Текст книги "Парламент"

7

Чуть ли не каждое утро Вован вытаскивал из сейфа икону, которую перенес в кабинет здания думы и вглядывался в святой лик Божией Матери. Порой ему казалось, что Святая хмурится и отвечает ему осуждающим взглядом. Он помнил, как в детстве родная бабка говорила, что смотреть и разглядывать иконы – дело нехорошее. Это не открытка и не картина. Икона должна познаваться созерцанием. Помнится, когда он приходил со старухой в церковь, она заставляла его кланяться образам, просить прощения и молиться, дабы Бог заметил его покорность и отпустил все грехи. Но в те давние времена у крещеного Вовки Неаронова никаких грехов не было. Разве что замученная подзаборная и никому не нужная кошка, которой он перебил лапу выстрелом из рогатки. А теперь, как думал Вован, грехов накопилось столько, что даже все святые, собравшись вместе, не смогли бы их отпустить. Впрочем, он и не требовал прощения. Он рассматривал икону лишь с одним желанием: не прогадать бы при продаже?

После того как милиция все чаще и чаще стала интересоваться его персоной и похождениями, хранить икону в квартире он не решался. Мало ли что этим ментам взбредет в голову, и они решат в его отсутствие полазить по шкафам, полкам и поинтересоваться, как он живет, чем дышит, занимается? И попадись им на глаза икона, не только Пантов, а даже сам Господь Бог не смог бы оградить его от камеры предварительного заключения. Рабочий же сейф в здании думы, куда без особого депутатского разрешения не мог проникнуть ни один оперативник, был самым надежным местом для хранения такой ценности.

Но ценности, будь то икона или массивный золотой перстень с несколькими бриллиантами, по мнению и убеждениям Вована, для того и существовали, чтобы их можно в случае надобности продать и получить деньги. А надобность в деньгах у Неаронова была всегда. Поэтому при первом подвернувшемся случае, когда шеф будет в хорошем расположении духа, он покажет ему икону и потребует за неё не меньше двух тысяч долларов. То, что икона имеет не малую денежную ценность, Вован догадывался. Но какую именно, сказать не мог. Не поедет же он с ней в Третьяковку, чтобы узнать истинную цену? Даже в областном музее художественной живописи и там показывать икону было опасно. Других же, понимающих толк в иконописи оценщиков и специалистов, помимо своего шефа Пантова, Неаронов не знал. А потому, если при определенном везении у него в кармане окажутся две тысячи баксов, и удастся освободится от поднадоевшей Божией Матери, он будет считать несказанным везением.

Когда благоухающий французским парфюмом народный избранник Пантов прошел к себе в кабинет, Вован в момент определил, что лучшего времени ему не найти. Патрон собирался в Париж со своей новой пассией, был счастлив и, проходя через приемную в кабинет, даже успел отпустить в адрес Бобана какую-то шуточку.

Вован тут же достал икону из сейфа, положил её в дипломат и направился в служебные апартаменты шефа.

Ну что, решил меня пивком побаловать перед отъездом?

– Могу и пивком. А могу и кое – чем другим.

– Уж не компромат ли какой собрал? – бросив взгляд на чемоданчик в руках своего помощника, спросил Пантов.

– Ну что вы, Михаил Петрович, какой может быть компромат! Вы как ребенок в самом деле, который год вместе работаем, а вы то ли мне не доверяете, то ли шутите так плоско.

Пантов, широко улыбнулся, потер ладони:

– Ну тогда давай, показывай, что там у тебя?

Неаронов бережно положил дипломат на широкий рабочий стол шефа, открыл крышку и, не вынимая иконы, обратился к Пантову:

– Гляньте-ка сюда, Михаил Петрович.

Икону Божией Матери можно было бы увидеть и сидя. Но Пантов, облокотившись ладонями на стол, стал медленно приподниматься. Неаронов тут же понял, что две тысячи долларов почти в кармане.

