Текст книги "Серёга. Или… мальчик, юноша, мужчина в последние годы советской эпохи. Книга четвёртая"

Первое наказание

Серёге постоянно хотелось есть. Напомним, что привередливым в еде он не был. Привык есть суп с плавающим жиром, когда валил лес в Шортанды и спал с пьяными лесорубами. Привык есть хлеб с горчицей или вообще ничего не есть, пока учился на первом курсе в институте. Даже ел непонятно какие грибы в Суоярви. Но здесь ему всё время хотелось есть. Вроде бы уходишь с обеда с набитым животом, а через час – голод. Дело не только в той энергии, которую необходимо было тратить на физические упражнения на перекладине или полосе препятствий, марширование по плацу; дело было в качестве самой пищи. Она, пища, куда-то уходила. Естественно, Серёга не был одинок в своих ощущениях. Многие однополчане брали с собой в казарму куски хлеба и ночью поедали его под одеялом.

Однажды измотанный тяжёлым дневным распорядком Серёга забрал на ужине из столовой целую буханку черного хлеба и спрятал её под подушкой, чтобы ночью вместе с однополчанами съесть. В одиночку под одеялом съедать краюшки хлеба было, по мнению Серёги, неприлично.

Случайно или не случайно, сержант разглядел этот манёвр и, в соответствии с данными ранее предупреждениями, вынужден был Серёгу наказать. Серёгу выставили перед строем однополчан:

– Солдаты! Я предупреждал, что брать из столовой хлеб недопустимо?

– Так точно! – ответили солдаты.

– Я предупреждал, что виновные будут наказаны?

– Так точно!

Далее последовала процедура наказания. Она была проста – необходимо было съесть на глазах у всех то, что забрал из столовой. Серёга понял, что объяснять сержанту про заботу о друзьях и тем более предложить разделить с ним эту трапезу сержанту и однополчанам бесполезно. Хочется отметить, что как бы ни был голоден человек, но проглотить целую буханку черного хлеба не по силам даже коммунистам с высшим образованием. Серёга почему-то вспомнил фильм «Судьба человека», где немцы заставляли героя Сергея Бондарчука выпивать один за другим стаканы водки. Хлеб – не водка, да и сержант не фашист, и Серёга приступил к исполнению церемонии наказания. Впрочем, после трёх съеденных кусков сержант отобрал у Серёги остатки хлеба:

– Завтра доешь. Отбой!

Все быстро разошлись по своим койкам, а сержант подсел к Серёге, чтобы провести разъяснительную беседу.

– Ты понимаешь, почему я это сделал? – тихо спросил сержант.

– Так точно! – прошептал Серёга.

Сержант задумался, а затем признался, что его звать Антон и он из Макеевки (город – промышленный центр в Донецкой области). Странно, но все знали, как звать сержанта, но, видимо, в данный момент ему хотелось представиться. Курс молодого бойца подходил к концу, сержант скоро вернётся к своим «дедам», перестанет быть непосредственным начальником Серёги. Это сподвигло его на откровения. Антон настраивал рядового Серёгу на предстоящую армейскую жизнь: «Никогда не выноси ничего из столовой, хочешь есть, сходи в чайную». – Здесь очень суровые законы, особенно, когда перейдёте в соседнюю казарму. Это «кадра». Здесь нет закона, здесь всё решают те, кто своим сроком службы это право заслужил. Значительно позже Серёга узнал, что толчком к созданию дивизий типа «Г», а именно «кадровых дивизий», в которых не существовало полностью развёрнутых частей и соединений, послужила необходимость сокращения Вооружённых сил СССР при одновременном сохранении офицерских кадров, не имеющих соответствующего опыта, запасов боевой техники и вооружения. Получалось, что офицеров много, а солдат мало, но именно они должны были обслуживать технику, обеспечивать охрану и, видимо, удовлетворять многочисленные потребности большого числа офицеров. Именно в таких дивизиях больше всего и в самых ужасных формах процветала «дедовщина», суть которой и состояла в том, что солдат должен год промучиться и выполнять работу за троих, беспрекословно подчиняясь, а затем год отдыхать. Издевательские «воспитательные» приёмы передавались из поколения в поколение.

– Будь осторожен. – Сержант помолчал, а затем немного стеснительно попросил: – Расскажи о Ленинграде. Никогда там не был. Но, мне кажется, что это очень интересный город.

