Текст книги "Два звонка до войны"

Люся открыла перед ним дверь и пропустила к столу, на котором к этому времени, помимо пирожков появилось и еще что-то весьма более существенное.

– Поедим, как следует, – коротко бросила она и прикрыла купейную дверь, – а то неизвестно, когда в следующий раз есть придется. С этой заграницей ничего не поймешь. И есть не понятно что, да и деньги другие.

– Это верно. Но вы не беспокойтесь. Вот, поедим и я вам все объясню. Страшного ничего нет, просто нужно немного привыкнуть.

– Ну, ладно, давайте покушаем вначале, а затем вернемся к нашему разговору, – произнесла девушка и как заправская хозяйка пригласила его к столу.

– Вот отведайте: и того, и другого. Мама все приготовила, но я ведь не съем столько, а оно пропадет. Да и не нужно было. Только вот мама настояла. Думала, что я с кем-то еще поеду, а вдруг, у них еды не окажется. Вот и угостятся, – как бы оправдываясь, сказала Люся, и они вместе приступили к еде.

– А, кстати, – уже после аппетитного обеда и даже немного устало, спросил Молчун, – а почему вы едете одна на это ваш, как там.., семинар или симпозиум? Что, других с докладами не нашлось?

– Нет, почему же? Есть и другие, но они уехали немного раньше, чтобы, так сказать, лучше подготовиться, а моя тема более проста, потому я и выехала последней.

– Ясно, – коротко и по-мужски бросил разведчик, принявшись убирать со стола, как то и подобает тому, кого, соответственно, накормили.

– Что вы, что вы, – запротестовала Люся, – не нужно. Я сама все уберу. Это женская работа. К тому же нужно пересмотреть, что выбросить, а что на некоторое время оставить. Может еще доведется чаю испить, дорога ведь дальняя.

Молчун отступил в сторону, предоставив ей самой право разобраться с оставшимися продуктами и едой, которые еще могли вполне пригодиться, учитывая то, что до места назначения они еще доберутся совсем нескоро.

– А вы до самого Берлина поедете? – неожиданно спросила Люся, внезапно обернувшись прямо к нему лицом.

– Нет, я выйду немного раньше и сделаю пересадку. Но это совсем недалеко от самого Берлина. Так что вам беспокоиться не следует. Всего сорок минут, и вы прибудете на место.

– Да, а жаль. Я все-таки хотела бы, чтобы вы меня немного поводили по городу. Ведь все-таки первый раз.

– Ничего, справитесь, а как у вас с языком? Какие знания немецкого?

– О, с этим проблем нет. Еще в детстве я отличалась тем, что очень хорошо все запоминала. Потому, язык я, можно сказать, выучила досконально. Во всяком случае, говорю практически на каждом диалекте, который присутствует в самой стране.

– Да? – внутренне удивился вполне искренне Молчун такому совпадению, но вслух добавил:

– Это интересно. А кто вас учил?

– Никто. Я сама. Просто читала разные книги и разговаривала с людьми. У нас ведь премного немцев. Я, правда, не говорила вам, что с Поволжья. Это сейчас я в Москве. А раньше мы жили в Саратове. Там полно немцев. Вот я с ними и разговаривала.

– Действительно, хорошая школа, – невольно восхитился знаниями девушки Молчун, – к тому же дает возможность понять самих немцев просто, как людей с традициями и всем прочим.

– Вот-вот, – подтвердила его слова Люся, – чисто теоретически я все знаю, но вот как оно выглядит по-настоящему, точно не могу себе представить. Может, что уже изменилось. Ведь в Германии сейчас фашизм. И пока он не коснулся нас, мы не можем знать, какими там стали сами люди. Правда?

– Верно подмечено. Вам бы сразу в разведку с такими знаниями и рассуждениями. Жаль, что женщин не берут на такую работу.

– А вы думаете, что я справилась бы?

– С вашим неуемно присутствующим энтузиазмом, обязательно, да. Но это шутка, конечно же.

– А я думала вы серьезно, – немного обиделась девушка и снова повернулась к нему спиной, продолжая что-то там делать на столе.