– Где взял? – последовал короткий вопрос.

– Перекупил у одного знакомого. Знаю ведь, что вы неравнодушны к этому виду живописи.

Пантов, казалось, даже не услышал, ответа своего помощника. Бросив взгляд на икону, он уже прекрасно знал, что Вован говорит ему неправду. Эта была та самая икона Иверской Божией Матери, которую похитили у какой-то бабки в Марфино. Та самая икона, о которой рассказывали ему в отделении милиции.

Он взял древко в руки, стараясь определить время его создания. То, что это был даже не девятнадцатый век, было понятно сразу. Пантов знал, что святых ликов Иверской Божией Матери по стране гуляет не больше полудюжины. И все из глубокого прошлого. По сей день оригинал хранился в Иверской обители на Святой горе Афон, а первая копия, или как в кругу специалистов было принято говорить список, был привезен в Москву ещё в середине семнадцатого века. Встречали её сам царь Алексей Михайлович, патриарх Иосиф и толпы православного народа. Позже было сделано ещё несколько списков чудотворной иконы. Старейшая копий до сих хранилась в Иверской часовне в Москве, ещё две в храмах и одна в музее. Неужели это и была та, шестая, которая каким-то образом попала в их губернию и хранилась в доме дряхлой старушенции?

– И за какие же деньги ты её перекупил? – стараясь не показать своего волнения спросил Пантов.

Вован оттопырил два пальца.

– Две штуки. В баксах, конечно. Ну я думаю и мне за работу в качестве премии что-нибудь подкинете.

– Дороговато для копии начала двадцатого века.

– Могу вернуть обратно, – как ни в чем не бывало ответил Неаронов, – Для вас же проявлял рвение, зная о том, что вы ревностный ценитель иконописи.

Вован потянулся было к чемоданчику, в который Пантов опустил икону, но патрон тут же закрыл крышку и отодвинул дипломат на другой конец стола.

– Пожалуй, я отдам тебе две тысячи и триста за работу и усердие. Я ведь должник перед французом Кантоной. Он в мою предвыборную компанию столько денег вбухал, надо чем-нибудь его отблагодарить. А икона – как раз то, что нужно.

Он не спеша достал ключи из кармана, открыл ящик стола, вытащил пачку стодолларовых купюр и отсчитав двадцать три банкноты, положил их перед своим помощником. Через несколько секунд чемоданчик вместе с иконой исчез за дверью депутатского сейфа.

Вован, не скрывая радости, спрятал деньги в карман.

– Ну и что ты будешь с ними делать? – спросил Пантов, – Квартиру я тебе выбил, машина у тебя есть…

– Я подженюсь, Михаил Петрович. Славно выпью, когда провожу вас во Францию, и проведу несколько ночей в обществе одной девчонки. Имею я на это право или нет?

– Хозяин – барин. У тебя что, невеста объявилась?

– Да какая невеста! Так, смазливая телка из знакомого вам заведения.

Пантов насторожился:

– И кто же это, если не секрет?

– Кто-кто – Клякса. Зовут её Светкой, а как фамилия – не интересовался.

Пантов вскочил с кресла, схватил помощника за рукав.

– Ты вот, что, сукин сын, к этой девчушке лапы больше не протягивай. Если узнаю, что ты с ней даже рядом стоял – вмиг отшибу. Уяснил?

Не ожидая такой ярости от шефа, Вован отдернул руку и сделал несколько шагов назад.

– А что вам до этой проститутки, Михаил Петрович? – спросил обиженно он и, измерив взглядом расстояние отделяющее его от Пантова, с ехидцей задал второй вопрос, – Вам что, дочки спикера не хватает?

Пантов в два прыжка снова очутился перед Неароновым и схватил его за грудки.