Целый час они разговаривали. И казалось, что подружились. Антон внимательно слушал то, что Серёга рассказывал про свой любимый город и про своё детство возле Петропавловской крепости, крейсера «Аврора», мечети, про Музей революции и Эрмитаж, Кунсткамеру и Музей артиллерии. Антон расстроился:

– Надо обязательно побывать в Ленинграде… А теперь – спать!

Сержант вернулся в свою казарму, а Серёга заснул в своей.

Первый «бой»

Однажды в одно из воскресений политинформации и занятия физкультурой сменились настоящей службой.

Дело было так: сидели однополчане и смотрели по телевизору художественный фильм «Неуловимые мстители». Кто-то видел его впервые (как, впрочем, и сам предмет под названием «телевизор») и, раскрыв рот, следил за приключениями подростков-переростков. И в самый кульминационный момент, когда в кабаке бандиты поднимают чарки с водкой, на дне которых написано «Мстители», раздаётся сигнал «Тревога!». Для всех он прозвучал впервые. Недоучившиеся молодые бойцы бросились в разные стороны, чтобы построиться в ряд.

Оказалось, что прибыл поезд с техникой и патронами. Пять открытых платформ с зенитными орудиями и пять закрытых вагонов с ящиками патронов.

Молодые бойцы, оглядев вагоны с ящиками патронов и платформы с зенитными установками, сначала испытали страх, но затем увидели большое число стоящих на платформе солдат и офицеров и не упали духом. «Народа много, справимся быстро» – обычная, мол, утренняя зарядка.

Молодые солдаты, видимо, прошлого призыва, воротничок которых был застёгнут на крючок у самого горла, отправились разгружать зенитные орудия.

И вдруг оказалось, что остальные стоящие на платформе солдаты даже не собираются принимать участие в разгрузке патронов. А тем более не было такого желания у офицеров. Даже неприлично было представить, чтобы ровесники Серёги в офицерских погонах таскали ящики с патронами.

Старослужащие солдаты вели себя более развязно, чем лейтенанты-выпускники, в намерении организовать процесс разгрузки вагонов. Они так злобно посмотрели на Серёгу и его однополчан, что те, не задумываясь, рванули в «бой». И в этот момент узнали, что ящик патронов весит сорок восемь килограммов.

Первый ящик Серёге показался очень легким. Второй – тоже… Но когда вдруг все увидели, что от перестановки ящиков из вагона на платформу их количество в вагоне не уменьшается… ситуация показалась им трагичной. Один молодой боец из Донецка решил перекурить, а заодно высказать свое неудовольствие тем, что очень много представителей рядового состава этой воинской части занимаются руководящими видами деятельности и не принимают участие в решении конкретной задачи опустошения вагонов от ящиков с патронами…

Представители рядового состава с расстёгнутыми воротничками и приспущенными ремнями очень удивились этой смелости и уже готовы были вступить в силовую дискуссию, но сержант Антон их успокоил и в течении трёх минут объяснил молодому бойцу, что названные им солдаты являются «дедами» и «дембелями», которые в силу своего срока службы не могут осуществлять иных функций, кроме руководящих.

Молодой боец затушил сигарету и продолжил разгрузку вагонов. Больше уже никто не осмеливался устраивать себе перекур. Отдых был возможен только тогда, когда солдат падал, как правило, вместе с ящиком. Только в этом случае кто-то из «дембелей» подхватывал солдата, а кто-то – ящик. Солдата относили в сторону, не испытывая чувства жалости. По крайней мере, самым приличным словом, коим нарекали этого солдата – «слабак». Было ощущение, что эти солдаты-слабаки автоматически заносились в чёрные списки, и их ждала нелёгкая участь после переезда из отдельной казармы в общую.

Надо отдать Серёге должное. Парнем он был, чего скрывать, хилым с детства, но сказывалась трудовая закалка почтальона, монтёра путей, бетоноукладчика и лесоруба. А если к этой закалке добавить чемодан с книгами, а также волю к победе, то можно понять, почему он не падал, хотя был очень близок к этому. На ладонях Серёги появлялись кровавые мозоли. Но они тут же лопались, заливая ладони кровью…

К большому несчастью всех молодых бойцов, подобные поезда с патронами и орудиями прибывали каждый выходной день. И это было очень серьёзное испытание для молодых солдат. Казалось, что легче пробежать три километра в сапогах и противогазе. Кстати, эти пробежки в будни не исключались.

