Текст книги "Автостопом по восьмидесятым. Яшины рассказы 04"

04
Из серии: Автостопом по восьмидесятым (Яшины рассказы)
© Сергей Саканский. Перевод с устной на письменную речь.

Еня Алини

Был у нас с Серегой друг, звали его Еня Алини. На самом деле, его звали Женя Калинин, но мы Серегой переименовали его в Еню Алини.

А дело было так. Бухали мы как-то раз втроем: Серега, Еня и я. И занесло нас в поселок Сходня, что по Ленинградской трассе.

И вот, сидим мы на лавочке, а Еня, который тогда еще Женей был, за бухлом пошел через подземный переход в гамазин, который с другого берега трассы своими стеклянными дверями нам блестел.

Ене оставалось всего несколько минут Женей быть, до переименования. Но он об этом не знал, и даже мы с Серегой не знали.

Смотрим: нырнул Еня в переход, голова его под землей скрылась. Через тридцать секунд голова появилась на другой стороне Ленинградской трассы, из перехода вынырнув. Еня нам рукой значительно помахал и в стеклянных дверях гамазина скрылся.

Серега сказал:

– Ея Аии оо ауо.

Серега специально пропустил согласные звуки, так, будто ему зубы лечили и заморозку сделали. А с согласными получилось бы так:

– Женя Калинин пошел за бухлом.

Я сказал:

– Ея ио иеа уа иео.

Что в переводе на пошлый человеческий язык значило:

– Женя придет и всем нам бухла принесет.

Тут Еня вышел из гамазина, помахал нам рукой, потряс своим крокодиловым портфелем, пальцем на портфель указал, потом вниз, в переход указал.

На языке жестов это значило, что он взял бухла и сейчас к нам придет. То есть: оя уа и еаа ио.

Через тридцать секунд мы начали беспокоиться, потому что голова не появилась из подземного перехода.

Никто в переход за это время не входил, и никто оттуда не выходил.

Прошло еще тридцать секунд, и мы забеспокоились не на шутку.

Серега сказал:

– Еея?

Я сказал:

– Еаю.

Мы встали, подошли к подземному переходу и вошли в него. То, что мы там увидели, повергло нас в ужас.

Еня стоял посередине подземного перехода, широко расставив ноги, словно колосс Родосский. Распахнутый крокодиловый портфель стоял на полу, меж его черных ботинок, словно корабль, входящий в древний родосский порт. Запрокинув голову, Еня сладко бухал из бутилена, и уже добухивал наш бутилен.

Мы побежали в сторону Ени, широко размахивая руками. Еня скосил на нас глаза и в один последний глоток добухал бутилен. После чего он поставил пустую посуду в крокодиловый портфель, вытер рот рукавом и встретил нас, улыбаясь, с лицом одухотворенным и счастливым, как у Иисуса Христа.

Серега сказал:

– Ея! Ыоеу аэ уо ыи?

Еня сказал:

– Я потому ваше бухло выпил, друзья мои, что мне мало будет, вы ж меня знаете. Поэтому я взял на один бутилен больше. Мы ж ведь хотели три взять? Вот они, три, в моем крокодиловом портфеле. А четвертый я взял себе, и честно его выпил. Потому что вы сами знаете, как мне бывает мало.

Оказывается, вот что произошло. Еня вовсе не наше бухло выпил, а свое. Он на свои собственные заначенные деньги взял бутилен номер четыре, а на наши общие деньги он, как и договорились, взял бутилены: номер один, номер два и номер три.

Вроде, все правильно. Но воистину ли это справедливо? Перед Господом нашим Иисусом Христом?

С тех пор мы с Серегой и переименовали Женю Калинина в Еню Алини. А Иисуса Христа мы переименовали аж в самого Ииуа Иуа.

Ассистент

Еня Алини после института пошел служить офицером, и его направили в Харьков, в военную часть на Салтовку. Там мы с Серегой вскоре и поселились.

Мы научили офицеров, а также избранных солдат кричать Нина, а потом, когда с нами Джуманияз произошел, мы их и Джуманияза кричать научили.

Был среди служителей этой воинской части прапорщик Шаталин. Прапорщику Шаталину армия надоела, и он хотел из армии уволиться. Разбухиваясь, он всегда заводил на эту тему долгий, обстоятельный разговор.

В те благословенные годы из армии либо ногами вперед выносили, либо через трибунал и так далее. Просто так подать заявление об уходе было нельзя.