– Знаете, честно говоря, это не тема для нашего путешествия в страну, мягко говоря, немного противоположную во взглядах с нами. Потому, об этом никому ни слова, даже в форме обыкновенной шутки. В Германии есть такая служба – гестапо. Оно слишком политизировано и шуток, естественно, не понимает. Потому, давайте вообще забудем про это, и даже не будем вспоминать. Мы мирные люди и вполне открыто способны проявлять свои политические взгляды. В этом нас как раз никто не упрекнет, даже гестапо. Но вот, если мы, не дай Бог, упомянем хотя бы как-то слово разведка, то сразу станем объектами пристального внимания номер один. Потому, об этом нужно забыть и практически полностью выбросить из головы сам факт наличия такого слова в сопровождающем нас повседневно лексиконе. Понимаете меня?

– Да, – не совсем уверенно ответила ему Люся и снова обратилась к нему лицом.

Завидев, действительно, в его глазах какое-то беспокойство, она еще раз заверила, что этого не будет.

– Да, я поняла. Об этом ни слова, даже в шутку.

– Вот и хорошо. А теперь, давайте пройдемся по вашему немецкому. И возможно, я даже запишусь к вам в ученики, – негромко засмеялся Молчун, приглашая жестом девушку к непосредственному разговору.

К тому моменту Люся уже закончила свои дела и, упрятав обратно в сумку остатки еще пригодных для еды продуктов, присела на свое купейное место.

Пробежавшись по самым простым фразам и выражениям, Молчун перешел непосредственно к делу и как бы втянул девушку в полностью непринужденный разговор, правда, исключительно на немецком.

Сам он старался при этом немного исключить свою так называемую саксонскую речь, практически принудительно внося туда русский акцент, чтобы избежать еще каких-нибудь дополнительных вопросов со стороны девушки.

Такого рода маскировка была ему сейчас действительно необходима, а иначе, как объяснить, откуда у него такое четкое представление о способах произношения на одном из диалектов вышеозначенного языка.

Об этом, естественно, ему сообщила сама Люся, которая гордясь знанием многих диалектов, хотела непременно внести и свою лепту в процесс изучения иностранных языков.

Молчун принял все ее замечания со всей подобающей для него самого серьезностью и даже что-то там записал, обещая попозже все устранить.

Но в конце, все же она сказала:

– Вы, конечно же, немного притворяетесь, говоря таким образом, но абсолютно точные недостатки все-таки есть. Потому, я не отказываюсь от своих слов и могу действительно взять вас прямиком в свои ученики.

Молчун с облегчением вздохнул и заранее поблагодарил за оказанное содействие в деле изучения немецкого.

На том их беседа и завершилась, так как к этому времени поезд подошел к Бресту, и пора было приводить в порядок, как самих себя, так и свои собственные вещи в связи с предстоящим пересечением государственной границы.

На улице стояла глухая ночь, и только по изредка проскакивающим мимо окна фонарям можно было предположить, что они находятся уже в черте города или приближаются непосредственно к самой станции.

Граница и оформление документов в последующем заняли значительное количество времени, и общаться между собой на людях было практически невозможно. Только под утро, в очередной раз уставшие и вымотанные несколько усиленной проверкой всех документов и багажа, они смогли перекинуться по-настоящему словами, да и то, можно сказать, случайного содержания.

Место проводника заняли уже другие люди, которые в отличие от предыдущего были более вежливы и обходительны, и, наверное, уж точно разговаривали на немецком и еще более свободно на польском.

Так как им следовало пройти еще одну проверку, Люся неожиданно предложила:

– А давайте, скажем, что мы семейная пара. Может быть, они побыстрее нас отпустят.

– Да, но в документах сказано совсем другое, – улыбнулся Молчун, как следует обустраиваясь на своем месте, – да и к тому же, у нас разные фамилии.

– А вот и нет, – почти по-детски воскликнула и улыбнулась в ответ Люся, – и фамилии у нас одинаковы. Я тоже Сладовская. Вот, пожалуйста, гляньте, – и она протянула ему свой паспорт, во многом помеченный разными отметками.

Мельком взглянув на сам паспорт, Молчун тут же заметил:

– О, да у вас тут целый мир объезжен. Как же так получилось, что в Германии вы первый раз? – с некоторым любопытством и еще более пристальным взглядом он посмотрел прямо ей в глаза.

– Да, это так. Просто я вам немножечко соврала. Мой папа, можно сказать, дипломат. Вернее, он работает при посольствах. Должность у него там какая-то. Вот я и куролесила с ним по свету. Но за Поволжье я вам точно не соврала. Мы совсем недавно в Москву переехали, когда папу в очередной раз перевели.

