Текст книги "Честный враг – наполовину друг"

ГЛАВА ВТОРАЯ

Машина у меня скоростная – новенький БМВ пятой модели. Разгон такой, что мало кто угонится, разве что с перепугу. И я проскочил пару километров раньше, чем успел перевести дыхание. А когда перевел, спохватился. В горячке, с перепугу то есть, не продумал свое поведение и сразу совершил ошибку. Конечно, мне даже задерживаться у своего портрета не следовало. Мало ли кто мог видеть это. И уж тем более не следовало его срывать. А если уж сорвал, то следовало обрывки плаката с собой забрать, а не бросать там же... Или уж, чтобы следы запутать, и еще хотя бы пару ориентировок сорвать.

Я затормозил так резко, что Давид Копченый чуть на переднее сиденье не вылетел. Сколько заставляю его пристегиваться, он все время забывает.

– Ты что? – спросил Копченый, когда машину слегка повело юзом, но я все же справился с управлением, сначала выровнял движение, а потом стал разворачиваться перед самым носом у идущей навстречу тяжелой фуры.

– Забыл...

– Что забыл?

– Проститься с покойными забыл...

Понял он что или не понял, это сути не меняло, поскольку я в этой ситуации распоряжаюсь. В других, по крайней мере, в большинстве других, тоже я. И ему остается только подчиняться. А лучше было бы, чтобы он и вопросов не задавал.

Выскочив из-под угрожающе летящей большегрузной фуры, моя машина стремительно рванула с места. Мне и минуты не потребовалось, чтобы вернуться на место. Но вернулся я поздно. На площадке, рядом с постом ГИБДД, были припаркованы две машины, а около застреленного Копченым мента стояли люди. В будку никто, кажется, не поднялся. Один человек стоял рядом со своей машиной и разговаривал с кем-то по телефону. Сообщал, видимо, о происшествии.

Я развернулся, подъехал и остановился. Выходить не стал, только стекло опустил, посмотрел на тело, на людей, стоящих рядом, и головой покачал:

– Ни себе хрена... Помощь нужна? Я врач.

Это было оправданием моему появлению здесь. Большинство машин мимо проедет. Остановятся единицы. Врач, если он врач настоящий, остановится. Впрочем, о таких врачах народ, кажется, уже давно забыл...

– Уже помогать некому, – сказал один из водителей, толстопузый великан с усами, как у запорожского казака. – Две пули в сердце. Одна рядом с другой.

Это я и без него видел. Действительно, без него, и даже раньше, чем он.

– Ментов вызвали?

– Вызывают.

– Ладно. А то я сначала проскочил на скорости, не сразу сообразил... Пришлось вернуться... – это чтобы понятно было, почему я приехал с одной стороны, а отсюда поеду в противоположную. – Кто стрелял-то? Видел кто?

– Я не видел. За остальных говорить не буду. Только и остальных, когда приехал, я тоже не видел...

Усач был не из приветливых. И потому мое отбытие должно выглядеть естественным. Я пожал плечами, поднял стекло и поехал. Но успел все же глянуть на будку. Под стеной так и лежал сорванным мой портрет. Никто на него внимания пока не обратил. И ветра, как назло, не было. Был бы ветер, обрывки унесло бы, и на остатки ориентировки, приклеенные к стене, никто бы не обратил внимания.

Выехав на дорогу, я сразу вдавил педаль газа в пол. Если этот злополучный пост ГИБДД я миновал удачно, то дальше постов быть не должно бы. Если и есть дежурные машины на дороге, они уже гонят сюда, чтобы хотя бы посмотреть на случившееся, чтобы о собственной участи задуматься и впредь не слишком наглеть. Для того именно, по большому счету, я и стрелял. Негодяев нужно уничтожать. И если власть не берет на себя такие функции, то придется эти функции брать на себя мне и таким людям, как я. Порядочным... Только так в обществе можно навести порядок.

* * *

Когда мне под ребра воткнули стволы автоматов, я испытал боль, но вида не подал. Мои ребра к боли от ударов привычны. Я много лет занимался карате-кекусинкай, а в этом стиле большинство ударов руками, да и ногами тоже, наносится именно в ребра. В полуфинальной схватке на первенстве Европы в Лондоне мне сломали ребро. Я дотерпел и победил, хотя временами казалось, что я теряю сознание.

Ствол автомата – не кулак, хотя ударить кулаком я могу больнее, чем менты стволами автоматов. Тем не менее удары мента мне не понравились. И милиционеров было много, и стояли они друг за другом.

– Что вы хотите, уважаемые? – задал я вопрос.