Серега сказал:

– А ты, Шаталин, забухай, и дело с концом. Уйди в длинный штопор, затяжной. Дальше всё произойдет само собой – автоматически.

И вот, дождались мы шаталинской зарплаты, переселились в комнату к Шаталину и – возбухали. Еня и другие офицеры, и даже избранные солдаты с нами за компанию прибухивали. Но все по-тихому процесс вели, прятались, будто малые дети, и даже Нину кричали шепотом. Шаталин же в открытую бухал – будто взрослый юноша, и Нину свою очень громко кричал. И мы с Серегой ему во всём его процессе – ассистировали.

Прапорщик Шаталин так и стал нас звать – Ассистент. Это Серега придумал. Шаталин никак не мог вспомнить, кто из нас Серега, а кто Яша, хоть мы друг от друга довольно сильно отличались. И он всегда напрягался, морщился и чесал репу, прежде чем вспомнить, хуис ху.

Тогда Серега сказал:

– А ты, Шаталин, не напрягайся и репу не чеши. Ты просто думай, что я и Яша – это один человек. И зови этого сборного человека – Ассистент.

Теперь Шаталин стал просыпаться с возгласом Ассистент. Он поднимал голову с бодуна, протирал глаза, осматривался и говорил:

– Ассистент.

И тут же либо я, либо Серега наливали ему стакан.

Первые дни прапорщик Шаталин на службу ходил. Он врывался, уже опохмеленный, в часть и начинал там трезво служить. Но командир части, полковник Быльченко, его обратно в общагу прогонял, со словами:

– Иди, проспись.

Он шел, просыпался и снова говорил:

– Ассистент.

И Ассистент в нашем лице наливал ему стакан.

Вскоре прапорщик Шаталин перестал на службу ходить. Он даже вставать с кровати перестал, только пфиу сделать или абпруа. И Джуманияза сделать, конечно. Несколько раз он сделал пфиу прямо в кровать, во сне, а один раз сделал в кровать и абпруа. Вонизьм в нашей комнате стоял еще тот. Пфиу, абпруа, Джуманияз, плюс перегар из всех нас троих.

Из русского языка прапорщик Шаталин теперь помнил только одно слово:

– Ассистент.

Правда, это не исконное русское слово, а заимствованное из латыни (assistentis), и означает оно – присутствующий, помогающий.

Лицо, помогающее профессору, врачу и так далее при операциях, при выполнении каких-либо научных работ, а в военном деле ассистент – это помощник знаменщика. Кроме того, прапор по-украински как раз и означает знамя. Так что, филологически – ассистент при прапорщике Шаталине был вполне оправдан и многозначен. Ведь Шаталин, если и не совсем выполнял какую-либо научную работу, то уж точно – ставил эксперимент, прокладывая дорогу на гражданку всем военнослужащим страны.

Надо заметить, что армия была у прапорщика Шаталина в крови и сильно испортила его кровь. Как-то раз сижу я в дабле, абпруа делаю и вдруг слышу:

– Равняйсь! Смирно! Равнение на… Знамя!

Вышел я из дабла, смотрю, а Серега стоит у кровати прапорщика Шаталина, а прапорщик на кровати крестом лежит, Нина прокричал.

Серега говорит:

– Равняйсь!

И спящий прапорщик поворачивает голову направо.

Серега говорит:

– Смирно!

И спящий прапорщик вытягивает руки по швам.

Серега говорит:

– Равнение на… Знамя!

И спящий прапорщик начинает шарить руками по одеялу. Знамя ищет.

Когда мы его разбудили, он этого, конечно, не помнил и даже не поверил нам. Тогда мы позвали Еню и других офицеров, показали им спящего прапорщика и снова повторили опыт.

Еня разнообразил и усложнил команды, добавив На караул, На плечо, К ноге и так далее. Прапорщик исправно отдавал честь, вскидывал и ставил воображаемое ружье. Когда же, наконец, Еня произнес команду Подъем, прапорщик Шаталин сказал:

– Пошел в пелвис.

И перевернулся на живот.

Еня сказал:

– Совсем пьяный человек.

Серега сказал:

– Так жить нельзя. Не должен такой пацифист в армии служить. Такой свободомыслящий человек.

И вот, в одно прекрасное утро пожаловал на дом к прапорщику Шаталину сам командир части полковник Быльченко.

