Текст книги "Никольская, улица известная всему миру"

Само знание латинского, тогда международного, языка общения образованных людей, воспринималось как признак измены истинной религии: призывали хранить «стадо Христово от латинского писма и книг, яко все в них есть учение антихристово», то есть лучше быть невеждой, чем просвещенным и образованным, ибо это было невозможно без овладения западной наукой. Симеон Полоцкий и Сильвестр Медведев убеждали правящую элиту способствовать насаждению «свободных наук», рассматриваемую как часть продуманной государственной программы преодоления отставания России, они заботились о престиже государства, призывая «отъять понос… что Россия не весть наук знати».

В Москву в 1685 г. прибыли греческие ученые братья Иоанникий и Софроний Лихуды, и тогда с новой силой разгорелась борьба между двумя ветвями православия, «латинствующей» и «греческой», по поводу формальных и незначительных различий процесса богослужения, которые возводились в необоримый принцип. Внешнее отражение этой борьбы двух направлений проявилось в споре о времени пресуществления святых даров, то есть о времени преобразования обычных хлеба и вина в процессе религиозной службы в нечто более существенное – в тело и кровь Христа. Интересно отметить, что этот схоластический спор о граничащих с магией ритуалах вызвал живой отклик в обществе: как писал современник, «разглагольствовали не токмо мужи, но и жены и дети, везде друг с другом – в схождениях, на пиршествах, на торжищах».

Благодаря поддержке ревнителя московской исключительности, боящегося всякого дуновения с Запада патриарха Иоакима, верх взяли сторонники греческого образования, а покровительство царевны Софьи и князя Василия Голицына обернулось для Сильвестра Медведева бедой: после падения их в борьбе с Петром Медведева арестовали и приговорили к отсечению головы, что было приведено в исполнение 11 февраля 1691 г. Как писал знаменитый русский историк С.М. Соловьев, «Московская академия по проекту царя Феодора – это цитадель, которую хотела устроить для себя православная церковь при необходимом столкновении своем с иноверным Западом; это не училище только, это страшный инквизиционный трибунал: произнесут блюстители с учителями слова: „Виновен в неправославии“ – и костер запылает для преступника. И при царе Феодоре, как после при брате его Петре, наука призывалась с практическою целию: разница в том, что при Феодоре она призывалась преимущественно на служение церкви, а при Петре – на служение государству».

Иоанникий и Софроний Лихуды учились в Венеции и Падуе, где после девяти лет в университете получили докторские дипломы. Их рекомендовал Москве константинопольский патриарх как знающих учителей. Они отправились в Москву и прибыли туда в 1685 г. после того, как они неволей участвовали «во многих бедах и мучениях, на земли и по морю многодневно, многочастне и многообразне случившихся». В Богоявленском монастыре для них построили две кельи, и они стали учить там в новообразованной школе. В Заиконоспасский монастырь, в Славяно-греческую академию, они перешли с осени 1687 г., когда там тщанием князя В.В. Голицына построили трехэтажный академический корпус.

Ученики новой академии пользовались вниманием высших церковных властей: «198 г. (1689) декабря 27, по божественной литургии ко св. патриарху в Крестовую полату приходили из школы, что за Иконным рядом, учитель иеромонах Софроний и с ним ученики его Греческаго языка реторическаго, грамматическаго и книжнаго Греческаго и Словенскаго учения, и в Крестовой полате пред святейшим патриархом и освященным собором Христа славяли пением греческаго согласия и говорили гречески и словенски о Христове воплощении от божественных писаний многия речи и орацыи св. патриарху с поздравлением, и св. патриарх пожаловал им…»

Любопытно отметить, что Лихуды учили не только греческому, но и современному итальянскому языку, сначала частным образом (это первая частная языковая школа!), а с 1697 г. по царскому указу. В школе у Лихудов было 55 учеников, среди которых были князья Прозоровские, Хованские, Черкасские, а с ними и дети дьяков и купцов.

Значение братьев Лихудов для распространения образования в России было велико: у них учились будущие управляющий Печатным двором, автор первой истории академии Федор Поликарпов, справщик синодальной типографии в Москве Алексей Барсов, первый ректор академии и первый русский доктор философских наук Палладий Роговский, первый русский доктор медицины Петр Постников. Они деятельно участвовали в переводе Ветхого Завета на русский язык, а Синод назвал их труды «достохвальными, достополезными и всем известными».