– И где он, собственно, сейчас? Уж не в Берлине?

– Нет, – засмеялась немного громче, чем обычно девушка, – он сейчас в Австрии.

– Но это ведь почти Германия, – не согласился с ней Молчун, опять пытливо заглядывая ей в глаза.

Та не торопилась их отводить, а потому ему пришлось несколько потупить взор, чтобы не создавать еще более неловкую ситуацию.

– Да, ладно вам приставать с вопросами. Расскажите лучше о себе. Вы ведь так и не признались, почему до сих пор не женаты и чем занимаетесь в свободное время. Неужели, у вас и вправду нет девушки? – и она с наивной простотой уставилась на разведчика, смотря прямо ему в глаза.

– Хорошо, скажу. Но, прежде, чем ответить, ответьте мне и вы. Как оказалось так, что и вы Сладовская. Мне почему-то такие совпадения не кажутся смешными.

– А, что здесь рассказывать. Моя мама вышла замуж за папу и взяла его фамилию после росписи. Я ведь не виновата, что такая фамилия вообще есть, – немного удивилась такому вопросу Люся, – так что здесь ничего странного. Странным как раз выглядите вы, не имея за собой семьи, которая у вполне порядочного гражданина должна бы к этому времени и образоваться. Или вы закоренелый холостяк? – вопросом на вопрос ответила девушка и принялась ожидать уже своего ответа.

– Да, пожалуй, самое простое совпадение. Как это я об этом сразу не догадался. Но почему вы сразу мне об этом не сказали?

– А зачем? Чтобы вы начали задавать все эти подозрительные вопросы еще в начале нашего знакомства?

– Что ж, в этом есть резон, – согласился с ее доводами Молчун, немного откидываясь назад и переводя свой взгляд к окну.

– А вот и граница, – тихо сказал он, – смотрите внимательно, переезжаем Буг. Дальше уже Польша.

– А Польша, большая страна? – уточнила почему-то Люся, практически пододвинувшись к окну вплотную и просматривая все то, что находилось внизу под мостом, по которому следовал сейчас их состав.

– Да, нет, не очень. Германия, кстати, то же. Наш Советский Союз, наверное, самая большая страна в мире. Так что никому его не победить, если вдруг у кого возникнут такие мысли.

– А вы думаете, на нас нападут? – немного с тревогой спросила Люся и тут же отодвинулась от окна, словно от него исходила какая-то опасность.

– Трудно сказать. Но такой вариант не исключен. Мы ведь богатая страна. Да и люди у нас замечательные. Вон как работать могут. Как вы говорите, с энтузиазмом. Всего понастроили, заводы, фабрики новые открыли, индустрию развивают. Жалко ведь будет по-настоящему, если вдруг кто-то вознамерится все это разрушить.

Они на минуту замолчали, как бы переваривая внутри брошенные Молчуном слова, при этом упорно глядя на единственное окно, которое было в купе.

К ним почему-то не присоединились спутники, так что они вполне могли продолжать наслаждаться своеобразно предоставленной свободой, если брать во внимание то, что за время этого путешествия молодые люди уже немного подружились между собой и выглядели действительно, как самая настоящая пара.

Но так смотрелось со стороны, ибо она не предусматривала какие-либо внутренние раскрытия их душ, каждая из которых по-настоящему кипела и бурлила своей собственно наполненной жизнью.

Люся, практически полностью забравшись на полку, поджала под себя ноги и уперлась коленками прямо в свой подбородок, надежно прикрыв их перед этим сложенными одна поверх другой руками.

Молчун затаился еще глубже на своем месте и даже невольно продвинулся вглубь самого купе, тем самым предоставляя самому себе еще большую площадь для своего внутреннего наблюдения.

Тот факт, что они неожиданно вдруг оказались однофамильцами, почему-то упорно не выходил из его головы.

Вполне возможно, что это было обычное жизненное совпадение, но никогда нельзя было не учитывать тот факт, что уже и его самого могли надежно прикрывать те, кому это и положено по долгу невидимой службы.

Но поверить по-настоящему в то, что вот эта, хрупкая по-своему девушка и практически дилетант в разведывательном деле, несмотря на кучу предоставленных ею штампов, могла служить ему надежной защитой, все же он не мог, да и не верил по-настоящему, то и дело, обращаясь к своей ведомой во многом душе.