Мы с Серегой как увидели, что Быльченко идет, на ходу снимая серые перчатки, сразу в дабл спрятались. Сидим в дабле и в щелочку смотрим.

Быльченко вошел и сказал:

– Встать!

Но прапорщик Шаталин смог только на своей кровати сесть.

Тогда Быльченко сказал:

– Сидеть!

Прапорщик в это время как нарочно встал. Быльченко сказал:

– Стоять!

Но прапорщик не выдержал собственной тяжести и снова упал на кровать. Тогда Быльченко сказал:

– Молчать!

Казалось, что прапорщик, наконец, подчинился его приказу. Это так полковнику Быльченко показалось. Он прошелся по комнате, похлопывая себя по ладони серыми перчатками и шумно принюхиваясь к пфиу, абпруа, Джуманиязу и перегару. Но тут прапорщик Шаталин, непокорный и свободомыслящий, сказал:

– Пошел в жопу.

Он так специально сказал: в жопу, а не в пелвис, поскольку полковник Быльченко слово пелвис, предположительно, не знал.

Полковник подошел к прапорщику и замахнулся на прапорщика серой перчаткой. И сказал:

– Да я ж тебя… Я тебя, дурачок, из армии выгоню.

Что он и сделал. С тех пор прапорщик Шаталин навсегда гражданским человеком стал. Когда мы его из Харькова домой провожали, я, говорят, за поездом бежал, плакал, а фуражка прапорщика Шаталина по пыльному перрону катилась.

Как мы прапорщика Шаталина из армии провожали

Говорят, когда мы прапорщика Шаталина из армии провожали, я за поездом бежал, плакал, и фуражка прапорщика Шаталина по пыльному перрону катилась. Только сам я этого не помню, потому что я уже прокричав Нина бежал.

Говорят, прапорщик Шаталин прямо из вагона бросил по ветру свою фуражку, как обычно бросают граммофонную пластинку, чтобы она летела, словно НЛО, планируя и вращаясь.

Только фуражка не стала лететь, планируя и вращаясь, а сразу упала на перрон и по асфальту покатилась в пыли. И вот, бегу я за поездом по этому перрону, плачу, фуражка под ногами у меня катится, путается у меня под ногами, а я бегу, пинаю фуражку, нос рукавом вытираю, плачу… Таким и запомнил меня прапорщик Шаталин на всю свою оставшуюся жизнь.

Часа через три открывается дверь и заходит прапорщик Шаталин. Говорит:

– А где фуражка моя?

Оказывается, он забыл, что из окна вагона, когда поезд набирал ход, фуражку мне под ноги кинул, а подумал он, что просто фуражку в общаге оставил. Вот и сошел на ближайшей станции, в Мерефе, и обратно в Харьков вернулся.

А мы с Серегой к тому времени уже воскресли и снова побухивали, и прапорщику Шаталину в его комнате памятник поставили.

Мы взяли две швабры и сбили их крестом: получились широкие плечи и как бы расставленные ноги. На эти ноги мы какие-то кирзовые сапоги надели, а на плечи натянули старую дырявую шинель. Памятник мы к стене прислонили, меж кирзовых сапог цветочек в горшке поставили, цикламен, а шаталинскую фуражку сверху к стене гвоздем прибили.

Прапорщик увидел свою фуражку и сказал:

– Да вот же она – цела и невредима.

И вместе с гвоздем ее со стены сорвал, и на голову надел. Я смотрю: гвоздь этот кровельный у Шаталина прямо посредине фуражки торчит, а у меня как раз в руке молоток от памятника остался. И так мне захотелось молотком по гвоздю ударить, чтобы фуражку гвоздем к шаталинской голове прибить, чтобы он больше фуражку свою не терял.

Но сдержал я свои чувства, и кинулись мы все трое в гамазин, набрали там бухла и заново стали прапорщика Шаталина из армии провожать.

Как мы прапорщика Шаталина из армии провожали
Часть вторая

Говорят, что когда прапорщик Шаталин снова в армию с гражданки вернулся, чтобы еще раз его из армии по-человечески проводили, крепко и окончательно, бух в харьковской воинской части встал знатный. Об этом бухе слагались легенды, сладкозвучные пипловые песни, и прославленные деды-офицеры до сих пор рассказывают своим внукам и правнукам о грандиозном харьковском бухе, что был произведен на самом закате великой и прекрасной эпохи застоя.

