Текст книги "Последний довод"

Однако время нам терять было нельзя. К тому же не было гарантии, что снова сработает первый вариант с ниткой, иголкой и канифолью. Значит, следовало входить в дом. Когда грудь прикрыта бронежилетом, хотя я на собственном опыте имел возможность убедиться в том, что пуля, попавшая в бронежилет, тоже не слишком приятное явление, как-то всегда легче это делать. Но, если нет другого варианта, следует использовать единственный. С полной осторожностью, но решительно.

Я взялся за дверь двумя руками, придержал ее, чтобы не скрипнула, и приоткрыл настолько, чтобы образовалась маленькая щель. За дверью, как я и предположил, была кухня. Из слегка приоткрытой дверцы печи выходил слабый красноватый свет – догорали угли. А вот двери в соседнюю комнату, где устроились бандиты, не было вообще, только висевшая на проводе, протянутом от стены к печке, занавеска из тонкой ткани. Света за ней не было, и это вселяло надежду, что бандиты спят. Хотя полностью отметать вариант, при котором за занавеской в нашу сторону будут наставлены два ствола, нельзя.

Я подал знак рукой: «Внимание!» – и раскрыл дверь шире. Старший сержант Волоколамов сразу просунул в щель ствол своего автомата и направил его на занавеску, сам он при этом находился за стеной. Держа оружие готовым к стрельбе, я перешагнул порог и легко скользнул в сторону печи. Затем обернулся и жестом позвал Пашу. Он двинулся в кухню так же бесшумно, как и я, но перемещался в другую сторону – к стене, от которой тянулся провод к печи. Ствол моего автомата в это время смотрел на занавеску, прикрывая передвижение Волоколамова.

По большому счету, если что-то должно было случиться, оно бы уже случилось. Причем случилось бы сразу, когда я начал передвижение в сторону печки. А перемещение в кухню старшего сержанта, по сути, было уже безопасным делом. Тем не менее я не расслаблялся и страховал Пашу с полной ответственностью, готовый в любое мгновение нажать на спусковой крючок автомата.

Заняв позицию, Волоколамов едва-едва сдвинул угол занавески и, заглянув внутрь, махнул мне рукой. Я сразу шагнул в комнату, где спали бандиты, Волоколамов двинулся за мной и за моей спиной сместился вправо. Я уже успел заметить, что там стоят, прислоненные к простенку, два автомата. Но это не было гарантией безопасности, бандиты могли быть вооружены еще и пистолетами. Я знавал одного дагестанского бандита, который всегда спал, сунув под подушку руку с пистолетом. Но об этом знали и другие и сообщили мне перед тем, как я со своими солдатами отправился «брать» этого бандита. Зайдя в комнату, я сразу сел ему на голову, чтобы придавить руку с пистолетом. Бандит тогда спросонья все же выстрелил. Пуля угодила в стену. А пошевелить пистолетом ему не давал вес моего тела и его головы. Здесь могло бы случиться то же самое. На диване спал только один из бандитов, длинный. Как я понял по наблюдениям при смене часового, это был старший в группе часовых. Два матраса валялись на полу. Один был занят, второй занимать было уже некому.

Я показал Паше на второго, намереваясь шагнуть к длинному, но старший сержант отрицательно мотнул головой, пальцем показав сначала на свой нос, а потом на старшего. Я понял, кто раздавил контрактнику спецназа ГРУ нос, и согласно кивнул. Долги следует отдавать. Так мы разделили противников. Паша и без моей подсказки просчитал вариант с пистолетом. Проверив свободные руки бандита, он сразу сунул свою руку под подушку, вытащил пистолет и, щелкнув предохранителем, а потом и затвором, приставил ствол к виску бандита. Причем делал это профессионально и рационально. Я же, чтобы лишний раз не наклоняться, воспользовался тем, что мой противник спит на спине, и сразу нанес удар тяжелым башмаком сначала в челюсть, а потом каблуком по лбу. Так и не проснувшись, бандит потерял сознание.

– Какого хрена! – проворчал противник Паши, просыпаясь то ли от ощущения холодной стали у виска, то ли от звука моих ударов, и повернулся на спину.