Мы помним со времён Бородина. Присяга

Прошёл месяц и все начали готовиться к самому ответственному событию в жизни молодого бойца – к принятию присяги. Текст присяги надо было выучить наизусть. Молодые лейтенанты проверяли знание присяги каждый день. Для Серёги выучить текст проблем не составляло, память у него была хорошая, да и текст присяги был достаточно коротким:

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю Присягу и торжественно клянусь: быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству.

Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Если же я нарушу мою торжественную клятву, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение советского народа».

За два дня до события бойцам выдали парадную форму, чтобы те успели к ней привыкнуть. В парадной форме все стали значительно симпатичнее: пиджак, зелёная рубашка, узкий галстук и фуражка. На лицах многих бойцов стали проявляться следы интеллекта. Хождение по плацу в торжественном строе в парадной форме оттачивалось под руководством сержанта до идеала и блеска. Особо сержанту нравился запевала. Можно было не попадать в ноты, главное – попадать в такт ходьбы. Запевала пел громко и, в принципе, не нуждался в том, чтобы ему кто-то подпевал. Но строй подтягивал и старался не отставать от запевалы, а потому получалось громко и по-армейски красиво:

 
Стоим мы на посту, повзводно и поротно.
Бессмертны, как огонь. Спокойны, как гранит.
Мы – армия страны. Мы – армия народа.
Великий подвиг наш история хранит.
Не зря в судьбе алеет знамя.
Не зря на нас надеется страна.
Священные слова «Москва за нами!»
Мы помним со времён Бородина.
 

Не сложно догадаться, что запевалой был Серёга. Куда ему ещё было девать свой голос? Так что на торжественной церемонии проход строем с песней мимо трибун прошёл с огромным успехом.

Принятие присяги считалось праздником. Праздник, после которого любого юношу, принявшего присягу, можно было судить особым военным трибуналом и посылать воевать в любую страну. После торжественной церемонии, где каждый выходил вперёд перед строем и зачитывал присягу, большинство чувствовали себя настоящими солдатами и были готовы залезть в танк, встать у зенитного орудия и начать стрелять. После церемонии всем солдатам выдали по три рубля (первую зарплату) и отправили в чайную, где можно было позволить себе съесть пирожок или пирожное. К некоторым солдатам приехали родственники, мамы, папы, которых пропустили на территорию части и дали время на общение в той же чайной, но, как и следовало ожидать, пирожков у них было больше.

К вечеру праздник закончился, солдаты сдали парадную форму в каптёрку и вернулись в повседневной форме в казарму, в которой им предстояло провести последнюю ночь. Все ждали команду «отбой», и в этот момент в казарму пришли друзья сержанта Антона. Высокомерные, с откровенно наглыми лицами, со спущенными до нижней части живота ремнями и распахнутыми до пупа кителями, они расселись на кроватях, рассматривая своих будущих «рабов».

– Ну что, салаги, с праздником! – с противной улыбкой начал свою речь самый хамоватый из них. – Вы попали в «кадру», а значит, вас ждёт год настоящего ада. Вы – «салаги», то есть никто. Запомните это! Через полгода вы станете «молодыми» и всё равно останетесь говном, но появятся такие, как вы, салаги и станет чуть полегче. Затем через год вас посвятят в «черпаки», и начнётся настоящая красивая жизнь. А ещё пройдёт полгода, и вы будете сидеть здесь, как мы.

Следующим этапом «церемонии» служила проверка тумбочек бойцов. Если у кого-то находили одеколон, типа «Шипр», тут же, издевательски извиняясь, забирали: типа, вам лучше в нашей казарме не пахнуть. «Шипр» был прекрасным заменителем алкогольных напитков, и ряд молодых бойцов просто не успел выпить свои запасы. Шапочки или, не дай Бог, носки, случайно сохранившиеся в тумбочке, служили поводом для дополнительного унижения.

– И куда ты в шапочке и в носках сбежать собрался, солдат? – мерзко смеялся худощавый, угловатый прыщавый ефрейтор. – Запрещено! Отбираем на благо развития Советской Армии!

Он подошёл к виновнику и сделал вид, что очень хочет его ударить. Затем ефрейтор мерзко рассмеялся, и коллеги его поддержали.

Далее состоялся процесс постепенного посвящения призывников в солдаты. «Деды» выбирали тех, кто им больше всего не нравился, и публично заставляли их отжиматься, одеваться, чистить им сапоги… Всё это «деды» делали с огромным и нескрываемым удовольствием. В этот момент они вспоминали то, что с ними делали полтора года назад, и было ощущение, что они боялись что-то забыть из этой традиционной «церемонии». Серёгу не трогали, и причина для него была понятна – откровенная симпатия сержанта Антона.