Но мы с Серегой об этом бухе знаем только понаслышке, потому что в самом начале буха Серега сказал:

– Яша. Дважды в одну реку войти невозможно. Этого даже сам Цезарь сделать не мог. Поэтому – хватит нам прапорщика Шаталина каждый день из армии провожать, и пойдем-ка мы лучше с тобой дальше – в Гурзуф.

Еня Алини сказал:

– Я тоже пойду с вами – в Гурзуф.

Серега сказал:

– Тебя офицерский патруль свинтит. Потому что ты в военной офицерской форме. А в этой форме в Гурзуф идти – все равно, что в комбинезонах и касках идти.

Еня сказал:

– А я свою форму в свой крокодиловый портфель засуну. А сам в джинсах и в майке буду идти.

Серега сказал:

– Правильно. В джинсах и в майке тебя офицерский патруль не свинтит. Тебя только менты свинтят.

Я сказал:

– Но когда его менты свинтят, он им свое удостоверение офицера покажет и форму из крокодилового портфеля достанет. И менты его отпустят. И нас вместе с ним – тоже отпустят.

Так мы и сделали. Еня снял свою офицерскую форму и уложил ее в крокодиловый портфель. И все, кто в тех местах прапорщика Шаталина из армии провожали, тут же переключились на новую задачу: Еню Алини в Гурзуф провожать.

Долго ли, коротко, воскрес Еня и сказал:

– Мы где?

Я сказал:

– В электричке.

Еня сказал:

– А форма моя где?

Я сказал:

– В портфеле.

Еня открыл свой портфель, увидел там форму, бутиленами погремел, успокоился и снова умер, положив голову на плечо Сереге, который и вовсе не воскресал.

Темнело. Электричка неслась где-то между Харьковом и Лозовой. У меня оставалось еще полбутилена, а у Ени в крокодиловом портфеле – еще шесть. И я был счастлив, что Еня Алини с нами в Гурзуф идет.

Еня Алини идет в Гурзуф

Позже оказалось, что Еня договорился с полковником Быльченко и взял официальный отпуск на несколько дней. Полковник думал, что Еня поехал к бабушке в деревню, очень больной бабушке, но на самом деле Еня с нами в Гурзуф пошел.

Еня непременно хотел попробовать все способы перемещения, о которых так много от нас с Серегой слышал, а именно: стопом, стюпом, бупом и бухом. Серега сказал, что в таком случае, мы должны поехать бухом, потому что бух, как правило, и включает в себя все возможные способы. Более того, мы и так едем бухом, уже второй день, ибо каким бы способом нам ни приходилось перемещаться, все они рано или поздно сводились к одному – бухом.

Серега сказал:

– Ничего нового с тобой, Еня, вообще не происходит, потому что ты и так всю свою жизнь едешь бухом, с той лишь разницей, что обычная скорость твоего перемещения равняется нулю, а последние два дня она всего лишь немного возросла.

Этот разговор состоялся уже в электричке Мелитополь-Симферополь, к концу второго дня пути. Ночью мы в Запорожье на вокзале бушевали, умирая строго по очереди, поэтому так и не смогли вписаться в поезд. Трудно договориться с проводницами, когда двое третьего Чишей ведут, а тот постоянно Нина кричит.

Отчаявшись, мы пошли на южную товарную станцию города и там ворвались в товарняк, где прокричали Нину уже хором. Затем, побухивая, к середине следующего дня мы возникли в Мелитополе и, набрав бутылочного пива, образовались в Симферопольской электричке.

От нечего делать Серега предложил провести в этой электричке спортивный аск, заодно – показать Ене одну из разновидностей массового аска, которая приемлема исключительно в пригородных поездах.

Действовали мы строго по регламенту. В соответствии с регламентом, Серега изобразил дебила и дауна, у которого нервный тик. Он вывернул руки, будто хватает за сиськи какую-то ченчину, которая пятится впереди него, а ноги соединил вместе в коленках, как можно дальше разведя при этом ступни.

Одной рукой я взял Серегу за шиворот, а другую протянул со своей раскрытой буденовкой далеко вперед. Так и пошли.

Данный стиль аска характерен тем, что он не требует никаких слов: не надо говорить, что мы приехали из Вильнюса и так далее, а надо просто идти вдоль вагона, крепко держать извивающегося Серегу в одной руке, распахнутую буденовку – в другой, и точно, прицельно протягивать Серегу и буденовку по направлению того или иного пассажира. В буденовку я бросил для затравки несколько копеечек и двушек, хорошо понимая, что это не Московская область, где дачники обычно кидают в буденовку тренчики, пятаки и даже серебро.