Братьев, однако, удалили из академии в 1704 г. из-за происков иерусалимского патриарха и в основном из-за того, что они писали в Константинополь о положении дел в Российском государстве, а этого потерпеть уже не могли московские власти, которые и сослали братьев в костромской Ипатьевский монастырь, где жили они в «напастях».

Преподавание в Московской академии велось по образцу известной Киево-Могилянской академии. Всего было девять классов. Сначала ученики учились читать и писать, в качестве учебных книг использовались азбука, «Часослов» (то есть тексты суточного богослужения, часов), «Псалтирь» (книга псалмов, песнопений); потом они переходили в первый класс академии, «фару», где уже преподавалась латынь, а во втором, «инфиме», изучалась грамматика славянского и латинского языков, катехизис (от греческого слова, означающего поучение; изложение вероучения в виде вопросов и ответов), в третьем, «грамматике», и четвертом, «синтаксиме», продолжалось изучение славянской грамматики, а также географии, истории, арифметики, катехизиса; пятый класс, «пиитика», был посвящен латинскому языку уже в полном объеме: студенты писали сочинения на исторические темы; в шестом, «риторике», упражнялись в составлении и произнесении проповедей и стихосложении. Два последних класса – философский и богословский – завершали академическое образование.

Переход в нижних классах происходил после экзаменов, которые заменялись в высших публичными диспутами, проводимыми на латыни. Искусство составления и произнесения проповедей считалось одним из самых важных. Они произносились в Спасском соборе, который был академической (учебной) церковью, и там, около левого клироса, стояла церковная кафедра, откуда и произносились проповеди, за кафедрой стояла икона святого Митрофана Воронежского с раскрытой книгой со стихами, которые и сейчас отнюдь не потеряли злободневности:

 
Употреби труд,
Храни мерность,
Богат будеши!
Воздержно пий,
Мало яждь,
Здрав будеши!
Твори благо,
Бегай злаго,
Спасен будеши!
 

В числе учащихся академии были выходцы из самых разных слоев общества: князья Одоевские и Голицыны, родственники патриарха дети Тимофея Савелова, а с ними и сын конюха, и лакеи, и монахи. Студенты академии пополняли состав других учебных заведений, особенно медицинских, где очень нужно было знание латыни, а при основании университета при Петербургской академии из Московской академии было затребовано несколько хороших студентов, в числе которых был и Михайло Ломоносов. Из исследований историка А.И. Рогова известно, что студенты посылались и за границу: во Францию и даже в «Персиду» овладевать турецким, арабским и персидским языками.

В петровское время попечителем – «протектором» – академии назначили митрополита Стефана Яворского, сторонника изучения латинского языка, и академия становится «славяно-латинской» (только в 1738 г. было восстановлено изучение греческого языка). Государство рассматривало академию как источник образованных и полезных для него людей и часто, не дав кончить учебный курс полностью, посылало студентов в разно образные места. Только к середине XVIII в. академия становится узкосословным духовным учебным заведением. В 1775 г. академию возглавлял московский митрополит Платон Левшин, один из самых замечательных русских церковных деятелей, один из самых известных проповедников (его звали «апостолом московским»), автор нескольких учебных книг. Лучше всего его характеризует то, что он не побоялся отозваться о преследуемом Новикове: «Желал бы побольше видеть таких христиан». Платон много хорошего сделал для академии, при нем она существенно расширилась – там насчитывалось более тысячи учеников, он же построил «бурсу», двухэтажное здание с правой стороны участка вдоль Китайгородской стены, предназначенную для студенческого общежития.

