Текст книги "Парламент"

Сергей Романов
Парламент

ЗАСЕДАНИЕ 5. СГОВОР

1

Губернаторский лимузин, распугивая синими мигалками и заунывным воем сирены автолюбителей и профессионалов, летел по разделительной полосе к зданию областной администрации. Иногда водитель резко принимал вправо, а то и вовсе, не сбавляя скорости, выскакивал на встречную полосу движения, объезжая самых упрямых шоферов. Другой бы только подивился искусству губернаторского рулевого, но Пьеру Кантоне, который считал, что уже в какой-то мере свыкся с лихорадочным и совсем непредсказуемым образом жизни в России, такая лихая езда была не по нутру.

Он постарался отвлечься, не обращать внимания на дорогу и ещё раз продумать ход предстоящего разговора с главой области. В кожаной папке для бумаг, которую Пьер Кантона не выпускал из рук, лежал план реконструкции и модернизации водосооружений. Он закрыл глаза и мысленно начал перелистывать страницы плана, который набросал ещё в Марфино, после того, как самолично побывал на всех объектах, обошел водо-насосные станции, своими руками прощупал соединительные швы трубопроводов и в конце концов убедился, что область располагает неограниченными запасами водных ресурсов. Это было важно знать, потому что реконструкция требовала немалых капиталовложений. А Кантона с детства привык считать деньги и прежде чем их вложить даже в какое-нибудь пустяковое дело, по несколько раз делал предварительные расчеты: стоит ли овчинка выделки? Водообъекты, большую часть акций которых хотел приобрести Кантона, того стоили.

Теперь он не сомневался, что при удачном стечении обстоятельств уже года через три на его банковские счета поступит первая прибыль. А когда на всех насосных будет установлено новейшее оборудование, старые нитки трубопроводов заменятся на новые, гораздо большего сечения, тогда и придет время приподнять тарифы на воду, и деньги потекут рекой. Но как бы не вертел цифрами и предположениями Кантона, как бы ни старался он заглянуть в ближайшее будущее, а все равно выходило так, что затраченные им на реконструкцию средства, смогут вернуться обратно только лет через пять. Опять же при удачном стечении обстоятельств: если местная дума без промедления примет закон о приватизации, если областная администрация выполнит свою часть программы, если таможенные органы не увеличат процентные ставки на ввоз импортного оборудования, и если, конечно, ему никто не станет ставить палки в колеса. Он, Кантона, не только понимал, но и видел, что Россия нынче стала огромной предпринимательской нивой, по которой носятся лихие люди и не брезгуют собирать совершенно чужой урожай. Какое-то седьмое предчувствие подсказывало ему, что из таких людей и его главный российский партнер – Денис Карлович Бурмистров.

Не успел он подумать о банкире, как в лимузине раздалась трель телефонного звонка, и через несколько секунд водитель, разгоняя машину по встречной полосе, передал ему трубку сотового телефона. Бурмистров сообщал, что всего лишь на четверть часа задержится и будет у губернатора ровно в десять часов пятнадцать минут. Это сообщение немного раздосадовало Кантону: ему хотелось, чтобы он был представлен областному голове не личным секретарем или помощником, а одним из влиятельных лиц в регионе, каким считался Бурмистров. К тому же ему вовсе не хотелось самому начинать разговор о модернизации водообъектов: губернатор мог истолковать это так, что не родное отечество, а прежде всего иностранный капитал притягивает руки к государственной собственности.

«Впрочем, мое дело предложить, а их – отказаться», – подумал Кантона, но тут же поймал себя на мысли, что такое положение вещей его явно не устраивало. Слишком много времени и средств он затратил на Россию. И теперь было бы непозволительной роскошью, бросить разработанный план и в одночасье от всего отказаться. Только на поездки и коньяк, пусть даже низкосортный и дешевый, которым угощали рабочих, было истрачена добрая сотня тысяч франков. Немало денег ушло и на девчонку, которую встретил Кантона в Центре знакомств и которая ему так понравилась.

