Текст книги "Ёксель-моксель"

ЕЩЁ РАЗ ПРО ЛЮБОВЬ

Федор Матвеевич Пивкин – стародавний поклонник разливного пива. Его танком не свернуть с платформы: пиво – напиток вольнолюбивый. Не зря в тесноте организма долго не задерживается. И тару ему подавай просторную: бочки, бидоны… А в бутылке, тем паче консервной банке – душа вянет. Не развернуться там, резвяся и играя. Это как степного скакуна загнать в сарайку. Еще не мерин, а огня под копытами как ни бывало.

Из бидона или трехлитровой банки пиво в кружку и льется-то – любо дорого посмотреть… Не то что из горлышка бутылки… Это ведь не водка – мелкой пташкой булькать.

Еще Федор Матвеевич предпочитал разливное по причине – вокруг народ колготится. Значит, разговоры за жизнь, анекдоты… В последние годы очереди у емкостей с пивом исчезли, любимого напитка стало, как говорится, до бровей и больше. В сортовом многообразии Федор Матвеевич оставался верен разливному, из кегов.

Накануне описываемого дня иногородний брат ураганом обрушился. В 12 ночи нагрянул, в 9 утра сгинул. Оставив на память острое желание освежиться пивом.

Из кегов наливали в соседнем магазине. Но руки бы повыдергивать как. Пиво пенилось, неуправляемо лезло через край шапкой. Вдобавок эти торговые свиристелки трехлитровый эмалированный бидон на глаз не чувствовали. Хоть линейкой отмечай уровень налива. Отсюда ворчание и недовольство. Этого добра у Федора Матвеевича дома в исполнении жены хватало… Потому направил стопы в торговую точку, где продавщицы в пиве соображали больше.

Погодка стояла – не передать. Особенно на обратном пути, когда вышагивал, отягощенный освежающим напитком. Солнце пригревало, снежок, ночью нападавший, сверкал, душа млела от природно-бидонной благодати.

Зима в том году от звонка до звонка жучила морозами. Уши заворачивались, носы отваливались. Градусник можно было рубануть на отметке минус 30 и выбросить верхнюю часть куда подальше за бесполезностью, градусы туда ни разу не поднимались. Лишь к средине марта укоротился морозный садизм. Солнце наконец-то чуток термоядерного тепла уделило Сибири. А много ли, спрашивается в кроссворде, сибиряку надо? На миллиметр пригрело, он уже рад-радешенек.

В весеннем настрое двигался Федор Матвеевич восвояси, с каждым шагом сокращая расстояние до кружки с веселящим душу и другие органы напитком. И вдруг нашему герою похудшело. Под воздействием шестого или седьмого чувства обернулся и… оказался в том поганом состоянии, о котором сказано выше. На него несся семимильными скачками пес. И не пес в нормальном понимании – слон в собачьей шкуре. Только без хобота. Зато пасть как у акулы.

«Испил пивка», – подумал Федор Матвеевич и прижал к сердцу любимый напиток. Как щитом загородил грудь бидоном от кровожадных клыков. Подлетевший на всех парах пес запрыгал в опасной близости от уязвимых частей тела.

– Фу! Фу! – заповторял Федор Матвеевич. Хотя с языка рвалось: «Уйди, тварь безмозглая!»

– Фу! – еле сдерживал эмоции Федор Матвеевич.

Пес и не подумал исполнять фукальный запрет. Но пока не рвал штаны, не впивался в горло. Лишь подпрыгивал, норовя мордой поддеть бидон. Федор Матвеевич едва успевал уворачиваться от жаром пышущей пасти. «Вот же, сука! – думал при этом. Несмотря на кризисность ситуации, успел определить женский пол пса. – Сначала хочешь пиво разлить, потом за меня взяться!»

– Да пошла ты! – в один момент нервы, подорванные вчерашним алкоголем, не выдержали. – Пошла ты на хрен!

