Текст книги "Я иду"

Оглядев спрятавшихся бойцов внимательным командирским взглядом, Айс высунул голову из-за транспортера, пару секунд посмотрел туда, откуда вырывался страшный рык, прищурился, свято три раза перекрестился и отдал команду отрядам:

– Готовим электрострелы, ребята! Страж уже близко! Только смотрите не поджарьте его, а то старичок у нас брезгливый, может и отказаться от сделки!

Поднялся дружный многоголосый гогот.

– Баста! – сурово потребовал он. – Посмеемся потом, а сейчас за работу! – еще раз испытующе глянул на всех и, силясь переорать рявканье, раздающееся уже совсем рядом, спросил: – Тактику все помнят? Напоминать не нужно никому?

Никто не подал голоса.

– Хорошо, – удовлетворенно промолвил Айс, – тогда – с богом!

После последней фразы Айса, бойцы осенили себя крестами, почти одновременно вытащили из колчанов электрострелы, насадили на тетивы и принялись дожидаться стража. Охота на него – честь для каждого.

И вот, когда тяжелые, как мрамор, шаги послышались уже совсем близко, в темноте неподалеку что-то протяжно, звучно треснуло, и под раскатистый, словно гром, вопль из леса вылетело больное почерневшее облепленное опухолями дерево.

– На землю!! – едва не сорвав голос, успел зычно выкрикнуть Айс и сам же шмякнулся лицом в грязь, как вдруг огромное бревно со всего маху ударилось в лобовую часть бронетранспортера, за какой он прятался мгновение назад, и разлетелось волной щепок и трухи, посыпая головы бойцами ржавым прахом.

Вскочив, как ошалелый, он наспех вытер лицо, изготовился для стрельбы и собрался окрикивать остальных, но тут из сумрака в сопровождении загонщиков и охотников, рассвирепевших и обезумевших от предвкушения сладкой трапезы, на свет вышел морф-страж, и сердце Айса кольнуло холодком. Перед людьми скалой застыла жуткая угольно-черная тварь высотой под два этажа с такими же длинными, как у остальных морфов, конечностями, но на порядок тяжелее, крепче и здоровее. Могучее туловище стража сверху донизу латами закрывали многочисленные толстые костяные наросты, а широкую приплюснутую морду с двумя парами ярко-серых глаз наглухо, словно шлемом, закрывали вытянутые пластины, надежно защищающие от любых атак. И из-под всей этой исполинской туши ежесекундно вырывался то рев, то тяжелое, отдаленно напоминающее человеческое дыхание, то едва различимый хрип, что запросто можно перепутать с болезненным всхлипыванием одряхлевшего старика.

Секунду морфы и люди смотрели друг на друга, пока не осмеиваясь переходить в атаку, и Айс даже в шутку посчитал, что все обойдется малой кровью, как вдруг страж тяжеловесно топнул, и свора загонщиков вместе с охотниками послушно ринулась в бой.

– Оттесняйте их от стража!! – выпалил Айс сквозь яростные хрипы и запустил электрострелу в загонщика, несущегося прямо на него. Цепной разряд на бегу парализовал и воспламенил, как спичку, его и еще четырех охотников позади. – Марк, скажи своим, чтобы поддержали огнем! А то жарковато становится!

В следующее мгновение из кустов и из-за деревьев в напирающую орду ударило тучей стрел, и все вокруг на короткое мгновение озарилось ослепительными сполохами молний, мгновенно убивающими инопланетных захватчиков смертельной дозой электричества. Теперь же некогда доведенные до исступления морфы лежали на мокрой земле, агонизировали и продолжали искриться, роняя с отростков редкие огненные капли. Людское оружие в очередной раз восторжествовало над серо-черными завоевателями, доказав неоспоримое превосходство, но вот против морфа-стража оно оказалось малоэффективным: стрелы отскакивали брони, слабо, щекотливо поражали током, лишь распаляя гнев. Не брали даже крупнокалиберные пули – те просто отлетали наростов, как от батута, выбрасывая то фейерверки искр, то рикошеты.

Поняв, что люди изрядно выдохлись и больше не представляют серьезной угрозы, страж пронзительно заревел, словно затыкая всем рты, и неожиданно ходко двинул в сторону замешкавшихся Тенеборцев, не оставляющих попытки зацепить того электрострелами, как вдруг на пути великана возникла малюсенькая фигура.

