Текст книги "Рок над Россией. Беседы Сергея Рязанова с персонами национальной рок-культуры"

– Как вам в целом сегодняшняя российская эстрада? Ничто не раздражает?

– Антагонизма у меня нет. В России таков массовый слушатель – ничего не поделаешь. Мне нравится изречение: блюз – это когда хорошему человеку плохо, а шансон – это когда плохому человеку хорошо. Встречаются и в шансоне удачные мелодии и трогающие тексты, но в основном эта культура ассоциируется у меня с уличной какофонией, когда из разных шашлычных звучат разные песни и вместе образуют нечто общее. За что я, кстати, люблю европейские пляжи: там музыка запрещена.

– Зачем вы участвовали в проекте «Старые песни о главном – 2»?

– Красивый поп-проект. Тогда для артиста это был большой прорыв, подтверждение статуса. Сейчас я в «огоньках» не снимаюсь – меня почти не зовут, а если зовут, то ссылаюсь на занятость. Я лично их не смотрю последние лет шесть-семь, я вообще редко включаю телевизор, а уж в новогоднюю ночь – тем паче (разговоры, музыка, танцы – только не телевизор). Проекты меня напрягают: чувствуешь себя как подчинённый. Я предпочитаю быть сам по себе, ни в какие кланы не вхожу, хотя сейчас в шоу-бизнесе трудно не примкнуть к кому-то.

– А «Танцы на льду» – это что было?

– Это был ужас. Я, что называется, попал. Мы познакомились на Олимпиаде с Илюхой Авербухом. Было соответствующее настроение, подъём. Илюха говорит: «Будем делать проект – поможешь?» Такой, знаете, пацанский разговор. Я сказал: «Помогу!» Думал, надо петь, чтобы другие катались. А потом оказалось, что надо самому падать на лёд. Пару раз было очень неприятно. Плюс к тому – очень жёсткий график, из-за которого пришлось прервать концерты. Удовольствие, конечно, тоже получил: познакомился с новыми людьми из артистического цеха, поюморил с товарищами.

– Но вам же заплатили?

– Нет, платили спортсменам, а не звёздам. Потом меня на шоу бокса звали – сразу отказался, не раздумывая. Я вообще не стремлюсь светиться в телевизоре. Зовут обсудить чью-то якобы интересную жизнь или выступить экспертом по модной одежде. Какое я к этому отношение имею? Искать фальшивые слова, изображать эмоции…

– Вы и политику не обсуждаете.

– К сожалению, для многих власть без злоупотреблений теряет всякую привлекательность. Бывает и по-другому: иногда во власть идут люди состоявшиеся, и я верю в их альтруизм. Они хотят, чтобы их запомнили как людей, которые улучшили жизнь народа. Но, попав туда, они ломаются. Я знаю, что могу что-то изменить, когда голосую на выборах. А говорить, рассуждать – смысла не вижу. Большинство этим от невостребованное™ занимается, у них много свободного времени. Я понимаю Говорухина: он пошёл в политику для того, чтобы улучшить ситуацию в кинематографе. А зачем это Шевчуку? Видимо, душа болит. У меня такая позиция: надо делать своё дело. Когда начинаешь делать чужое дело, кто-то начинает делать твоё.

– В 93-м году вышел «Московский бит», знаменитый альбом «Браво». На дворе путчи, страна трещит по швам. И наперекор этой безысходности – такой праздник души. Равнодушие к социальным проблемам как раз и было для вас яркой социальной позицией?

– Это было нашей жизнью. Нас тогда тоже колошматило: мы постоянно «попадали» на деньги. Свои сбережения за два-три года мы с Хавтаном отдали нашему товарищу в финансовую пирамиду – всё сгорело. Но жизнь продолжалась, музыка продолжалась. Мы писали жизнеустойчивые песни, которые со временем не теряют актуальности. «Вася» сегодня нормально звучит, не требует поправок на эпоху и на возраст. А песня «Воля и разум» группы «Ария» (об угрозе ядерной войны – Прим. «АН») сегодня воспринимается забавно в исполнении пятидесятилетнего мужчины – и по тексту, и по подаче. Вообще говоря, много на себя взвалить, а потом растерять былую энергию – серьёзная проблема для артиста. Думаю, отчасти поэтому и ушли добровольно из жизни Джим Моррисон, Майкл Хатченс. А я в будущее смотрю спокойно: мой репертуар – вечнозелёный. Нас часто спрашивают, как получился альбом «Московский бит». Не знаю как. Была лёгкость, нас словно подключили к сети – и всё пошло само. Если нет такого состояния, то я и не пишу. Поэтому сейчас пишу реже.

