Текст книги "Рок над Россией. Беседы Сергея Рязанова с персонами национальной рок-культуры"

– Поговорим о белоленточном протесте. Его критикуют за то, что он «далёк от народа». Он остался политическим протестом, не перерос в социальный. Много слов о свободе собраний и очень мало, например, об уничтожении сельского хозяйства.

– Те, кто критикует, могли бы своим примером показать, как протестовать «правильно». Вы в данном случае подыгрываете власти, запустившей утку про норковые шубы, которых на самом деле не было. Лозунг белоленточников – социальное государство. Нет никакого водораздела между Болотной и народными массами. В последние годы к нам после концертов в провинции подходят молодые работяги и выражают своё отвращение к Путину.

– В песне «Газпромбайтер» вы называете народ «русскими чурками».

– Я себя так называю. Мы все – русские чурки. Ежедневно прогибаемся под все эти монополии: «Газпром», РЖД, ЖКХ… Мы не хозяева нашей страны, мы рабы, «газпромбайтеры». Это позорище. Многие думают, что если не работают в госсекторе, то остаются чистенькими. Увы, не так. Мы платим монополиям непомерные деньги. Платим налоги, которые потом оседают на офшорных счетах. Мы поддерживаем эту систему.

– Вы критикуете тех, кто не выходит на митинги, и поёте, что «кто-то же должен быть героем». Это не для тех, кто отягощён беременем отцовства, так?

– Отцовство в идеальном смысле – это личный пример. Я видел, как дубинками по голове получали отцы троих-четверых детей. Видел, как они приводили детей с собой на акции протеста. Их, конечно, критикуют за это, но дети получили великий урок мужества и нравственности.

– Я хотел вывести разговор на то, что вы отказались от продолжения рода, чтобы стать героем.

– В том-то и дело, что я не уверен в своей способности стать героем. Поэтому я не готов быть примером для ребёнка. Я – как крыса в клетке, я много чего боюсь. Глядя на меня, он вырастет таким же трусом. Ну и конечно же, отцовство меняет многих не в лучшую сторону. У людей появляются запретные темы. Нельзя сказать человеку, который влез в ипотеку, что это игра с жуликами по их правилам. Ещё Цезарь говаривал: надо иметь дело с людьми семейными, они покладисты.

Если бы всё развивалось органично, цвели красивые уютные городки, тогда можно было бы говорить, что чем больше людей, тем лучше. А сегодня новые люди – это новые солдаты для армии Путина.

– Против вас можно употребить вашу же риторику. Прикрываясь общими словами, вы отказываетесь от собственного участия в сохранении нации.

– Я считаю, что выживание и нации, и человечества сегодня зависит, напротив, от сокращения численности, от сокращения потребностей. Ресурсов планеты на всех не хватит. А выставлять отцовство подвигом… Я убеждён: большинство детей получаются незапланированно. Прошу прощения, но дурное дело – нехитрое. Наплевательское отношение к контрацепции – не героизм. Кстати, наличие детей часто служит оправданием для безнравственности. Чиновники, которые грабят страну, объясняют это для себя заботой о своих детях – чтобы те ни в чём не нуждались, жили и учились на Западе.

– Поддерживаете, кстати, инициативу Путина перетащить чиновничьи деньги обратно в Россию?

– Если бы в России всё было устроено не по его паханским правилам, то никто бы и не пытался вывозить из неё деньги и семьи. Путин делает вид, что виноват не он, а его элиты.

– Как считаете, страсть властей к воровству – это патология? Что-то вроде клептомании?

– Безусловно, это сродни психическому заболеванию. Чем больше воруешь, тем больше хочется. И там уже речь идёт не о деньгах, а о могуществе. Чем больше украл, тем больше простых людей в твоём подчинении. Это наркотическая зависимость от власти, от ощущения превосходства.