Айса будто обожгло раскаленным железом, в сердце протолкнули иглу – Чак!

– Чак!! – попытался позвать он самоотверженного парня, бросившего вызов столько опасному противнику. – Дурак, немедленно уходи!! Уходи!! Брось это мальчишество! Чак!! Не дури!..

Но тот глух ко всему призывам.

Вместо ответа Чак мгновенно выхватил из колчана разрывную стрелу, оперся о труп изувеченного осколками морфа-охотника, чуть выждал, демонстративно, словно красуясь, неторопливо натянул тетиву и… выстрелил.

Выдержав прямое попадание, морфа все же оглушило, шатнуло влево, потом вправо и вмиг заволокло густым непроглядным дымом, на секунду-другую скрыв от всеобщих глаз.

– Ха-а-а! – совсем по-детски возликовал Чак и, вытянув на этот раз электрострелу, громко объявил: – А теперь добьем его, пока он не пришел в себя! – натянул лук, – цельтесь ему…

Но тут дым, еще не успевший рассеяться, вдруг вздрогнул, весь закружился, завращался, и под оглушительное топотание из него выскочил разгневанный морф-страж и со всей своей силы маханул тяжелой лапой по пареньку, не успевшему вовремя среагировать. Чак с безумной силой влетел в БТР, растеряв все снаряжение, медленно-медленно сполз по холодному металлу в грязь, опустил обмякшую разбитую голову на грудь и страшно застыл, будто просто измотался и решил прикорнуть…

– Ча-а-а-а-а-к!!! – охваченный горем, проорал Айс, да так, что оторопел сам морф, выпустил оставшиеся стрелы и, отшвырнув лук, безумный, потрясенный, бросился к мальчугану. – Чак!.. Господи… – бухнулся перед ним на колени, весь измазавшись грязью, прижал к себе обмякшее послушное, как кукла, тельце, уже не слыша звуков боя и лютого рева стража. – Что же ты наделал, дурачок… – снял респиратор, стиснул до скрежета зубы и зарыдал, нет, завыл волком. – Дурачок!..

А тем временем охваченные всеобщей яростью Тенеборцы окружили оказавшегося неповоротливым морфа и всадили ему последние электрострелы в незащищенные костяными наростами части тела. Ток жестоко жег ему бока, спину, горло, и всякий новый удар отуплял, выматывал, сковывал, подчинял. Хоть страж и сопротивлялся еще из последних сил, размахивал тяжелыми, словно увешенными гирями, бронированными лапищами и пытался затоптать надоедливых людей, но исход схватки уже предрешен. Развернувшись к столпившимся Тенеборцам, морф вдруг дернулся, завыл, метнулся, как от огня, куда-то влево и весь парализованный вдруг обрушился на грязь с аккуратно торчащей из шеи стрелой.

– Тросы готовьте… – осмотрев поверженного гиганта, приказал всем Марк и, убрав лук за спину, подбежал к напарнику, сломленному утратой. Он как сидел, скуля и качаясь вместе с погибшим Чаком, так и продолжал сидеть, совершенно безразличный ко всему происходящему.

Постояв рядом несколько секунд, Марк траурно скинул с головы капюшон, стянул респиратор и сел рядышком прямо в чавкающую слякоть, с трудом подбирая слова:

– Нам пора, Айс… – сам едва не зарыдав, он скорбно уткнулся лбом тому в плечо, прижал к себе и живого, и мертвого, и совсем омертвевшим голосом проговорил: – Горевать будем потом – сейчас опасно…

* * *

Тени перестали мерзко хрипеть и ломиться в убежище только под утро. Толстая дверь с решеткой и подпертым столом, стойко выдерживающая всю ночь свирепые, яростные удары, наконец-то обрела долгожданный покой и смолкла, больше не треща и не скрипя. Неспокойно оставалось лишь снаружи, где в поисках пропитания на улицы вылезли голодные собаки, дожидающиеся рассвета в промозглых подвалах, ямах и глухих берлогах. Их звонкий лай, разрывающий на части недавнюю утреннюю тишь, разносился по всем окрестностям, подолгу висел в воздухе, подхватывался другими такими же. К нам же он врывался из-под дверной щели и через многочисленные пробоины в стенах. Но уже не один, а с бледным мнимым светом, что лениво просачивался в утлое убежище, и легким сквозняком, взявшимся забавляться с раскиданным мусором.

