть буду Саваофом Ильичом.

– Ну хорошо, Саваоф Ильич. Итак, либо вы уникальный гипнотизер, либо все действительно обстоит так, как обстоит. Хотя на Бога вы все равно не похожи.

– А я и не Бог. Еще чаю?

– Да, спасибо, если можно. Вы сказали, что были один до тех пор, пока не появился я. Означает ли это, что я вам зачем-то понадобился? Или это такая процедура посмертного суда? В уютной обстановке разберем мои грехи, и дальше вы меня отправите по назначению?

– Вы мне понадобились, Илья Евгеньевич, да еще как. А насчет посмертного суда, так вы эти метафизические бредни забудьте. Никакой загробной жизни не существует.

– То есть как? А как же я, сидящий сейчас перед вами? Если помните, мне две пули в голову всадили. Такие травмы не лечатся.

– Вы, Илья Евгеньевич, к сожалению, отнюдь не тот же самый субъект, которому, как вы изволили выразиться, всадили в голову две пули. Вы – его реплика.

– Это как? Я чувствую себя самим собой. Я – это я. Что значит реплика?

– А то и значит, что вы являетесь абсолютно точной, вплоть до последнего кварка, копией погибшего. Вы обладаете всеми его чувствами, знаниями, памятью, характером. Можно сказать, вы взяли у него его жизнь. Но сам он уже ничего не чувствует. Его жизнь окончена. Его душа, или, правильнее, его самоощущение, к вам не переселилась, она умерла вместе с ним. У вас ваша собственная душа. Печально, но репликация – единственный способ осуществления бессмертия, и никаким бессмертием она на самом деле не является. Кстати, предваряя ваши последующие вопросы: вы – отнюдь не первая реплика Ильи Евгеньевича. Первая, квазиматериальная, тоже теперь мертвая, падает сейчас в черную дыру в центре Галактики, и будет падать туда, с нашей точки зрения, вечно.

– Следовательно, я тоже умру, и больше уже ничего не буду чувствовать? Даже если появится моя новая реплика?

– Абсолютно верно. Ваша новая реплика станет жить продолжением вашей жизни, но это будет ее собственная жизнь.

– И кто же играет со мной в эти игры? Вы, как я понимаю?

– Илья Евгеньевич, прошу понять меня правильно и принять неизбежное. Да, это я реплицировал вас, и собираюсь реплицировать и дальше. Но я ни в коем случае не стал бы вас тревожить, если бы не трагическая необходимость.

– И что же это за необходимость такая, чтобы покойников тревожить? Не по-божески это, Саваоф Ильич!

– Мне нравится, что вы относитесь к ситуации с юмором, Илья Евгеньевич. Собственно, я знал, что так будет. Я вообще знаю вас лучше, чем вы сам. Но давайте-ка на сегодня прервемся. Вы, наверное, устали, а разговор у нас впереди серьезный. Вы, извините, реплика материальная, так что вам самое время отдохнуть. Там для вас апартаменты приготовлены, давайте я вас провожу.

Я и в самом деле чувствовал дикую усталость. Для несчастной второй реплики столь дорогого моему сердцу ныне покойного Ильи Евгеньевича, царство ему небесное, психическая нагрузка оказалась чрезмерной. Я брел в дрожащем пятне света, отбрасываемого шандалом, вслед за шаркающим Саваофом Ильичом по длинным коридорам старинного дома, и вопросы, которые я хотел задать, один за другим покидали мою голову. Существуют ли еще реплики, кроме меня? Да черт его знает! Можно ли реплицировать мне на вечерок какую-нибудь «плэймэйт» или «пентхаус пет»? А зачем она тебе, ты все равно сейчас отрубишься. Что это за снег там, снаружи, за окнами, если там ничего нет? Да фиг его знает, специально для твоего уюта организован. Ну где же эти чертовы апартаменты, спать охота! Да вот они.

Саваоф Ильич толкнул скрипучую дверь и пропустил меня вперед. Я вошел в темное помещение и остановился, боясь на что-нибудь налететь. За спиной щелкнул выключатель.

– Ну как, я угадал ваше желание? – спросил добрейший Саваоф Ильич.

Как громом пораженный, я стоял в прихожей собственной квартиры.

– Проходите, Илья Евгеньевич, будьте как дома. Я, с вашего разрешения, удалюсь. Отдыхайте. Утром продолжим. Спокойной ночи.

И Саваоф Ильич отбыл, тщательно прикрыв за собой дверь.

Я кинулся на кухню. Негромко урчал холодильник. Распахнув его дверцу, увидел тот же самый набор продуктов, до которого так и не смог добраться в ту бесконечно далекую дождливую ночь. Схватил кусок колбасы, и, откусывая от него на ходу, побежал по комнатам. Все так же, как тогда. В спальне – не убранная постель. В кабинете гудят вентиляторами и шелестят дисководами компьютеры. Компьютер, на котором работал спайдер, молчит, держит на экране серое окошко с одним-единственным сообщением: «m=06.2008 d=04».

Я подбежал к окну. Там спала летняя ночная Москва. Оглянулся. На часах четыре утра. Схватил трубку телефона. Гудок – ответ станции. Тыкая мимо клавиш, с третьего раза набрал номер виталиной дачи. Длинные гудки. Один. Второй… Пятый. Щелчок. Сонный виталин голос: «Алло.»

– Ты, сволочь, ты меня слышишь?

«Алло, говорите!»

– Виталий, так тебя и перетак, это Илья!

«Не слышу, говорите!»

– Это Илья, ты что, не слышишь меня?

«Ты, сука, попробуй только еще набрать этот номер! Я тебя из-под земли достану!»

Короткие гудки. Естественно, он меня не слышал. С тем светом связь, как известно, односторонняя. Но насчет «из-под земли», это он здорово скаламбурил.

Дожевывая колбасу, я уже без энтузиазма побрел обратно к входной двери. Постоял перед ней. По идее, с той стороны сейчас должен лежать свеженький, только начинающий коченеть, труп.

Открыл дверь. Из темного коридора пахнуло настоянным на старинном дереве многовековым запахом аристократического жилья. Свет из моей прихожей упал на противоположную стену и, сквозь слегка раздвинутые тяжелые портьеры, – за окно. Там все так же шел снег. Вьюга улеглась, и снег падал теперь медленно, крупными хлопьями.

Я закрыл дверь, добрался до спальни, на ходу сдирая с себя одежду, и рухнул в постель. Водяной матрас, пару раз качнувшись, принял мое спящее реплицированное тело.

Ну, Саваоф Ильич, и дурацкие же у вас шуточки.