– В 2009 году вы спели: «Покупали, продавали, соблюдали посты православные чекисты». Как вам удалось предвосхитить это движение власти в сторону «неохристочекизма»?

– Это уже тогда было очевидно, хотя и не так бросалось в глаза. Не все слушатели тогда понимали, о чём речь. А вот весь последний год её принимают на ура. Нынешние леваки, кстати, плохо понимают, что эта власть – никакая не православная и не капиталистическая. Она чекистская, советская.

– Вы поёте о дедовщине, о наркоманском ноже в подворотне – разве это было при советской власти?

– Было, было. Я помню наркоманов 70-х, которых боялся весь наш двор. Я помню людей, в те же годы покалеченных дедовщиной.

– На ваш взгляд, нынешний режим с коррупцией и бандитизмом силовиков – это антипод сталинизма или же его закономерный итог?

– Это мутация. Люди с менталитетом сталинистов ощутили капиталистическую жадность.

– Год назад в интервью вы сказали, что в связи с пробуждением гражданского общества ваша песня «МегаМизантроп» стала для вас неактуальной. Теперь, когда пробуждение сменилось спячкой, она актуальна вновь?

– Мегамизантроп, к сожалению, присутствует во мне всегда. Но иногда он реже поднимает голову. Сейчас у меня период усталости, которую я стараюсь выдать за мудрость. Вера в быстрые перемены поколебалась. Безусловно, год назад я был лучшего мнения о людях.

– Также год назад вы высказались в духе белоленточных лидеров, что конец власти близок. Не чувствуете неловкости за несбывшийся прогноз?

– А я не ошибся: её конец действительно близок. Конкретных сроков я не называл, да это и невозможно. Конечно, тогда казалось, что всё произойдёт быстрее. В этом мы ошиблись, да.

– Где гарантия, что новые элиты не оставят народ с носом в результате перемен?

– Гарантировать это нам не может никто – кроме нас самих. После перемен нельзя расслабляться. Мы уже совершили эту роковую ошибку в начале 90-х: решили, что всё позади. Теперь мы умнее. Общественный контроль за новой властью будет очень жёстким.

– Правда ли, что песня «Твой папа – фашист» была адресована лично Горбачёву?

– Нет. Это о моих друзьях и близких, с которыми пришлось расстаться. Об университетских преподавателях. Обо всех, кто совершил мозговую самокастрацию и агрессивно реагировал на любые мысли о необходимости перемен.

– Теперь вы поёте эту песню иначе: «Твой папа – нашист». Адресуете её лично Путину?

– В том числе. Он ничем не отличается от других персоналий режима. Для них всех характерна неспособность прислушаться к альтернативной точке зрения. Они сознательно отрезали себя от информации. «Не надо нам негатива, позитив давай!» – эта модель, популярная в обществе, не сама по себе возникла. Она внедрена сверху.

– Черчиллю приписывают фразу о том, что если человек не революционер в молодости, то он подлец, а если он революционер в старости, то он дурак.

– Да, приписывают, но я сомневаюсь, что Черчилль это сказал. Он был активен до самой смерти и отчасти революционен. Это опять-таки придуманная для успокоения масс «мудрость». Люди ломаются, устают, в том числе устают думать. И окружают себя стеночкой.

– Как вам молодая поросль русского рока?

– Не стану по-старчески скулить. Есть новые талантливые исполнители. Акценты, конечно, сместились: больше внимания уделяется звучанию, чтобы оно не уступало западному. Текстам тоже придают значение, хотя об ориентации молодых групп на поэзию XIX века говорить не приходится. Возникают интересные исполнители при пересечении рока с рэпом: Noize МС, группа «Лёд 9» (также известная как «25/17»). Но им есть куда расти поэтически: содержание богатое, а форма не очень литературная. Впрочем, форма не так и важна. Меня огорчает смердящий постмодернизм в текстах молодых подражателей БГ. На Западе постмодернизм сдох, а у нас он по-прежнему влачит своё гнилое существование. Даже молодёжное мышление в России отстаёт лет на тридцать.