– Ты что, совсем разучился понимать русские слова! Я сказал, чтобы эту девчонку обходил десятой дорогой. А иначе я тебя сгною, гад! До конца жизни за решеткой сидеть будешь…

– Это за что же до конца жизни? – осмелев, ухмыльнулся Неаронов и сбросил руки патрона со своего пиджака. – До конца жизни знаете, за какие преступления садят? А я за эту дурочку, которую со второго этажа выкинул, только условно и получу. И то если вы сильно хлопотать станете. Больше за это не дадут…

– За ограбление старухи и за икону тебе дадут пять. Да за убийство коллекционера – ещё пятнадцать.

– Какой старухи? Какого коллекционера, Михаил Петрович? – сделал удивленные глаза Вован. – Я вообще никаких коллекционеров знать не знаю.

– А Бронзу помнишь? Или совсем запамятовал?

– Ах, того самого собирателя бронзовых статуэток? Так я-то здесь причем? Он сам свою коллекцию нам продал, а потом от горя наложил на себя руки. Сел в ванну и ножичком вскрыл вены. У меня ведь, патрон, до сих пор его расписка хранится. Мы ему отдали деньги, он нам статуэтки, что документально и запротоколировали. А что с ним там дальше случилось – это меня уже мало интересует? Кстати, много бронзовых фигурок оказались подделками под старину. Вы же сами для себя выбирали оригиналы?

– Это ты в кабинете начальника управления внутренних дел области полковника Махини будешь объяснять. Я об этом позабочусь. Про то, как вы сначала под угрозой взяли расписку, как потом полупьяного затащили Бронзу в ванну и перерезали ему вены. И про ограбленную старуху из Марфино…

Вован, до последних слов патрона державшийся молодцом, вдруг закрыл лицо руками и стал опускаться на устланный большим ковром пол депутатского кабинета. Наконец, он упал к ногам патрона и разрыдался.

– Не губите, Михаил Петрович. Не губите. Разве я мало для вас сделал? Разве не я выручал вас и был рядом в самую трудную минуту? Разве не я теперь летаю по области и делаю все, чтобы вы были избраны на новый срок…

У Пантова от негодования дрожала верхняя губа. Но теперь он видел и даже наслаждался тем, что его в конец обнаглевший в последнее время помощник был сломлен и повержен. Теперь он был уверен, что Вован, наконец, узнал, кто и какое место в этой жизни занимает. Не был уверен Михаил Петрович Пантов лишь в одном. В том, что общение между ним и помощником в делах бытовых, рабочих и предвыборных когда-нибудь не станут достоянием широкой общественности. Этот проходимец Неаронов слишком много знал.

Пантов засунул руки в карманы и направился к столу. Не оглядываясь на рыдающего Вована, бросил через плечо:

– Ладно вставай. Ковер уж и так весь промок от твоих крокодильих слез.

Он развалился в кресле и брезгливо наблюдал за тем, как размазывал слезы по щекам Неаронов, как стучал зубами и медленно приподнимался с колен. Теперь он стоял перед ним, могучим и всесильным, жалкий и трясущийся, просящий пощады.

– Я надеюсь ты понял, о чем мы сегодня с тобой говорили? – повелительным голосом спросил Пантов, желая ещё раз напомнить этому нашкодившему коту, кто есть кто в этом кабинете.

– Да, Михаил Петрович, – кротко ответил помощник.

– Тогда на время забудем о том, что между нами здесь произошло.

– Почему на время? – поднял опухшие глаза на шефа Вован.

– Потому что теперь я в тебе не уверен на все сто процентов.

– Я докажу, докажу вам свою преданность… – зачастил Неаронов.

– Хорошо. Посмотрим, – перебивая, махнул в его сторону депутат.

Но Вован достал из кармана деньги, которые Пантов ему вручил ещё несколько минут назад и положил на стол.

– Возьмите обратно, Михаил Петрович. Возьмите. Они мне совершенно теперь не нужны.

Пантов ухмыльнулся:

– Так ты же должен расплатиться со знакомым, у которого брал икону?