– Вы говорили, что не хотите самоповторов и потому не будете больше писать про стиляг и про пилотов. Но на вашем прошлогоднем альбоме появилась песня про пилота – «Иду на грозу».

– Да, повтор. Но этой песни и нет – я её не пою. Она не выдерживает конкуренции с прежними песнями на тему. А вот «Москва-Нева» удалась. Её написал не я, а Ромарио, но я выступил автором сценария: подробно рассказал ему, какой она должна быть. Мы сильно удивились её успеху при полном отсутствии промоутерской работы. На радио мои новые песни берут за выслугу лет, из уважения. Казалось, я физически не могу набрать очки в СМС-голосовании. Как мне конкурировать с Димой Биланом и Стасом Пьехой, с их информационной поддержкой, с их фан-клубами? У меня нет армии, которую я могу призвать: «Голосуйте!» Деньги за эфиры я вообще никогда в жизни не платил. И вдруг – обвал голосов. Мне позвонил директор известной радиостанции и сказал: «Это огромная победа твоего поколения». Поклонники потом спрашивали: «Вам не стыдно получать «Золотой граммофон», стоять рядом с этими?..» А вот такая музыка в стране, я-то здесь при чём? Я отвечаю за себя, а не за тех, кто рядом стоит.

– Вам дорого звание народного артиста?

– У нас какая-то бредовая ситуация: нужно попросить это звание, написать заявление. Не власть тебя выделяет, а ты должен бегать за ней. Полтинник моих друзей сделал за меня эту работу. Они убеждали чиновников, показывали статьи в прессе обо мне, как будто неизвестно, кто такой Сюткин.

– Так вам дорого звание или нет?

– Мне важнее, что люди меня благодарят за музыку, на которой они выросли. А звание больше родителей взбодрило, подарило им дополнительные годы жизни. Это было тем более важно для них, что в мой подростковый период мы не находили понимания насчёт рок-н-ролла. Папа орал: «Выключи, это невозможно слушать!» Наушников-то не было. Я врубал советскую «Ноту», и музыка гремела на всю квартиру. Постепенно я понял, как надо действовать: сперва включал Led Zeppelin, а потом битлов – на контрасте битлы звучали очень спокойно. Впрочем, ругались мы с папой недолго: скоро родители развелись. А потом мама почувствовала в рок-н-ролле спасение для меня.

– Спасение?

– Я ведь рос на Хитровке. У нас во дворе сидели уголовники, играли в карты. Я тоже с ними иногда садился, ставил рубль. Если выиграл, то надо бежать, иначе могут ножом в спину… Я играл музыку на танцах. Каждый день у клуба случались драки, людей лупили безбожно. А меня никто не трогал, потому что все знали: чувак поёт. С помощью этого я и своих еврейских друзей прикрывал.

– Вы сказали, что рок-н-ролл изменил мир. В какую сторону?

– Не знаю, в какую сторону, поскольку не знаю, что было бы без рок-н-ролла. Возможно, он просто не мог не появиться. Назрело. Был причёсанный джаз, чёткая структура общества, чёрные и белые, богатые и те, кому не светит ничего. И вдруг-такое смешение. И всё таким понятным языком. Оказалось, всё можно поменять. Раньше приходилось делать революции, а теперь оказалось, что и музыки достаточно. Прошло более полувека, как мы живём с рок-н-роллом. Мне кажется, живём очень весело.

Алексей Кортнев: «В глазах большинства населения оппозиция выглядит московской богемой с невнятной сексуальной ориентацией»

«АН» № 365 от 20.06.2013

Так уж случилось, что к многочисленным ипостасям Алексея Кортнева (лидер группы «Несчастный случай», автор песен для театра и кино, переводчик мюзиклов, актёр, шоумен, рекламщик) приклеилась ещё одна роль – общественный деятель. Теперь, когда от Болотной осталась только площадь, артист поделился, каково ему на российской политической сцене.