Паша резко развернулся с выбросом ноги, и на развороте обрушил свой каблук старшему прямо на нос. Тот взвыл с матюками и, кажется, окончательно проснулся. Попытался вскочить, но на середине своего движения получил удар коленом в лицо и откинулся на спинку дивана. Сознания, однако, не потерял, потому что колено попало не в челюсть, а в тот же уже поврежденный нос, да и присутствия духа бандиту, кажется, тоже хватало.

– Кто такие, мать вашу! – попытался он, не осознав еще ситуацию, «качать права». – Уничтож-жу… По полу размаж-жу…

Однако ситуация была такая же, как и днем. Права у того, кто держит в руках оружие. Только сейчас оружие было в руках другой стороны, и нас со старшим сержантом его выкрик просто рассмешил. Длинный настолько прочно чувствовал себя хозяином жизни, что откровенно не понимал, как кто-то смеет в этом сомневаться.

– Хорошо смеется тот, кто смеется в последний раз! – проговорил бандит, еще надеясь, видимо, на нашу нерешительность.

Но нам отступать было уже некуда. Три бандитских трупа за нашими спинами требовали продолжать начатое без остановки, поэтому я ответил ему словами:

– Извини уж, но у нас задняя скорость не включается…

Он с недоумением посмотрел на меня, потрогал свой кровоточащий нос, шмыгнул им, сплюнул на пол кровь и спросил достаточно по-хамски, все еще угрожая голосом:

– А ты, вообще, кто такой? Я тебя не видел, не знаю и знать не хочу. Его вот, – последовал кивок в сторону Волоколамова, – видел и даже бил. И еще буду бить, пока не сдохнет. Я много таких в Чечне изуродовал… А тебя я не знаю…

– Это потому, что не ты старшего сержанта арестовывал, – сказал я. – А я там был и представлялся: меня зовут – Последний довод. Но бил старшего сержанта ты, когда на него стволы наставили. Так же, наверное, как и солдатиков наших в Чечне. Вы всей своей бандой только и способны безоружных бить, на другое не годитесь. Это, я понимаю, реалии современной Украины. А теперь ситуация диаметрально противоположная. Теперь он тебя бьет. И стволы на тебя наставлены. Все справедливо.

– В расчете, что ли? – Бандит спросил у Паши, а не у меня, хотя должен был понимать, что я здесь старший.

– Ты слишком наивен, – ответил ему все же я. – Если Паша тебе нос расквасил, он, может быть, и удовлетворился. Однако я не удовлетворен. У меня несколько солдат тоже в Чечне погибло, еще в первую чеченскую. Может быть, от твоих рук. Ты зря об этом вспомнил. Зря… Ты сам себе приговор подписал и не понял этого. Но это от тупой головы. А вот поумнеть у тебя времени не остается. Ты никогда уже ничему не сможешь научиться. Я бы мог оставить тебя в живых, если бы была надежда, что ты поумнеешь. А вот ты не поумнеешь, я уверен…

– Убивать будете… – не спросил, а утвердительно произнес старший бандит.

– Будем…

Он вдруг, неожиданно резко для своего крупного тела, вскочил, пытаясь одновременно обхватить старшего сержанта за шею, чтобы закрыться его телом от моего автомата. Но Паша хорошо владел искусством рукопашного боя и реакцию имел отменную. Он легко нырнул под руку и, оказавшись за плечом бандита, воспользовался его неустойчивым положением и легко опрокинул на тот же диван ударом локтя. Я, грешным делом, подумал, что Волоколамов сейчас начнет избивать его. Честно говоря, я не люблю таких сцен, когда человека избивают, а он не имеет возможности сопротивляться. Но Паша схватил подушку, прижал ее бандиту к груди стволом пистолета и выстрелил. Подушка сыграла роль глушителя, и выстрела почти не было слышно. Я кивнул на второго, который был без сознания. Волоколамов шагнул к нему с подушкой в руке и повторил выстрел.

– Уходим… – скомандовал я и двинулся к выходу, но вдруг краем глаза увидел, что Паша возвращается к старшему, и решил, что он собирается добить его.