– Кстати, у Noize МС на новом альбоме есть строчки: «Даже лучше всё же, что кругом кидалово и ложь. Ведь всего дороже безысходный кухонный…» Нойз таким образом иронизирует по поводу обличителей масонского заговора, но, может быть, это применимо ко всем противникам власти – и к нему, и к вам?

– Есть деятели, для которых протест – возможность самолюбования. Что касается меня, то лозунг «Я всегда буду против» – не мой лозунг. Мне приятнее, когда мой протест достигает цели, когда повод для протеста исчезает.

– Вы имеете в виду отказ «Газпрома» от строительства новодела в центре Питера?

– Да, этот случай внушает оптимизм. Они хотели плюнуть всем нам в лицо, показать, что они хозяева жизни. Но до Путина и Медведева достучалась около-властная культурная элита.

– Зачем же тогда говорить, что от околовластной элиты один вред?

– Она, разумеется, использует этот случай как аргумент в свою пользу. Но это же подачка. Власти нам кинули пряник, а потом добавили кнут – запрет митингов, посадки.

– Наш традиционный вопрос обитателям культурной столицы. Не стыдно в связи с доминированием «питерских»?

– Не стыдно, потому что не Питер их породил, а «совок». Да и вообще, мало что осталось от Питера. За последние десять лет общий уровень агрессии и хамства на Невском проспекте заметно вырос.

– У тех, кто не знаком с вашим творчеством, может сложиться однобокое представление о вас. Поэтому стоит упомянуть, что вы не только социальный автор, но и очень лиричный. У вас немало песен о любви – как правило, грустных. Можно ли сказать, что и в социальном, и в личном вы предпочитаете покою надрыв?

– Нет. Я считаю, что для творчества всегда необходима сильная эмоция, вызвана ли она встречей и расставанием с девушкой или же беспределом властей. Но я ищу спокойствия. Я устаю от своих неврастенических реакций на окружающий мир. Собственно, творчество для меня – это путь к покою. Стремление к балансу.

Валерий Сюткин: «Власть без злоупотреблений теряет всякую привлекательность»

«АН» № 363 от 06.06.2013

Валерий Сюткин пел и сочинял в группе «Браво» лишь несколько лет – с 1990 по 1995 год, но с тех пор их невозможно вспоминать отдельно друг от друга. Совместная деятельность была их звёздным часом. Сегодня Сюткину звёздный час не требуется: свобода дороже.

– Помните тот момент, когда впервые услышали рок-н-ролл?

– Прекрасно помню. Мне было лет двенадцать. Я смотрел телевизор, и там промелькнула песня (я тогда ещё не знал, что это «Битлз»). Только услышал аккорд – ощутил, как по мне пробежала мурашка. Шок от удовольствия. От того, как звук проникает в тело. Это чувство я и назвал рок-н-роллом.

Недавно Боб Дилан сказал: «Прекрасная группа – «Битлз». Но к рок-н-роллу не имеет никакого отношения. Рок-н-ролл на самом деле – это подростковый заменитель секса». Отчасти верно. Когда у меня началось половое созревание и возникла потребность нравиться девушкам, самым модным на тот момент было играть рок-н-ролл (подобно тому, как сейчас – обладать гаджетами). Мы многое делали для этого. Сами выпиливали гитары. Однако в первую очередь рок-н-ролл для меня – это ощущение растущих крыльев. Похоже на влюблённость. Тебе хочется действовать, ты всех любишь, и всё у тебя хорошо. И вообще, ты не сосредоточен на себе. Но я соглашусь с Диланом, что это удел очень молодых. Мы становимся старше, и нас убирают подальше, чтобы мы не мешались, не брюзжали. Чтобы у молодых была возможность наступать на новые грабли.

– Какой период рок-н-ролла вам ближе всего?