– Алексей, мы с вами беседовали больше года назад, обсуждали ваше участие в протестном движении. Того движения уже нет. Политика вновь не является темой номер один, чувство вкуса часто подсказывает не касаться её в личном общении.

– К сожалению. Одни и те же вопросы, одни и те же ответы. Стагнация. Повестка дня не меняется, застой. У меня лично появились сильные оттенки безразличия. Раньше я никогда не думал, что буду сколь-нибудь профессионально заниматься политикой. И вот понадеялся, что оппозиция сможет сформулировать что-то существенное, поставить задачи. Я готов выполнять разумные задачи, которые мне поставят. Сам я их формулировать не умею, я не настолько умён в политических областях. Поэтому теперь я нахожусь в недоумении насчёт того, что делать. Мы с группой написали только что несколько песен, достаточно острых. А что касается моей физической активности в политике, то она поутихла очень сильно. Не вижу сейчас смысла в массовых публичных акциях, потому что они превратились в пародию на самих себя.

– В этом виноваты лидеры оппозиции?

– Я бы не говорил про вину. Очень грамотно сыграло политическое окружение власти: оппозиционеров убедительно дискредитировали. В глазах большинства населения оппозиция и так выглядела московской богемой с невнятной сексуальной ориентацией, которая бесится с жиру. Именно такие суждения я слышал от очень умных людей в Екатеринбурге, Новосибирске, Барнауле. Они искренне считают нас, оппозиционеров, идиотами. На расстоянии ста километров от МКАДа совершенно непонятно содержание выступлений на Болотной и на Сахарова. Существующие проблемы провинция склонна списывать на наследие тяжёлых лет Горбачёва и Ельцина. Люди стали жить лучше, обзавелись автомобилями и за регулярную зарплату готовы перегрызть глотку кому угодно.

– Значит, всё-таки действует негласный консенсус? Власть дала гражданам возможность зарабатывать, а они дают ей возможность воровать?

– Более того, власть и гражданам дала возможность воровать. Ей выгодно, чтобы граждане нарушали закон. Каждый россиянин знает, что в чём-то виноват, как каждый христианин знает, что грешен. Навальный – ярчайший пример. Ах, ты вякнул про воровство – сейчас мы тебя самого выставим вором. В этой истории с Навальным и «Кировлесом» все действовали немножко незаконно. Бывшие директора соглашаются: мы торговали по серым схемам. Так торгуют все. Но других не трогают.

– А вы лично не чувствуете себя обязанным власти?

– Я своим благополучием обязан мировой конъюнктуре цен на нефть – большому количеству денег, которые появились в России. Мы, музыканты, выполняем надстроечную функцию: мы богатеем, только если богатеет население. Конечно, в России могло бы быть правительство гораздо хуже, которое пустило бы все деньги в офшоры. Но я бы с удовольствием отказался от большой части своего благополучия ради того, чтобы в своё время нефтегазовые деньги были бы потрачены государством на развитие высоких технологий. Все попытки вырулить на этот путь (такие попытки, как «Сколково», например) пока не увенчались успехом, мы по-прежнему движемся в тупиковом направлении. Но это не значит, что попытки не нужны.

– Переубеждаете друзей в провинции?

– Пытаюсь. Людям трудно поверить в то, что цена на нефть начала расти ещё в последний год ельцинского правления и что Путин ни при чём. А главное, Путин вполне устраивает провинцию в качестве распределителя нефтяных денег. Как сказал Жванецкий, если итальянской обуви не видел, то наша – во!

– Вы без сарказма говорите об этих провинциальных настроениях. Не каждому москвичу-оппозиционеру такое по силам.

– Клин между Москвой и провинцией вбил Кремль. В недавно вышедшем романе Виктора Пелевина «Батман Аполло» прекрасно описано, как течение протеста было направлено властью. Читая, я посмеялся над самим собой. Кстати, отставку Суркова я связываю как раз с этой режиссурой. Как только прошла мода на оппозиционное движение, он стал не нужен. А до этого был незаменим, дёргал за все ниточки. Я не хочу сказать, что Собчак или Навальный подкуплены властью (российской ли, американской ли). Более того, я знаю, что это не так. Но вокруг них всё было прекрасно срежиссировано в этом ключе. Не они противопоставили себя народу, но их противопоставили.