– Исрапил Хамзатович Азнауров? – спросил человек из заднего ряда. В отличие от других, у него на каске было затемненное пластиковое прикрытие лица, и потому лица этого я видеть не мог, но голос показался мне знакомым.

– Это я.

Не зная за собой вины, я даже попытался улыбнуться. Хотя улыбка, наверное, выглядела натянутой. Так кинозвезды и эстрадные примы улыбаются после десяти пластических операций в год. Я это почувствовал и на оперированных уродов походить не захотел. Потому и улыбаться перестал.

– Вы задержаны по подозрению в терроризме. Пропустите нас в квартиру, – сказал все тот же знакомый голос.

Но я даже шаг назад сделать не успел, как меня теми же стволами автоматов просто затолкнули в прихожую, и всей толпой, настоящим ручьем, один за другим они потекли внутрь. Я даже мысленно удивился, откуда их столько взялось, и не слишком ли много спецназовцев и ментов разных уровней на одного несчастного доктора социальной психологии, которым мне уже нравилось себя считать.

– Руки! – требовательно сказал один из гостей.

У меня, естественно, не было навыков подготовки рук для надевания на них наручников, и выставил я их слишком широко, но мне помогли удержать их так, как им было удобно, и жесткие обручи впились мне в запястья. Наверное, наручники тоже имеют регулировку, поскольку люди имеют разные по обхвату запястья. Но мне то ли случайно, то ли специально наручники были надеты так, что они впивались в руки, нарушая кровообращение. А ведь запястья у меня не слишком широкие.

В квартире уже начался обыск, а человек в шлеме с тонированной защитной маской взял телефонную трубку, послушал, выругался и положил ее на аппарат, прекратив разговор с Лондоном на незаконченной фразе, поскольку мат и вообще любую ругань считать законченным предложением нельзя. Это только проявление каких-то эмоций, и всегда требуется расшифровка.

Телефон звонил еще дважды, но каждый раз трубку снимали и тут же клали, чтобы избежать разговора. И даже не интересовались, кто мне звонит, хотя для любого следствия, когда человека задерживают, как я понимаю, интересны его связи. Вывод напрашивался сам собой. Или работают менты непрофессионально, или, наоборот, они слишком много знают, чтобы тратить время на разговоры с моей женой.

Меня не допрашивали. Только под конец, когда обыск завершился и кроме денег ничего подозрительного не нашли, привели пару соседок в качестве понятых и заставили подписать протокол обыска. Они подписывали, ничего не видя и не зная, что подписывают. Две добрые бабушки читать-то по-русски умели с трудом, а уж каракули разобрать не могли тем более. И им никто не потрудился прочитать протокол. Но на меня бабушки посматривали уже с подозрением и опаской.

– Поехали, – распорядился старший, поправил тонированное прикрытие своего лица и подтолкнул меня под локоть, направляя к двери. – И шевели лапами, шевели.

– Вы все нашли? – спросил я предельно вежливо, словно бы предлагал сам что-то показать.

– Найдем что нужно.

– А что нужно?

– Пару мешков с гексогеном, – он хохотнул от собственного остроумия. – На кухне под столом прятал. Не мог место лучше найти. В протокол это уже внесли, не волнуйся. А на склад за настоящим гексогеном по дороге заскочим.

На кухне под столом у меня лежали два мешка с сахаром.

– Веселый вы человек, – оценил я. – Легко вам, наверное, живется.

– Еще бы зарплату добавили, нормально бы жилось, – старший сначала капитальнейшим образом выматерился, а потом непритворно вздохнул.

Я, кстати, запомнил, что деньги из моего шкафа были переложены именно в его карман. Там было около восьми тысяч фунтов стерлингов. Это больше десяти тысяч долларов. И не заметил, чтобы их пересчитывали, и не слышал, чтобы сумма была занесена в протокол обыска.

* * *

Отвезли меня в следственный комитет при прокуратуре. Доставили в кабинет с дверью, обитой искусственной кожей. Там не каждая дверь так обита... Я сразу подумал, это для звукоизоляции. Значит, на допросах бить будут. Но сам кабинет вовсе не напоминал комнату для битья и даже на инквизиторскую камеру пыток походил мало. В кабинете был сделан евроремонт. И такие стены никто не будет кровью забрызгивать.

Два омоновца, те, что тыкали стволами автоматов мне в ребра, остались за дверью, а в кабинет вместе со мной вошел только старший, с тонированной защитой лица на шлеме. В кабинете, одетый в синий прокурорский мундир, сидел следователь и что-то выстукивал на клавиатуре компьютера. Следователь махнул рукой, показывая на стулья у стены, и ничего не сказал, желая, видимо, закончить какую-то срочную работу.