А понравилась ли? Не ошибается ли в своих чувствах Пьер? Да, она симпатична, скромна и как ему показалось, независима. Стоило потратить немало усилий, прежде чем она приняла от него подарки – костюм и колечко с бриллиантом. Но в то же время она показалась ему слишком простой и наивной. Он не мог не заметить, как ей трудно порой поддержать разговор, и она улыбалась или хохотала по каждому поводу. Видать, девчушка без образования. Сможет ли он найти с ней общие интересы? Будет ли их союз счастливым, таким, о каком он мечтал? Как-то его старый товарищ, после очередного развода грустно улыбнулся и сказал фразу, которую он запомнил навсегда: «Семейная жизнь напоминает бесконечный обед. Вот только десерт подают в самом начале. А потом в блюдах все чаще попадается горький перец».

Он постарался избавиться от нахлынувших вопросов по семейному счастью и благополучию. Но как ни старался сконцентрировать свои мысли на предстоящем разговоре с губернатором, ему это не удавалось. Теперь ему казалось, что понятия «бизнес в России» и «русская жена» просто неотделимы друг от друга. И рано или поздно выбор все-таки придется сделать. Главное, чтобы потом не пожалеть и не вылавливать перец из блюд. Да, он заметил, что в этой необычной и, на его взгляд, пока дикой стране очень много красивых женщин. Чересчур много.

Пьер вдруг невольно поймал себя на мысли, что уже не раз за последние несколько суток сравнивает чернявую Свету Марутаеву с девушкой, которую подвез из Марфино до областного центра. Она была лет на восемь старше черноглазой Светланы, но нисколько не уступала ей в женской привлекательности и совсем разительно отличалась в плане образования и общения. Кажется, она была помощницей депутата думы. Того самого депутата, у которого, по мнению Кантоны, совсем не оставалось шансов победить и прорваться в новый состав законодательного органа. Потому что он, Кантона, делал ставки совсем на другую кандидатуру и был уверен, что с его помощью виктория будет одержана. Нет, они не затрагивали тему выборов в разговоре с попутчицей. Она превосходно разговаривала на французском и, казалось, не было тем, в которых бы она не разбиралась. Он, искоса поглядывая на её длинную челку, порой даже удивлялся: откуда она так много знает о парижской жизни? Она перечисляла любимых французских киноактеров и писателей, восхищалась шедеврами Лувра и архитектурой города, и, нисколько не коверкая слов, называла улицы и проспекты Парижа, где с детства мечтала побывать. О Боже! Она даже мимоходом заметила, что ни в одном из ресторанчиков Монмартра никогда бы не заказала шато семилетней давности, обосновывая свое высказывание тем, что именно семь лет назад урожай винограда получился скудным и недозревшим, а следовательно вино того года среди парижан считалось не совсем вкусным и качественным. До знакомства с ней ему казалось, что французы гораздо лучше знают жизнь России, нежели россияне разбираются в парижских тайнах. Она напрочь опровергла его мнение.

Когда они подъехали к её дому, ему даже не хотелось расставаться с новой знакомой. Он предложил ей поужинать, но она вежливо отказалась, сославшись на усталость и на то, что их город не такой уж и большой и они ещё обязательно встретятся.

Лимузин остановился рядом с мраморной лестницей, которая вела к входу в здание администрации. Дверь машины открыл помощник губернатора.

– Господин Кантона, Николай Яковлевич ожидает вас в своем кабинете. Я помогу вам.

Они шли по мягким ковровым дорожкам, мимо многочисленных скульптур, которые были установлены вдоль длинных коридоров. Потолок и стены были исписаны фресками и картинами. В огромной приемной журчал небольшой фонтан и вода стекала по красочной мозаике альпийской горки, выполненной с вкраплениями полудрагоценных камней. Глядя на все эти совсем не дешевые изыски искусства и скульптуры, Кантона вспомнил о том, как перепрыгивал лужи в Марфино, опасаясь вывихнуть ногу на грязных улицах и тротуарах с вздыбленным асфальтом. Как ярко контрастировали друг с другом мрамор административного дворца и облупившиеся здания водо-насосных станций, позолоченные ручки губернаторских дверей и почти проржавевшие трубы водоводов.