После окончания необходимых составных частей церемонии на «сцену» снова вышел худощавый, угловатый прыщавый ефрейтор и своим гнусавым голоском торжественно-громко произнёс:

– Кто из вас готов стать рабом? Есть таланты, есть художники?

В последние полгода службы «деды» готовили так называемые дембельские альбомы, которые состояли из фотографий и с разной степенью креатива оформленных страниц. Традиционно рисовали всё это представители молодого пополнения. Серёга промолчал. Он не был художником, а его артистический талант и умение громко петь к дембельскому альбому было не привязать. Два «художника» нашлись.

Удовлетворённые старослужащие покинули казарму. Сержант Антон тоскливо и даже как-то виновато оглядел казарму, прошёлся вдоль железных кроватей и, убедившись в том, что особо покалеченных (с видимыми признаками) не обнаружилось, тяжело вздохнул и также покинул казарму.

На следующее утро в казарму пришли высшие воинские чины: майоры, подполковники и один полковник, который являлся главным начальником всей этой части. Они поинтересовались общим настроением, спросили, не беспокоил ли кто-то, пафосно поздравили с принятием присяги и началом настоящей службы.

Затем последовали вопросы: кто имеет права на вождение автомобиля, кто умеет водить трактор (подразумевался танк), кто умеет рисовать (подняли руки те же два солдата, которых деды записали в «рабов»). Серёга ждал, когда спросят, кто умеет читать стихи или петь песни, но этих вопросов не последовало. В этой части не было ни клуба, ни какой-либо самодеятельности. Уже в конце этого опроса прозвучал вопрос, на который никто из офицеров не ожидал ответа: есть ли кто, кто умеет печатать на пишущей машинке? Серёга робко поднял руку. Один из офицеров в звании майора подошёл к Серёге и стал его рассматривать:

– Это правда?

– Так точно!

– Проследуйте за мной!

Майор, фамилию которого Серёга помнит до сих пор – Снегур, привёл его в свой кабинет, на двери которого висела табличка «Строевая часть». Это ни о чём не говорило Серёге. Напомним, что с пишущей машинкой Серёга был знаком с юного возраста. Он печатал на ней в квартире своего отца, затем один из общих маминых и папиных знакомых подарил ему немецкую машинку Continental, на которой он печатал дома, в кладовке, свои стишки, курсовые работы, дипломную работу и всякую ерунду, чтобы совершенствоваться в мастерстве. Эта же машинка уехала с ним в Суоярви, и именно на ней он распечатал своё заявление в военкомат. В результате он достиг определённого мастерства, в чём и убедил весьма симпатичного майора, который и был начальником «строевой части».

После всех необходимых процедур молодых бойцов, имя которым – «салаги», повели в соседний барак, называвшийся казармой.

«Дембеля», «деды», «черпаки», «молодые», «салаги»…

Серёга, как и все его однополчане, уже знал, что часть, в которую его заслали, состояла всего из двух деревянных казарм, штаба, множества складов и огромного количества зенитной техники и что называлась она «кадрированной» или на армейском жаргоне «кадра», где каждый солдат на вес золота.

Даже столовой собственной не было (ходили к соседям), не говоря уже об армейском клубе, где Серёга мог бы проявлять свои таланты. Не было и своей физкультурной площадки с полосой препятствий, а потому постоянно приходилось пересекаться с танкистами из другого мира.

Да, рядом имелась цивилизованная жизнь – несколько полков танковой дивизии с четырёхэтажными чистыми казармами, собственными столовыми, армейскими клубами, где показывали кино, чайной и даже собственным Музеем боевой славы.

Все «кадрированные» «салаги» -зенитчики смотрели на жизнь танкистов с нескрываемой завистью, а Серёга в особенности – вот где могли проявиться его настоящие способности!

Танкисты относились к «салагам» -зенитчикам с нескрываемым сочувствием. Конечно, и у них в дивизии существовали проявления неуставных взаимоотношений, но то, что они слышали о «кадре», вводило их в лёгкий ужас. Истории и легенды о взаимоотношениях в «кадре» напоминали детские страшилки, но, к сожалению, частично были правдой. И Серёга понял это, когда вместе со всеми новобранцами переселился в общую казарму.

Казарма была очень большой. В три ряда стояли двухъярусные кровати, а между ними по две тумбочки. Нижние места были заняты.