Но добивать никого не пришлось. Старший сержант просто вытащил из кармана бандита трубку и удовлетворенно проговорил:

– Моя…

Мы вышли на крыльцо, предварительно внимательно осмотрев двор. Ничего не обсуждая на открытом месте, зашли в густые кусты и только там остановились, чтобы прикинуть дальнейшие действия. Автоматы бандитов мы забрали с собой. С запасными магазинами, кстати.

– Что теперь, товарищ подполковник? – спросил старший сержант.

– Остальные бандиты, думаю, только к утру вернутся. Сейчас беги домой, собирай родителей, на мотоцикл, и куда-нибудь подальше. Если сможешь уговорить, гони домой, в Россию. У себя их устроишь. Не сможешь уговорить, вези к брату отца в Донецк, а сам потом на службу возвращайся.

– У меня еще неделя отпуска… – набычил Паша голову.

– Дома и догуляешь. Я же не говорю, чтобы сразу в батальон.

– А вы, товарищ подполковник?

– Я бы с тобой уехал, но в мотоцикле лишнего места нет. И, главное, отца оставить не могу. Мне придется здесь остаться.

– А бандиты…

– Никто не видел, что я с тобой был. В крайнем случае я смогу за себя постоять. Оружие и патроны пополам делим. Два автомата тебе, два – мне. Отец у тебя, когда служил, был, помнится, лучшим стрелком батальона. Сумеет автоматом воспользоваться в нужный момент. По дороге на бандитов не нарвитесь… Иди…

– Вопрос можно, товарищ подполковник?

– Валяй!

– Вы, уже дважды слышал, представляетесь бандитам как-то странно.

– Последний довод… – усмехнулся я. – Песня в голове сидит. По Интернету однажды услышал. Что-то про летчиков, про самолеты. Слова там такие: «Коль в верхах большие лица не нашли для мира повод, не смогли договориться, значит, я – последний довод». Если не ошибаюсь, автор – Николай Анисимов. Песня от лица самолета, который чувствует себя последним доводом. Встретится, послушай… У меня эта песня несколько недель из головы не выходила. Сильно тогда на меня слова подействовали. И я себя сейчас таким же самолетом чувствую. Последним доводом…

Впервые я так сказал, кстати, не представляясь. Когда бандиты из «Правого сектора» пришли в дом к Волоколамовым, моя мама тут же об этом мне сообщила. Она боялась, что и за мной придут, как за Пашей. Она просила меня убежать и спрятаться.

– А милиция ваша что же? – спросил я.

– Они туда вместе с милицией пришли, прячься. Амирхан их и привел. Кричат, что Пашка – русский шпион. Бьют его. Беги, сынок! Амирхан их сюда сейчас поведет.

Вместо этого я пошел к Волоколамовым. Я был в камуфлированном костюме военного образца, но без погон и каких-то эмблем.

Спокойно вошел в дом и обратился не к приезжим бандитам, а к участковому:

– Что здесь происходит?

Амирхан Шихран ничего не ответил. Он стоял, бледный и злой, со сжатыми зубами. По лицу бегали желваки. Посмотрел на меня колючим взглядом и отвернулся, предоставляя бандитам со мной беседовать.

– А ты кто такой? – спросил круглобокий коротышка, который всем и распоряжался.

– Амирхан! – позвал я. – Я задал вопрос…

– Шел бы ты лучше, дядя Вова, отсюда, – ответил тот. – К моему отцу загляни. Он обижается, что ты не заходишь… Ты же пенсионер… А здесь без тебя разберутся.

Паше Волоколамову начали связывать руки. Мы с ним были безоружные, и не было момента для сопротивления, как я оценил обстановку. Автоматные стволы смотрели и на меня, и на Волоколамова. И отца его дома не оказалось, чтобы за Пашу вступиться.

– А ты что, за шпиона русского пришел заступаться? – вплотную подошел ко мне коротышка. Он, определенно, всеми бандитами и командовал.

– За кем он шпионил? За тобой? – спросил я. – Не много ли берешь на себя? Не велика, вижу, персона… – и измерил его взглядом от подошвы до макушки.

– Да ты кто вообще такой? – возмутился коротышка и посмотрел на участкового.