– Как же, как же! Давно ожидаю вашего визита, – развел руки губернатор, будто хотел по-русски обнять Кантону, и под вспышки фотокамер, направился к нему.

Кантона даже не ожидал, что встретит в этом, похожем на спортивный зал, кабинете, столько представителей прессы. Пока ему была совсем не понятна та торжественность и внимание, которые его персоне оказывал глава области. Но пожав руку Кантоне, он тут же сделал жест в сторону своего помощника и тот попросил фотокорреспондентов покинуть кабинет.

Они расположились в креслах за журнальным столиком, как старые приятели друг против друга, хотя Пьер до сего дня ни разу не встречался с губернатором.

– Рассказывайте, рассказывайте. Где были, что видели? Хотя я уже наслышан о вашей деятельности. Как вам показалось Марфино? У вас уже, наверное, сложилось какое-то впечатление от водообъектов…

Кантона предположив, что губернатор уже готов, не теряя времени даром, выслушать его впечатления от экскурсии по водообъектам, оценить планы по их реконструкции и модернизации, раскрыл кожаную папку и положил на край стола сброшюрованную тетрадку. Но хозяин кабинета улыбнулся и хлопнул в ладоши:

– Знаю, знаю: о водообъектах и самом Марфино вы не лучшего мнения. Но говорить будем за завтраком. Кстати, у меня с утра ещё и хлебной крошки во рту не было.

В одно мгновение на столике появились черная икра, кусочки балыка, тонко нарезанный сыр, ваза с конфетами, чай в серебренных подстаканниках, две рюмки и хрустальный графинчик с коньяком.

– За знакомство? – спросил губернатор и поднял крохотную рюмку, – И за плодотворное сотрудничество.

Кантоне было неловко отказываться, и он выпил коньяк и взял кусочек сыра.

– Ну, что у вас там? – наконец, кивнул в сторону тетрадки Егерь и, не дожидаясь ответа, добавил, – Я понимаю, что вы меня сейчас начнете убивать различными цифрами и сногсшибательными суммами. Но, честно признаться, они меня мало интересуют. Область вам все равно ничем не сможет помочь. Нет ни одной свободной копейки. Или, если говорить по-французски, ни одного лишнего сантима…

– Я не прошу вас об этом. Потому что готов вложить свои собственные средства, – напомнил Кантона.

– Вот и хорошо! – улыбнулся Егерь, – Такое положение очень даже устраивает администрацию.

– Но я хочу иметь стопроцентные гарантии, что мои деньги не сгорят, а пойдут в дело и принесут мне доход.

– Какие гарантии от меня требуются? – Егерь сдвинул густые брови и в упор посмотрел на француза.

– Во-первых, до сих пор не принят закон о приватизации водообъектов…

– Не позже чем через полтора месяца он будет у вас на руках. Я вам обещаю: если не нынешняя, то следующая дума рассмотрит этот вопрос в первую очередь. До выборов-то осталось чуть меньше месяца…

– Во-вторых, я бы хотел быть уверенным, что пятьдесят один процент акций будет принадлежать французской стороне.

– Готов хоть сегодня подписать протокол о намерениях. После утверждения закона водообъекты сразу же выставим на торги и пятьдесят один процент акций будут проданы в собственность иностранной компании. То есть вам.

– Господин Бурмистров сообщил мне сумму предварительной сделки… – вкрадчиво перешел Кантона к денежному вопросу.

– О какой сумме он говорил? – перебив француза, напрямик спросил губернатор.

– Сто пятьдесят миллионов франков, что соответствует тридцати миллионам долларов.

Губернатор откинулся на спинку кресла, обхватил ладонью подбородок. Вглядываясь в задумчивое лицо чиновника, Кантоне показалось, что названная им сумма слишком мала и никак не устраивает хозяина региона.

– Вы можете хранить тайны, Пьер? – вдруг спросил Егерь.

– Хороший и честный предприниматель обязан хранить коммерческие тайны. Без этого не складывается ни один маломальский бизнес.

– Тогда я готов способствовать, чтобы пакет акций был продан не за сто пятьдесят, а за сто двадцать миллионов. Вас это устраивает?