– Разлаялись же, заразы такие… – вдруг сонно проворковал Майк и чем-то громко заскрипел, пытаясь не то встать, не то перевернуться на другой бок, – с утра пораньше…

От полусонных причитаний напарника я вздрогнул, посопел и поднял голову, но посмотрел почему-то не на Майка, а на тусклый дневной свет, разливающийся по голому полу.

«Вот тебе и ночь прошла, – подумалось, – даже как-то и не верится…»

Поглядев на него еще чуточку, – широко зевнул, протер лицо шершавой ладонью и наконец повернулся к почмокивающему проводнику – тот, по-видимому, подниматься особо не спешил, начесывал мягкое место.

– А кто-то, помнится, бил себя пяткой в грудь и уверял, что поднимет «чуть свет», – без упрека, а скорее шутливо напомнил я и сразу же добавил: – А сам вон рожу мнет…

Майк мигом вскочил, как полоумный, затрещав ветхим столом, на каком и спал, вытер слюнявую бороду и выкатил на меня ошалелые глаза:

– А?..

– Вот тебе и – «а», блин, – передразнил я и, укутавшись в накидку, без злобы продолжил: – Спишь больно крепко, говорю, – сел на стол, – вставать-то собираешься сегодня, нет? На улице уже, наверно, день.

Майк в ответ заморгал, зазевал и молча спрыгнул на пол, подходя к кострищу. Покрутился у него пару мгновений, обвел все еще сонными глазами убежище и вдруг целенаправленно засеменил к горе старого хлама позади меня. Протиснувшись туда, он все так же безмолвно откинул в сторону вешалку, два стула, какую-то железную перекладину, и вскоре выполз со стопкой рваных газет, двумя короткими деревянными палками и какой-то книгой.

– Погреться надо хоть немного после ночи-то… – как с похмелья, сипло и тяжело наконец проговорил он и, покидав все в золу, оставшуюся после ночного костра, добавил: – Да и поесть бы не мешало.

– Да было б что… – невесело усмехнулся я и тоже спрыгнул со стола, забирая вещевой мешок, – о таком счастье можно только мечтать. Я уже молчу про воду…

Договорив, – вытащил пустую бутылку, и уже хотел отправиться на поиски ближайшей лужи – а их по осени в подобных помещениях обычно немало, – как вдруг Майк метнулся к своему затрепанному рюкзаку и извлек слегка помятую жестяную банку без этикетки.

– В магазинчике одном неделю назад откопал, – подкинув в руке, с ноткой самодовольства пояснил он и криво улыбнулся: – На полке пылилась, гадина такая… для особого, блин, случая берег! Последняя, между прочим!

– Что это? Не сдохнем хоть?

– Обижаешь, – насупился Майк, – это ж сгущенка! Не ел, что ль, никогда?

Я взял холодную на ощупь банку, покрутил и так и этак и, погрузившись в тревожные воспоминания, ответил раздумчиво:

– Да пробовал как-то раз… – вернул сгущенку, – в детстве…

– Это хорошо, что в детстве, – участливо подметил проводник. – Есть, что вспомнить. Человек-то ведь тем и богат, что воспоминания свои бережет, как сокровищницу. Самое дорогое как-никак…

Я покивал, заглянул Майку в глаза, но не смог ничего ответить – его слова опять умело хлестнули чем-то горячим по сердцу.

– Ну, а с водой я реально не знаю, как нам быть, – вернувшись к кострищу, через несколько мгновений продолжил спутник и флегматично развел руками: – Видимо никак – терпеть будем.

– Слюнями давиться, – хохотнул я и тут же придал своему голосу серьезность: – Жди: сейчас найду что-нибудь. Наверняка после дождей где-то лужа притаилась…

И не дождавшись ответа, – искать нам воду.

Место же, где мы вынужденно отночевали, выглядело почти невредимым, местами сухим и чем-то даже уютным. Ни проломленного потолка, как в квартире Майка, ни обвалившихся стен, ни сквозных дыр – ничего представляющего серьезной опасности для нашего временного пребывания здесь не наблюдалось. Вот только вечно голодный ветер временами завывал так напористо, что по всему помещению мигом разносилось жуткое эхо, чем-то отдаленно напоминающее не то человеческий плач, не то звериный рык. А иногда к нему прибавлялось нудное кобелиное гавканье с улицы, воронье карканье или далекие-далекие хрипы, и тогда и вовсе складывалось какое-то навязчивое ощущение: мы ни в какой не в безопасности, а прямо под открытым небом, у всех на виду.

Растолкав несколько запыленных картонных коробок и деревянных ящиков, валяющихся чуть ли не на каждом шагу, я осторожно пролез под проржавевшей стремянкой, что притаилась от чужих глаз в душном полумраке, и вдруг краем уха уловил почти неслышный за сквозняками стук падающих капель и прислушался.

– Шумишь? – не скрывая радости, задал вопрос манящему звуку и облизнул пересохшие губы, уже предвкушая миг, когда можно будет вдоволь напиться. – Ну, шуми-шуми – найду ведь скоро.

Улыбнувшись, осторожненько, будто боясь вспугнуть, прошел чуть вперед и опять притаился, напряг слух.

– Рядышком уже, – пришел к выводу и – к голой холодной стене. Вдоль нее взад-вперед терся одинокий прохладный ветерок, словно старательно вылизывая отсыревший бетон. – Ну-ка…

– С кем ты там все время разговариваешь?.. – внезапно раздался озадаченный голос Майка. С его стороны – древесный хруст, гам, матюги: делал заготовку для будущего костра. – Сид?.. Ты это… может, того, а?.. По фазе?.. Такое, говорят, бывает: вроде нормально-нормально и вдруг на тебе! Нет, ты скажи – волнуюсь же, и потом…

– Да тихо ты! – громко оборвал я и левым ухом – к стене, закрыл глаза.

– Так-так… – засуетился и неторопливо двинулся на этот звук. Тот исходил откуда-то из темного угла под потолком. – Близко уже…

Шел на этот стук, пока вскоре он не стал совсем отчетлив, и я не уткнулся носом в неприятно пахнущую мокрую стену, полностью утонувшую в полутьме. Потрогав, – постучал косточкой указательного пальца, пытаясь выяснить: полая или нет, – потом еще, еще, и тут о капюшон беззвучно разбилась тяжелая капля, скользнула по накидке вниз, на пол.

Медленно поднял голову, прищурился, и тут в лоб угодила другая капля, а ровно через секунду на щеку шмякнулась третья.

– Нашел, кажется! – сообщил Майку радостную весть и, вытерев насухо лицо, приготовил бутылку. – Только подождать надо: по капле тут много не насобираешь, – нашарил какую-то жутко колючую палку, – сейчас, может, долбану – воды больше сойдет Она, наверно, застоялась там – бетон подмывает.

Проводник как-то невесело хмыкнул и вернулся к своему занятию.

Я секунду-другую примерялся, куда лучше ударить, и уже замахнулся, как вдруг откуда-то сверху отвалился камешек, звонко стукнувшись об пол, и меня хлестнуло холодными брызгами. Никак не ожидая такого, – обронил доску, тихо выругался и вытерся рукавом.

– Ну, пошло дело, – проговорил я, на радостях потянулся за деревяшкой и тут невольно обратил внимание на рукав – он сплошь в темных кляксах. – Блин, где измазаться-то успел?..

Так и не понял сразу, что это за пятна такие, нехотя отошел в сторонку, на свет, присмотрелся и – почти моментом оторопел: на ткани красовались свежие багровые пятна.

– Это как понимать?.. – задался вопросом и тут случайно поглядел на правую ладонь, а она в ржавых разводах и запах узнаваемый. – Кровь, что ли?.. – принюхался и ужаснулся еще больше, осознавая, что не ошибся. – Господи…

Меня кинуло назад, как от воздушного напора, зазнобило. Сглотнул, поднял глаза, пытаясь вглядеться в потолок, скрывающий жуткую тайну, но тщетно – ничего не видно, лишь капли западали чаще, громче, грузнее, а от пола нестерпимо потянуло отчетливым металлическим душком.

– Попили, блин, водички… – только и сумел промолвить и попятился, едва не споткнувшись о злополучные ящики, о каких и позабыл совсем.

– Ну чего ты там?.. – все не унимался Майк, громко чиркая зажигалкой. – Если не нашел ничего – и черт бы с этим, потерпим! Ну не помрем же, в самом деле, Сид! Сейчас вон червячка заморим с тобой и двинем в путь, а там, может, по дороге чего найдем! Оставь это все и давай-ка лучше сюда подгребай – поможешь банку эту поганую открыть, а то что-то обмяк с утра…

Все еще никак не придя в себя, – без слов развернулся, застав напарника за розжигом долгожданного хоть и скудного костра, потер перепачканную руку о полы накидки, оттирая чью-то кровь, и уже хотел сделать шаг, как вдруг через несмолкаемую череду падающих капель до меня долетел отчетливо слышный шорох.

– Сид?.. Что это?.. – в ту же секунду испуганно позвал Майк и тут ахнул: – Откуда кровь?!.. Сид?..

– Т-с-с… – тихо подойдя к куражащемуся огню, велел я и, чтобы немного успокоить напарника, соврал: – В краске испачкался…

Но Майк не повелся. Весь белый, как алебастр, с расширенными зрачками, он заерзал на месте, запыхтел, испуганно завертел головой, словно отовсюду ожидая нападения, и запаниковал:

– Да какая же это краска, Сид?!.. Какая это краска?.. Посмотрим! Посмотрим сам!.. Кровь же это! Слышишь?.. Кровь! – одернул за рукав. – Что ты там нашел?!..

Но вместо ответа я опустил руку ему на плечо, крепко стиснул, дабы вообще не мог шелохнуться, и вполголоса исторг:

– Тише, – посмотрел в затененный угол, – ни звука…

Майк слышно сглотнул, но воспротивился – остался сидеть на месте.

А тем временем шорох возобновился и, как мне показалось, даже усилился: стал более громким, резким, навязчивым. Уже через секунду у меня сложилось впечатление, что там, этажом выше, кто-то старательно волочет неподъемный мешок и все никак не найдет место, куда приткнуть. Но вспомнив недавнюю находку, – мигом отмел такие мысли прочь, догадался, кто там вместо этого «мешка»…

«А ведь ночью еще не было никого… – отметил в уме и нахмурился: – Кто ж там уже поселиться-то успел?..»

Но таинственный сосед не раскрывал себя долго и настойчиво продолжал что-то тащить, чем-то елозить, шебаршить. А мы, слушая эту сутолочь, сидели напряженные и не могли ни по-нормальному поесть, ни погреться, ни даже перевести дыхание. Наверху продолжали шуршать, то и дело протяжно гремели, постукивали, в то время я с Майком, застыв статуей, терпеливо ожидал, когда же наконец прекратится эта проклятая возня…

– Тварь какая-то завелась, что ль?.. – не выдержав томительного ожидания, предположил Майк, несмотря на мою руку, по-прежнему твердо держащую за плечо. Сам же он, будто переняв мою вечную настороженность и внимательность, заметно успокоился и больше не трясся, только постоянно норовил как-нибудь изловчиться и поддеть железкой раскаленные головешки, периодически выскакивающие из костра.

Но ответить ему так и не успел – сверху, из того самого угла, приглушенно прохрипели.

И тут проводник не то в испуге, не то от неожиданности дернулся, вырвавшись из моей железной хватки, и метнулся за ружьем. Поздно спохватившись, я кинулся вдогонку и вовремя уцепился за цевье, так и не дав Майку сотворить какую-нибудь глупость с горячки.

– Ты чего?.. – насторожился Майк и пугливо забегал глазами, не оставляя попыток выдернуть оружие. – Пусти… там морф!

– И – что? – не сводя с него пристального взгляда и не обращая внимания на хрип, доносящийся все из того же угла, спросил я и вдруг отметил для себя, что почему-то больше не слышу капающей крови.

– Так это… – хотел ответить Майк и вдруг осекся, перестал дрожать, – вдруг он не один – залезут ведь…

Я помедлил с ответом, поднял голову, осматривая невысокий потолок с начисто вымытой побелкой, изрисованный грязными ржавыми разводами.

– Не залезут, – твердо решил я и принюхался, чувствуя очень уж знакомый запах сырости, что за столько времени точно не спутал бы ни с чем другим. Определять его научился не сразу: потребовались годы, чтобы нос, привыкший то к запаху гниения, то к прелости, безошибочно мог улавливать едва-едва ощутимый в воздухе холодок, каким всегда наполнялся осенний воздух перед сильным дождем. И хотя в нем, казалось бы, нет ничего необычного, он тем не менее серьезно менял повадки охотников и загонщиков: те, может, самого дождя и не страшились, но на улицы почти не выползали – сидели где-то в руинах.

– Почему это?.. – не понял Майк и настороженно глянул на меня, на потолок, куда смотрел секунду назад, так и не выяснив, чего там углядел.

Я еще мгновение постоял в молчании, все сильнее чувствуя запах сырости, подкрадывающийся к нашему убежищу, а потом опустил глаза и сказал Майку спокойно, рассудительно:

– Дождь намечается.

Тот опешил, уставился на меня, как на дурака.

– Дождь?.. – переспросил Майк, словно не расслышав с первого раза. – Какой на хрен дождь, Сид?.. Тут окон-то нет, откуда ты знаешь?.. Сид, ты бредишь. Это уже начинает попахивать шизой, ей-богу! У таких, говорят, с воды вот все и начинается. Где-то читал, мол, стук капель слышится…

Но я больше ничего не сказал, а отпустил ружье, вернулся к погибающему огню, скармливая две скомканные газеты, поднял свою бутылку и тихо обратился к оторопевшему проводнику:

– Ну чего стоишь там? Давай сюда свою банку.

Послышались шаги.

Как-то скромно присев рядышком на лист мятого картона из-под коробки, Майк взял с пола банку сгущенки, старательно отряхнул и передал мне. Открыв ножом, я кинул куда-то в сторону жестяную крышку, испачканную вязкой жижей, и передал сгущенку обратно. Подождав, когда огонь разгорится, окрепнет, – все так же безмолвно встал, чтобы забрать мешок, как вдруг тишину неожиданно нарушил Майк:

– Странный ты человек, Сид… – облизывая палец, уже во второй раз называл меня так он, но сказал как-то тоскливо, что ли, беззлобно, даже отчасти завистливо. – Ей-богу, странный…

Я усмехнулся, по привычке запустил руку во внутренний карман, нащупывая пачку сигарет, но потом вспомнил, что их попросту нет, и вернулся.

«Может, и странный… – подумал я, глядя на неугомонный огонек, – тут уж тебе виднее».

А меж тем шорох продолжался, но шумел, правда, уже не так истово, как раньше, – как-то ослаб, приуныл, поутих.

– И где же твой дождь? – с насмешкой спросил Майк и, утерев кулаком бороду, вручил ровно половину от завтрака. Сам скрестил ноги, почесался и утонул глазами в пламени костра. – Синоптик, тоже мне…

Я покосился на него, но ничего говорить не стал – взялся кушать.

Ливень хлестал по пышным зеленым кронам и толстым стволам деревьев со страшной силой. Холодные тяжелые капли так звонко разбивались о каменную кору и крепкие ветви, что, казалось, их разорвет на части в считанные секунды. Но гиганты выдерживали, разве что все-таки отдавали жестокому дождю самые слабые и больные листья, какие рано или поздно все равно забрала бы грядущая золотая осень. Потом проливень резко терял к ним интерес и вместе со шквалистым ветром принимался лохматить подстриженную траву на аккуратных газонах, налетая с каким-то особенным зверством. Зелень стойко терпела ярость непогоды, гнулась, мялась, трепыхалась, как волосы, и в конечном итоге прилипала к мокрой земле, больше не поднимаясь. А через мгновение черный, словно смоль, свод разрубало надвое ветвистой белой молнией, и безлюдный парк накрывало утробным громом, глушащим все…

– Скорее бы гроза закончилась… – трясясь осиновым листом, тихонько пискнула Бетти и плотнее завернулась в мою куртку, прижимаясь, как котенок. – Яжутко замерзла…

Приобнял ее, погладил по слипшимся мокрым рыжим волосам и, поправив над собой ветвь с густой шевелюрой, ответил:

– Ничего-ничего… скоро уже, совсем скоро… – кивнул на небо, где, несмотря на черноту, застелившую целое небо, кое-где виднелись просветы, – подождем.

– Обидно, что он начался именно сегодня, – обиженно проговорила Бетти и смахнула с правой щеки прилипшие волосы. – В долгожданное воскресение… – тоскливо вздохнула, – почему так не везет?..

– Да ладно тебе! Зато на аттракционах успели покататься! – как можно бодрее произнес я, крепче обнял дочь, заслоняя от воды, стекающей с листьев. – Не расстраивайся, принцесса, – приподнял за маленький подбородок, заглянул в глаза. Сейчас выглядели по-особенному красивыми: не то синими, не то бирюзовыми. – У нас с тобой еще полдня впереди, чего ты сникла совсем?..

– Да ничего…

Бетти опять вздохнула, поправила болтающиеся туда-сюда наушники и продолжила:

– Вечно именно со мной такая ерунда получается… – отвернулась, посмотрела на засыпанную листьями, ветвями и вырванной травой дорогу с огромными лужами, пенящимися под беспрерывно падающими каплями. – Неудачница, блин, никогда не получается у меня ничего по-нормальному…

– Прекрати, – строго, но без злобы велел я и развернул: – Глупости-то не говори: кто же знал, что хлынет так. Сейчас закончится, и можно будет в какое-нибудь кафе заехать, подкрепиться. Или кино там, а можно у меня посидеть: чаю попьем, телевизор посмотрим, погреемся – до восьми еще времени много. Ты как?

– Как сам хочешь… – все так же невесело произнесла дочка и полезла в карман за плеером. – Мне уже без разницы…

Вставила наушники, клацнула клавишей, замолчала.

Секунду слушал шум, исходящий из-под ее волос, а потом посмотрел на колышущиеся вдалеке деревья и слегка похлопал дочь по плечу.

– Что?.. – бесцветно спросила Бетти, неохотно вытащив наушники.

Тепло улыбнулся и осторожно спросил:

– Наушником не поделишься? Время-то надо как-то коротать.

Бетти лишь пожала плечами и протянула беленький наушник-вкладыш.

– Спасибо! – поблагодарил, сунул в ухо, тут же наполняясь излюбленной музыкой дочери:

 
With your feet in the air and your head on the ground
Try this trick and spin it, yeah
Your head will collapse
But there's nothing in it
And you ΊΙ ask yourself[3]3
  Pixies – Where is my mind.


[Закрыть]
 

Дождь молотил no деревьям, no дороге, но почему-то теперь казался уже не таким сильным…

 
Where is ту mind?
Way out in the water
See it swimmin'
 

Мы с Бетти молчаливо смотрели, как ветер ерошит кусты и качает кроны, и не решались нарушить это затянувшееся безмолвие…

 
I was swimmin' in the Caribbean
Animals were hiding behind the rocks
Except the little fish
But they told me, he swears
Tryin' to talk to me, coy koi
А музыка все лилась и лилась…
Where is ту mind?
Way out in the water
See it swimmin'?
 

И даже гром уже чудился не таким страшным и как-то мерк перед словами, предназначающимися только для нас.

 
With your feet in the air and your head on the ground
Try this trick and spin it, yeah
Your head will collapse
If there's nothing in it
And you'll ask yourself:
 

А потом из проплешины посреди чернильного неба выскочил лучик долгожданного солнца, и ливень, долгое время беснующийся над парком, стал понемногу затихать.

 
Where is ту mind?
 

– Заканчивается, кажется, – отметил я, с улыбкой глядя на усыпанные листвой лужи. До них, как бы боясь потревожить, осторожно дотрагивался солнечный свет, редеющие холодные капли. – А ты волновалась.

Я вынул наушник и протянул Бетти – та неотрывно смотрела на проясняющееся небо, на рождающиеся ежесекундно маленькие колечки на лужах и, скорее всего, даже не слыша меня. Но потом, заметив мою руку, мигом обернулась, забрала наушник и запоздало ответила:

– Прости, пап, заслушалась… – виновато закусила губу и даже слегка покраснела, – ты что-то сказал?..

– Дождь закончился почти – говорю, – повторил и улыбнулся, любуясь дочериными изумительными глазами.

– А… ну-да, есть такое… – Бетти смущенно улыбнулась, выключила плеер, убрала обратно и вдруг спросила, но на этот раз уже не хмуро или безразлично, а радостно и с приподнятым настроением: – Ну, куда тогда рванем? Может, реально заедем куда-нибудь перекусить?

Секунду подумал и наигранно вздохнул:

– Эх-х, а я-то думал, что ты все-таки у меня захочешь погостить… Я ужин нам приготовил, – ласково погладил по румяной горячей щеке, – сюрприз, так сказать…

Бетти удивленно подняла брови.

– Ты научился готовить?.. – хитрым голосом поинтересовалась она.

– Ну… – как-то неловко пожал плечами, – кое-чему у тебя научился.

Такое известие явно порадовало ее. Совсем повеселела.

– Ладно, пап, уговорил! – наконец согласилась Бетти и, сняв мотоциклетную куртку, передала мне. – Поехали, похвастаешься!

И не дожидаясь меня, вылезла из-под густых листьев и неторопливо направилась к дороге, по какой не спеша бежали ручейки.

– Другое дело, – усмехнулся ей вслед и, надев куртку, поспешил следом.

Нагнав, – осторожно придержал за руку, опустил глаза и, весь помрачневший, присел на корточки, тяжело вздохнул:

– Постой… – и протер взмокший лоб от едва-едва моросящего дождя.

– Пап, ты чего?.. – взволнованно спросила Бетти, посмотрев встревоженным взглядом. – А?..

– Бетти, послушай… – начал я и, взяв за руку, внимательно посмотрел в глаза и залез во внутренний карман, – у меня к тебе просьба будет.

– Какая?..

– В общем… – облизнул пересохшие губы, опять вздохнул и вынул небольшой аккуратно сложенный черный пакет, – вот… Матери передашь, – протянул изумленной дочери. Та, смятенная, растерянная, не понимала, в чем дело, глаза темнели. – Только не забудь, хорошо?..

– И что это? – серьезным тоном спросила она, даже не думая забирать пакет.

– Ятебе потом объясню. Возьми…

– Что за секреты? Что это, пап?.. – повторила дочка, теряя терпение.

Замолчал. Заколебался.

– Отец!..

Поняв, что Бетти теперь от меня ни за что не отстанет и будет допытываться до последнего, – поводил желваками, почесал небритый кадык, еще разок вздохнул, призрачно надеясь на уход от этой темы, но быстро понял: этого не произойдет, – и признался:

– Деньги это, дочка, деньги…

Бетти промолчала.

– Мать твоя поставила меня перед трудным выбором, не хотел тебе говорить… – я не осмелился посмотреть дочери в лицо и виновато отвел глаза, – говорил я с ней, как тебе обещал, еще тогда, помнишь? Вот только она наотрез отказалась идти мне навстречу, – секунду помолчал, – «или деньги, говорит, Сид, или дочь свою вообще больше не увидишь». Представляешь?.. Как же я мог-то… как же…

– Значит, ты меня просто решил купить?!.. – фальцетом выкрикнула Бетти и вдруг всхлипнула, в неверии замотала головой, по щекам жемчужинами побежали маленькие слезинки. А потом швырнула в лицо пакет, набитый деньгами, и в истерике бросила: – Яне хочу тебя больше видеть… НИКОГДА!.. – громко зарыдала и побежала прочь, даже не оглянувшись.

– Бетти!! – кричал ей вслед. – Постой, принцесса!..

Но та уже не слушала и отдалялась от меня с каждой секундой все дальше и дальше…

– Бетти… – разбито выронил я и, смотря вслед опечаленным взглядом, растоптанный, покинутый, упал на колени. – А как же ужин?.. Я…

– …Дождь!.. Сид!.. – вдруг грянул ошеломленный голос Майка, и я полусонно приоткрыл глаза, с большой неохотой возвращаясь из болезненного прошлого назад в убежище, где стало совсем темно. – Слышишь?!..

– Чего?.. – не расслышав, негромко спросил я и, протерев глаза, посмотрел сначала на бородатого проводника, глядящего на меня выкатившимися, как у рыбы, глазами, а затем огляделся по сторонам, слыша громкий монотонный шум снаружи и приглушенное журчание воды.

– Дождь!.. – едва ли не прокричал тот и тотчас же засуетился вокруг полуживого костерка, пытаясь укрыть то фанерой, то слегка намокшей газетой, то картонкой, на какой недавно сидел, но как ни изворачивался, в огонь все равно попадали капли. – Как ты узнал?.. – плюнув на бесполезные попытки спасти костер, – в лихорадке принялся забрасывать остатки сухих газет и деревянные щепки. – Как?..