Вован снова низко опустил голову и после не долгого молчания, сказал себе под нос.

– Вы теперь знаете, у какого «знакомого» мы взяли эту икону.

– Мы – это ты и Бобан? – прищурившись уточнил Пантов.

– Да, подтвердил помощник.

Пантов победно улыбнулся:

– Так-то, братец. Не надо водить меня за нос. А баксы – возьми. Не за спасибо же рисковал…

ЗАСЕДАНИЕ 6. ПАРИЖ. ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ

1

По вечерам, после изнурительных, но бесперспективных и ничего не значащих заседаний, Сердюков ещё долго засиживался в своем кабинете и до предела изматывал себя бумажной работой. Он как можно больше старался оттянуть время, когда нужно было возвращаться домой, где даже после полуночи дверь молча отворяла супруга, каждый раз одаривая его презрительным взглядом, и он переступал порог с таким настроением, словно входил в могильный склеп.

Поэтому, что никогда не случалось прежде, он распорядился о том, чтобы все папки с письмами жителей области, которые пришли в его адрес, и ответами на них, положили ему на стол. Вечерами, углубившись в изучение писем, Сердюков всем своим видом показывал, что накануне новой предвыборной компании изучает запросы, мнения и жалобы избирателей. И хотя он и в самом деле старался вникать в суть всяческих житейских и производственных проблем, это у него не всегда получалось. Иногда он, как бы по служебным обязанностям, для пояснения того или иного вопроса, вызывал к себе помощника, и Леночка, не заставляя себя долго ждать, тут же появлялась перед ним.

Как и прежде, до их совместной поездки в Марфино, она передвигала стул и занимала свое обычное место с правой стороны от Пряхина. Как и прежде улыбалась уголками рта и понимающе кивала головой, когда Сердюков ставил перед ней задачу. Как и прежде подрагивали завитушки волос на висках, и кабинет обволакивал приятных запах «Шанель». Сколько раз по поводу и без повода Сердюков дарил ей эти духи!

Но Сердюков видел, что это была уже не та Леночка Пряхина, которая так отчаянно любила его и готова была бежать за ним на край света. Нет, со стороны, конечно, казалось, что ничего в отношении депутата и его помощника не произошло. По рабочим вопросам они понимали друг друга с полуслова, но в сфере их былых душевных и любовных отношений, словно черная кошка пробежала. Стремительная и незначительная размолвка в Марфино, после выхода заметки в газете об их отношениях, со временем переросла в глубокий душевный надлом. Она считала, что Сердюков слишком вольно и резко с ней обошелся. Он думал, что по дороге в областной центр Леночка увлеклась французом. И что больше всего тяготило обоих – ни он, Сердюков, ни Леночка не предпринимали никаких попыток, чтобы объясниться до конца и освободить друг друга не только от личных обязанностей друг перед другом, но и от моральных мук.

Правда, Сердюков, списывая натянутость в отношениях на злосчастную заметку в газете и на свое собственное упрямство, когда настоял, чтобы Пряхина покинула Марфино, понимал, что дело вовсе не в заметке и не в поспешном отъезде из городка водников. По крайне мере он теперь знал, что если бы его амурные дела продолжали бы развиваться и дальше, в областной газете об этом не появилось бы ни строчки.

Хоттабыч сдержал свое слово и представил Сердюкову журналиста Агейко. И хотя разница в возрасте между ними была почти в полтора десятка лет, после коротких вкрадчивых вопросов друг о друге, они поняли, что ни политика, ни работа по разные стороны баррикад, а любовь сыграла с ними злую шутку. Они до поздней ночи сидели в обкуренной кафешке, которое располагалась напротив здания областной думы, пили водку, и, ничего не скрывая друг от друга, говорили о женщинах. Сердюков о Леночке. Агейко об Эдите. И хотя и у того и у другого разрыв с дамой сердца произошел по разной причине, они оба пришли к выводу, что виноваты были не женщины, а только они сами. Их мужская гордость, упрямство и нежелание понять любимого человека.