Кантона помолчал, обдумывая нет ли в словах губернатора какого-либо подвоха, не очередная ли это шутка в устах русского человека, которые, как он уже мог догадаться, очень любят шутить по поводу и без повода. Но губернатор и не думал выдавать себя за весельчака и шутника.

– Чем обязан? – сухо спросил Кантона без всякой интонации, – Ведь русские часто напоминают, что долг платежом красен. Во что обойдется мой долг?

– Только собственной выгодой. Вы сэкономите десять процентов.

– Насколько я понимаю, разница между первоначальной и второй цифрой составляет тридцать миллионов франков. Это двадцать процентов…

– Десять остается у вас, а на десять сразу после сделки вы откроете счет на предъявителя в швейцарском банке. Документы по вкладу у вас заберут.

– Давайте быть до конца откровенными. Если я этого не сделаю?

– Тогда потеряете сто двадцать миллионов.

– Каким же образом, если акции окажутся у меня на руках?

– Вы мало сталкивались с российской действительностью, Пьер. Поэтому я вам хочу открыть ещё один секрет: без поддержки областной администрации всему пакету ваших акций – грош цена. Вы будете вкладывать много средств в реконструкцию и модернизацию водообъектов, но не сдвинетесь с места. Вам придется бегать по инстанциям, годами согласовывать свои проекты, выбивать многочисленные разрешения, снова тратиться, подкупать, доплачивать…

– Я все понял, Николай Яковлевич. Но опять же место губернатора не вечно плод луной.

– Вечно, мой милый друг. В этой области я был ещё первым секретарем обкома партии, а потом меня выбрали губернатором. И вот сижу здесь уже второй срок. Переворачивать мир или иметь возможность оставить все как есть – дело власть имущих. Вы же сами в этом убеждаетесь, вкладывая деньги и коньяк, насколько мне известно, в кандидата по Марфинскому округу, которого бы хотели видеть в думе нового созыва. Поэтому наивно было бы с вашей стороны не знать известной аксиомы: власть и деньги в наше время являются точкой опоры, как ни странно в борьбе за ту же самую власть. А те, кто имеет власть, как правило, имеют и деньги. Чем больше власти – тем больше денег. Чтобы удержать эту власть.

– Я догадывался, что недаром сегодня самыми богатыми людьми в России считаются те, кто когда-то пользовался властью…

– Смею вас уверить, что они её и не потеряли. Ну как, вы готовы хранить секреты или пусть наш разговор о власти будет считаться милой шуткой?

Кантона молча протянул руку.

– Мне приятно будет видеть в вас не только своего партнера, но и защитника.

– Вот и хорошо, – сказал Егерь и поднялся с кресла, – Кстати, совсем забыл сказать: банкир Бурмистров уже четверть часа ожидает вас в моем лимузине. Остальные финансовые и организационные вопросы вы обсудите с ним.

Кантоне захотелось выпить ещё стопку коньяка, но он лишь бросил взгляд на графин и направился к выходу.

– Ну, что тебе сказал Егерь? – спросил Бурмистров.

Француз захлопнул дверцу лимузина и ещё раз посмотрел на мраморную лестницу, по которой он только что спустился от губернатора.

– Егерь? Это что, его кличка? – удивился Кантона, и, не ответив на прямой вопрос банкира, задумчиво произнес, – Он славный старик. Послушай, Денис, а ты не знаком с девушкой, помощницей нашего противника на депутатское место по Марфинскому округу?

– С Пряхиной? К сожалению, не знаком. Но хотел бы, чтобы эта дивчина работала в моем банке. Светлая голова. А чем тебя не устраивает юная леди, с которой ты познакомился в Центре Петяевой?

Кантона ошарашено посмотрел на банкира.

– Тебе и это уже известно?

– Наш областной центр не такой уж большой город, чтобы в нем можно было что-то утаить. Я бы даже сказал – очень тесный город.

Пьеру показалось, что Бурмистров намекает на его нежелание рассказать о разговоре за закрытыми дверями у губернатора.

2

Эдита открыла платьевой шкаф и стала вынимать из него свои вещи. Рядом на диване находился почти пустой дорожный чемодан, на дне которого лежали только шорты и пара футболок. Надеть что-нибудь приличное не то что в самом Париже но даже в дорогу, по её мнению, было совершенно нечего.