Увидев нас, идущих вдоль вагона, Еня крепко прижал к груди свой крокодиловый портфель и стал скучающе смотреть в окно, будто он нас совсем не знает.

В первом вагоне нам, конечно, ничего не кинули в буденовку, потому что пассажирам показалось странным, что чуваки, которые только что довольно весело бухали на весь вагон, вдруг таким вот образом сгруппировались и пошли.

Но в следующем вагоне нам в буденовку уже посыпался обложной медный дождь. То же самое было еще в двух вагонах. Но далее началось нечто странное. Едва мы с Серегой образовались в начале вагона, как все стали улыбаться, переглядываться и хихикать. Кроме того, они еще и шушукались, кивая на нас и даже показывая пальцами. И никто ничего не кинул нам в буденовку.

Пройдя вагон, мы посовещались в тамбуре. Серега сказал:

– Яша, ты не находишь, что все это как-то противоестественно. Получается, что в данном вагоне едет совсем другой пипл, не тот, что в предыдущих.

Я сказал:

– Серега, я вот что думаю. Пока мы шли по предыдущему вагону, поезд подходил к какой-то станции, а когда мы курили в тамбуре Беломор, чтобы передохнуть перед следующим вагоном, поезд на ней стоял. Могло ли что-то такое произойти на этой станции, что так изменило психологию сидящего в поезде пипла?

Серега сказал:

– Нет, ничего такого не могло произойти. Возможно, объяснение кроется в каком-то особом свойстве самого этого вагона. И, кажется, я понимаю. Как ты думаешь, чем вагоны электрички отличаются друг от друга?

Я сказал:

– Одни вагоны моторные, другие холостые. Больше – ничем.

Серега сказал:

– Правильно. И пипл, который едет в моторных и холостых вагонах, тоже разный. Умный, хитрый пипл никогда не сядет в моторный вагон, потому что он, прежде всего, заботится о своем комфорте, хочет, чтобы ему не жужжало и его не трясло. А такой пипл одновременно еще и жадный. Вот почему он и не стал нам ничего кидать в буденовку, а стал смеяться, шушукаться и показывать пальцем.

Я сказал:

– Не получается. Мы прошли три хороших вагона, где нам исправно кидали в буденовку, а перестали кидать только в четвертом, плохом вагоне. Не может быть так, чтобы три вагона подряд были моторные, а один – холостой. Все должно быть наоборот.

Серега сказал:

– Эврика, Яша. Я всё понял. Всё дело в направлении. Скорее всего, произошло следующее. Пока мы отдыхали в тамбуре и курили наш Беломор, мы просто забыли, в какую сторону шли. И снова вернулись в тот же самый вагон, в котором только что были. А пипл, сидевший там, уже отдал нам все деньги, которые намеревался кому-либо отдать. И для него это выглядело так. Сначала с одного конца вагона появляется человек, ведущий под уздцы дебила и дауна с нервным тиком. Потом тот же самый человек, с тем же самым дебилом и дауном в руке появляется с другого конца вагона. Вот почему весь пипл шушукался, переглядывался, и ничего нам не положил в буденовку.

Я сказал:

– Это здравое рассуждение, но неправильное. Дело в том, что я хорошо помню, что мы с самого начала шли по ходу поезда, и теперь в том же направлении идем.

Серега сказал:

– А мог наш поезд пойти на этой станции в другую сторону? Так, например, часто бывает в Молдавии: поезд заходит в какой-то городок, а потом выходит из него, следуя наоборот.

Я сказал:

– И так тоже не может быть, потому что это никакая не Молдавия, а Украина, и трасса эта нам хорошо известна. Нет на этой трассе таких тупиков.

Поняв, что этой проблемы нам не решить, мы продолжили свой путь. Каково же было наше удивление, когда и в новом вагоне все как один пассажиры стали хихикать, переглядываться, тыкать в нас пальцами и ничего не класть нам в буденовку.

Эта странная тайна раскрылась уже в следующем вагоне. Едва переступив его порог, мы поняли, в чем дело. В конце вагона медленно, с достоинством шел, уже намереваясь покинуть вагон, некий замысловатый человек.

В руках у него была гармошка, а сверху на гармошке лежала перевернутая кепка. Другая такая же кепка была у него на голове, как у Ленина. Он шел, пиликал двумя нотами на гармошке, и все дружно кидали ему в кепку деньги.