В ответ пес резко ткнул обидчика лапами в грудь. Федор Матвеевич, вместе с тесно прижатым к сердцу бидоном, полетел в придорожный сугроб. Однако, падая на спину, так сориентировал в пространстве сосуд, что ни одна капля не выскочила из-под крышки.

Будто горизонтальность поверхности пива отслеживали гироприборы, а их реакцию на толчки и броски мгновенно отрабатывали сервоприводы.

Федор Матвеевич вывернулся из-под собаки и вскочил на ноги. При этом обнаружил в поле зрения хозяйку пса, бегущую к инциденту с классическим криком собачников:

– Не бойтесь! Она не кусается!

Собачница была чуть выше псины. Носик в рыжих, самый шарм, крапинках. Зеленые глазки. Спелыми вишенками губки…

Красота не тронула Федора Матвеевича.

– Завели людоеда – держите при себе! Это ведь ходячий инфаркт!

– Ради Бога, извините! – виноватилась подбежавшая, сдерживая скотину за ошейник.

– А случись на моем месте ребенок или беременная?! Такая кабаниха горло порвет, не успеешь маму позвать.

– Что вы! Гита по жизни очень спокойная. Единственное – от пива шалеет. За 200 метров чует. Любит, не удержать! Хоть каждый день покупай.

– Пиво?! – совершенно другими глазами посмотрел на псину Федор Матвеевич. – Не может быть?!

– Честное слово! И только разливное… На бутылочное или баночное ноль внимания. От разливного дуреет, перед людьми стыдно. И пьет его как сапожник… Извините, пожалуйста…

Женщина потащила пса от соблазнительно пахнущего сосуда.

– Подождите! – крикнул вослед Федор Матвеевич.

Он снял с бидона крышку, ручкой книзу положил на снег, до краев наполнил пивом.

– Пей! – ласково предложил четвероногому коллеге по слабости.

Гита принялась с аппетитом лакать янтарную жидкость.

– Не зря собака – друг человека, – сказал Федор Матвеевич, – понимает, бутылочное – это моча, извините, конская. – Будете? – галантно протянул бидон даме.

– Нет, что вы! – смутилась та.

– Я с вашего позволения…

Федор Матвеевич поднес к пересохшим губам сосуд, омочил горло жадным глотком, а метнув его в заждавшееся нутро, начал не торопясь, со вкусом поглощать чуть горчащий напиток. Надо сказать, язык пса тоже шнырял в крышку бидона без суеты – с чувством, толком и пониманием.

…И еще неизвестно – на небритом лице или на лохматой морде в тот момент было больше блаженства.

ТЕМНЕЧЕНЬКО

– Ой, темнеченько! – стенала Антоновна соседке. – Тимофей кончается. Семый день капелюшечки не ест, пластом лежит. Ой, темнеченько, люблю ведь его как смерть.

Тимофей был Антоновне не сват, не брат, даже не зять с мужем. Тимофей был котом. Но каким! Такого днем с огнем по всему свету ищи – только батарейки в фонарике садить. Как будто из лауреатов кошачьей красоты свалился однажды на крыльцо. Шерсть исключительной пушистости и до голубизны дымчатая, на шее белый галстучек, глаза зеленые…

– Ну, и околеет, – бросил муж на причитания Антоновны, – невелика персона. Возьмем нового. У Протасовых кошка через день с пузом. Убивался бы я по каждому шкоднику. По мне бы кто так убивался…

– Тебя-то бульдозером не сковырнешь…

– Ага, по весне вона как скрутило.

– Дак горло дырявое, то и загибалси!

– Че горло, когда желудок прихватило.

– Выжрал какой-нибудь порнографики из киоска…

– Тебя переговорить – надо язык наварить! – махнул рукой муж.

– А нечего спориться…

Антоновна пошла в закуток, где лежал кот.

– Тишенька! Тиша! – склонилась над умирающим любимцем.

У того не было силушки даже глаза приоткрыть. Всегда подвижный хвост лежал мертвой палкой. Ухо безжизненно завернулось. Шерсть свалялась, как у помоечной собаки. Нос горячий.