Памятник М.В. Ломоносову

Из стен Славяно-греко-латинской академии вышли многие известные деятели русской культуры. Среди них поэты А.Д. Кантемир и В.К. Тредиаковский, математик Л.Ф. Магницкий, историк Н.Н. Бантыш-Каменский, изобретатель русского фарфора Д.И. Виноградов, географ С.П. Крашенинников, профессора Московского университета А.А. Барсов, Н.Н. Поповский, С.Г. Забелин, первый русский врач П.В. Постников, историк митрополит Евгений Болховитинов, архиепископ Августин Виноградский, московский митрополит Филарет Дроздов. Самым же знаменитым воспитанником академии был крестьянский сын М.В. Ломоносов, пришедший вместе с рыбным обозом из Холмогор в январе 1731 г. в Москву. Первую ночь он провел в санях на Рыбном дворе (вероятнее всего, в Китай-городе) и, как рассказывается в его биографии, «на завтрее проснулся так рано, что еще все товарищи его спали. В Москве не имел ни одного знакомого человека; от рыбаков, с ним приехавших, не мог ожидать никакой помощи; занимались они продажею только рыбы своей, совсем об нем не помышляя. Овладела душею его скорбь, начал горько плакать…». Однако свет был не без добрых людей, его приютили, и он направился к Сухаревой башне поступать в Навигацкую школу, но оказалось, что ее уже перевели в Петербург, а вместо нее там расположилась просто «цифирная школа», где обучали арифметике. Этой науки ему «показалось мало», и он подал прошение в Славяно-латинскую академию, написав, что происходит из дворянского сословия – уж очень страшился он, что откажут: ведь только недавно Синод предписал «помещиковых людей и крестьянских детей, также непонятных и зловредных отрешить и впредь таковых не принимать». К зловредным он не относился, а вот к крестьянским детям имел прямое отношение. Но… приняли, и двадцатилетний юноша среди малышей принялся за учение. «Школьники, малые ребята, кричат и перстами указывают: смотри-де, какой болван лет в двадцать пришел латине учиться», – вспоминал Ломоносов. Учился он жадно, в то время как другие резвились, сидел в монастырской библиотеке и рылся в книгах. За один год Ломоносов окончил три класса, быв первым по успехам; на втором году писал латинские стихи. А его стихотворение:

 
Услышали мухи
Медовые духи,
Прилетевши, сели,
В радости запели;
Едва стали ясти,
Попали в напасти,
Увязли бо ноги.
Ах! плачут убоги,
Меду полизали,
А сами пропали, —
 

заслужило слова преподавателя «pulchre» – «прекрасно».

Так и учился Михаил Ломоносов, имея, как вспоминал он позднее, «со всех сторон отвращающие от наук пресильные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодоленную силу имели… имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в день больше как на денежку хлеба и на денежку кваса, прочее на бумагу, на обувь и другие нужды. Таким образом жил я пять лет и науку не оставил». В 1734 г. Михайлу Ломоносова в числе лучших студентов послали в Петербург в академический университет.

Славяно-греко-латинская академия находилась в Заиконоспасском монастыре с 1686 по 1814 г., потом ее перевели в Троице-Сергиеву лавру, ибо считалось, что духовная академия должна быть «удалена от рассеяния, свойственного многолюдным городам. Долженствуя быть духовным обществом ученых людей, она должна быть в таком месте, где бы ученый круг не был, так сказать, поглощаем коловращением политическим». Ее преемница – Московская духовная академия – помещается там и сейчас. В Заиконоспасском же монастыре находилось сперва духовное училище (до 1822 г.), потом Московская духовная семинария, переведенная из Николо-Перервинского монастыря, а с 1852 г. Заиконоспасское духовное училище, вместо которого в советское время в бывшем здании Коллегиума находилась средняя школа, одно время даже носившая имя Ломоносова.

В советское время монастырь и храм его закрыли, колокольню снесли (в 1924 г.), в Святые ворота вставили трансформаторную будку, а надвратную икону выбросили. Недавно икона Спаса опять появилась на этом строении, и храм передали верующим.

В левом здании (№ 7 по Никольской; там помещена мемориальная доска) находилось акционерное общество «Радиопередача», созданное в октябре 1924 г. Оно организовало первую радиопередачу в Москве, состоявшуюся 24 октября; радиопрограммы передавались из студии отсюда на Сокольническую радиостанцию четыре раза в неделю, потом ежедневно, а затем дважды в день. Здесь же были редакции «Рабочей радиогазеты» и «Новостей радио по радио». Тут по всей улице разносились звуки «горластого громкоговорителя», собиравшего по вечерам толпы слушателей. Газета «Правда» сообщала 14 июня 1925 г., что «общество „Радиопередача“ организует трансляционный радиоузел на своей радиостанции. С этим радиоузлом соединяются прямым проводом большой зал Госконсерватории, Большой театр, Государственный Экспериментальный театр, Колонный зал Дома союзов, большая аудитория Политехнического музея и Кремлевский, быв. Андреевский, зал. Предполагается передача по радиостанции им. Коминтерна и имени Попова концертов, опер, лекций, заседания и т. д. из этих мест».