Честно признаться, когда они впервые пожали друг другу руки, Сердюков никогда бы не смог предположить, что заносчивый и непримиримый журналист, каким он считал Агейко, может оказаться не только честным и приятным собеседником, но и таким самокритичным по отношению к самому себе. Правда, к этому мнению он пришел, когда они уже распрощались. А когда допивали первую бутылку, и Сердюков как на духу рассказал все о своих отношениях с Леночкой, ему показалось, что Агейко что-то скрывает. Но то ли в силу своей профессии, то ли, боясь нанести обиду ему, Сердюкову, не хочет об этом говорить. На какие-то минуты Сердюкову даже стало неприятно и неловко за свою откровенность. Теперь, потому как отводил в сторону взгляд журналист, он уже без труда догадался: Агейко о чем-то умалчивает.

Сердюков покрутил на столе стакан, до полвины наполненный водкой:

– Я думал мы будем с тобой до конца откровенны, Юра…

– Ну, что ж, раз такая пьянка пошла, то откровенность за откровенность. Я уже не раз видел твою помощницу в компании француза Кантоны. Дважды на презентациях во французском консульстве и как-то столкнулся с ними нос к носу на соборной площади. Конечно, по твоим рассказам о девушке, теперь я не думаю, чтобы Пряхина выносила какую-нибудь ценную информацию из здания думы. Остальные выводы делай сам.

– Я знаю только то, что они познакомились совсем неожиданно. Он её подбросил из Марфино до центра, когда она опоздала на автобус. Давай выпьем?

– Предложение принимается, – ответил Агейко и в один присест опорожнил свою емкость.

– Ты думаешь, что француз проезжал мимо не случайно и это как-нибудь связано с моей работой и предвыборной компанией? – спросил Сердюков, занюхивая водку корочкой.

– Навряд ли. Хотя и этого нельзя сбрасывать со счетов. Лишний источник информации из стана противника никогда ещё никому не мешал. Но француз, как я предполагаю, получает необходимые сведения и знает о расстановке политических сил в вашем думском заведении вовсе не от Пряхиной. У него есть источники куда выше и осведомленнее. Недаром он стал водить шашни с губернатором и банкиром Бурмистровым. Так что Пряхина для этого дела – ноль без палочки. Кажется, Витя, у него к ней интерес совсем другого рода – иначе не стали бы они светиться вместе на тусовках и в людных местах.

– Н-да. Просто не могу поверить, что наши отношения могли так быстро охладиться.

– Я тоже не мог в это поверить. Но твоя пассия, ухватив французишку, возможно дает тебе понять, что ты долго медлишь с разводом. А вот что повлияло на Эдиту? Ну, с кем не бывает, поссорились, повздорили. И она раз – и повисла на шее одного из моих самых ярых врагов. Кстати, Пантов, твой друг?

– Хочешь мстить? – грустно улыбнулся Сердюков.

– Теперь – нет. Пантов – всего лишь обыкновенная пешка, которой двигают в большой шахматной партии.

– Какой он мне друг! Сосед по дому. Да и поддерживаем с ним отношения только потому, что избирались с одного участка. Я как независимый депутат, а он по партийным спискам. Могу сказать тебе со всей откровенностью, Юра, что в друзьях у Пантова из депутатского корпуса вообще никто не числится. Он как кот, который гуляет сам по себе. Уличить его не в чем, потому что никто не знает, чем он занимается в свободное от заседаний время.

– Я знаю, – с шумом выдыхая сигаретный дым, ответил Агейко, – Но это другой разговор.

– Я ознакомился с твоими предположениями в газете. Смело.

– Вовсе не предположения, а реальные факты. И это только ягодки. Хотя, повторяю, Пантов в этой игре – мелкая сошка.