Она вытащила коричневое вечернее платье с блесками и глубоким декольте и, придирчиво оглядев его, с раздражением бросила на пол. Той же участи постигло и красное платье с бантом, и белый брючный костюм, две пары джинсов, несколько пуловеров и кофточек, бесчисленное количество юбок. Теперь в стороны, словно журавли, разлетались светлые блузки. Еще месяц назад она думала, что все они выглядят на ней очень мило. Одни она когда-то вышила светлым шелком, чтобы казались повеселее, другие снабдила орнаментом в несколько цветов, что по её мнению добавляло блузкам изысканность.

Она считала, что никогда не отставала от моды, но, опустошив шкаф, окончательно пришла к выводу, что носить в столице Франции ей будет абсолютно нечего.

Наконец, переступив через внушительную кучу одежды, она устало опустилась на стул, готовая вот-вот разреветься от отчаяния. Билеты в Париж, в столицу мира, в город её мечты, куда её неожиданно пригласил Пантов, уже были куплены, места в гостинице и даже на спектакль в кордебалет «Мулен Руж» забронированы, но теперь она была готова отказаться от столь желанной поездки только из-за того, что все её наряды изрядно устарели и износились.

Она оглядела свою спальню, словно хотела отыскать ещё один шкаф, в котором бы нашлось что-то стоящее. Ее взгляд вдруг застыл на фотографии, которая до сего дня почему-то оставалась ею незамеченной. На снимке, где они с Агейко сидели на корточках на берегу озера, она выглядела очень симпатично и привлекательно. Агейко очень нравилась эта фотография. На Эдите был пуловер в полоску, который по цвету соответствовал леггинсам. Розовая куртка, на ногах парусиновые спортивные тапочки. Волосы, подхваченные лентой в тон куртки. А легкий макияж, который она сделала в тот день гармонировал с общей цветовой гаммой её одежды.

Она подняла тапочек и запустила им в портрет: не пойдет же она, черт побери, в «Мулен Руж» в розовой куртке и парусиновых тапочках!

Фотография упала на пол и разбилась. А Агейко по-прежнему улыбался ей. Эдита закрыла лицо руками и разрыдалась.

После того злосчастного вечера в казино Эдита несколько дней была на грани нервного срыва. Две ночи она не могла заснуть. Перед глазами стоял Агейко с окровавленными губами и как видение время от времени возникал эпизод: Пантов передает карту соседу за игровым столом. Он потом её убеждал, что никакого обмена не было: ей почудилось, предвиделось, показалось. И она поверила. Нет, скорее не поверила, она старалась поверить оправданиям Пантова, после того, как Агейко облил её грязью с ног до головы. Боже, как она ненавидела его, своего бывшего жениха, в тот момент! Как он сказал? «В итоге дамы ложатся не под королей и тузов, а под обыкновенных валетов…» Кого он понимал под дамой? Ее, Эдиту? А под валетом – Пантова? Ну, конечно, его высказывание было далеко не двусмысленным. Когда завязалась драка, у неё улетучилась последняя жалось к нему. Она уже была не прочь, дабы его получше проучили.

А когда с Пантовым вышла из казино, села в машину, Эдита, наконец, разревелась. Пантов обнял её за плечи, привлек к себе, и она даже не спросила, куда они едут. Ей было все равно. В тот момент она считала себя самой обиженной и несчастливой женщиной на земле. Ну, почему, почему ей так не везет в жизни? Неудачница. Мать-одиночка. И кому пожаловаться на свои тяжелые переживания? Разве расскажешь о том, с кем и как она нажила ребенка, на взлете любви или на её обломках произошло расставание с первым мужем, была ли она покинута или сознательно решила оставить Фильку без отца только ради того, чтобы наполнить свою жизнь хоть каким-то смыслом?

Даже, когда после рождения Фильки их отношения с Агейко начали снова налаживаться, она видела, что на первом месте у него была не любовь к ней, а жалость. А она ненавидела жалость в глазах мужчин и потому ещё надежнее старалась спрятаться в непроницаемую скорлупу и упиваться собственной непонятностью. А Агейко, видимо, так ни в чем и не разобрался.