Она премного раз спасала его примерно вот в таких всевозможно возникающих ситуациях, но на этот раз упорно молчала, не извещая практически, ни о чем, разве что только о своем внутреннем ощущении какой-то тягостной для него самого близости, по сути, абсолютно чужой ему души.

Но возможно все этим и объяснялось, и просто так же по-настоящему девушка ему нравилась, а значит, чисто теоретически он терял все свои разведывательного характера способности и мог в достаточной степени анализировать ситуацию.

Но он ведь не увлекся ею и не дал повода для возникновения какого-то лично своего внутреннего волнения. Он всего лишь разговаривал с ней и старался все время быть от нее на положенном расстоянии.

Так что, фактор сближения мужчины и женщины здесь ни при чем.

Тогда что?

Не давал покоя ему внутренне заданный самому себе вопрос, ответ на который он никак не мог найти.

Такое положение вещей ему явно не нравилось, и это создавало в какой-то мере определенной степени дискомфорт, который неизменно сказывался на его настроении, в свою очередь которое вполне чувствовала и сама девушка, мирно сидевшая сейчас на своем месте, но вполне возможно, что и что-то придумывающая для его собственного разоружения.

Если это проверка, продолжал размышлять Молчун, используя несколько затянувшуюся паузу в их общении, то почему именно сейчас и почему именно в поезде, а не где-либо еще в другом месте. Хотя бы в той же Германии. Это было бы больше похоже на то, о чем он, естественно, всегда знал.

Или, возможно, случилась самая простая накладка, когда одного человека запускали в проект вместе с другим одновременно и, как бы это странно не выглядело бы, их жизненные пути пересеклись.

То, что Люся не совсем простая советская девушка, он явно догадывался. Взять хотя бы знания ею немецкого языка. Да и политически подкована очень серьезно, что не даст сойти с пути во время пребывания в другой стране.

Но тогда, какое она выполняет задание? И есть ли у нее так называемый перекрестный маршрут уже с ним самим.

Возможно, это даже радистка. Такие случаи бывали в их практике, хотя зачастую эту роль исполняли так обозначенные жены привлеченных к делу сотрудников.

Так было наиболее безопасно и, можно сказать, гарантировано. Ибо, какая жена выдаст своего мужа даже в случае его провала.

Надо бы пощупать ее с радиотехнической стороны, подумал в тот же момент Молчун и продолжил свое рассуждение.

Но, если это радист, то какого черта она едет вместе с ним, да еще с одинаковой фамилией и всем своим дипломатическим багажом, учитывая вес отца в том самом ведомстве.

Может, это провал уже наших служб или действительно накладка. Ведь практически никто не знает, что он здесь. Его имя по-настоящему законспирировано, а сам путь всегда он выбирает только сам, ставя об этом в известность всего только одного человека.

Пожалуй, так оно есть. И если не обманывает его душа, то она – эта девушка, и есть какая-то связная, но вполне возможно, что не с ним самим, а с кем-то другим.

С другой стороны, если подчиняться логике Сталина, то ему вообще такого рода связь больше не нужна. Все его задание заключается теперь только в том, чтобы, как говорится, не пропустить момент и вовремя предупредить об опасности.

Таким образом, сами связи ему больше не нужны, так как в случае какого-либо провала, могут добраться каким-либо образом и до него.

И хотя это было наиболее маловероятно, все же такую возможность исключать было нельзя. Кое-где в разведке всегда остаются так называемые следы, или особую роль играет ключ исполнения донесений, который своеобразно шифруется и принадлежит только одному человеку.

Потому противник всегда будет искать того, кто наиболее надежно затаился и ожидает своего часа.

Зная, как работает гестапо, Молчун ни капельки не сомневался в том, что и его собственный ключ давно вычислен, и только очень редкое и даже своеобразно ретушированное подключение к сеансам связи с наигранными шумами и всеми прочими ослиными атрибутами, как говорят, в разведке, позволяют ему до сей поры оставаться неизвестным, или представлять так называемую букву «икс» вполне немецкого происхождения.

Естественно, гестапо гонялось не за одним ним и помимо уже его самого были еще и другие службы, на техническом вооружении которых стояли самые передовые технологии в деле добычи так обозначенных сигналов.

Потому, Молчун был осторожен. Он все время был начеку и не мог позволить себе какой-либо внутренней уступки, которая могла бы привести к срыву наиболее важного в его жизни задания.