– Вы поёте: «Шла Саша по шоссе да по таким местам, где в пору окосеть, взглянув по сторонам: заброшены дома, разбиты трактора, как будто здесь война была ещё вчера». Песня написана по мотивам конкретного дорожного путешествия?

– Да, мы проехали на автобусе из Череповца в Иваново. Впечатление убийственное. Дорога идёт мимо церквей – от храма к храму, и все они разрушены. Я антирелигиозен, но даже я не могу на это смотреть. Россия населена людьми, которые объявляют себя христианами и при этом живут вот так. Понятно, что у многих нет ни копейки на восстановление храмов, но где государство, которое во всеуслышание делает заявления о православной духовности? Речь не только о храмах, разруха глобальна. Но разрушенный тракторный двор не производит такого ужасающего впечатления. Разрушенный храм – это символ, и очень сильный. Символ русской деревни. В городах ненамного веселее. Не считая развитых региональных центров, цветные пятна в городах – только рекламные щиты и вывески. Всё остальное – серое, как тюремный бушлат. Дома, скверы с вытоптанной травой, улицы без деревьев…

– Герой Достоевского так говорит о русском либерале: «Каждый несчастный и неудачный русский факт возбуждает в нём смех и чуть не восторг».

– Такие либералы есть, я даже знаком с некоторыми из них. Постесняюсь называть фамилии. Скажу лишь, что кое-кто из них работает на радиостанции «Эхо Москвы». Действительно, в их выступлениях слышится упоение этой ролью разоблачителя. И дело-то делают хорошее: разоблачают ложь, коррупцию. Но сама интонация меня порой изводит.

– В оппозиционном сегменте Интернета люди часто радуются провалам властей. В частности, ждут позора правительства при проведении Олимпиады в Сочи, где строительные работы всё ещё далеки от завершения.

– Мне это чуждо. Я по-прежнему жду от правительства удачных решений. Мне кажется, там даже есть приличные люди.

– Вы вновь оказались на Первом канале в прайм-тайм. Вертикаль простила вас?

– Я сам был изумлён. Видимо, моя позиция весьма и весьма умеренная. Она подходит Первому каналу лучше, чем любая другая. Телевидение всем демонстрирует: вот, у нас есть оппозиционер. Поверьте, я не пытался просчитать допустимый потолок оппозиционности. Я искренне говорю, что жду от президента хороших шагов. И телевидению крайне выгодно, чтобы в эфире появлялся человек с такими умеренными взглядами. Есть видимость демократии.

– Получается, вас используют для имитации демократии?

– Да, так и есть.

– В вашем творчестве есть осуждение потребительства, мещанства. Но помимо творчества вы участвуете в рекламе.

– Я абсолютно не чужд мещанству. У меня пятеро детей, мать-старушка, а ещё бывшие жёны, которым иногда везёт в жизни, а иногда не везёт, – их тоже надо поддерживать. Я никогда не пойду рекламировать коммунистическую партию или туалетную бумагу, но если поступают предложения, которые не слишком меня очерняют, – я соглашаюсь. Мне кажется, люди от зависти осуждают других за рекламу чего-либо. Потому что это публичная демонстрация высокого дохода. Когда какой-нибудь шоумен ведёт свою вечернюю программу, он получает гораздо меньше денег, чем за участие в рекламе, которая идёт вслед за ней.

– Вы вникаете в суть того, что рекламируете?

– Вникаем.

– Почему во множественном числе?

– Потому что это всегда коллективное решение группы: я несу ответственность не только за свой, но и за её имидж. Приходится признать, что некоторых ошибок в этом плане мы не избежали.

– Нельзя ли назвать протестное движение мещанским? Ведь люди требуют комфорта, чтоб было «как в Европе».

– Нет, я бы назвал его антимещанским. Мещанство – это стремление к комфорту при равнодушии к тому, что творится вокруг. Лично я чувствую себя благополучнее большинства европейцев. Я вышел на улицу от возмущения тем количеством лжи, которое приходится потреблять мне и моим детям. И я не восхищаюсь собственной позицией, она кажется мне нормой.

– Некоторые ваши коллеги по рок-н-ролльному цеху выбирают равнодушие и покой, считая это мудростью.