Увидев же нас, появившихся на пороге вагона, они сразу стали хихикать, переглядываться и толкать друг друга в бок. То есть, для них, благодаря этому дебилу и дауну с кепками, возможно, самому настоящему, который вошел на станции и тут же приступил к своей мрачной работе, реальность выглядела так.

Сначала появляется дебил и даун с гармошкой, маленький, которому гармошка достает до ротовой щели, а на гармошке лежит перевернутая кепка, в то время как другая кепка, не перевернутая, так же плоско лежит у него на голове. На плоской, надо сказать, голове. Это был самый настоящий Франкенштейн, только маленький.

Они отдают ему всю свою мелочь, которую намеревались сегодня кому-либо отдать. При этом они едва сдерживают смех, здоровый смех нормальных, жизнерадостных существ над настоящим дебилом и дауном. Но тут, спустя какую-то минуту, перед ними появляется еще один дебил, ведущий под уздцы еще одного дауна, которые простирают к ним свою буденовку и требуют еще денег. Тут-то они и начинают хихикать и переглядываться, несправедливо полагая, что все дебилы и дауны ненастоящие, и в их честном поезде работает некая крупная шайка.

Тут поезд опять притормозил на какой-то станции, и нам с Серегой пришла в голову гениальная идея. Мы выбежали на платформу и быстро пронеслись мимо того вагона, в котором сейчас трудился дебил и даун с гармошкой, и, изобразив дебила и дауна с тиком, быстро обаскали следующий по его ходу вагон, где сидел еще девственный пипл, покорно кидая деньги нам в буденовку.

Затем мы притаились в тамбуре и стали наблюдать. Реакция была ожидаемой. Как только дебил и даун о двух кепках появился на пороге вагона, все встретили его даже не хихиканьем и переглядыванием, а просто громовым хохотом, потому что у них уже не было сил вытерпеть такое. Драматургически это вполне понятно: появление нас в обратном порядке, несомненно, должно было вызвать реакцию гораздо более бурную, чем в прямом.

На следующей станции недоумевающий дебил с гармошкой (который, как выяснилось, тоже не был настоящим дауном) покинул нашу электричку вообще. Мы увидели, как он и его сообщник стояли, о чем-то жарко споря, на платформе, и сообщник взял с гармошки кепку, высыпал из нее мелочь в карман и надел себе на голову, потому что это как раз и была его кепка.

В наш вагон, где сидел, скучая без нас, Еня Алини, мы ворвались, гремя мелочью в сомкнутых ладонях, а мелочи этой набралось почти на два литра крымского вайна.

Вся эта мелочь нам очень скоро пригодилась, потому что в Джанкое нас ссадили с поезда контролеры, и мы немедленно отправились искать по частному сектору города домашний вайн.

Вскоре нас свинтили джанкойские менты. Это было чрезвычайно удивительно, потому что обычно гурзуфские менты, свинтив окончательно, то есть по третьему разу, отправляли человека на персональной ментовской машине именно в Джанкой. А тут нас именно в Джанкое, не доходя до Гурзуфа, и свинтили.

Еня Алини показал ментам удостоверение офицера и стал надевать свою офицерскую форму. Тогда менты вызвали военный патруль и сдали Еню патрулю. Еню увезли. Так получилось, что не доехал Еня Алини в тот год до Гурзуфа.

По другой версии этого Яшиного рассказа дело было так. Версия действительна, когда данный Яшин рассказ рассказывает Серега.

Сидим мы в джанкойской ментарне на лавке втроем в ряд. Еня между нами сидит, одесную Серега сидит, а ошуйную я сижу.

Тут Еня встает, взмахивает десницей и шуйцей, нас с Серегой раздвигая, и быстро переодевается в свою военную форму. Входят менты. Видят, что раньше тут три чувака сидели, а теперь два чувака и какой-то лейтенант сидит.

Говорят:

– А где этот мудак?

Еня говорит:

– А это я.

И вот тогда они и вызывают военный патруль.

Так и не доехал Еня до Гурзуфа, а отправился в Харьков, прапорщика Шаталина из армии провожать.

Давно это было. Теперь Еня Алини до полковника дослужился. Думаю, он и генералом станет.

Дальше:

Как Стас Питерский входил в Гурзуф и снова из Гурзуфа выходил

Арабатская стрелка: новые проблемы

Как мы в первый раз стюпом ехали

В пиджаках и галстуках