Из казино Пантов привез её к себе домой. Она сидела в глубоком уютном кресле среди дорогих картин и икон, поджав под себя ноги.

Ухажер хлопотал около стола, спрашивал, заглядывая в глаза, чего бы она хотела выпить. Шампанское брют или полусладкое? Мартини? Нет шампанского она напилась досыта в казино. Несколько кровавых бокалов, наполненных обидой и оскорблениями. Она хотела все забыть и попросила водки. Как можно больше, пусть даже в граненом стакане. Опускаться дальше некуда.

– Где же я найду граненый? – суетился счастливый Пантов, бросая на неё хищные взгляды, – Вот могу дать хрустальный фужерище. Чешский хрусталь. Здесь больше чем в стакане будет.

Она даже не почувствовала, что пьет водку. А он уже опустил голову ей на колени и мурлыкал о том, как они проведут время в Париже. Она не оттолкнула его. Ей было все равно, кто теперь рядом.

Она небрежно откинула его голову с колен, поднялась и, не проронив ни слова, направилась в сторону спальни, на ходу скидывая с себя вечернее платье. Пусть это будет его ночь, Пантова. На зло всем. И Агейко, и отцу, и Фильке, и самой себе!

Она проснулась в полдень, и Пантов подал ей кофе в постель. Он старался показать себя нежным и заботливым хозяином. Эдита попросила трубку радиотелефона и позвонила домой. Длинные гудки известили, что в квартире не было ни одной живой души. Значит отец сам завез Фильку в садик. Значит до вечера оставалось время, чтобы подумать, как вести себя дальше. Нет, не о том нужно было думать, как найти оправдание своему поступку, а о том, стоит ли круто менять жизнь. А Пантов уже лежал рядом под одеялом и обнимал её. Она совершенно не помнила, что произошло ночью. Были разговоры о предстоящей совместной поездке в Париж. Были увещевания о любви чуть ли не с первого взгляда, во что ей почти не верилось. Ах, да! Еще было много поцелуев. Очень много. По крайней мере Юрка никогда не целовал её всю: от головы до кончиков пальцев на ногах. У них и любовь-то скорее напоминала схватку на бойцовском ковре.

Теперь она обнимала Пантова и со злорадством думала о своих отношениях с Агейко, стараясь отыскать в его характере и поведении самые заурядные слабости. И от того, что ей это легко удавалось, и от того, что Пантов был неутомим в эти минуты, она испытывала какое-то зверское наслаждение.

…Она подняла с пола фотографию и разорвала её на мелкие кусочки, словно старалась избавиться от всего, что могло напоминать о прошлом. О первой встрече и первом признании. О первом поцелуе и первой размолвке. А также о своем недавнем открытии, которое принесло ей неизгладимую горечь. Ведь оказалось, что Агейко, которого она, казалось, даже любила, вовсе не чудо и не исключение из общих правил. Оказывается его можно было не только любить, потеряв голову, но и столь же сильно ненавидеть. Оказывается он может быть и вовсе неприятен. Она и раньше догадывалась, что в его сознании рождались обидные слова в её адрес, но вот, слава Богу, дождалась, когда они довольно в оскорбительной форме наконец материализовались – дама под обыкновенным валетом…

Эдита нервно вздрогнула, когда за спиной услышала голос отца. Он стоял в дверях в спальню, так осунувшийся и похудевший за последние дни.

– Значит, едешь с этим пижоном в Париж?

Она не хотела обижать его перед дорогой и потому лишь грустно улыбнулась в ответ и пожала плечами: мол, так получается.

Он тяжело, совсем по-старчески, вздохнул:

– Милая девочка, если бы ты знала, какую ошибку делаешь!

– Я же не собираюсь выходить за него замуж.

– По нему тюрьма плачет. Он давно бы уже сидел, если бы не обладал депутатским статусом.

– Папа, я тебя умоляю: давай не будем об этом. Я не хочу знать, кем он был и чем занимался до нашей встречи. Важно то, что мне сейчас с ним хорошо и надежно.