– Это военный пенсионер, местный житель, – не совсем честно ответил Амирхан. Спасибо ему, прикрыл старого друга своего отца хотя бы этим. – Этот Паша говорил всем, что Крым должен принадлежать России, – объяснил мне он. – Открыто говорил.

– И что с того, что он говорил? – спросил я. – Каждый имеет право на свое мнение.

– А у меня есть довод против этого, – потряс автоматом коротышка. – Хороший довод. Убедительный.

– Но и против такого довода может найтись «Последний довод», – вспомнил я тогда песню про летчиков. – Ты что, собираешься с Россией воевать? – Мой вопрос прозвучал насмешливо.

– Пусть приходит твой «Последний довод». Разберемся… – побледнев, процедил коротышка. – И иди отсюда, не мешай работать… Пенсионеров я не бью…

Я посмотрел на Волоколамова, тихо кивнул ему веками, и мне показалось, что Паша понял мои намерения. Он хорошо понимал все, чему его учили. Чему я его учил. А я учил его, как и всех своих солдат, что ввязаться в неравный бой, когда ты не готов к нему, глупо. Можно изобразить смирение, согласие, а потом атаковать внезапно, когда противник будет не готов к твоей атаке. Это тактика спецназа ГРУ. Отработанная и многократно проверенная практика.

Я развернулся и вышел из дома Волоколамовых, уже зная, что ползать я умею неслышно и невидимо, и зная, что я буду делать с наступлением темноты, которая, по времени года, сейчас подступает рано. Я взялся стать тем Последним доводом, что придет спасать старшего сержанта Волоколамова. Я так для себя решил…

Глава 1

Ночью, уже ближе к утру, но все еще в темноте, мне на сотовый позвонил старший сержант Волоколамов. Ложась спать, я слышал, как прогремел по улице мотоциклетный двигатель. Мотоцикл с таким серьезным двигателем у нас в Пригожем был один, только в доме Волоколамовых. Я понял, что Паша с родителями уехал. Это меня успокоило. Сам я, вернувшись домой с двумя автоматами, перепугал видом оружия маму, но, взяв в руки лопату, быстро соорудил в огороде схрон, простелил его от сырости рубероидом, спрятал автоматы и зарыл, замаскировав свою работу дерном, который вырезал на пустом участке неподалеку от нашего.

– Куда ружья спрятал? – спросила мама.

Это она автоматы ружьями назвала. Для нее, наверное, и пистолет ружьем назовется…

– В туалете утопил, – соврал я, и она, кажется, успокоилась.

Я ушел спать в свою комнату. Эта комната с детства считалась моей. Моя кровать, как стояла когда-то у правой от входа стены, так там же и оставалась. Несмотря на не совсем ординарные события вечера и начала ночи, уснул я сразу и спокойно, словно ничего не произошло. Нервная система у меня оставалась прежняя – нервная система боевого офицера. Только мотоциклетный двигатель отметил, перед тем как уснуть. Этот звук тоже успокаивал. Значит, Волоколамовы моему совету вняли. Так же спокойно я и проспал бы до утра, если бы не звонок на трубку. Трубка лежала в кармане куртки, висящей на стуле. Я торопливо вытащил ее, чтобы звонок не разбудил маму, и определитель показал номер Паши.

– Слушаю тебя, старший сержант!

– Товарищ подполковник, товарищ подполковник… – У Волоколамова явно что-то случилось, понял я.

И тут же услышал автоматную очередь. Из трубки услышал. И тут же вторую. И определил однозначно, что стреляли два автомата «АК-47». То есть как раз такие автоматы, которые Паша взял с собой. Автомат калибра семь, шестьдесят два существенно отличается как по звуку, так и по убойной силе от более современного автомата «АК-74» калибра пять, сорок пять. Ни один боевой офицер не спутает звук очередей этих автоматов. Даже услышав их в телефонную трубку. И обе очереди, которые я слышал, были короткими, в три патрона. То есть правильными очередями. Я не был уверен, что необученные бандиты стреляют так же. И, словно в подтверждение моих мыслей, издалека донеслись через чуткий микрофон трубки сразу несколько очередей. Длинных или, я бы сказал, даже непростительно длинных. Впрочем, длинная очередь вовсе не обязательно говорит о том, что автоматчик не умеет стрелять. Просто короткая очередь – она прицельная, а длинная может быть и прикрывающей чью-то перебежку, и просто прижимающей противника к земле, чтобы не дать ему стрелять.