Тут же была и первая телевизионная студия. Официальная дата начала телевизионного вещания – 1 октября 1931 г. Тогда применялись механические, а не электронные системы, и качество передач оставляло желать лучшего. Передачи проводились на средних волнах и принимались в самых удаленных местах. Вот, к примеру, отзыв телезрителя из Саратова на концерт с участием А.М. Мессерера, исполнявшего танцы из балета Глазунова «Раймонда», и арфистки К.А. Эрдели: «Особенно хорошо было видно арфу. Три года назад мы видели артистку Эрдели, но тогда с трудом разбирали, что она делает руками», или письмо от телезрителя с впечатлениями от концерта артистов Всесоюзного радиокомитета Казанцевой и других: «Казанцеву было видно хорошо, балет плохо. Желательно трико сменить на черное и сделать экран более темным. Балет выбирайте с более медленными движениями». Механическое телевидение еще продолжало работать около десяти лет, хотя и было ясно, что будущее за электронными системами.

Это же здание на Никольской – колыбель свободного радиовещания в Москве. Тут в 1991 г. работала на средних волнах станция радио «Эхо Москвы», получившее всесоюзную известность в августовские дни, когда кагэбэшники ее закрывали, обрывая провода, но она все равно выходила в эфир.

Далее по Никольской – строения Николо-греческого монастыря (№ 11–13).

Как писал известный археолог Л.А. Беляев, много сделавший для выяснения истории московских монастырей, «в археологическом и архитектурном отношении мы практически не имеем никаких сведений» о Никольском монастыре.

Он назывался «Николой Старым» и «Николой Большая Глава» (очевидно, потому, что соборная церковь его, разобранная еще при Петре I, имела большую главу или, как пишет автор «Обозрения Москвы» А.Ф. Малиновский, от большой головы Николы Чудотворца, изображенного на местной иконе), а также «у Крестного целованья», так как в монастырской церкви обычно приводили к крестному целованию, то есть к присяге. Монастырь также назывался «что на Крещатике», то есть на «крестце», оживленном пересечении нескольких улиц, и «за иконным рядом», а также «за ветошным рядом», что дало повод разыскивать его в современном Ветошном проезде; по этому поводу известный археограф П.М. Строев писал: «Каких жалких догадок не делали о местоположении монастыря Св. Николая Старого? Где не отыскивали его, как будто какую Трою?»

Надо отметить, что Никольский занимал особое положение среди других московских монастырей: он неизменно упоминается в связи с высшими иерархами церкви и с важными событиями в Москве.

Так, первое упоминание о нем содержится в летописи под 1390 г., где он уже называется «Старым». Летописец отметил тогда приезд в Москву митрополита Киприана, в продолжение многих лет добивавшегося этого сана и пытавшегося подсидеть митрополита Алексия, выдающегося церковного и политического деятеля во времена великого князя Дмитрия Донского. Князь резко выступал против Киприана и как-то приказал его арестовать: его схватили, ограбили, бросили нагого и голодного в сырую клеть, а впоследствии выгнали из Москвы. Прошло около четырнадцати лет, и только при сыне Дмитрия Донского великом князе Василии митрополит Киприан наконец-то прибывает в Москву. Далеко за городом, у села Котлы, его встретил с почетом сам великий князь с супругою, с братьями, со свитой и «со всеми христианы и бысть радость велия». Оттуда, как повествует летописец, все «поидоша в град Москву», где митрополит «облечеся у Николы у Старого», а уже далее он проследовал «к святей Богородици», где «сел на своем столе» (то есть занял митрополичий трон в кремлевском Успенском соборе. – Авт.).

Никольский монастырь был местом заключения новгородского архиепископа Иоанна, которого великий князь приказал митрополиту Киприану задержать в Москве во время распри с новгородцами. Летопись отмечает, что архиепископ «сидел в нятии (то есть в заключении. – Авт.) на Москве три лета и шесть месяц у Николы у Стараго».