В иерархии жителей казармы необходимо было разбираться: на нижних местах лежали ленивые «дембеля» (это те, кто ожидал приказа о демобилизации). Им было на всё наплевать, они могли позволить себе не реагировать на приказ: «Подъём!», ни офицеры-двухгодичники, ни штатные офицеры не имели к ним претензий, так как они являлись гарантами соблюдения порядка. Дембеля к «салагам» и «молодым» относились снисходительно, но неуважительное отношение к «дембелям» могло быть приравнено к смертной казни. Суровыми «дедами» назывались те, кому оставалось служить полгода и кто с уходом дембелей становился на их место. Они тоже отдыхали на нижних полках. «Деды» должны были поддерживать дисциплину в казарме и вне её. Среди «дедов» не сложно было определить тех, кто проявлял активность в воспитании «салаг», и тех, кто просто снисходительно наблюдал за тем, как воспитанием молодых занимаются «черпаки». «Черпаки» – самое злющее сословие в этой иерархии. Им оставалось служить ещё целый год, а потому самые униженные из них вынуждены были продолжать спать на втором ярусе, потому как только с приходом нового пополнения они переставали называться «молодыми». У них было два желания: понравиться «дедам» и максимально унижать тех, кто только прибыл в казарму для того, чтобы эти прибывшие исполняли самые немыслимые желания. «Молодые» – уже прослужившие полгода также радовались прибытию нового пополнения «салаг». Они пережили первые полгода, переходили в новый статус и испытывали радость от того, что у них появился предмет для издевательств в виде новых «салаг». Большую активность и инициативу они не проявляли и только учились самостоятельно издеваться, пытаясь понравится «черпакам», которые только-только получили этот статус.

Серёга обратил внимание на то, что наиболее гнусными, противными, извращёнными и страшными «дедами» и «черпаками» были те бывшие «салаги», над которыми ранее издевались более всего и кто наиболее активно прогибался, превращаясь в униженных рабов или делая себя «шутами» для «дедов» и «черпаков» всего-то полугодом ранее. Так и вспомнилась Серёге замечательная фраза из романа Фёдора Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели»: «Маленькая, низкая душа, выйдя из под гнёта, сама гнетёт».

Не могу сказать, что Серёга испытывал что-то наподобие страха – он вообще-то на войну собрался. Правда, иногда подозревал, что, возможно, на войне было бы всё более понятно. Здесь же нарастало напряжение и было очень непредсказуемо и непонятно.

Понятен был только распорядок.

В 7.00 надо было быть готовым проснуться. Именно: не проснуться, а быть готовым вскочить.

– Рота, подъём! – самое неприятное, что Серёге приходилось слышать в его жизни. Вставать необходимо было всем, но с разной скоростью. Злющие «черпаки», медленно поднимаясь с кровати, внимательно наблюдали за тем, с какой скоростью соскакивают со второго яруса «салаги». Любая неуклюжесть вызывала мерзкие смешки.

Сорок пять секунд – это время, за которое надо было соскочить, надеть штаны, сапоги, предварительно обернув вокруг ступни портянки, накинуть китель и выбежать на улицу. Целый месяц был посвящён тому, чтобы молодые солдаты научились соблюдать этот норматив, но… у каждого свой темперамент, и те, кто не успевал, оставались в казарме. Что с ними происходило дальше, можно было только догадываться.

Через сорок пять секунд все справившиеся с нормативом выскакивали из казармы и в сопровождении сержанта, которым чаще всего оказывался Антон, отправлялись на зарядку, традиционно начинающуюся с небольшой пробежки в три или шесть километров вокруг части, в зависимости от настроения сержанта, который очень любил бегать. Занятия на спортплощадке отличались от того, что было на «карантине», только количеством зрителей. Во время курса молодого бойца старослужащим запрещалось присутствовать на занятиях физкультурой, как, впрочем, и встречаться с солдатами, которые ещё не приняли присягу. Теперь же у них имелся повод для удовольствия от зрелища. Впрочем, описывать это зрелище и удовольствие оставим фантазии читателей.

Следующее мероприятие называлось «утренним туалетом, уборкой помещений и заправкой постелей», после чего все должны были встать для утреннего досмотра. С утренним туалетом было всё более-менее понятно: справить нужду, помыться после тяжёлой пробежки под краном с холодной водой, почистить зубы, пришить белые подворотнички. Уборка помещений доставалась тем, кто не успел на пробежку, а вот заправка постелей – тема особая. Это наука.