– Что там у тебя, Волоколамов?

Паша ответил не сразу. Видимо, не имел возможности поднести трубку к уху, стрелял. Но все же нашел возможность.

– Беда, товарищ подполковник. Мы по дороге ехали. Навстречу фары. Два внедорожника дорогу перекрыли. Те уроды, что меня арестовывали. Возвращаются в село. Мы объехать хотели на скорости, но они по нам стрелять начали. Папе руку прострелили. Но он мотоциклом все равно управлял, и мы проскочили. А маму со Шкаликом убили. Шкалик – это собака наша. Шкалик в мотоциклетной коляске сидел у мамы на коленях. Пуля через Шкалика насквозь прошла и в маму попала. И еще две пули в нее. Сразу… Не мучилась. Потом колесо нам прострелили. Уже когда сзади стреляли. Я за папой сидел, спиной его прикрывал, чтобы он уехать смог. Он вилял сильно, чтобы не попали. Но колесо пуля развалила. И еще две пули маме в спину. А я цел, как заговоренный. Меня мама от пули когда-то заговаривала. Она умеет. Умела… Только надо было не от пули, а от кювета. Мы в кювет упали. Эти думали, что мы разбились, к нам побежали. Но у нас с папой автоматы. Мы четверых уже уложили. Сейчас отбиваемся. На машинах они подъехать не решаются. То ли машины берегут, то ли еще что. Машины-то дорогущие…

Машины, в самом деле, были не самыми дешевыми. Если это те самые бандиты, что в наше село приехали, то у них «Тойота Ленд Крузер-200» и «Рейндж Ровер».

– Держитесь. Я подъехать не смогу. Не на чем, кроме велосипеда.

– Да мы уже далеко уехали. Сейчас, кажется, отходят. Да, машины завели. Отступают. Мы их пулями проводим…

Паша положил трубку, и его очередь слилась с очередью его отца, который находился, видимо, рядом. Стреляли они недолго, после чего Паша снова взял трубку:

– Отогнали их, товарищ подполковник. Не шибко храбрые вояки оказались. Одну машину мы все же остановили. Там только водитель был. Папа в него сквозь заднее стекло попал. Прямо, как мне кажется, в башку. Значит, пятерых мы «положили». А они – маму убили… Ей надо было не меня, себя заговаривать. И папу…

– Вы действовали неправильно, – дал я краткий урок тактики на будущее. – Как фары увидели, следовало сразу автомат подготовить. Хотя бы один. А как машины дорогу перекрыли, сразу надо было стрелять на опережение. Не ждать, когда они начнут стрелять, самим надо было, чтобы они уже не могли прицельно по вам стрелять. А вы бы в темноте и скрылись.

– Папа зовет машину посмотреть. Мотоцикл уже не поедет. У нас запаска – только переднее колесо, а перебили заднее. Попробуем на машине.

– Попробуйте, – согласился я. – Позвони мне, что получится. Только осторожно. Там, на дороге, могут быть раненые.

– Спасибо. Папа тоже спасибо говорит. За мое спасение. Он не верил, что так может быть. Возмущался все крымским референдумом. А Крым от таких вот бандитов в России спасся. Туда они не сунутся. А если сунутся, мало не покажется. Я вам позвоню…

Я отключился от разговора.

Паша перезвонил через восемь минут, которые я просидел на кровати в волнении.

– Товарищ подполковник, все в порядке. Правда, двое были только ранены. За оружием тянулись. Упертые. Пришлось пристрелить. Мы с папой машину завели. Сейчас маму на заднее сиденье загрузим и поедем в Донецк. Машина почти без стекол, дырявая вся. Но все не пешком идти. И маму мы не донесли бы…

– Удачи, старший сержант, – пожелал я. – Возвращайся в батальон. Не забывай, что ты – военнослужащий спецназа ГРУ.

– Спасибо, товарищ подполковник. Я днем вам позвоню.

– Зачем?

– Узнать, как вы. Обошлось? А то эти бандиты злые возвращаются. Пятерых они на дороге потеряли, четверых в селе. Могут вас начать искать.