Сопровождающий мент молча подтянул к себе мои руки и снял наручники. Я киношно потер запястья, разгоняя застывшую в кистях кровь. Видел в кино, что так делают люди, и тоже сделал. Я очень надеялся, что произошло некое недоразумение, которое сейчас вот разрешится, как только следователь закончит свой эпохальный труд. Мне до сих пор никто не объяснил, какие конкретные обвинения мне предъявляют, а огульное обвинение в терроризме звучало лично для меня просто глупо. А как оно вообще могло для меня еще звучать? Я не только к терроризму никогда не имел никакого отношения, я даже политической деятельностью не интересовался. И все то время, когда в Чечне шла вначале первая война, а затем вторая, я провел в Санкт-Петербурге, где учился и первоначально работал, а в Грозный вернулся, когда здесь уже все улеглось, когда начали работать вузы, и меня пригласили в родные пенаты преподавать. У меня не было никаких связей ни с террористами, ни с бандитами ни в Санкт-Петербурге, ни в Грозном. Даже занимаясь карате, я выступал не за свою республику, а за команду санкт-петербургского клуба, а в Грозном по возвращении домой только форму поддерживал, уже полностью отойдя от активного спорта, хотя возраст еще позволял участвовать в соревнованиях. Я был весь, как мне казалось, на виду, а такому человеку вести двойную жизнь невозможно. Какой из меня, скажите, пожалуйста, террорист? Для того, чтобы быть террористом, следует иметь как минимум определенные убеждения. Таких кардинальных убеждений у меня не было никогда. Я просто не интересовался политическими играми.

Значит, необходимо было только подождать какое-то время, чтобы следователь меня выслушал, и все понял. Может быть, я надеялся, он и без моих объяснений все понял, и только закончит какую-то срочную работу, как принесет мне извинения и отправит домой. Хорошо бы на машине. Пусть даже на той, на которой меня привезли. И хорошо бы еще деньги мент вернул. Деньги не маленькие. Но это уже, пожалуй, из области фантастики. Да ладно, не последние. Сниму со счета...

Вздох следователя означал, как я понял, облегчение. Он сбросил с плеч тяжесть предыдущей работы, и был этим несказанно счастлив. Потом потер глаза, уставшие от монитора, и повернулся ко мне с ментом.

– Чай будешь? – спросил он мента.

– Я за рулем не пью, – чистосердечно сознался тот. – Машину у горотдела оставил. Еще нужно домой вечером ехать.

– Да кто тебя остановит. Твою машину каждый «гиббон» знает.

– Столб остановит, это проверено. Как выпью, первый столб мой. Уже три раза было.

Мне опять показался знакомым голос мента, но узнать его я так и не сумел. И подозрительным показалось, что он ни шлем не снимает, ни свое почти рыцарское забрало не поднимает. Не иначе лицо прячет.

– Тогда лучше и не надо, – согласился следователь.

– Техника трезвых любит.

Мент откровенно жалел машину.

– Ладно, как хочешь, – вздохнув еще раз, следователь посмотрел на меня и поморщился, словно бы от досады. Впечатление складывалось такое, что я мешал ему, отрывая от чего-то срочного и важного.

Но я ждал разрешения ситуации и потому смотрел на него честно и прямо.

– Меня зовут Абдулкадыров Асхаб Гойсумович. Я – старший советник юстиции, старший следователь по особо важным делам следственного комитета при прокуратуре Чеченской Республики. Вы, как я понимаю, Азнауров Исрапил Хамзатович... По профессии... Людоед... С ваших слов записано верно. Формулировка стандартная, и подпись ваша.

Значит, он читал протокол моего допроса на вокзале. Ну и пусть. Что из этого может вытекать? То, что меня назвали Людоедом, еще не есть доказательство моей причастности к терроризму.

– Да, Исрапил Хамзатович Азнауров, это я. Только профессию людоеда специально для меня придумал с похмелья сотрудник милиции, который составлял протокол утром. Я сказал, что я людовед, то есть я – социальный психолог. Только сегодня вот вернулся из Лондона, где защитил докторскую диссертацию. А капитан записал Людоед. Это с милицией бывает, когда буквы путают.

Блок поставить я успел, и удар мента в шлеме с тонированным забралом меня не достал. Значит, реакцию еще не потерял. А от отборного мата блок можно и не ставить. Этим меня не прошибешь. Но большого труда мне стоило удержаться и не ответить ударом на удар. Впрочем, его и бить-то было некуда. На голове шлем, лицо тонированным забралом закрыто, скорее всего, даже пуленепробиваемым, ребра и все уязвимые точки туловища под бронежилетом. Только руки себе изуродуешь...