Антоновна пошаркала с горем к ветеринару, который не выразил ни малейшей радости, завидев бабку.

– Я по кошачьим не специализируюсь, – прервал просительницу на полуслове.

– Как это? – удивилась Антоновна. – Все одно скотина.

– Ты ведь не идешь к зубному, если возник гинекологический вопрос?

– Слава Богу, этот вопрос отвозникался. И во рту протезы. Ты мне, родненький, Тимофея полечи.

– Сам оклемается. Кошки живучие.

– Дак ведь это кот. Пойдем осмотришь, я заплачу, не сумлевайся.

Летом ветеринар поклялся с Антоновной дел не иметь. Она ухитрялась никогда деньгами не рассчитываться. Скажем, такса опростать поросенка от мужской нужды – 50 рублей. Жадная бабка вместо наличности то кусок сала старого всучит, то бутылку некачественной самогонки. У ветеринара своего сала – хоть через забор кидай, и что бы он сивухой при его должности давился? А язык деревенеет категорически отрубить: деньги давай! Будто гипноз анестезирующий подпускала Антоновна. Потом, возвращаясь домой, ветеринар плюется в свой адрес: зачем брал?

– Ты к Степаниде сходи, – отфутболивая настырную бабку, посоветовал поросячье-коровий доктор.

Степанида жила знахарством. Шептала, заговаривала, травничала.

– Кота тащить не надо, – отказалась от осмотра слабоживого пациента Степанида. – Еще оцарапает. Фотография есть?

– Моя?

– На кой мне твоя? Кота!

– Я сама-то лет двадцать не фоткалась.

– Нашла чем хвастаться, – строго сказала Степанида. – Тогда клок шерсти с живота начеши.

– Чьей?

– Да не твоей же!

Степанида дула на Тимофееву шерсть, шептала над ней, подбрасывала под потолок и внимательно следила за падением. В завершении колдовских процедур завернула клок в бумажку и швырнула в печь. Антоновне вручила пузырек с желтой жидкостью – капать Тимофею в пасть.

– Сколько должна? – спросила Антоновна, не удовлетворенная курсом лечения.

– Десятку.

– С собой нет, – сказал Антоновна, – вечером занесу.

Хотя «с собой» было.

Дома Антоновна набрала в пипетку жидкости из Степанидиного пузырька, пошла вливать целительную влагу в болезного Тимофея. Того в закутке не оказалось.

Сердце Антоновны оборвалось в нехорошем предчувствии.

– Где Тиша? – трагически спросила мужа.

– Где-где, – грубо прозвучало в ответ, – в гнезде! Околевать, поди, уполз. Они, как сдыхать, завсегда уходят из жилища.

– Ой, темнеченько! – заголосила Антоновна и принялась жалостливо звать. – Тишенька, Тиша, погоди умирать, полечимся.

Антоновна ходила по дому, заглядывала во все углы. Тимофея нигде не было.

– Ой, темнеченько! – вышла в сени.

Через минуту оттуда раздался истошный крик:

– Ах ты, тварь! Ах ты, скот! Убью-ю-ю!!!

В поисках околевающего любимца Антоновна заглянула в кладовку. Где страшно зачесалось схватить дрын потяжелее. Под потолком висело полтуши неделю назад забитого бычка. На ней, намертво вцепившись когтями, распластался Тимофей. Он хищно рвал мясо зубами. Добрая часть бычка отсутствовала.

– Заболеешь так жрать-то, – прибежал на крик муж.

– Убью! – кричала на любимца Антоновна.

Тимофей не стал дожидаться смертельного дрына, камнем упал с объеденной туши и резво, несмотря на болезнь, юркнул на улицу.

Антоновна ругала кота, мужа, который низко повесил бычка, оплакивала уничтоженное мясо и думала: платить Степаниде или обойдется?