– Но это ненадолго. Он ведь не отошел от темных делишек.

– Пусть. Между прочим, его неблаговидные дела – это забота правоохранительных органов. Да и ты в качестве спикера, как мне кажется, мог бы призвать его к ответу. Чего же ему в лицо не скажешь?

– Я являюсь спикером только в здании парламента и не обязан за его пределами бегать за каждым депутатом и призывать его к дисциплине.

– Опять же, это твои проблемы, папа.

– Будь благоразумной, Эдита. Я располагаю сведениями, что этот бывший сутенер занимается контрабандой. И не могу поручиться, что во время таможенного досмотра в твоем чемодане не окажется чего-нибудь, что не подлежит вывозу за рубеж.

– Не смеши меня, папа. По крайней мере, я ещё не совсем потеряла голову и точно буду знать, что у меня лежит в чемодане.

Она взглянула на гору тряпок, которые вышвырнула из шкафа, подумав о том, что как раз в чемодан ей совсем нечего укладывать.

– Эдита, – понизив голос, постарался ещё раз убедить дочь Хоттабыч, – Я пока, действительно, не понимаю, зачем ты ему нужна. Но точно знаю, что прикипел он к тебе неспроста. Может быть, для того, чтобы оказать на меня давление по какому-нибудь вопросу. Вполне вероятно и для того, чтобы морально сломать Юрия Агейко. А может быть…

Эдита не смогла сдержать себя и истерично расхохоталась.

– Это Агейко меня морально убил. Только он виноват в разрыве наших отношений! Я даже теперь догадываюсь, что именно он тебе что-то наплел о темных делишках Пантова. Ну, ответь хотя бы раз честно, разве я не права? Разве не Агейко в благодарность за то, что ты его вызволил из-за решетки, напридумывал сказок о контрабандной и сутенерской деятельности Пантова?

– Да, Агейко. Но информировал он меня об этом задолго до того, как оказался в милиции.

– Хватит, папа! Я устала. И ничего, слышишь, ничего не хочу знать об Агейко. Нет больше Агейко. Он для меня умер. Понимаешь – умер! И тебе нужно подумать о том, на ком из нас остановить свой выбор: на мне, твоей дочери, или на Агейко. И если этот выбор будет не в мою пользу, я заберу Фильку и навсегда уйду из дома.

Теперь она с вызовом смотрела в глаза отцу, как совсем недавно с таким же вызовом смотрела в лицо Агейко.

Старик, ещё больше осунувшись и сгорбившись, молча покинул комнату. Он понял, что переубедить дочь ему не удастся. Эдита торжествовала: победа была снова на её стороне – Хоттабыч боялся остаться без внука.

Когда Хоттабыч вышел, она в ярости сбросила на пол чемодан и пнула его ногой. Она готова была сию же секунду сбежать из этого дома. В Париж ли, в Москву, она не отказалась бы уехать с Пантовым даже в Марфино. Только ради того, чтобы её наконец оставили в покое.

Она сорвала с аппарата трубку телефона, набрала номер Пантова и, когда услышала его голос, в повышенном тоне заявила:

– Тебе придется ехать одному, Михаил.

– В чем дело, дорогая? – с нескрываемой заботой поинтересовался Пантов. – Тебе плохо? Тебя кто-то расстроил?

Она надеялась, что её категоричный отказ взбесит Пантова, но нежный ответ обескуражил Эдиту. По её взвинченному тону он даже понял, что она вне себя от ярости. Она с трудом заставила взять себя в руки и обмякшим голосом постаралась найти причину своего отказа.

– Мне просто не в чем ехать. Мой гардероб пришел в полную негодность.

– Узнаю в тебе настоящую женщину, – она даже почувствовала, как улыбнулся её собеседник. – Это мы легко поправим. После работы я сразу же заеду за тобой.

Конечно, она понимала, что новый любовник повезет её в какой-нибудь дорогой бутик или фирменный магазин. Еще месяц назад гордость не позволила бы ей принять такое приглашение. Но положив трубку на место, она подумала, что каждый должен чем-то платить за удовольствия. Она в них не отказывала Пантову. Так пусть теперь и он позаботится о её настроении.