– Я представитель классического рок-н-ролла, который в 54-м году изменил мир. Это началось с песни Билла Хейли. Самые прекрасные годы в жизни человечества – 60-е. Весь мир жил с надеждой на лучшее, даже мусульманские страны, поскольку арабы навели мосты в Европу. Потом, к концу 60-х, молодым этого подъема стало мало, и тогда они подсели на вещества. В 70-х это усугубилось. А потом пришёл его величество шоу-бизнес, начались проекты и продукты. Можно говорить, что проекты с участием продюсеров создавались и раньше, но квалификация была несоизмеримо выше, вот в чём дело. Как говорится, если бы спорт приносил большие деньги, то в каждой еврейской семье было бы по турнику. Так и с рок-н-роллом получилось. Упростилось добывание хлеба. Музыка стала основываться на заимствованиях, превратилась в конструктор… Так, стоп. Вот я и начал брюзжать в адрес молодёжи. Видите, рок-н-ролл всё-таки – удел молодых (смеётся).

И нет ничего более нелепого, чем шестидесятилетние дядьки, играющие тяжёлый рок. Сразу бросается в глаза, что яйца, простите меня, требуются молодые. Играть такую музыку в старости можно только с само-иронией, как AC/DC. А когда я вижу современных Scorpions, то воспринимаю это как немецкий эротический фильм для геронтофилов. Пожилые мужчины в обтянутых трико. Они верят, что молодые девчонки до сих пор их желают.

– Кто вы больше – Леннон или Маккартни?

– Это действительно два разных типа музыкантов. Я бы сказал, что все музыканты делятся на Леннонов и Маккартни. Есть тяготение к хорошему вкусу, классике, трудолюбию – это Маккартни. И есть снос башни – это Леннон. Мне ближе Леннон, я хотел бы им быть, но мне не дано. Я не бунтарь, который мог бы повести за собой людей, как Цой, Кинчев, Шевчук, отражающие социальный протест. Я обычный парень, который любит, когда всем весело, когда все танцуют.

– Вам правда хотелось бы быть социальным автором?

– Конечно. Каждому хочется быть загадочным, плохим и в то же время обаятельным. Но это невозможно развить в себе. Это заложено в нас, как почерк футбольной команды. Его нельзя изменить. Я никогда не умел писать серьёзных текстов. Тонкими ниточками сплетаю слова, как бисер. Мне дана простая роль – роль рассказчика.

– Неслучайно последние лет восемь вы также зарабатываете на жизнь рассказыванием историй.

– Да, веду вечера. Когда я увидел, что люди таким образом делают деньги, то сразу понял: это моё, я этим всю жизнь занимаюсь. Когда не было видеомагнитофонов, я фильмы пересказывал. Вот и решил: неужели у меня вести вечера получится хуже, чем у других? Не люблю слово «корпоративы», это не мой формат. Я предпочитаю «ближний бой»: собираются десять человек с очень изысканным вкусом, которые не хотят слышать шуток из Интернета. Нужно сделать вечер таким, чтобы он им понравился – беседой, анекдотами определённого качества, собственными историями. Ранее мне посчастливилось бывать на вечерах, которые проводили Гердт, Ширвиндт. Это было шедеврально. Я запомнил их энергетические приёмы и стараюсь применять их. Энергия – вот что главное, спасибо за неё моей маме. Благодаря энергии я и состоялся.

– Вы попали в «Браво» после ухода из «Зодчих», так?

– Верно. «Зодчие» написали саркастическую песню про Ленина, и меня это не заинтересовало. Я люблю неполитичный, весёлый, остроумный рок-н-ролл. Бытовой, если хотите. Не надо трогать Ленина – есть люди, которые за его идеи жизнь отдали. Я с уважением отношусь к старшим и не собираюсь над ними ёрничать.