– А кто им скажет про меня! Меня никто не видел. Доказательств нет.

– Товарищ подполковник, неужели вы думаете, что им нужны доказательства… Какие у них были доказательства, что я – русский шпион? И здесь то же самое. Все село знает, что вы – подполковник спецназа. Кто-то да скажет… Если уж мой отец был против присоединения Крыма, со мной ругался… что же о других говорить!

Не стану же я объяснять старшему сержанту, что мне нельзя просто так уехать и скрыться, потому что мой отец прикован к постели после инсульта, и я не могу его, беззащитного, бросить, как не могу бросить такую же беззащитную маму. Это личное и глубинное, это то, что выше разума и выше естественной человеческой самозащиты, выше инстинкта самосохранения. Это вообще не поддается выражению словами.

– Я все понимаю, Паша. Позаботься об отце. Ему сейчас трудно. Обо мне не беспокойся…

После такого разговора уснуть сразу было сложно, и я, естественно, не смог, несмотря на все свои нервы, которые считал стальными. Уснул только тогда, когда за окном начало активно светать. Значит, уже было начало шестого утра. Спать оставалось совсем недолго. Но я, сомкнув глаза, приказал себе и уснул…

Утром, когда настоящее утро подступило и окончательно рассвело, я спокойно спал, крепкие нервы все же свое слово сказали, и мне не снились никакие кошмары, и не мучили во сне неразрешимые вопросы, тем не менее я услышал, как открылась дверь моей комнаты, в которой прошло все мое детство. Даже не открывая глаз, я понял, что на пороге остановилась мама. Это было своего рода дежавю. Точно так же мама поднимала меня когда-то в школу. Без крика, без понукания, просто заходила тихо, и я понимал, что пора вставать. Иногда она проходила дальше, раздвигала занавески на двух низких окнах комнаты и садилась на старый диван с проваленными валиками по бокам. Так она сделала и в этот раз. Я понял, что время подошло, открыл глаза и сел на кровати. Окна моей комнаты выходили в огород, и улицу мне видно не было. Но показалось, что я услышал шум двигателя подъехавшей и остановившейся машины. Вроде бы даже дорога хрустела под колесами. У нас в селе дорога посыпана гравием, и гравий всегда хрустит, когда машина по нему едет. Этот шум двигателя меня обеспокоил. Время такое, что шум машины не должен был нести ничего приятного. Я начал быстро одеваться и уже зашнуровывал берцы, когда мама поднялась с дивана, глянула в окно и сказала:

– Показалось, за окном что-то мелькнуло.

Я сидел на стуле боком к окну, поэтому ничего не заметил, тем не менее, связав слова мамы со звуком двигателя, уже понял, что происходит, и стал обуваться быстрее. Меня словно специально дожидались. Едва я закончил, как дверь на кухне вылетела от чьего-то сильного удара ногой, и несколько вооруженных автоматами людей ворвались в дом. Впереди всех был уже знакомый мне коротышка, что руководил арестом старшего сержанта Волоколамова.

Дверь в мою комнату оставалась открытой, и мне было их хорошо видно, как и им меня.

Бандиты сразу ринулись вперед и только слегка замешкались в дверном проеме, не сумев протиснуться втроем одновременно. Спрашивать, что им здесь нужно, никакого смысла не было. А промедление от желания прояснить ситуацию могло только усугубить мое и без того нелегкое положение.

– Ну что, пришел к тебе на помощь твой Последний довод? – злорадствуя, спросил коротышка. Он не понимал, о чем спрашивает. Его непомерно возвышало положение, при котором он, по его мнению, держал в своих руках мою жизнь. Однако это роста ему не добавляло, как ни одно выигранное сражение не смогло добавить роста Наполеону.

– Дурак! Это я – Последний довод…

Коротышка опять не понял. Или понял только то, что Последний довод, как и обещал, выручил из плена старшего сержанта Волоколамова.

Я уже просчитывал варианты действий, и тут мне помогла мама. Она резко выкрикнула, тем самым привлекая внимание к себе:

– Что за наглость такая! А ну, вон отсюда, не то кочергой вас сейчас выгоню…

Характер у мамы всегда был серьезный. Она даже шагнула к печке, чтобы взять в руки кочергу и доказать, что она не шутит.