Очень важна последовательность действий. Сначала переворачивается матрас, чтобы он лежал ровно. Затем надо постелить простыню так, чтобы ни в коем случае не торчали её края. После чего пододеяльник складывался пополам, и именно так он выкладывался продольно матрасу. Возле изголовья его требовалось подвернуть и убрать. Кровать нужно накрыть одеялом, добившись ровной поверхности. Рёбра должны быть очень ровными, иногда одеяло даже проглаживали досочкой, сделанной специально для этого. В результате полосы по низу одеяла должны создать идеальную прямую, идущую по всем кроватям ряда. Особая тема – подушка, которой надо было придать вид квадрата и положить её в изголовье.

Не случайно так подробно прописана эта процедура. Во-первых, заправленная кровать всегда могла служить поводом для претензий со стороны «черпаков» или «дедов», так как идеально заправить её было практически невозможно. А во-вторых, в наказание тем, кто, на взгляд «дедов» или «черпаков», заправил свою кровать не совсем качественно, предстояло заправить постели ещё и тем, кому это не понравилось.

Утренний досмотр – церемония, занимающая не менее тридцати минут. Иногда на утренний досмотр приходил какой-нибудь молодой офицер, но чаще всего они этого избегали, целиком доверяя досмотр сержантам и «дедам». Логика состояла в том, что, типа, солдаты между собой разберутся строже и лучше. Что касается «лучше» – не знаю, но что касается «строже» – безусловно. Формально в строю должны были стоять все солдаты части (роты, в которой ориентировочно было сто человек) вне зависимости от срока службы, а сержанты и ефрейторы должны были проверять внешний вид солдат, отсутствие лишних предметов в тумбочках и прочее. Но по правилам, установившимся в части, это было невозможно. Даже в присутствии офицеров «дембеля» и «деды» продолжали сидеть на кроватях, а когда не было офицеров, то они с большим удовольствием исполняли функции ефрейторов, сержантов и даже младших офицеров.

После утреннего досмотра сержанты вели всю толпу в столовую. В первых рядах шёл взвод «салаг», а за ними – взвод «молодых», все должны были высоко поднимать ноги и по первому приказу петь песни, чтобы показать всем солдатам кругом, насколько их часть дисциплинированна и креативна. Взвод «черпаков» шествовал, отдалившись от «салаг» и «молодых» с лёгкой прохладцей, не стремясь особо соблюдать строй, а за ними, прогуливаясь, шли «деды» и «дембеля», даже не думая о строе.

В столовой были свои порядки. Старослужащие садились за длинным деревянным столом напротив «салаг» и «молодых» и, когда поступала команда «Приступить к приёму пищи!», вытаскивали из кастрюль куски мяса, оставляя в кастрюле одну жижу. На завтраке было принято всё масло отдавать тем, кто сидит напротив. Популярная армейская истина «Масло съели – день прошёл» к молодым отношения не имела, потому как вкус масла они могли почувствовать только в чайной за свой счёт. Когда на обеде или ужине подавали блюдо, старослужащие внимательно его рассматривали, выбирали то, что им нравится, и милостиво разрешали доесть остатки.

После завтрака начинались занятия. Это уже не очень касалось Серёги, так как он проходил занятия в строевой части.

Отбой происходил в 23.00. Но это время было весьма условно. Именно в это время происходило воспитание «салаг». Иногда «дедам» приносили самогон, добытый «черпаками» в ближайшей деревне, и тогда, по их мнению, наступал праздник.

Проблема была в том, что даже если молодой боец соблюдает все правила, установленные гласно или негласно, он не страхуется от неприятностей, потому как его лицо, походка, запах изо рта или излишняя потливость может не понравиться старослужащему на визуально-эмоциональном уровне. Тогда жизнь бойца значительно осложнялась – он становился причиной всех проблем старослужащего: от нехватки сигарет до отсутствия писем от любимой. Но если проблему нехватки сигарет возможно решить физически, то вторая проблема – повод для постоянных наездов. Так и проводил этот солдат всё свободное время, драя сортир или шагая строевым по плацу, до тех пор, пока любимая старослужащего не удосужится ответить. Но драить туалеты или шагать строевым – не самое страшное. Это можно было назвать службой. Самое страшное, когда старослужащему казалось, что лицо молодого солдата не выражает при этом радости. Тогда пытались исправить лицо. И, в основном, всё это происходило в период «праздника» перед отбоем.