Как и многим в разведке, ему изначально предлагалось разное. Но то ли личные качества, то ли вполне обычный внешний вид немца с его так называемым немного бюргерским приличием, доставшемся непосредственно от предков по генетической линии, привели его к самому трудному по своему смыслу заданию – находиться в логове врага и практически не поставлять каких-либо сведений.

Эта долгоиграющая пластинка, как любил повторять его непосредственный учитель, когда-то сам на своей шкуре почувствовавший и прошедший подобный ад, непременно должна работать, или играть по-своему.

Это значит, что он просто должен был все впитывать, анализировать и по первому вызову предоставить именно те сведения, которые будут наиболее достоверны и раскроют замыслы врага задолго до их исполнения.

Так происходило уже в его практике несколько раз, и каждый раз он докладывал лично Сталину.

Конечно же, он немного приврал Люсе, опуская свой возраст вниз. На самом деле Молчуну уже было под сорок, или если уж точно, то тридцать семь с половиной лет.

Ему, конечно же, очень трудно было вживаться в роль и практически присутствовать при казнях многих и многих людей, придерживающихся именно его взглядов.

Но такова участь самого разведчика, и если он к этому не готов, то его никто и не отпустит в такую даль, да еще и с таким, по-особому важным заданием.

Он был рядом с Гитлером довольно давно. Еще в начале тридцатых годов, словно предчувствуя что-то нехорошее, его подготовили и внедрили именно те люди, которые непосредственно занимались разработкой политических лидеров. Для этого потребовалось многое, и сами детали даже от него самого скрыли, дабы не разглашать то, как было произведено непосредственно внедрение.

В конце концов, он лишь заменил собой одного человека, действительно по-настоящему переняв у того все его черты, вплоть до самых низменных его наклонений.

Это было сложно по-своему, но по-другому нельзя. Требовался именно такой человек, ибо без особого доверия вряд ли вообще можно было бы пробиться хоть куда-нибудь в той самой касте, что присутствовала на тот момент времени.

Вполне естественно, что все наши службы его вели. Они страховали повсюду на самых первых этапах его внедрения. Ни один шаг не мог быть сотворен без ведома той силы, которая его прикрывала.

Центр не мог допустить так называемого случайного совпадения и тщательно охранял жизнь своего представителя, буквально вытаскивая его из самых горячих жизненно возникающих ситуаций.

В конце концов, он пробился к своему визави и по-настоящему стал тому доверенным лицом, испытывая, правда, при этом неимоверное отвращение, которое подавлял только с помощью своей души, что так вполне естественно для него подсказывала прямым исполненным голосом, что и где необходимо делать.

Вначале сам Молчун думал, что это игра или проделки уже наших служб с помощью техники выявить у него самого хоть какие-то недостатки.

Но разговоры об этом никогда там не велись и со временем для себя он сделал единственно правильный вывод, что этому поспособствовала именно сама природа, таким образом прикрыв его самого от опасности, и, возможно, всего лишь с одной единственной целью – сохранить ему присущую жизнь.

Так вот и родился по-настоящему сам Молчун, позывной которого был практически неизвестен никому, кроме очень небольшого круга лиц, входящих к Сталину в самое ближайшее окружение.

Осознав легенду, Молчуну пришлось одеть ее полностью на себя и буквально слить себя с тем, что возможно происходило уже в душе непосредственно подмененного им человека.

Что с ним стало потом, ему было неизвестно. Но скорее всего, он был ликвидирован, как не нужное доказательство факта внедрения.

По большому счету Молчуна это не интересовало, да и времени особо разбираться со всем тем не было.

Его просто предупредили о том, что работать можно полностью безбоязненно. А это обозначало лишь одно.

Что вся так называемая генетическая линия либо была полностью уничтожена, либо сама по себе распалась благодаря времени и целому ряду сумбурно стекающихся обстоятельств.

Таким образом, Молчун был, хоть и не на короткой ноге непосредственно с Гитлером, но состоял рядом и владел ситуацией так, как возможно сам фюрер не мог ее обозревать, исходя из состояния своего физического здоровья и не совсем соответствующих времени теоретических рассуждений.

Сидя сейчас в тихом купе, Молчун вспоминал обо всем этом и особенно о том, как дались ему самые первые шаги в области совершения противоречащих обычному человеческому поведению преступлений.

Ему, естественно, приходилось лишать жизни тех, кто по-своему отстаивал какие-то права и был по-настоящему немцем, а не каким-то прихвостнем задравшего голову ефрейтора.