Именно в этом монастыре митрополит Филипп I спасался от одного из многочисленных московских пожаров – в 1473 г. загорелось внутри Кремля: «Погоре много дворов, и митрополичь двор згорел… такоже и граднаа кровля, и приправа вся городнаа, и что было колико дворов близ того по житничной двор городной выгорело». Митрополит «от пожара того вышел бе из града в монастырь святаго Николы Старого». Когда великий князь Василий III задумал освободиться от жены Соломонии под предлогом ее бесплодия, то он велел ее постричь в монахини, что происходило в Рождественском монастыре под руководством игумена Никольского монастыря в декабре 1525 г.

Никольский монастырь упоминается на одной из самых трагических страниц истории русской церкви: противостоянии митрополита Филиппа II Колычева и царя Ивана IV. Митрополит отказался одобрить злодеяния царя, он не примирился с ними и открыто, не боясь мести, обличал их с амвона. Как писал иноземец, состоявший на русской службе, «хвала и честь ему перед всеми за то, что он, бесстрашная, храбрая душа, во всем держал сторону справедливости, не жалея своей собственной жизни». Первое открытое столкновение произошло в кремлевском Успенском соборе, когда митрополит обратился к царю с увещанием остановить беззакония и кровопролитие: «Учал митрополит Филип с государем на Москве враждовати о опришнине». Неустрашимый митрополит произнес: «До каких пор будешь ты проливать без вины кровь верных людей и христиан… Татары и язычники и весь свет может сказать, что у всех народов есть законы и право, только в России их нет…» (как злободневно, а ведь это было сказано в XVI столетии!).

Царь в ответ потребовал молчания: «Доселе я излишно щадил вас, мятежников: отныне буду, каковым меня нарицаете!» Митрополит Филипп в тот же день демонстративно «вышел из двора митрополича и жил в монастыре у Николы Старого». И в дальнейшем митрополит не молчал, но по наущению царя собор послушных церковных иерархов по ложному обвинению низложил его. Филипп же ответил на несправедливые обвинения так: «Лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане Митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония сего несчастного времени». Во время богослужения Филиппа в Успенский собор ворвались опричники, схватили его, сорвали священнические облачения и отвезли в Никольский монастырь, а оттуда в Тверской Отроч монастырь, где он встретил смерть от рук Малюты Скуратова, задушившего Филиппа.

В Никольском монастыре под покровительством патриарха работала мастерская выдающегося писца Михаила Медоварцева, выполнявшая заказы самого великого князя, а также его приближенных и высших церковных иерархов. Он трудился в монастыре около 30 лет – с конца XV в. до 1531 г. Сам же Михаил Медоварцев находился в центре общественно-политической жизни, был знаком со многими выдающимися деятелями своего времени.

Этот монастырь был в продолжение многих сотен лет центром греческой колонии в Москве, особенно расцветшей в XVII в. – один из иноземных путешественников считал, что она сравнима с большим поселением греков в Риме.

Именно Никольский монастырь был выбран для помещения монахов из Греции, из афонского Иверского монастыря: в 7161 г. (то есть в 1652–1653 гг.) «по благословенью Никона патриарха, а по челобитью Афонские горы Иверского монастыря архимандрита Клима с причетники для приезжих греческих властей и старцев и гречан дан для отправления божественныя службы греческим языком… Николаевской монастырь…». Их обеспечили денежным жалованьем, а кроме этого, еще выдавали «попом же и дьяконом и старцом по 2 кружки пива, по кружке меду; понамарю и слушкам по кружке меду, по кружке пива человеку на день». В Москву греки часто приезжали за милостыней и вспомоществованием – как язвительно выразился патриарх Никон, обращаясь к восточным патриархам, приехавшим в Москву, «вы, бродяги, турецкие невольники, шатаетесь всюду за милостыней».

В 1666 г. в Москву привезли копию с Иверской иконы и поставили в монастырскую часовню. Из монастыря икону перенесли в 1669 г. в нарочно тогда устроенную часовню у Воскресенских ворот. Тогда же монастырю дали «жаловалную» грамоту, в которой подтверждалась принадлежность ее Иверскому Афонскому монастырю: «Дан им в Иверской монастырь в подворье и для отправления службы Божией Греческого языка». В этой грамоте повелевалось присылать каждые четыре года архимандрита и четырех старцев для отправления религиозных служб на греческом языке и, что примечательно, под страхом опалы и гнева запрещалось им привозить с собой для продажи заграничные товары – видно, и тогда москвичи были падки на заморские соблазны.