Бандиты оцепенели, уставившись на нее, и на меня не смотрели. Я этим и воспользовался.

На резком выдохе сделал стремительный и широкий шаг вперед, оттолкнулся ногой, прыгнул, поставив свое тело горизонтально полу, пробежал два шага по стене печки, услышал, как раздалась автоматная очередь, но я был выше стволов, и пули пролетели подо мной. Затем оттолкнулся от печки левой ногой, а правой нанес удар специально укрепленным носком своего армейского башмака в висок коротышке. Со всей своей возможной яростью и резкостью. У меня даже возникло ощущение, что я ему половину головы ногой снес, хотя это, скорее всего, было не так, убить его я не мог. Но стрелял не коротышка. Стрелял, как я увидел еще во время прыжка, стоящий рядом с ним рыжеусый детина, на голову которого упало мое летящее вдогонку за правой ногой левое колено. По идее, я мог в таком положении и упасть на пол. Но не зря, видимо, я уделял много времени тренировкам на батуте. Батут помогает обрести координацию движений в те моменты, когда под ногами нет твердой опоры или вообще нет никакой опоры. Немыслимым образом перевернувшись, я встал на обе ноги. Но еще до этого быстро оценил ситуацию. Прямо напротив меня был еще один бандит – одутловатый, мутноглазый, с тяжелыми фиолетовыми мешками под глазами. Встав перед ним на обе ноги одновременно, я с короткой дистанции сразу двумя большими пальцами обеих рук нанес удар ему по глазам. Сильный удар, болезненный и, возможно, несущий даже тяжелую травму, хотя и не выбивающий глаз. Получивший такой удар человек просто обязан согнуться и схватиться за лицо руками. Но я не позволил бандиту сделать даже этого. Я стоял к нему почти вплотную, вцепился ему двумя руками в длинные усы и резко толкнул на двух его товарищей, которые, по своему тупоумию, еще только поднимали свои автоматы, забыв, что они стоят на предохранителях. Он отлетел прямо на них, сбив одного с ног и заставив второго пошатнуться и неуклюже попятиться. Я же перехватил обеими руками автомат жертвы, проверил положение предохранителя и дал три короткие очереди, после чего сразу отскочил в сторону – и вовремя, как оказалось. Рыжеусый после удара коленом в голову был отброшен на стену, которая не позволила ему упасть. Он быстро пришел в себя и, оставшись у меня за спиной, попытался нанести мне удар прикладом в затылок. Ему бы развернуть автомат и начать стрелять, но он хотел воспользоваться тем положением, в котором находился. Однако, «провалившись» после моего скачка в сторону и с трудом удержав равновесие своего крупного тела, детина тут же получил в голову автоматную очередь. Это оказалось более серьезным, чем удар коленом. Коротышка лежал в моей комнате, срубленный башмаком, как обухом топора. Я и увидел, что в глубине комнаты, упав грудью на сиденье дивана, лежит моя окровавленная мама. Я бросился к ней. Мама уже не дышала. Тогда я обернулся и выпустил в коротышку весь остаток пуль в автоматном «рожке». И автомат тоже в него бросил. Необходимости в такой очереди, конечно, не было. Но такой выплеск истеричности помог мне вернуться мыслями к происходящему. Бандитов пришло пятеро. Всего их было десять, но пятерых ночью уложили на дороге Паша Волоколамов с отцом. Значит, в селе бандитов не осталось, и нового нападения мне ждать не приходится. Я вернулся к маме, еще раз попытался прощупать жизнь в сонной артерии. Но пульса не было. Тогда я поднял ее и уложил на диван. Взял одеяло со своей кровати и укрыл им маму. Потом отправился в комнату к отцу. Отец не мог не только шевелиться, он не мог даже говорить, только мычал что-то, и частые слезы текли по его лицу. При этом он все слышал. Наверняка слышал и стрельбу в доме. Может быть, слышал и понял разговоры. Ему, в его состоянии, требовался покой и всякое отсутствие нервных переживаний – они могли его просто убить. А в доме звучала активная стрельба, которую обязан был услышать даже мертвый.