А в «Браво» я оказался абсолютно судьбоносно. Мог бы попасть и в другие группы: вариантов хватало. Тогда Макаревич как раз поссорился с Кутиковым. Обсуждалась моя кандидатура на роль басиста в «Машине времени», но, слава богу, они помирились. Был ещё более смешной момент: Кинчев разошёлся с Задернем и позвал меня в «Алису» на бас. Он говорил: «Какой будет контраст: ты такой лучезарный парень – и вдруг в «Алисе»!» Я не отказывался, но и не соглашался. И совершенно случайно летом 90-го года на концерте «Машины времени» мы пересеклись с Женей Хавтаном, с которым были малознакомы. Он позвал меня на репетицию, сыграл рифф из «Васи». Мы тут же набросали текст. Юмористический, но не с целью рассмешить. Просто иронический текст. И пошло-поехало. Мне впервые поставили конкретную задачу: стиль – рок-н-ролл 60-х, тексты – аналогично, хоть «шуба-дуба», главное – органичный русский язык. Я накупил пластинок и за две недели глубочайшим образом изучил этот стиль. Мы поженили его с советской эстрадной музыкой – и получилось то, что получилось.

Вспоминаю, как мы мотались по стране в 90-х. Плацкартные вагоны, тяжесть аппаратуры, один гостиничный номер на восьмерых. По-другому поётся, если через это проходишь. Поэтому, когда мы стали собирать дворцы спорта, у нас не было сноса башни, который случается сейчас у выпускников «Фабрики звёзд». Позволю себе такую аналогию. Танич и Жжёнов прошли лагеря, лишения войны – и прожили за 80 лет. У них был хребет, и этого не понять людям, ищущим от жизни комфорта.

– Я задаю музыкантам один и тот же вопрос: почему русский рок-н-ролл непопулярен за рубежом? Стас Намин сказал, что для зарубежного успеха нужно петь по-английски. Николай Носков сказал, что в русском рок-н-ролле не чувствуются национальные корни, тогда как по Rammstein, например, сразу понятно: это немцы.

– Меня изумило первое посещение Лондона. Я увидел, как тринадцатилетние мальчишки играют рок-н-ролл на улице. Каждого хочется сразу сделать солистом любой нашей группы. Может быть, это народная английская мелодичность. Они поют свою национальную музыку. И мы тоже. Тоже поём их национальную музыку. Это по определению вторично.

– В одном из интервью вы сказали, что ваша цель – доставить людям радость, а ваша задача – заработать денег.

– Вопрос был поставлен так: «Ваша цель – заработать денег?» Я и ответил, что цель другая. Если бы спросили: «Ваша задача-заработать денег?», то я бы, наоборот, сказал: задача другая – развлечь людей, а цель – заработать денег (смеётся). Это называется обтекаемый ответ. Но он справедливый, потому что я очень люблю своё дело. Если надоедает, то делаем перерыв. Хватает недели, чтобы соскучиться по работе. А если месяц отдыхать, то я готов даже в тур поехать, чего я вообще-то не люблю. Предпочитаю так: город-два – и домой, к семье. Иначе от усталости впечатления притупляются, юмор уходит.

– И всё-таки ваша музыка – искусство или ремесло?

– Я не создаю искусство. Объективно и без самокритики: я просто развлекатель. Мне даже не так важно спеть чисто каждую ноту – важнее энергетика. Потому-то я не вижу смысла в фонограмме: несмотря на её чистоту, под неё в разы сложнее поднять людей к восторгу. По той же причине в классическом рок-н-ролле необходим живой ударник. Казалось бы, почему не играть под метроном, который точнее любого барабанщика? Да потому, что маленькие изъяны в исполнении и делают рок-н-ролл живым. Мы даже не планируем, какую программу будем исполнять на концерте. Можем вдруг сыграть песню, которую не играли полгода, я даже с трудом слова вспоминаю.

– Не надоедает петь одно и то же на протяжении уже третьего десятилетия?