Цари имели большое уважение к грекам и греческому православию: монастырь освободили от казенных податей и сборов, а монахи приезжали без платежа прогонных денег. Не только богослужебные вопросы интересовали власти. Монахи были знатоками греческой кухни и угощали ею самого царя: так, например, в 1658 г. на первой неделе Великого поста архимандрит монастыря Дионисий и келарь Евсигней «строили кушанье государю патриарху по-Гречески».

Власти поддерживали монастырь и давали ему «ругу» (руга – «годичное содержанье попу и причту»). Вот одна из записей выдачи ее: «В Николаевской Старого, что за Иконным рядом, годовые руги и молебных: Архимандриту 6 руб. – Черному попу 3 руб. – Дьякону 2 руб. – Просвиряку 20 алтын 3 деньги. – Двенадцати старцам по 9 алтын человеку… На дрова 8 руб.». Исстари повелось, что в Никольском монастыре давали клятву на кресте, необходимую при судебных разбирательствах, монастырь имел с этого доход, но и после отмены крестного целования монахам возместили убытки: «Им же вместо тех денег, что они сбирали у записки крестоприводства, даетца по 20 руб. на год». Екатерина II распорядилась «отпускать всю сполна» положенную по штату монастырю сумму, «не чиня в той штатной сумме, по иностранному и их незнанию великороссийских обрядов, никаких счетов».

Никольский монастырь являлся центром греческой колонии в Москве, проводником образованности и просвещения. Знаменитый московский митрополит Платон вспоминал, что, будучи студентом Славяно-греко-латинской академии, он приходил в Никольский монастырь изучать греческий язык.

Конечно, не только греки-монахи были связаны с Никольским монастырем, но и вообще для московских обывателей он был связан с купцами-«гречанами», которые открывали свои лавки и харчевни вокруг него. Вот, скажем, такое объявление было напечатано в 1836 г. в «Московских ведомостях»: «Сим честь имею известить Почтеннейшую Публику, что на сих днях получены мною из Одессы: турецкое варенье, называемая халва, каракатицы, свежия маслины, высокого сорта черешневые чубуки, лучшее греческое мыло, левантский кофе, арабский табак… Умеренною ценою и добротою моих товаров я надеюсь приобресть ту доверенность Г-д покупателей, которою я уже пользуюсь от многих, посещающих мой магазин, состоящий на Никольской улице, во флигеле Греческаго монастыря, рядом с часовнею Св. Николая Чудотворца. Грек Георгий К. Амунжа».

В Никольском монастыре находилось три церкви, судя по записи о пожаре 1564 г., когда сгорели две деревянные церкви, «да у Николы погорели верхи», откуда можно предположить, что Никольский собор был уже тогда не деревянным, а каменным. К 20-м годам XVIII в. собор обветшал, и монахи послали властям прошение: «Церковь св. Николая, что называется Старые Большие Главы в Иконном ряду в Греческом монастыре, от престарелости и от горелости сломана и вновь застроена и окроме невеликого подаяния православных, иных помощников к тому строению не имеют… Того ради просят, дабы учинить подаяние на помянутое строение церковное, что Царское Величество соизволит и будут не токмо они здесь, но и протчие отцы и братия их сущие на св. Афонской горе в монастыре Пресвятыя Богородицы Иверския вечно Господа Бога молить о царском здравии и о спасении».

Разобрали ветхий монастырский собор в 1723 г. и в следующем году построили нижнюю Никольскую церковь, а над нею иждивением князя Дмитрия Кантемира построили еще одну в 1735 г. и освятили во имя Иверской иконы Богоматери 18 сентября. В церкви находились древние иконы греческого письма в серебряных ризах и с серебряными лампадами перед ними. Это строительство, по преданию, было связано с трагическим событием, якобы происшедшим в семье Кантемир: дочь князя Мария 15 августа 1734 г. проезжала по Никольской в карете, лошади понесли, и Мария была убита. Однако на поверку возведение Успенской церкви никак не связывалось с этим происшествием – Мария Кантемир умерла в 1757 г. В 1737 г. одну из монастырских церквей (Константина и Елены 1643 г.) обратили в монашеские кельи, «понеже в оном храме престольное место старое обломано и глав на том храме не имеется, а братии того монастыря жить негде».