Они расстались, дружески обнявшись на прощание. Возможно к объятиям их подстегнула водка. Но это уже дело второе. Потому что после первой встречи они часто перезванивались и ни он, Сердюков, ни Агейко, не жалели о знакомстве.

Сердюков, отложив в сторону папку с документами, нажал на кнопку селектора. Шел девятый час вечера.

– Вызывали, Виктор Пантелеевич? – вошла в кабинет Леночка, как показалось Сердюкову с вымученной улыбкой.

– Ты все ещё не ушла домой?

– Вы же прекрасно знаете, что я никуда не уйду с работы. Пока вы здесь.

– Раньше, когда мы оставались только вдвоем, ты никогда не называла меня по имени и отчеству. – Сердюков все-таки собрался с духом и решил в этот вечер расставить в своих отношениях с Пряхиной все точки над «и».

Леночка, сняв с лица улыбку, теперь смотрела ему в глаза, но не проронила ни слова.

Он вышел из-за стола и приблизился к ней. Ему хотелось взять её за талию и прижать к себе. Прижать крепко и гладить волосы, так как он делал раньше. Но он продолжал стоять как истукан и всматриваться в её глаза.

– Между нами все кончено, Лена?

Она отвернула голову в сторону и передернула плечами:

– Прежде всего это нужно вам, Виктор Пантелеевич. И вашей семье. – Она с мольбой посмотрела на него, – Я вас очень прошу, давайте больше не будем об этом. Поверьте, я не каменная и у меня тоже есть сердце. Мне также больно вспоминать все, что между нами было.

– В таких случаях всегда говорят – расстанемся друзьями. – Сказал он.

– Это обман. В таких случаях никогда не расстаются друзьями. Но я не хочу, чтобы мы и врагами не расставались. Мы просто расстанемся, как расстаются обыкновенные знакомые и при встречах будем улыбаться друг другу, задавать дежурные вопросы о здоровье, делах, детях.

Он почувствовал, как у него закружилась голова и на висках выступила испарина.

– Ты говоришь так, как будто решила оставить работу…

– Да.

– И куда же, если не секрет?

– Мне уже предложили место.

– Уж не во французском ли консульстве?

Казалось, она нисколько не удивилась догадливости своего начальника, тряхнула кудряшками в ответ и без всяких эмоций подтвердила:

– Во французском.

Ах, как он теперь понимал состояние своей жены, когда она накануне их отъезда с Леночкой в Марфино, узнала, что муж собирается её оставить и куда-то едет с молодой соперницей заниматься любовью. Теперь он, Сердюков, был в её шкуре и ему хотелось кричать, ругаться, сбросить все со стола и шкафов, закатить истерику, наконец. Она, его Леночка, которую он так нежно любил, готова оставить его ради другого – молодого, богатого. Он изо всех сил постарался взять себя в руки и лишь задал последний вопрос, чтобы ещё раз убедиться в словах своего нового друга Агейко:

– Это Кантона?

Она по-прежнему стояла перед ним, отрешенная, задумчивая и, казалось, совсем не понимала, что от неё хотят. Она вспоминала встречу с Пьером около храма на соборной площади. Конечно, она не могла знать, что Кантона битый час ожидал совсем не её, а черноглазую девчонку. Но Светка Марутаева в тот вечер была или слишком кем-то занята или, выдерживала очередную психологическую паузу. И когда, огорченный Пьер уже направился в сторону поджидавшей его машины, увидел выходящую из храма бывшую попутчицу, которой не так давно оказал незначительную услугу.

– Вторая встреча подряд – это уже далеко не случайность. – Широко улыбаясь, сказал он и преградил Пряхиной дорогу.

Леночка ответила на улыбку и на французском языке с деланным подозрением ответила:

– Наверное, вы шпион и следили за мной все это время. Я ведь, знаете, тоже не верю в случайные встречи.