– Мне-нисколько. Женя Хавтан жаловался: «Я не могу больше играть этого «Васю»!» А я – с удовольствием. Люблю импровизационно менять слова, это очень веселит публику. Вообще я очень рад, что сейчас, с распространением музыки в Интернете, стали востребованы именно концерты. «Битлз» в своё время перестали гастролировать. Зачем, если миллионные тиражи продаются? А мне концерты нравятся больше, чем работа в студии.

– Вы могли бы исполнять другую музыку?

– Я мог бы с удовольствием петь и хард, но это не моё. Важно найти своё. Я не люблю фальшь. Помню, какие были метаморфозы, когда стало модно исполнять хард-рок. Множество ребят играли музыку в стиле «Ласкового мая» – и вдруг все переоделись в кожаные куртки с заклёпками. Но остались в этом жанре только «Ария» и «Мастер», потому что у них это по-настоящему.

– Раньше музыка имела большее значение?

– Не то слово. Сейчас её очень много, и мы стали толстокожими, менее восприимчивыми. А тогда… Ты знал 20 коллективов, любил пять. И ждал нового альбома любимой группы как своего счастья. А когда приходили гости, я ставил им диск, который уже триста раз слушал, и ловил суперкайф оттого, что видел глаза людей, которые слышат это впервые.

Сейчас музыка стала такая… Включил-выключил. Фоном поставил. Она перестала быть событием. Теперь в ней меньше стержня необходимости. Так, одна из множества граней бытия. Была воздухом – стала пищевой добавкой. А тогда музыканты не просто играли – они так жили, это был образ жизни. Другое измерение, другая планета. Человечество туда слетало, что-то познало, вернулось назад и совместило это с прелестями быта. Сегодня – множество талантливых музыкантов. Но они не горят, не жгут себя так, как в то время.

– А для вас это образ жизни?

– Очень близко к тому. Весело берём брёвнышко, весело несём. Мы работаем без саундчеков, и не от неуважения к публике, просто нам саундчек не требуется. У нас всё по накатанной. Все эти ушные мониторы, чтобы себя идеально слышать, – нам не нужны. Музыканты их используют потому, что индустрия их предлагает, как новые мобильники. Для меня главное – взаимодействие со зрителем, своего рода диалог, подобный простому общению между людьми. Лампочки, дым, сценография – нам это неинтересно. Если этим пользоваться, то уж на высочайшем уровне, как в шоу «Стена» Pink Floyd – у них настоящий театр.

– Если музыка утратила былое значение, то что может прийти ей на смену?

– Музыку заменить ничем другим нельзя. Возможно, появится ещё какой-то стиль. Современный рок-н-ролл превратится в классику, как джаз. Моцарт ведь тоже был поп-музыкой своего времени. Лёгкой музыкой, под которую можно танцевать. Наверняка в его адрес тоже звучали обвинения: это на потребу, танцевать могут только простолюдины, надо бы посложнее.

– Вам часто приходится слышать, что рок-н-ролл примитивен в сравнении с классикой?

– Это самая большая ошибка ревнителей классической музыки. Когда сложное стали противопоставлять простому, когда стали говорить, что любителям низких жанров недоступна классика, – тогда-то классическая музыка и потеряла свои очки. Я убеждён, что лучшие произведения Стинга никак не диссонируют с Шнитке. Кстати, когда-то мы поигрывали на вечерах с Юрием Абрамовичем Башметом. Он очень здорово владеет гитарой и клавишами, обожает битлов.

– Но разве в рок-музыке много людей с консерваторским образованием?

– Полно. У меня в группе есть. Соглашусь, что редко они являются фронтменами. Я за такой сплав: есть фронтмен, не зажатый в рамки классического образования (он пишет мелодию и стихи, рассказывает историю), и есть состав – музыканты-профессионалы, которые придают его сочинениям должное звучание.