Платить, по-хорошему, было не за что. Но ведь порчу может навести. Ладно, если на кота-вредителя, а вдруг – на саму Антоновну…

БОРЬБА ЗА ВЫЖИВАЕМОСТЬ

И ПОД ЕЁ АТЛАСНОЙ КОЖЕЙ

Суицидников Виктор Трофимович Сажин чувствовал за версту. Не успеет на своем конце провода бедолага доложить, что через минуту смертельно разящей пуле даст ход в истерзанное сердце или что окно распахнуто, до полета по законам всемирного тяготения лбом об землю всего один шаг, – эта кровавая трагедия еще не сорвалась с языка, а Виктор Трофимович уже чувствует: от трубки телефона службы доверия, где подрабатывал по ночам, несет самоубийством.

В то дежурство, как только радио пробило полночь, Виктор Трофимович поворотом ручки заткнул крикливое «окно в мир» и начал в тишине укладываться на скрипучий диван.

Куда там уснуть! Сразу заблажил телефон. От звонка веяло кладбищем.

«Я тут при чем?» – раздраженно подумал Виктор Трофимович и снял трубку.

– Значит так, – без «здрасьте» раздалось в ней, – сейчас открою бутылку водки, выпью стакан и повешусь.

«Ну и дурак! – подумал Виктор Трофимович. – Уж пить так весь пузырь…»

– Как вас зовут? – спросил он.

– Без разницы, – отказался от знакомства собеседник.

– Меня – Виктор Трофимович, – не обиделся Сажин. – Что у вас стряслось?

– У меня обнаружен СПИД.

Виктор Трофимович испуганно оторвал трубку от уха. СПИДа боялся панически. Предохранялся от него днем и ночью. В парикмахерской наотрез отказывался от штрихов, наносимых бритвой на шее и висках. Вдруг на лезвии осталась от предыдущего клиента частичка СПИДоносной крови? Летом остервенело боролся с комарами, и редко какому удавалось пробиться к кровеносным сосудам. Если хоботок крылатого упыря все же осквернял кровь, Виктор Трофимович пусть и не срывался в поликлинику сдавать анализы, молитву самосочиненную обязательно повторял про себя: «Боже праведный, спаси и сохрани от СПИДа, дай надежный иммунитет от заразы в трудную минуту».

Сорок раз подряд читал молитву. Чтобы наверняка услышал Создатель. Хотя по жизни Виктор Трофимович крещеным не был.

– Сейчас бутылку открою, – тускло повторила трубка, – выпью и на люстре повешусь.

– Может не выдержать, – брякнул Виктор Трофимович.

– Что не выдержать?

– Разве не знаете, – вильнул на дежурную тропу Виктор Трофимович, – самоубийство – великий грех.

И подумал: «Как бы я повел себя на его месте?»

– А если я девушку заразил? – с вызовом спросила трубка.

«И под ее атласной кожей течет отравленная кровь», – вспомнился с вечера звучавший по радио романс. И тут же в голове пронеслось. – Боже праведный, спаси и сохрани от СПИДа…»

– Я бы сначала подвесил за одно место ту, что меня заразила! – непедагогично бросил Виктор Трофимович.

– Сам хотел придушить эту профурсетку! А она смоталась на два месяца. Порядочную из себя корчила: «Нехорошо! – ломалась. – У меня муж! Никогда не изменяла!» А у самой СПИД!

– Найдите ее непременно! – Виктор Трофимович решил на этом отвлекать от суицидной веревки зараженного. – Как ее фамилия?

– Зозуля.

– Из 101-й аптеки?! – кипятком ужаса обдало Виктора Трофимовича.

– Откуда я знаю?

– Ну, ты даешь копоти! – перешел на «ты» Виктор Трофимович. – Раздеваешь женщину, и где она? что? не спросил!

– Она сама раздевалась.

– Я в переносном смысле.

– А вы что – анкету заполнять заставляете перед кроватью?

– Зато у меня и СПИДа нет! – сказал Виктор Трофимович. Но голову полоснуло: «А вдруг есть?!»