К концу XVIII столетия соборный храм монастыря пришел в ветхость и в 1795 г. был заменен новым строением и, как пишется иногда, по проекту знаменитого зодчего Матвея Казакова, хотя и в списках его работ этой постройки нет. Судя по фотографии, сделанной для альбома Найденова в 1880-х гг., это был храм с классическими портиками и пологим куполом, на котором высилась стройная купольная беседка с маленькой главкой.

Крупные перестройки произошли в конце XIX столетия: старые кельи заменили новыми, чьи торцевые фасады выходят на Никольскую (правый корпус имеет свой номер 13, отличный от номера здания монастыря). Это строительство производил по своему проекту архитектор К.Ф. Буссе в 1893 г., причем в левом (если смотреть со стороны улицы) сохранились два старых этажа со сводами (примерно начала XVIII в.). Сейчас этот корпус бывших келий отрезан от монастырского участка проходом с Никольской на площадь Революции.

В начале ХХ в. монастырь, следуя своему соседу, Заиконоспасскому монастырю, также строит большое доходное здание по линии Никольской улицы. В 1901 г. архитектор Г.А. Кайзер возводит строение, украшенное несколько грубоватыми деталями в русском стиле, с воротами в центре под колокольней.

В советское время Никольский монастырь, конечно, был закрыт, в его помещениях процветал «союз воинствующих материалистов» во главе с Бухариным. В 1935 г. единственный монастырский собор разрушили.

В XVIII столетии Никольский монастырь оказался связанным с семьей Кантемир. Молдавский господарь князь Дмитрий Кантемир заключил в 1711 г. с Петром I договор о союзе против Турции и переходе Молдавии в состав России. Но война с Турцией кончилась провалом и чуть ли не пленением самого Петра. Дмитрий Кантемир вместе с 4 тысячами молдаван прибыл в Россию, где им были даны земельные владения. Сам князь получил большие поместья на Украине, а в Москве ему приготовили двор с каменными палатами, принадлежавший купцу Шустову и находившийся у Варварских ворот Китай-города. Князь Кантемир прибыл в феврале 1712 г., но двор Шустова почему-то не подошел для него, и князю выдали из казны 6 тысяч рублей, на которые он в 1721 г. выстроил в Петербурге дворец на набережной Невы. Где именно жил он в Москве между 1712 и 1721 гг., точно неизвестно, но в литературе встречаются утверждения, что рядом с монастырем находился участок (на месте дома № 13), якобы пожалованный Петром I князю Дмитрию Кантемиру, хотя и неизвестны какие-либо документы, подтверждающие такое пожалование. Возможно, это предположение возникло потому, что Кантемиры благотворили Никологреческому монастырю, строили там храм, в котором был похоронен глава семьи князь Дмитрий, его жена Кассандра, сын – известный поэт и дипломат Антиох – и другие члены семьи.

Надо отметить, что Никольский монастырь как-то был связан и с грузинами: в 1669 г. в нем состоялось погребение грузинского митрополита Епифания, которого отпевал сам патриарх, в нем же была похоронена царица Екатерина Георгиевна, а также грузинские князья Давыдовы.

В советское время перед разрушением собора Николо-греческого монастыря представители румынского посольства настояли на передаче им праха князя Дмитрия Кантемира, и коммунисты приняли решение согласиться. Инициатором передачи выступил Йон Дическу, румын, член партии большевиков, живший и репрессированный в СССР. По словам его сына, он, «проходя по Никольской улице, увидел, что рабочие ломают цоколь какой-то церковки. Тут он вспомнил, что Дмитрий и Антиох Кантемиры были захоронены где-то в центре Москвы в греческой церкви. Не здесь ли?

Отец поднялся на паперть. Греческий священник был с ним сух, говаривать не желал. Но когда отец стал выходить из церкви, тот окликнул его по-румынски:

– А вас очень интересуют Кантемиры?

– Очень!

И они разговорились. Священник даже притащил вина. А потом, взяв топор, стал поднимать какие-то доски, устилающие плиты в церкви, и вскоре под ними отец прочитал: „Дмитрий Кантемир“ и „Антиох Кантемир“.

В тот же вечер отец сел за пишущую машинку. В своем письме в Народный комиссариат иностранных дел он на усмотрение Советского правительства выдвинул предложение – передать прах Кантемиров в Румынию для погребения. Эта передача станет великим дружеским жестом в тот момент, когда между нашими странами установились нормальные дипломатические отношения.