– У меня так не получается. Я ввязываюсь в конфликты, которые мне совсем не нужны. Недавно была история вокруг фильма «Кукушечка», где я снимался. Возникло непонимание между режиссёром и продюсерами. Меня это не касалось, мне был выплачен весь гонорар. А я вступился за режиссёра, позвонил одному из главных людей в ВГТРК, которого знаю с юности. Он вообще не имел отношения к ситуации, а я втянул и его… Это, конечно, не то же самое, что прийти на помощь девушке в тёмном переулке. Хотя и в физический конфликт я однажды влез. Ехал в метро (давно это было) и принялся выпроваживать агрессивного человека. Понадеялся на свой рост-боевыми искусствами я не владею.

– Давайте подытожим: должна ли душа болеть?

– Уверен, что да, если мы говорим о жизни в обществе, среди людей.

– Но ведь «душевнобольной» – это диагноз.

– Можно сказать и наоборот: самые благостные люди – умалишённые.

Илья Лагутенко: «Россия – не для музыкантов

«АН» № 367 от 04.07.2013

Илья Лагутенко собрал во Владивостоке группу «Мумий Тролль» в 1983 году – в возрасте 15 лет. Отслужил на флоте, выучился в Дальневосточном государственном университете на востоковеда-африканиста. Пробовал себя в разных профессиях, но музыку не оставлял – и в 1997 году к «Мумий Троллю» пришёл успех.

– Своему стилю вы дали имя «рокапопс».

– Ради шутки так назвал. Мне всегда было интересно, кто же придумывает эти слова: «рок-н-ролл», «панк», «постпанк», «дабстеп»… Я решил внести свой вклад в терминологию и закинул журналистам слово «рокапопс». Хватило нескольких месяцев, чтобы оно прижилось.

– Но ведь в слове «попса» заключён негатив.

– Есть попса, а есть попс, не путайте. «Попс» – очень владивостокское слово 80-х годов. У нас так называлось всё самое лучшее, крутое. Цой для нас был ещё какой попе (смеётся).

– Как вы оцениваете антагонизм между классиками русского рока и поп-музыкой?

– Антагонизм надуман. Его корни – в 90-х годах, когда все между собой что-то делили. Противостояние исходило не от молодёжи, а от рокеров 80-х. Они вдруг вышли из андеграунда, стали собирать стадионы и превратились в очень богатых людей. А потом из-за недостаточных маркетинговых способностей утратили былую популярность – их потеснила попса.

– Шевчук и Кинчев говорят, что никогда не пытаются угодить слушателю, а попса ради этого и существует.

– Я полностью согласен с Юрием Юлиановичем и Константином Евгеньевичем. Вот только просчитать запросы слушателя – очень сложно, почти нереально. Хотя есть немало людей, которые любят думать о себе, что им это по силам.

– У классиков рока, значит, плохой маркетинг, а у вас хороший?

– Ужасный. Я абсолютно не маркетинговый человек. Группу я создал потому, что мне как меломану чего-то не хватало. У каждого любимого исполнителя мне нравилось что-то своё, и к каждому у меня были претензии, вот я и начал исполнять музыку, которая идеальна для меня. Я словно играл в компьютерную игру: что-то взять отсюда, что-то оттуда – и выполнить задачу. Сильно удивился, когда в ходе гастрольного тура после выхода первой пластинки стало ясно: на группе «Мумий Тролль» может зарабатывать кто угодно, причём я – в последнюю очередь. Я знал, что группа получает лишь часть прибыли, но не представлял, что настолько малую – при нашем-то вкладе в этот доход. Один наш музыкант сказал: «Я не буду так жить, это равносильно тому, чтобы снова пойти в армию. Мне не нужна гастрольная суета, я хочу спокойно растить детей и ходить на работу». А мне нравится такой образ жизни – даже при столь высоком уровне ответственности и внутренней дисциплины.

– Наверное, от вас требуется не так много дисциплины, как от «офисного планктона»?

– Поверьте, у меня её гораздо больше, чем у 35 лучших офисных работников. Если бы у кого-то внутренняя дисциплина была выше моей, я бы с удовольствием предложил ему работать вместе.

– Над «планктоном» стоит начальник, а над вами – нет.

– Поэтому ответственен я не перед одним человеком, а перед множеством. Например, вчера журналисты задержали съёмки с моим участием – они продлились до шести утра. А в восемь утра у меня начался новый рабочий день с новыми встречами. Я не имею морального права отменять их и «опрокидывать» людей, в том числе вас и вашу газету.