– Имя-отчество Зозули? – прокричал в трубку Виктор Трофимович.

– Я бы эту тварь еще по отчеству звал! Танька.

«В аптеке тоже Танька», – сердце у Виктора Трофимовича бешено заколотилось. Трясущейся рукой он начал листать записную книжку. Где эта Зозуля? Где? Единственный раз тогда изменил принципу предохранения. От вина затмение нашло…

На «З» фармацевта не было.

– Секундочку, – сказал Виктор Трофимович в трубку, бросил ее на стол и лихорадочно принялся шерстить блокнот. Сначала справа налево, потом – в обратную сторону. Где она? Где? «Боже, спаси и сохрани от СПИДа, дай надежный иммунитет…»

Дал. На глаза Виктора Трофимовича попала запись «Татьяна Козуля». Он в голос засмеялся. Вот уж на самом деле – у страха глаза по чайнику! Как мог спутать – в аптеке не Зозуля, а Козуля. Ну, чудило! Сам себя до полусмерти напугал.

«Татьяна Зозуля – СПИД», – записал в книжку для памяти.

А зараженному сказал:

– Надо, прежде чем вешаться, разделаться с этой Зозулей!

– Куда она денется? – презрительно бросил тот. – Сама сгниет!

– По-вашему, – снова на «вы» перешел Виктор Трофимович, – эта зараза пусть и дальше косит нашего брата?

– А мне как жить? Как?! – с надрывом крикнула трубка. – Я невинную девушку… Мы в ЗАГС собрались.

– Она проверялась?

– Не могу ей сказать про СПИД! Нет!

– Давайте я скажу.

Вызвался Виктор Трофимович исключительно для поддержания разговора. Общаться с инфицированной ни под какой петрушкой не собирался. Не верил, что ВИЧ не передается дыхательным путем.

– Нет! Нет! Нет! – отказался от услуги зараженный. – Если только после моей смерти. Это Галочка из 3-го книжного.

– Да?! – шепотом выдохнул Виктор Трофимович.

Галочку он знал. Слава Богу, не в интимном плане. Магазин был через дорогу от «психушки», где работал Виктор Трофимович. Частенько заходил посмотреть детективы.

– Такая девушка!!! – с трагическим восторгом воскликнул зараженный. – Ей 22 года, а до меня ни одного мужчины не было! Представляете!!

«Дождалась дура!» – нехорошо подумал Виктор Трофимович и записал Галочку в черный список рядом с Зозулей.

– Такая девушка! – повторила трубка. – Доверилась мне! А я ее СПИДом! Кобель! А ведь знал тогда, знал: надо предохраняться. Я имею в виду, когда с Танькой кувыркались. Знал, что береженого Бог бережет. А как осадили бутылку, все полезное из головы вылетело. Кого там от Таньки предохраняться! Одно на уме – быстрей вперед! А теперь Галочку, такую девушку…

– С ней почему не предохранялись?

– Откуда я знал, что СПИД поймал от этой Козули!

– Как Козули?! – подскочил Виктор Трофимович. – Ты говорил Зозули.

– При чем здесь Зозуля? Козуля ее фамилия!

– У тебя что, вконец крышу сорвало? Ты говорил Зо-зу-ля!

У Виктора Трофимовича взмокли подмышки. Левое веко задергалось. Он готов был своими руками повесить зараженного.

– Какая вам разница – Зозуля или Козуля меня заразила?! Я, скотина такая, Галочку невинную на смерть обрек! Она доверилась! А у меня на ВИЧ отрицательный результат!! Как с этим жить? Как?!

– Отрицательный? Точно?!

– Нет, я ради шутки вешаться собрался. Вот она передо мной бумажка с анализом.

– Ну, ты дундук! – в данный момент Виктор Трофимович готов был расцеловать суицидника. – Ну, темнота! Ну, глухомань! Мой тебе совет – возьми веревку вешательную, натри скипидаром и отхлестай себя по голой заднице! Может, поумнеешь…

– Нет, я повешусь!