Именно так обозначали многие немцы фюрера в самом начале его восхождения, непосредственное участие в котором принимал и сам Молчун.

Своих соратников он вполне естественно не любил, и даже отчасти ненавидел, глядя, как они без зазрения совести запросто расстреливают или сжигают людей, не поддающихся их власти и не желающих признавать новую гитлеровскую действительность.

Он наблюдал за обычными грабежами достаточно богатых немецких граждан и вслед за этим производившимися убийствами целых семей. Однажды и ему самому пришлось выстрелить в какого-то ребенка, который по-настоящему нацелился в него самого из старого немецкого охотничьего ружья.

Это обстоятельство незамедлительно легло в виде доклада в его собственное досье, подготовленное самим гестапо, и по факту своей принадлежности он несоизмеримо точно подходил именно к тем, кто и обозначал себя национал-социалистами или попросту был членом НСДАП.

Чуть позже их всех назовут фашистами и приложат ко всему так называемое умозрительное заключение, связанное напрямую с применением в отношении других людей силы и проявлением особого характера жестокости.

И всей целесообразностью совершаемых им поступков было естественно одно – занять наиболее близкое положение к лидеру и пользоваться самым неограниченным с его стороны доверием.

По-настоящему, это была удача. Удача советской разведки, которую те же немцы не принимали всерьез, думая, что вместе с развалом царской России, исчезли и все те, кто представлял реальную угрозу их безопасности.

Потому, из своих лично его никто никуда не задействовал, а по мере возвышения самого фюрера, он и вовсе оказался не у дел, практически исполняя только одно – свое собственное присутствие и молчание в кругу окружения фюрера.

Но одного этого было достаточно Сталину и его верным соратникам, которые, несмотря ни на что, все же оставались при нем, для того, чтобы в любой момент можно было найти подтверждения тому, о чем они сами постоянно размышляли.

Оставить до особого распоряжения.

Так распорядился сам Сталин, и на том самом дело его было закрыто или переведено в разряд так называемых молчунов.

Такое случается в разведке и порой действительно важно только находиться там, где такое присутствие практически вообще исключено даже в случае применения самых сложных разработанных кем-то операций.

Молчун, или Евгений Викторович Сладовский, немного устало тряхнул головой, словно отбрасывая в сторону все свои мысли и посмотрел на часы.

– Сейчас будет граница, – произнес тихо он и начал потихоньку доставать и кармана свой паспорт, а с ним приложенные к нему другие документы.

Люся ничего не ответила, но также потянулась к своему пальто, доставая и какого-то его кармана уже свой, удостоверяющий личность документ, который непременно потребуется при проверке.

Так они и сидели, пока в купе не нагрянули польские пограничники, о чем-то между собой все время переговариваясь, и практически не обращая внимания на пассажиров, которые предоставили им свои паспорта.

Совсем скоро они ушли, заглянув перед этим, правда, на всякий случай под полки и немного покопавшись в саквояже девушки.

– Фу-у, – облегченно вздохнула Люся и даже немного расслабилась, откидываясь всем телом назад, – а что они там искали?

– Возможно, бомбу, – пожал плечами Молчун и принялся укладывать документы обратно, – теперь до границы с Германией. Там вот действительно будет невесело, и досмотр будет самый тщательный. Так что, будьте готовы.

– Всегда готова! – то ли в шутку, то ли всерьез бросила ему в ответ Люся и приложила согнутую в локте руку ко лбу, как то обычно делают пионеры.

– Вы эти штучки бросьте, – очень серьезно напомнил ей Молчун, – там шуток не понимают. Могут просто высадить и пойдете пешком обратно. А могут и вовсе арестовать.

– А что, они разве граждан СССР могут арестовывать? – спросила, волнуясь, девушка и даже подалась немного вперед.

– Не знаю точно, не приходилось лично наблюдать, но случаи такие все же были. Я как-то слышал от самих немцев. Да, вы, поймите сами, кто и где кого-то будет искать. В лучшем случае напишут какую-нибудь ноту протеста в связи с пропажей человека или того же советского гражданина. А у них всегда найдется отписка. Скажут, или не приезжал вовсе, или из поезда выпал, как это часто случается, когда сильно с алкоголем переберут. Вот и оправдание. Потому, нужно быть осторожным и не подавать повода для своего задержания.

Люся прикусила на всякий случай губу и снова отодвинулась назад, как будто уже ее саму кто-то собрался забирать.