– Да, – подхватил шутку Кантона, – за хорошее вознаграждение я хотел бы знать, где хранятся в вашей области баллистические ракеты, спрятаны атомные подводные лодки и расположены элитные части воздушно-десантных войск.

– Не много ли заданий на первый раз?

– Нет. Это совсем мало. Очень мало. Я хотел бы просить гораздо больше.

– Что именно? Ведь тогда гораздо большим должен быть и гонорар?

Кантона смутился:

– У меня к вам такая просьба: давайте говорить по-русски, потому что я хотел бы получать дополнительную практику общения на вашем языке.

– А вот мне доставляет большое удовольствие разговорить на французском по той же самой причине. Что будем делать? – Леночка, словно заигрывая с Кантоной, склонила голову на бок.

– Но я – гость вашей страны.

– А я – женщина.

– Вы очень остроумны. В России мне редко попадались остроумные люди. Больше все озабочены своими делами, постоянно говорят о проблемах, бизнесе и выпивке.

– А я первый раз вижу человека, у которого вообще нет никаких дел, а в голове гуляет только ветер.

Француз понял намек и весело рассмеялся:

– Вы меня полностью повергли. И я, как в свое время Наполеон, хочу подписать с вами мирное соглашение.

– Значит все задания по поводу ракет, лодок и элитных частей снимаются с повестки дня?

– Да, снимаются. А чтобы вы имели больше практики общения на французском, я приглашаю вас на презентацию в наше консульство. Там будет очень много французов и русских.

– А я там окажусь с бухты-барахты?

– Как понять с бухты-барахты? А понимаю. Вы хотите сказать, что к презентации никакого отношения не имеете, так?

– Это я и хотела сказать.

– Ну что вы. К этому мероприятию может иметь отношение любой человек. Потому что все что от вас требуется, так это пить шато и бордо и общаться с виноделами. Презентация посвящена празднику молодого вина. У нас во Франции это происходит каждый год. А наши виноделы хотят сотрудничать с вашими предпринимателями и продавать в Россию как можно больше хорошего вина.

– Но как я понимаю, вы в Россию приехали вовсе не из-за вина, а из-за воды.

– Да. Из-за воды. Я приехал вкладывать в Россию свои капиталы. Но теперь понимаю, что мои дела в вашей стране соответствуют формуле «фифти-фифти». Все, как во французском виноделии, зависит от условий. Удачный год представляет все шансы быстро и легко разбогатеть, а в плохой сезон – столь же быстро и легко можно разориться. Но если у нас все зависит от погоды, то у вас от думы. Будет принят закон о приватизации водообъектов, я стану вкладывать деньги в эту отрасль, закупать самое современное оборудование и надеюсь увеличить свое состояние.

– А если не будет? – спросила Леночка.

– Я все равно стану вкладывать деньги. Потому что я их уже вкладываю. Но скорее всего это приведет к разорению.

– Не лучше ли отказаться и уехать обратно?

– Может быть так и нужно поступить. Но без вас, Леночка, я никуда не поеду.

Она остановилась и посмотрела на него снизу вверх:

– А вы активный.

– Если вы меня таким считаете, то обещайте, что придете на презентацию.

– Я подумаю. – Уклонилась она от прямого ответа.

Они не спеша прошли через площадь и по бульвару направились в сторону центра. Болтая о разной всячине, она и не заметила, как очутилась около своего дома.

– Ну вот вы меня и проводили. Как и прошлый раз, доставили к самому порогу.

– Мне было очень приятно и легко с вами.

Она подала ему руку и подумала о том же самом.

А на следующий вечер они пили молодое бужеле…

– Это Кантона? – глядя в отрешенное лицо своей помощницы, снова повторил свой вопрос Сердюков.

– Мне кажется, да. Хотя я в этом пока ещё не совсем уверена, – вынесла приговор Пряхина.

Почему-то ей сразу стало легко и свободно.