– Если результат отрицательный, баран ты ни разу не образованный, значит, ты не инфицирован. Минус в данном случае – самый что ни на есть плюс для таких дураков, как ты. Никакого СПИДа у тебя нет!

Виктор Трофимович открыл книжку и с удовольствием вычеркнул занесенных в список СПИДоопасных Галочку и Козулю.

– Точно?! – заорала трубка. – Точно!!!

– Нет, я буду с тобой приколы шутить.

– Слушай, – теперь на «ты» перешел псевдоВИЧинфицированный, – где ты сидишь? Сейчас беру такси и еду к тебе с бутылкой…

– Езжай лучше к Галочке и не забудь на свадьбу пригласить.

– Первым гостем будешь!

– Коробку презервативов подарю налевака ходить.

– Что ты?! Налево теперь ни ногой!

– Не зарекаются любя, предохраняются почаще.

На этой мудрости Виктор Трофимович положил трубку и только начал укладываться на диван, раздался звонок. Вновь показалось – суицидный.

– Сколько времени? – спросила трубка с явно похмельным выхлопом.

Виктор Трофимович пошел на борьбу с новым самоубийством по методу «клин клином…»

– Вешаться собрался? – взял быка за рога.

– Ага, хозяин точно за яйца подвесит, если опоздаю к семи! Вчера так ушатался, не могу въехать, где? как? и сколько времени?

– Половина первого, – спас от подвешивания клиента за богоданные места врач.

– Отец, базару нет, – в качестве благодарности радостно рявкнула трубка и запела гудком.

«Нет, так нет, – снова начал укладываться подремать Виктор Трофимович. Приняв позу, параллельную линии горизонта, государственно подумал. – Надо с предложением в горздрав выйти: писать на результатах анализов коротко и дураку понятно: „СПИДа не обнаружено“. Мозги у народа вконец отсохли от терроризма, наркомании и проституции, на ровном месте в петлю лезут».

А засыпая, заповторял: «Боже праведный, спаси и сохрани от СПИДа, дай железный иммунитет от заразы…»

К ЧЕРТЯМ СВИНЯЧИМ

Проснулся Геннадий Фаддеевич Кукузей от дрели. Воя на изнуряющей ноте, она до мозгов пронзала пространство откуда-то из-за стен. Трудно сказать, с каким успехом сверло дырявило неживую материю, Геннадия Фаддеевича в пять секунд прошило насквозь, сон улетучился, как и не было.

«Что они, вконец озверели?!» – нелюбезно подумал о соседях.

С каких, спрашивается, атрибутов любезности взяться: ночь в полном развороте, темнота, хоть глаза всем подряд коли, самое время трудовому человеку расслабиться в кущах Морфея, а ему в уши заместо колыбельной – сверло.

Геннадий Фаддеевич возжег лампу в изголовье. И нехорошие слова бесенятами заплясали на языке. Стрелки часов еще только разменивали четвертый час, до верещания будильника спать да спать!.. А тут…

Жену дрель не брала. Она, во всей красе раскинувшись на основных площадях двуспальной кровати, насморочно сопела.

«А мне стоит всхрапнуть, – испепеляющим взглядом оценил безмятежный вид супруги, – сразу локоть до самых печенок воткнет».

Геннадий Фаддеевич зашевелил ушами, определяя местоположение нарушителя тишины.

«Какой гад ночь со днем перепутал? – задался шерлокхолмовским вопросом. – Опять Чумашкин?»

Чумашкин был новым русским с верхнего этажа. Год назад купил над головой у Геннадия Фаддеевича две квартиры: двух– и трехкомнатную. Прорубил между ними дверь, и нет жить по-человечески на этих просторах, в двухкомнатной, в ванной, заделал парную.

Когда перестраивался, всех соседей достал долбатней. Устали бегать к нему со скандалами: сколько можно издеваться? И он притомился отбрехиваться. Нашел мастеров-полуночников. Те в самый сон, часа в три, затевали сверление и другой строительный шум. И партизанами не открывали на звонки соседей.