Я вошел в комнату. Папа смотрел на меня широко раскрытыми глазами и мычал, силясь что-то спросить. Что он хочет спросить, я понимал. Сейчас все вопросы должны были быть сведены к одному – к тому, что произошло.

– Бандиты приходили. Бандиты из Киева. Фашисты. Хотели меня убить.

Инсульт у папы случился, когда он смотрел по телевизору события на киевском майдане. Очень переживал происходящее. Его отец, мой дед, всю войну прошел от начала и до конца, дрался против фашистов. А теперь фашисты пытались прийти к власти в Киеве, и папа этого не выдержал. Сначала был первый инсульт. Еще легкий. Несколько часов он не мог шевелить ни левой рукой, ни левой ногой. Но телевизор все равно продолжал смотреть. А потом, когда фашисты все же пришли к власти, случился повторный инсульт. Уже двусторонний.

В ответ на мое сообщение папа опять попытался что-то сказать и даже пошевелиться захотел. Наверное, намеревался встать, что, вообще-то, было выше его сил. Чуть-чуть пошевелиться и колыхнуть одеяло у него получилось, а вот звуки в слова не слились.

– Они вчера хотели убить Пашу Волоколамова. Я его спас. Потом Волоколамовы, отец с сыном, пятерых фашистов убили и уехали. В селе оставалось пятеро. Они ко мне пришли. Пришлось и их убить.

Папа от моих слов вроде бы успокоился – больше и не пытался встать.

– Сейчас нужно уезжать, папа. Я возьму машину бандитов и отнесу тебя в нее. Мы поедем в Донецк.

Папа опять попытался что-то сказать. Я догадался, что он хочет спросить про маму. Но не мог же я убить его, рассказав, что с ней случилось.

– Маму я отослал к соседям. Она пока у тетки Зои. Мы уедем в Донецк, а мама потом к нам приедет. Пока она боится дом оставлять. Мы с ней так договорились.

Папа едва заметно пошевелил головой, и на щеку стекла неестественно крупная слеза. Я не знал его состояния так же хорошо, как знала его мама. Она за ним ухаживала и до конца верила, что папа в состоянии победить болезнь. Пусть не будет уже прежним сильным мужчиной, но хотя бы разговаривать сможет. Она выхаживала его, почти не отходила от папы, как от больного ребенка, и понимала его по выражению глаз. Я же понимать еще не научился, поэтому не знал, насколько он в состоянии поверить моим словам. Мне показалось, что не верит и все понимает. Именно этим и вызвано появление слезы. Тем не менее я догадывался, что сообщение о том, что маму убили, и самого папу убьет. Лишившись мамы, я не хотел в тот же день лишиться и его. Мне, взрослому мужчине, отцу двоих сыновей, мужу доброй, любящей жены, стало бы невыносимо жить без родителей. Тем более я прекрасно понимал, что, отвлекая внимание бандитов на себя, мама меня спасала. По крайней мере, давала мне шанс на спасение. Я этим шансом для себя воспользовался, но ее саму уберечь не смог и чувствовал свою вину и настоящую физическую боль в груди и в голове. Мне даже казалось, что я ранен, хотя ни одна пуля меня не задела…

Чтобы выполнить задуманное, мне необходимо было найти ключи от машины. Я вообще не любитель обыскивать убитых. Обычно меня от вида чужой крови слегка тошнит. Всегда, когда была в этом необходимость, перепоручал обыск тел солдатам. Но сейчас перепоручить было некому и пришлось искать ключи самому. Но рыться в чужих карманах я не стал, просто поверху ощупал карманы, нашел ключи с брелоком в кармане рыжеусого верзилы и вытащил их. В это время зазвонила трубка в кармане коротышки, лежащего лицом кверху со звериным оскалом на лице. Смотреть на него было противно. Тем не менее, не глядя в его лицо, я вытащил из нагрудного кармана трубку, которую только поцарапал пулей, но не разбил, и нажал кнопку ответа на звонок. Это не было ненужным любопытством, я надеялся услышать что-то для себя важное и потому, кашлянув в трубку, припоминая хриплый голос коротышки, прохрипел: