Текст книги "Идеальный калибр"

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1. Рота капитана Герасимова. Спецназ ГРУ. Оборотни вокруг

Командир роты, хотя внешне не выглядел растерянным, в действительности был растерян. Он чуть замедленно, то ли в раздумье, то ли в нерешительности, переключил переговорное устройство в режим передачи.

– Я – Центр. Четвертый, Шестой, ко мне! Срочно! Маленькое совещание. Я в задних рядах. Солдатам продолжать поиск. Не отвлекаться.

Капитан жестом показал паре солдат, так и стоящих с развешанными в виде защитного экрана бушлатами, что они свободны и команда о продолжении поиска относится к ним напрямую. Солдаты не просто ушли, а тут же перешли в лежачее положение и поползли догонять товарищей по взводу. А сам Андрей вдруг понял, что остался один на один не просто с трупом, а с растерзанным странным и страшным зверем телом. И пусть это бандит, который вел прошлым утром бой против спецназовцев, – это мало что меняло. Однако видеть даже бандита в таком виде все равно было неприятно. И постоянно хотелось оглянуться, чтобы посмотреть, не подкрадывается ли со спины серый четвероногий хищник. И стоило большого усилия заставить себя не оглядываться, иначе капитан потерял бы уважение к себе. Впрочем, долго нервничать не пришлось, потому что командиры взводов уже подошли, и их взгляды контролировали любое движение за спиной командира роты.

– Вы об оборотне слышали? – спросил Герасимов негромко.

– А кто о нем не слышал… – беспечно улыбнулся лейтенант Корепанов, человек от природы легкий, и оттого с ним всем было легко общаться. Но иногда легкость характера оказывалась совсем не к месту. И плохо, что сам лейтенант этого не чувствовал. – Он что, уже обернулся?

– Говорили, кажется, об оборотнях, а не об оборотне…

Старший лейтенант Патрикеев присел на корточки перед телом бандита, оглянулся, словно проверяя, увидит ли кто его действия, и только после этого посветил маленьким, как авторучка, светодиодным фонариком.

– Кто его так? – спросил непонятно для чего, потому что без этого вопроса было ясно. Тем более командир роты уже оборотня упомянул.

– Два ранения – это наши пули. Вчера утром мы вели с ними бой. Как правило, бандиты своих раненых не бросают. Такого раненого можно было унести и попробовать «починить». Его не уносили. Бандиты сами отступали, как я думаю, спешно, если не сказать, что в панике. И раненого или бросили, что вообще-то, как я сказал, не в их правилах, или просто приняли за мертвого и потому бросили. Но он был еще жив и подвергся новому нападению. О том, что он был жив, говорит разорванное горло. Волк напал туда, где пульсировала кровь. Сразу порвал сонную артерию. А потом уже завершил дело так, как об этом рассказывали в ауле. Мозг выгрызен…

Лейтенант Корепанов поскучнел лицом, убедившись, что его вызвали не для того, чтобы выслушивать его шутки. Он тоже склонился над телом и в точности повторил движение старшего лейтенанта Патрикеева, обернувшись и посмотрев, с какой стороны ему закрывать корпусом луч фонарика. И только после этого подсветил своим фонариком.

– Я, конечно, не охотник, – сказал он. – Охотники всегда голодные, потому и охотятся, а я могу сухим пайком обходиться. Но после этого я тоже на волчью охоту хочу. С минометом, если командир разрешит. Накрывать стаю планомерно по квадратам…

– Что скажете? – спросил капитан, решив, что сказанное только что Корепановым нужной мысли не несет. – Без размышлений об охоте и всегда голодных охотниках…

– В первую очередь необходимо предупредить личный состав, – ответил старший лейтенант Патрикеев. – Пусть будут осторожны. Волки подлежат отстрелу при каждом удобном случае. Что тут еще скажешь…

– Есть что еще сказать, – вздохнул Герасимов. – И подумать есть о чем…

Лейтенант Корепанов пожал плечами. Пришлось командиру продолжать самому:

– Сам по себе волчий вой в ночи вызывает трепет и вообще всякие неприятные ощущения. Мне тут объяснил один солдат, который научную статью про волчий вой читал. Вой этот – ближайший родственник психотронного оружия. Это не из статьи, это я от себя добавляю. Слышали, наверное, сами, и наши испытывают, и в других странах… Генераторы, излучающие волны разного диапазона. Каждый диапазон воздействует или на какой-то орган тела, или на определенный участок коры головного мозга. Есть генераторы, которые вызывают у человека чувство страха. Так вот, в статье, как мне сказали, было написано, что волчий вой звучит в том диапазоне, который как раз вызывает страх и у человека, и у животных. За ночь солдаты первого взвода слышали вой несколько раз. И восприняли его соответственно. Короче говоря, настроение у парней неважное. О нашей находке, – капитан кивнул в сторону тела бандита, – уже многие знают, а через некоторое время будут знать все. И чем строже будешь запрещать говорить об этом, тем больше будут говорить. Я с подобными вещами сталкивался. Это может вызвать общий страх. Кто мне скажет, какова боеспособность роты, объятой страхом? А если сюда же приплюсовать стадный инстинкт? Побежит один, за ним побегут остальные. И что мы с вами должны делать в этой ситуации?

Командиры взводов раздумывали не долго.

– Остановить прочесывание и послать сюда «краповых», – внес лейтенант Корепанов кардинальное предложение.

– Ничего, Андрей Александрович, я сказать не могу, – нахмурился старший лейтенант Патрикеев, как и командир роты, словно не замечающий болтовню командира шестого взвода. – Здесь должно быть полностью твое решение. Я даже посоветовать ничего не могу. Что ни посоветуешь, все может оказаться неправильным.

– Мое решение будет таким, – опустил голову капитан Герасимов. – Поскольку я не верю в оборотней, я уверен, что кто-то нас пытается таким образом запугать. Это какая-то дерзкая и хитрая провокация, и больше ничего. И потому довести до сведения солдат мой приказ: волков отстреливать с любой дистанции доступа, при любых обстоятельствах, из любого оружия, вплоть до гранатомета. Это никакие не оборотни. Это обыкновенные животные, в силу каких-то причин оставшиеся и на лето жить стаей. А все остальное – только провокация, и ничего больше. А провокация в данном случае – это способ самозащиты бандитов. Последнее защитное действие после того, как мы перекрыли перевал.

– Товарищ капитан, а вы вчера утром видели, как бандиты отступали? – спросил вдруг Корепанов. – И какая у них была причина для отступления, если одновременно отступали вы?

– Мы не видели, как они отступали, – сердито сказал Герасимов. – И не было у них причин к бегству.

– Тогда почему они раненого бросили? Значит, боевики сами боятся оборотней и бежали от них. И выходит, что они организовать такую провокацию не имели возможности. Тогда эта провокация работала бы и против них.

– Не имели, – согласился капитан с логичным доводом лейтенанта. – Тем не менее солдатам следует объяснить именно так, и только так. Чтобы не волновались. С остальным мы разберемся впоследствии.

Старший лейтенант Патрикеев молча козырнул. Лейтенант Корепанов только вздохнул.

– Идите. Продолжаем поиск…

* * *

Лейтенант Корепанов, несмотря на внешнюю поверхностность его обычных легких выражений, был все же внутренне человеком серьезным и сумел заметить то несоответствие, которое ускользнуло от глаз командира роты. Если бандиты отступали так стремительно, если они бежали с опушки в глубину леса, то бежать они могли только от волчьего воя, то есть при приближении стаи. И бросили второпях своего раненого товарища. Следовательно, они не могли организовать провокацию с целью напугать и местных жителей, и федеральные силы. Тогда что же представляли собой эти волки? Откуда они взялись здесь? Почему он такой жуткий, этот вой? Насколько он жуткий, Герасимов уже убедился на собственном примере. Даже его, человека несомненно мужественного, прошедшего через множество боев, волчий вой вводил в смущение и вызывал в теле неприятный озноб. Ну, если допустить, что статья, о которой рассказывал рядовой Радимов, правдива, то хотя бы что-то становится понятным. Против воздействия воя на участок коры головного мозга, который вызывает у человека страх, бороться было трудно, и капитан не был уверен, что его можно победить исключительно силой воли. Да, он держал себя в рамках, да, он все осознавал, все понимал, и тем не менее страх в него проникал. Именно страх, а не опасение. И страх этот ощущался физически, всем телом, а не только мозгом, следствием чего становилась усталость и неуверенность в собственных силах. И как перебороть эти ощущения, капитан Герасимов не знал.

Операция по зачистке леса между тем продолжалась. Работали солдаты хорошо. О тщательности их действий можно было бы и не беспокоиться, и вообще возникла мысль, что никакой засады неподалеку от опушки быть не может, поскольку бандиты отступали отсюда в панике, сбежав от волков. Засада и паническое отступление противоречили друг другу. И потому Андрей, осмыслив ситуацию, решил было уже отменить утомительное скрытное передвижение, чтобы поберечь силы солдат на последующий осмотр всего леса, когда откуда-то спереди и сбоку почти одновременно в двух местах раздались сначала резкие голоса, а потом и короткие автоматные очереди. Очевидно, где-то система дала сбой.

– Я – Центр, номерные, доложите, что у вас.

– Я – Первый, – тут же сообщил лейтенант Локтионов. – Обнаружили яму с настилом, в ней трое бандитов. Они успели дать очередь. Солдата спас бронежилет. Бандиты уничтожены.

– Я – Четвертый, – сообщил старший лейтенант Патрикеев. – Та же ситуация. Яма с пулеметчиком. Он только ствол поднял, его застрелили.

– Раненые?

– Не осталось. Все – наповал, – доложил Локтионов.

– Сразу с трех автоматов по пулеметчику… – Патрикеев не стал объяснять, что сделают с человеком три одновременные автоматные очереди.

– Осторожно продолжать поиск, – отдал капитан команду, хотя только что собирался идти в открытую. И даже после того, как раздались звуки перестрелки, смысл прятаться все еще был. Если бы шли в открытую, в полный рост, тот же пулеметчик смог бы скосить несколько человек одной очередью. И три автоматчика тоже. И в дальнейшем, если где-то еще есть нора или несколько нор, при передвижении в полный рост легко нарваться на засаду. А ползущего военного разведчика увидишь только тогда, когда он у твоей норы окажется. Но тогда уже будет поздно что-то предпринимать.

Не произойди неприятности с пропавшими снайперами, задача решилась бы просто. Прицел с тепловизором позволил бы эти норы обнаружить сразу. И задача упростилась бы до скрытного приближения к ним с тем, чтобы сбросить вниз гранату. Тогда и о потерях бы вопрос вообще не поднимался. Именно с этой целью начальник штаба батальона отправил снайперов в опасную дорогу. Тепловизор улавливает тепло, излучаемое человеческим телом, и еловые лапы, какими бы густыми они ни были, не в состоянии скрыть это тепло от глазастого прибора. Тогда операция завершилась бы за один день.

Обнаруженные засады снова внесли сумятицу в голову командира роты. Так что же все-таки здесь происходит? Боятся бандиты волчьей стаи или не боятся? Если они минувшим утром отступили поспешно, настолько поспешно, что бросили раненого на съедение волкам, то, получается, боятся панически. И при этом все-таки оставляют засады? Тоже на съедение волкам? Непонятно… Нужны были дополнительные факты, чтобы все можно было расставить по своим местам.

Несколько новых очередей, донесшихся издали, ситуацию не прояснили, а, наоборот, еще больше запутали.

– Я – Центр. Третий, что у тебя?

– Я – Третий, – отозвался старший лейтенант Шамсутдинов. – Двое бандитов пытались прорваться. Один без оружия, но в бронежилете. Мы их встретили в упор…

– Можно было просто захватить, чтобы поговорить, – с укоризной сказал Герасимов.

– Невозможно, товарищ капитан. Видимость метра два, не больше. Как выскочили, сразу в них и стреляли. На раздумья времени не оставалось. Иначе могли бы проскочить. Цепь не плотная. Но… Мне вот тут солдаты подсказывают…

Шамсутдинов замолчал, и только вздох его был слышен явственно.

– Что у тебя, Третий?

– Товарищ капитан… Солдаты волка видели. Он за бандитами гнался. Бандитов застрелили, а в волка не попали. Слишком быстро он промелькнул. Но вот рядовой Крикалев утверждает, что точно в бок волку очередь дал. Пули сквозь него прошли без вреда, как сквозь тень. Крикалев вообще-то не шутник…

– Продолжайте оцепление, – ответил Андрей и вдруг сам обнаружил, что уже во второй раз оглянулся. У него было такое ощущение, будто кто-то смотрит на него. В первый раз он никак не связывал это с волками. Но вот сейчас он оглянулся именно после слов о волках. И опять от тяжелого ощущения того, что за ним следят. И, кажется, не люди…

* * *

К вопросам психологической устойчивости в спецназе ГРУ особое отношение. Это касается и солдат, и тем более офицеров. Невозможно прийти служить в спецназ ГРУ на офицерскую должность, если в устойчивости твоей психики есть хоть малейшие сомнения. Тестирование проводится жесткое, и медицинская комиссия жалости не знает. Даже для тех офицеров, кто много лет прослужил в спецназе, кто был участником многих боевых операций и именно вследствие этого расшатал свою нервную систему, поблажек не делается.

Капитан Герасимов всегда считал себя психологически устойчивым и уравновешенным человеком. Но сейчас он впервые в этом усомнился. Хотя обвинять себя во всех смертных грехах, а тем более в трусости он тоже не рвался. Окажись на его месте любой человек, он тоже почувствовал бы неуверенность. Очень трудно бороться с тем, чего не можешь осознать и воспринять адекватно, чего не можешь принять в принципе. А восприятие оборотня, через которого пули проходят как сквозь тень, вообще адекватным быть не может, как и сам факт, что оборотни, волколаки, существуют на самом деле.

Солдатам в такой ситуации проще. Им приказали – они идут. Даже если боятся чего-то, перешагивают через свой страх и идут, потому что знают, чем грозит отказ от выполнения приказа в боевой обстановке. Но они не несут ответственности за общее положение роты, за разрешение ситуации. Эта ответственность как лежала, так и лежит на плечах командира роты, и никто с него ее снять не может. Но если посмотреть с другой стороны, у солдат нет такой тренированной психологической устойчивости, какой обладают офицеры. И потому им бывает гораздо труднее, когда они сталкиваются с тем, чего, по их мнению, не может быть. Не может быть в природе оборотня, потому что его не существует в действительности. Не может быть, а он есть. И если даже сам командир роты не знал, как к этому относиться, то уж солдаты тем более…

Еще раз почувствовав взгляд со стороны, Андрей не просто оглянулся, он повернулся в одну сторону, в другую и, насколько позволяли глаза, осмотрел в темноте все вокруг, но увидеть ничего не смог. И от этого становилось жутко. Однако нужно было догонять солдат. И Герасимов уже шагнул было вперед, когда в кармане разгрузки издало тихий хрипящий звук переговорное устройство, врученное Герасимову командиром группы «краповых» капитаном Ермолаевым: тот выходил на связь и просил ответа.

Командир роты спецназа ГРУ вздохнул, потому что вызов, по его мнению, произошел не вовремя, но щелкнул тумблером, включая «переговорку», и одновременно выключил свою, ротную.

– Слушаю, Герасимов…

– Андрей Александрович, что там у вас произошло? Слышим, стреляют… Помощь нужна?

– Откопали норы. В одной три бандита, в другой один с пулеметом. Готовились нас встретить. Бандиты уничтожены. Потом еще двух бегущих расстреляли. Пока обходимся своими силами. Сообщите своим внизу, что у нас есть разрыв в цепи. Людей не хватило. Кто-то может выйти прямо на них. Пусть будут готовы встретить.

– Понял. Сейчас сразу и сообщу. Но они и без того караулить умеют.

– Как у вас общая обстановка? – зачем-то спросил, словно желал услышать определенный ответ, капитан Герасимов.

– Странная обстановка… Вы тоже это слышите?

Андрей уже понял, что хочет сказать командир «краповых».

– Нет, мы не слышим. А что у вас?

– Волки обложили. То с одной, то с другой стороны воют. Волосы на голове шевелиться устали. Жуть…

– Снимайте каски, надевайте береты. Волков с красными флажками загоняют. Они ваших беретов испугаются. И вообще, вас же «волкодавами» зовут. Для вас и работа… – Герасимов постарался перевести разговор в шутку, потому что по голосу капитана Ермолаева понял, что там, наверху, люди чувствуют себя неспокойно.

– А оборотней, волколаков, тоже красными флажками обкладывают? – с непонятной злостью спросил Ермолаев. – Извините уж, я раньше по другой породе волков специализировался… Двуногой…

Герасимов не ответил, но часть своего напряжения на «крапового» капитана сбросил:

– Кстати, в самом начале поиска мы обнаружили труп боевика. У него два пулевых ранения. Это, видимо, во вчерашнем бою с нами получено. Но ранения были не смертельные. Однако потом ему разорвали горло в районе сонной артерии, когда он был жив, и выгрызли через затылок весь мозг.

– Кто? – задал Ермолаев глупый вопрос.

– Честное слово, не я… – ответил Герасимов. – Что будет, сообщайте.

Разговор прервался до неприличия быстро. Настолько быстро, что можно было подумать, будто один из собеседников обиделся на другого. Но это уже беда того, кто обижается. Герасимов выключил «переговорку», еще раз оглянулся, посмотрел по сторонам и поспешил догонять своих солдат. Однако свой автомат держал с опущенным предохранителем, твердо сжимая пальцы. Странное дело. Вроде бы только сейчас нервничал относительно положения своей роты, столкнувшейся с этой странной историей. А теперь, когда узнал, что из-за волков и другие нервничают, причем такие испытанные бойцы, как спецназовцы внутренних войск, показалось, что положение не такое уж и сложное. И вообще ощущение было такое, словно груз, что лег первоначально на плечи его одного, разложили на две равные части. Вдвоем его нести легче.

Капитан посчитал, что уже почти догнал своих бойцов, и перешел сначала на гусиный шаг, а потом и пополз и вскоре действительно догнал последний ряд. Солдат задерживало то, что им приходилось проводить внимательный осмотр окружающего пространства, чуть ли не руками ощупывать каждый куст и дергать за ветки вблизи корня. Это обычный способ маскировки, хорошо известный самим спецназовцам. Часто таким образом прятались, выходя на охоту, снайперы. Вырывается куст вместе с корнем; под кустом устраивается яма-нора, поверху имеющая дощатое перекрытие. На это перекрытие ставится куст прямо с корнем, сохраняющий вид настоящего несколько дней. И не сразу поймешь, что здесь под кустом сидит человек, а то и двое. Кроме того, этот способ дает возможность устроить смотровую щель, в нужный момент превращаемую в амбразуру.

Поравнявшись с солдатами, капитан сам занялся поиском. Но от этого занятия его вскоре оторвал вызов капитана Ермолаева.

– Слушаю… – едва слышно сказал Герасимов, понимая, что ради простой болтовни Ермолаев не будет отрывать от дела.

– Андрей Александрович, у нас ЧП.

– Говорите.

– Оборотни… Волколаки…

– Что? – переспросил Герасимов и оглянулся.

Солдаты, что находились рядом, явно прислушивались к разговору, хотя и отвернулись.

– Потери… Четыре человека… Два внизу, два наверху… Полностью вырван затылок… Он словно бы и не выгрызен, а вырван вместе с мозгом… У этих волков пасти, наверное, как у бегемотов. И даже рядом никто ничего не слышал. Вроде было какое-то шевеление, слабый звук, и все… Разве будешь спрашивать, зачем человек с боку на бок перевернулся…

– Понял. Выставляйте посты в обе стороны. Мы возвращаемся. Нас за волков не примите…

Герасимов выключил одну «переговорку» и включил другую.

– Я – Центр. Всем номерным… Я снимаю роту с операции. У «краповых» потери четыре человека. Никто ничего не видел и не слышал. Но все четверо остались без затылков. Проявлять внимательность. Любого волка или собаку расстреливать безжалостно, вплоть до использования подствольников. Первым выходит третий взвод, соединяется с нами. Потом идем одновременно. Третий, понял команду?

– Так точно, товарищ капитан. Мы идем, – отозвался старший лейтенант Шамсутдинов.

2. Младший сержант Петя Востриков, почти готовый снайпер, узнает, что имаму нужны снайперы

Несмотря на охватившее меня злое отчаяние, голову я не потерял, ни разу не выматерился громко и спускался с не меньшей осторожностью, чем поднимался. Хорошо, что Валерка вовремя понял неудачу моей попытки. Как он догадался, сам, наверное, не смог бы сказать, но он не стал заводить разговор с часовым наверху, как было договорено первоначально. Иначе часовой мог бы фонариком посветить и меня заметить. Я не думаю, что он стал бы стрелять, поскольку я не угрожал его жизни и возможности убежать у меня не было. Но тогда открылось бы наше стремление к побегу. А это лишнее предупреждение и требование соблюдать с нами осторожность.

Нельзя предупреждать врага о своих намерениях. Как правило, нельзя… Есть, конечно, исключения. Когда великого итальянского художника, скульптора, писателя и изобретателя Бенвенуто Челлини по приказу папы римского заточили в ватиканскую тюрьму, он всем обещал, что сделает себе крылья и улетит. И он начал мастерить эти крылья. Чтобы не допустить побега, была выставлена дополнительная стража с арбалетами особой конструкции, изобретенными самим Челлини, чтобы застрелить беглеца во время полета. Но Великий Бенвенуто не желал быть подстреленной птицей, крылья мастер делал днем, а ночью был занят рытьем подкопа, через который благополучно и убежал из плена. Примитивного подкопа от великого мастера никто не ждал. И он этим воспользовался…

В нашем положении, к сожалению, даже копать было негде. И репутации Челлини, способной ввести врага в заблуждение, у нас тоже не было. У нас была репутация спецназа ГРУ, которую, если подумать, тоже можно было бы использовать, но следовало придумать, как именно. Делать следует то, чего от тебя не ждут. От нас ждут резких действий, которые могут обеспечить побег. А как бежать без резких действий, этого я понять тоже не мог. Но стоило, наверное, подождать удобного случая. Случай всегда сам предоставляется тому, кто с нетерпением ждет встречи с ним.

Я спустился, и Валерка подставил плечи, чтобы я не спрыгивал на пол клети. Во-первых, тот мог провалиться, во-вторых, веревка могла не выдержать, в-третьих, звук мог привлечь внимание часового и насторожить его. Валерка здорово мне помог, потому что мои пальцы уже почти не держали тело.

– Что там? – прошептал Валерка сразу, как только я сел на пол клети.

Я объяснил. Без подробностей, но точно. И даже зачем-то руками показывал, хотя ни сам Валерку не видел, ни он меня видеть не мог. Темнота была полной. А жестикуляция моя была, скорее всего, вызвана растерянностью от неудачи.

Валерка к неудаче отнесся спокойно.

– Не расстраивайся из-за пустяков. У нас еще будет возможность. Если бы нас убить хотели, тогда бы сразу… А если не убили, мы им нужны. Интересно, для чего? Может, обменять хотят, может, еще что-то…

– Лукман фразу сказал… – напомнил я.

– Да, я слышал. Тоже внимание обратил. Они боятся, что с винтовками не разберутся. На нас надеются. Надо, думаю, помочь им не разобраться. Как можно замкнуть систему питания? Чтобы сразу все приборы отключить. И, главное, тепловизор.

– Не знаю. Надо пробовать… У них, кстати, есть снайпер и помимо Лукмана. Адам, кажется…

– Я слышал. Адам… Малограмотный, как я понял. Лукман говорил, что помогал ему с другой винтовкой разобраться. Будут заставлять учить. Но в любом случае винтовки использовать им позволить нельзя. Один тепловизор может столько бед натворить…

Это можно было и не объяснять. Но я хотел вернуться к своим помыслам. Они более конкретные и потому больше меня волновали.

– Нужно бежать, и обязательно с винтовками.

– Пока мы не можем убежать даже без них.

– Я к тому веду, что, если убежать сможем, далеко не побежим. Будем винтовки отлавливать. Иначе они из этих винтовок многих наших положат, если разберутся.

– Думаю, они их хотят сразу и опробовать. Против твоего взвода. Он где-то рядом. И ротный здесь же. Хороший мы им подарочек принесли…

Валерка чувствовал свою вину. Я же не был таким человеком, который любит брать на себя вину; тем не менее я тоже испытывал неприятное ощущение. И еще у меня всегда, с самого детства было развито чувство ответственности. И я готов был отвечать. И исправлять то, что можно еще исправить.

– Ладно. Ночь уже глубокая. А мы давно не спали. Давай отдыхать. Скоро нас поднимут. Надо хоть немного выспаться, – предложил я настойчиво.

– Сможешь заснуть? – с сомнением спросил Валерка.

– Смогу, – твердо решил я.

У меня всегда это получалось, если я себя заставлял.

– Тогда я тоже попробую.

Мы устроились рядом друг с другом, повернувшись спина к спине. Усталость от длительного похода по трудному маршруту плюс к этому нервные переживания от пленения – все это не могло не утомить. Мне даже уговаривать свой организм необходимости не было. Только я глаза закрыл, как сразу в сон провалился и…

И тут же, как показалось, проснулся.

Снизу, из-под нашей клети, шел такой жуткий и зычный волчий вой, что клеть, как мне показалось, завибрировала. Наверное, шахта в данном случае играла роль рупора, потому что не родился еще волк, способный выть настолько громко и зычно. И почти сразу, добавляя в звук силу, мощь и жуткую тоску, холодящую все тело, подключилось еще несколько волков. И такой хор мог попортить нервную систему даже невозмутимому слону.

Я не думаю, что бандиты – настолько изощренный народ, чтобы таким образом пугать нас и доводить до состояния депрессии. Да и технически это сделать сложно. И вообще отношения бандитов с волками, будь они оборотни или простые дикие волки, определить было трудно. Кто-то был к их вою равнодушен. Имран, например, вообще словно бы и не замечал его. А Лукман, я сам это видел, трепетал в унисон с воем, словно этот тоскливый звук пронизал его насквозь. Но когда мы в своей клети оказались в потоке этого жуткого звука, мы на себе почувствовали его проникновение в каждую клетку тела. Приятного было мало.

Я сел и помотал головой, сбрасывая то ли сон, то ли впечатление от волчьего воя, который еще продолжался. Валерка уже сидел, крестился спокойно, словно и не было никакого воя, читая слова молитвы.

– Ты в оборотней веришь? – спросил я, дождавшись, когда он закончит молиться.

Кстати, в этот момент и вой прекратился. Так совпало, но это произвело на меня сильное впечатление. Где-то в глубине души надежда затеплилась – а вдруг это не совпадение? Вдруг молитва помогла и именно она вой остановила?

– Я в Господа верую, – сказал Валерка. – А если есть Господь, то есть и падший ангел. Оборотни – это и есть, наверное, порождения сатанинских сил. Может быть, и не самые страшные. Самые страшные те, которых не определишь сразу. Они где-то высоко сидят, выступают с больших трибун, что-то говорят нам, и даже кажется всем, что они правду говорят. И верить хочется, пока не задумаешься, откуда все это, к чему тебя призывают. Они тонко действуют, и тебя от Бога отодвигают. Подумаешь – и поймешь: последние времена уже близко. А если близко, значит, и оборотням пора появляться. Закономерность простая. Вот они и появились…

Я вздохнул глубоко и с облегчением. И совсем не от разговора вздохнул, а от того, что избавился наконец от дрожи в теле. Оно как начало вибрировать в унисон с воем, так и продолжало. Под бандитским огнем мне не было так страшно, хотя я принимал участие в нескольких достаточно плотных боях и во время срочной службы, и во время службы по контракту. А от воя становилось очень страшно, и я не боялся в этом признаться. Этот страх был сильнее меня, сильнее моей воли, которую он подавлял и уничтожал.

– Вот они и появились, – повторил Валерка. – Все, как предсказывалось…

На эту тему мы многократно уже говорили. Только раньше без оборотней обходились. Сейчас слова Братишкина прозвучали убедительно. По крайней мере, сразу после волчьего воя из глубины шахты, многократно усиленного, мне эти слова показались очень убедительными.

Сам я считал себя человеком верующим, но не таким, как Валерка, который за стол без молитвы сесть себе не позволял. Все немного верят, и я тоже. Без этого трудно тем, кто служит в частях постоянной боевой готовности. Смерть видеть часто приходится, потому и вера приходит. И так же точно верит большинство, самой веры не понимая и не зная. И в церковь, естественно, не ходил, хотя у нас в батальоне были и настоящие верующие, и в дни церковной службы их отпускали со службы военной, естественно, если они не были в наряде.

Сейчас мне вспомнились слова Валерки, произнесенные, когда я объяснил ему, что у меня постоянно не хватает времени на церковные службы, но намерение такое я имею. Он тогда сказал просто:

– А ты уверен, что дано человеку знать, когда придет его последний час?

– Это уж как повезет, – ответил я обтекаемо.

– Живет человек, жизни радуется, делами занимается, на свидания бегает, а потом или пуля-дура пролетела, или пьяный сосед за руль сел и погонять по двору решил, или просто сосуд в голове лопнул – вот и не осталось времени, чтобы к встрече с Богом подготовиться…

С этим не согласиться было трудно, тем более при нашей службе в спецназе ГРУ. И я согласился. И даже сам себе пообещал, что, когда в батальон вернемся, я буду ходить на церковные службы вместе с Валеркой, и на исповедь, и на причастие, как он. Каждую неделю ходить буду. Чтобы всегда в готовности быть. Когда человек готов, ему не страшно… Но вот не успел еще, не хватило времени. Отправили нас догонять взвод. А сейчас… То ли пуля-дура уже летит, то ли сосед дрожащей рукой уже ключи от машины ищет, то ли сосуд в голове раздулся и лопнуть желает. Я вместе с Валеркой попал в такую переделку, из которой выбраться живым было проблематично. И оставалось только жалеть, что раньше не задумывался о смысле веры, о смысле жизни и смерти. Если бы думал раньше, может быть, многое в моей жизни иначе бы сложилось и сейчас вой оборотней не казался бы таким страшным…

* * *

– Эй, там, внизу… Эй… «Летучие мыши»… Просыпайтесь! Налетались во сне, – раздался мерзкий голос.

Потом послышался какой-то негромкий разговор не на русском языке, в котором мы ничего, естественно, не поняли. Разговаривало по крайней мере трое или четверо. Четвертый, кажется, только реплики бросал. А после разговора сверху пробился по стене луч сильного фонарика. Но осветить клеть ему мешал щит, с которым я столкнулся, «гуляя» по веревке. Надсадно и с легкой истерикой заскрипел блок, и клеть резко и неприятно качнулась, а затем медленно и неуверенно начала подниматься.