Собственно – против парной Геннадий Фаддеевич ничего не имел. Сам любил взбодрить кожу веником до ракообразного состояния. Имеется в виду, когда раков к пиву варят. Напариться и пивком жар внутренний унять Геннадий Фаддеевич считал первейшим удовольствием. Будь с кошельком Чумашкина, сам бы парную дома заварганил. Чтобы, как зачесалось, в шесть секунд раскочегарить и с веником на полок – держите меня, кто смелый!

Чумашкин, он хоть и новорусский, а все одно – Чумашкин.

Посади субъекта свинофермы за стол… Вдобавок к парной в ванной, сделал из кухни бассейн. То есть плиту, мойку и остальные принадлежности домашнего очага – геть, а во всю освободившуюся ширину и длину водная гладь в добрый метр глубиной… На тот предмет, чтобы нырять из парной, как в прорубь.

Жить с водоемом над головой не мед, а прямо наоборот – деготь. Только сядешь вечерком чайку испить, обязательно мысль кляксой ляпнет: а что как потолок не выдержит купания ракообразно распаренных телес? Как обрушится вместе с «прорубью»? Как полетят в чашку мочалки и голые задницы?

С такими тараканами в мозгах не до чая! Бежит Геннадий Фаддеевич, чертыхаясь, в дальний угол квартиры, где не висит над головой дамокловый бассейн.

И вот, похоже, этому ихтиандру тесно на кухне нырять стало, расширяет акваторию на всю оставшуюся квартиру.

«Чтоб твой банк лопнул! Чтоб тебя налоговая за вымя взяла! – зверея, лепил проклятия Геннадий Фаддеевич. – Чтоб у тебя член на лбу вырос! Чтоб тебя черти забрали!»

Расхрабрившись, хотел даже постучать в потолок шваброй. Но передумал. И сосед может в суд подать, и жена спасибо не скажет.

К тому же показалось: сверлят в другой стороне.

«У проститутки что ли?»

Дом пользовался большим спросом среди денежных граждан. Когда-то, в 60-е годы, строился для медработников и учителей, а сейчас другие работники, как мухи на сладкое, норовили въехать. Геннадию Фаддеевичу не раз предлагали с крутой доплатой обменяться, но он держался.

Дом стоял в очень живо написанном природой и человеком месте. На бреге. Волны без устали катили мимо окон. Высунешься, а у тебя перед глазами не автобусы с троллейбусами или подштанники на веревке – речные просторы успокаивают нервы. Тут же рядом сквер вместо шума городского листвой шуршит. Тогда как до городского шума меньше чем раз плюнуть, центр в пяти минутах черепашьего хода.

Недавно за стеной проститутка поселилась. Геннадий Фаддеевич лицензию ей на профпригодность не подписывал и свечку не держал, но жена говорила:

«Проститутка, сразу видно. Нигде не работает, одевается, как из Парижа, мужиков разных водит, и пол в коридоре палкой не заставишь мыть. Проститутка, и к бабке не ходи».

Пол она однажды мыла. Геннадий Фаддеевич видел. Вышла на площадку, в одной руке двумя пальцами, как дохлую крысу за хвост, держит тряпку, в другой – чашка с водой. Плеснула на пол, бросила в лужицу тряпку, заелозила ногой.

Глаза бы отсохли на такое глядеть.

«Убила бы! – злилась жена Геннадия Фаддеевича. – Проститутка чертова».

Квартира эта всегда была, как говорила супруга, «слаба на передок». Раньше в ней Валька-парикмахерша «слабела». Но у той веселье с мужичками было образом жизни. На коммерческую основу не ставила. Отчего пришлось квартиру продать.

На днях Геннадий Фаддеевич к мусоропроводу с ведром идет, навстречу проститутка с подругой.

– Многое могу простить мужчине, – сказала в пространство, как бы в упор не видя соседа, – но если выносит на помойку ведро, ни за что с ним не лягу.

«Куда ты, мокрощелка, денешься, когда у меня будут деньги», – мстительно подумал Геннадий Фаддеевич.

Но денег не было. Родное предприятие, чтоб ему провалиться, считай, год не платило наличкой. То макаронами выдадут, то крупорушкой. Не идти же к проститутке с крупорушкой…

«У нее, точно у нее гудит, – приложил Геннадий Фаддеевич ухо к стене. – Но че бы она сверлила? У нее руки не на дрель заточены. Может, массажер какой?»

«Чтоб тебе замассироваться в доску! – пожелал Геннадий Фаддеевич. – Чтоб у тебя критические дни сплошняком пошли! Чтоб тебя черти в свой гарем затащили!»

И, вспомнив сцену у мусоропровода, тихо выплыл в общественный коридор. Где подкрался к железной проституткиной двери и от всей души каблуком попинал ее. Грохот получился отменный.

Геннадий Фаддеевич не стал ждать реакции хозяйки двери или ее клиента, заскочил домой и нырнул под одеяло.

Источник бессонницы, вроде бы смолкший, вновь появился.

Тонким воем, настойчиво вгрызаясь в мозги, он выматывал душу. Как ни натягивал против него одеяло, как ни лез под подушку, сон не шел.

Геннадий Фаддеевич высунул уши из-под одеяла, нацелил в пол. Нет, зря терроризировал проституткину дверь. Снизу шумит.

Под ними недавно купил квартиру по культуре чиновник. Его чаще можно было в телевизоре увидеть, чем наяву. А по ночам давала знать о себе его жена. «Импотент чертов!» – бескультурно вопила.

«Ему еще и дома „потентом“ быть! – говорила на это супруга Геннадия Фаддеевича. – На работе круглый день не переводятся балерины ногастые да певицы сисястые…»

«Может, с горя новый ремонт начала?» – подумал Геннадий Фаддеевич.

В плане работ по дому сосед был точно не «потент». Глухой нуль. Зато соседка (не как жена Геннадия Фаддеевича, которая ни петь, ни свистеть, когда надо красить или белить) была что надо по отделочным вопросам. Кафель наклеить, обои, что-то закрутить, прикрутить – это никому не доверяла. «У меня что, ку-ку поехало халтурщикам платить, – говорила, – когда сама во сто крат лучше и с душой!»

«А может, картину опять муж приволок, ей вздумалось посередь ночи вешать, раз от него никакого толка, – выдвинул новое предположение Геннадий Фаддеевич. – Не могла, зараза, до утра подождать».

Картин у них было, только что в туалете не висели.

«Чтоб ты сама обеспотентилась! – адресовал мысленное послание соседке. – Чтоб тебя черти защекотали! Чтоб…»

И вдруг опять показалось – изматывающее сверло ноет со стороны Чумашкина.

Или от проститутки?

Или снизу?

«Да чтоб вас всех перевернуло и трахнуло! – скопом пожелал Геннадий Фаддеевич соседям. – Чтоб вас рогатые сверлили денно и нощно!»

Затем достал из аптечки рулон ваты, вырвал два здоровенных клока, каждым из которых можно было наглухо законопатить для разоружения танковое дуло, и с остервенением воткнул в уши…

«Теперь хоть засверлитесь!» – натянул одеяло.

Но изнуряющий звук не исчез. С еще большей силой он начал дырявить воспаленные бессонницей мозги…

И Геннадия Фаддеевича пробило – не надо пенять на зеркало…

Воющая «дрель» сидела в его родной головушке.

«Да чтоб ты пропала! – застучал кулаком по „родной“. – Чтоб ты отсохла! Чтоб ты провалилась к чертям свинячим!»

И вдруг перед глазами замелькали копыта, хвосты, мерзопакостные морды, запахло серой…

Голова со свистом куда-то проваливалась. То ли в сон, то ли похуже…