Заметив это, Молчун сказал:

– Бояться так тоже не надо, а то еще подумают, черт знает что. Я ведь говорю, что у этих немцев своеобразное мышление. Оно немного отличается от нашего. Не знаю, как там оно отражается на языке и его диалектах, но на людях вполне очевидно. В общем, всегда думайте, о чем говорите и просто так, невпопад фразы не бросайте. Немцы этого не любят. Они привыкли к сдержанности и культуре общения. Никто не навязывается к вам, и вы должны поступать, соответственно, так же.

– А как же спросить что? Тоже нельзя? – немного огорчилась Люся, широко раскрывая свои глаза, ярко выражающиеся своей синевой и словно желающие поглотить все то, что попало в их поле зрения.

– Спросить, это другое дело. Я ведь сказал, что немцы – вежливые люди и в заданном вопросе вам не откажут. Правда, перед самим вопросом необходимо обязательно извиниться. Так принято.

– Странно все это, – подвела итог всему Люся и вновь закуталась в одеяло, как будто ей на самом деле было холодно.

– Да нет, не странно, в общем-то. Просто другие люди и несколько иные принципы жизни. Мы к своим привыкли, а они, естественно, к своим. Вот так и живем пока, а что будет дальше неизвестно.

– Будет коммунизм, – уверенно и с особой гордостью сообщила девушка. – Немецкие товарищи тоже скоро подтянутся и совершат настоящую революцию, чтобы рабочий класс взял власть в свои руки.

– Господи, – взмолился на этот раз Молчун, – да, потише вы выступайте и не горячитесь. А то нас вернут обратно. Вы думаете, в вагоне нет шпионов? Ошибаетесь. Их полно. И даже стены способны прослушивать. Так что, давайте без ваших лозунгов и лучше вообще отказаться от каких-либо политических терминов. Вы на конференцию едете? Вот и будьте любезны по своему предмету отвечать. А то так, действительно, не доедете, и люди останутся без вашего доклада.

Девушка немного насупилась и несколько секунд помолчала, но затем снова взяла слово и сказала:

– Ладно, уж вам. Буду предельно осторожна. Постараюсь не испортить себе жизнь.

– Вот и славно. А теперь, с вашего позволения, я на время прилягу. Что-то подремать хочется. Наверное, от разговоров устал. Старею, однако, – и Молчун, бросив на полку серого цвета одеяло и подоткнув под него розовую подушку, принялся выполнять сказанное.

– Ну и я тоже, – тихо ответила Люся, быстро просовывая вместе с одеялом вперед ноги и удобно вытягиваясь во весь рост на самой полке.

Спустя время в купе наступила тишина, и на время все помещение погрузилось в сон.

Каждому из наших героев снилось что-то свое, и каждый реагировал на него по-своему.

Молчун, вначале абсолютно спокойный, спустя какое-то время начал немного вздрагивать и периодически сжимать кулаки.

Люся, отвернувшись перед сном к стенке, на этот раз повернулась лицом вверх и что-то бесшумно шептала, перебирая во сне губами.

Могло даже показаться, что она шепчет или читает про себя какую-то молитву, вместе с тем далеко уходя в себя, чтобы о ней никто, соответственно, не узнал.

Разведчик немного ослабил хватку и через время уже более спокойно повернулся на другой бок и, казалось, затих надолго.

Видимо, какое-то, его тревожащее беспокойство немного ослабло, и сон представил перед ним уже иную картину, возможно, более спокойную и совместимую с его обычно протекающей жизнью.

Девушка еще спала, когда Молчун неожиданно проснулся и довольно резко открыл глаза.

Что-то, словно током, ударило его по голове, отчего внутри послышался треск, а затем так же внезапно все стихло.

Какая-то внутренняя теплота расплылась где-то внутри, и его снова потянуло в дремоту.

Но спустя еще час он окончательно проснулся и принялся рассуждать, как всегда, на свои излюбленные темы.

Кто же эта девушка? В который раз спрашивал он сам себя, и в то же время не мог подобрать правильный ответ.

Какие-то сомнительного происхождения мысли не покидали его голову ровно до той поры, пока он не задумался над другим.

А из чего, собственно говоря, все началось. Или вернее, от чего. По дороге от Сталина он не наблюдал слежки, да ее и не могло быть, так как никто не знал о его присутствии и даже о том, кого он собой представляет.