– Отставить, майор, – сказал Асхаб Гойсумович. – Он правду говорит. Только пусть уж он ее до конца говорит...

Матюгальный солист успокоился, но не слишком охотно. Тонированное забрало смотрело на меня, скрывая, кажется, пылающий ненавистью взгляд. Я понял, что допустил ошибку, и, если меня не отпустят из кабинета следователя, то обязательно изобьют до полусмерти по дороге в камеру. В наручниках я и защититься толком не сумею.

– Я готов говорить правду, – согласился я. – Только я не совсем понимаю, чего от меня хотят. Объясните.

– Я объясню, – с угрозой в голосе произнес Абдулкадыров. – В линейном отделе милиции, как раз незадолго до отхода вашего поезда, вам уже сказали, что на вокзале в Москве произошел террористический акт... Так, кажется...

– Кажется, так... Тот капитан, что обозвал меня Людоедом, коротко объяснил, с чем связан допрос всех пассажиров.

– С вас и отпечатки пальцев, помнится, сняли, – Асхаб Гойсумович голосом нагнетал напряжение, готовясь сказать что-то важное.

– Сняли...

Я даже на руки посмотрел – не сохранились ли остатки пасты.

– Вот и отлично, значит, не придется еще раз снимать.

– Я бы с этого доктора наук в день по три раза отпечатки снимал, – сказал мент. – И не позволял бы руки после пасты вымыть...

– Отставить, майор, – снова повторил старший следователь. – Не мешай мне вести допрос. Ты своими кулаками меня с мысли сбиваешь.

Асхаб Гойсумович, кажется, заработался. Во второй раз мент сбил его с мысли не кулаками, а словами. Но это сути не меняло. Я приготовился слушать дальше.

Я могу подробности рассказать. Интересно?

– Не очень, но – пожалуйста, я вас слушаю, – проговорил я с готовностью.

– Пассажиры вокзала обратили внимание на бесхозную сумку, уже некоторое время стоящую без присмотра. Как и полагается, сообщили в милицию. Милиционер оказался неквалифицированным, хотел сначала вынести ее за пределы зала ожидания, но сумка оказалась очень тяжелой, и он сам стал досматривать ее. В результате произошел взрыв. В сумке было заложено безоболочное взрывное устройство, начиненное поражающими элементами из болтов и гаек. Погибли семь человек, и около тридцати получили ранения разной степени тяжести. Погиб и сам милиционер... У него в руке остались зажатыми только ручки той сумки...

Старший следователь сделал паузу, подчеркивая значение сказанного. И откровенно наслаждался паузой.

– И что же? – спросил я, прерывая паузу, потому что он именно этого хотел. Если хочет, то почему не ублажить человека.

– Может быть, вы сможете как-то объяснить, каким образом на этих ручках оказались ваши отпечатки пальцев?

У меня от удивления расширились глаза.

Понимая, что отправить электронную почту – это дело нескольких мгновений, в худшем случае, если файл, как говорится, «тяжелый», нескольких минут, я поспешил домой, к своему компьютеру, и даже пожалел, что с утра, желая дать ноге нагрузку, приехал домой к Андрею не на машине. К счастью, автобус подошел к остановке быстро, и я влез в него. Мне не терпелось узнать, что же там накопал Дима Батуханов на Исрапила Людоеда. Где этот бандит объявился, и какой след оставил. И дело даже не в том, что я собирался, как породистая гончая, сейчас же бежать по этому следу. Не мое это, в общем-то, дело. Просто сразу все вспомнилось, сразу все всколыхнулось в душе, вся боль, вся обида, все мысли и переживания, и даже нога, которая, казалось, почти не беспокоила, заныла.

Нетерпение у меня в характере с детства. Тогда я предпочитал обычно действовать по первому позыву, а только потом думать, стоило ли действовать. Но я уже научился смирять свое нетерпение, и со стороны никто не подумал бы, что я спешу. Я степенно прошел в конец салона автобуса и сел на свободное место.

Ехать мне было далеко, через весь город, так что и время было подумать, и было о чем подумать, хотя думать об этом было не слишком приятно. И не потому, что сама личность Исрапила Людоеда вызывала у меня ярую неприязнь. Я знал, что он бандит, на руках которого много пролитой крови. Я знал, что он оставил без ног моего племянника, и меня, боевого офицера спецназа, отправил на инвалидность. И тем не менее было в этой личности что-то такое, что отличало от большинства полевых командиров бандитов, так называемых эмиров.

Про Исрапила среди мирных чеченцев, если, конечно, такие есть, ходило множество легенд. И вообще мирные жители относились к Людоеду с сочувствием и, может быть, даже со странной в нашем русском понятии любовью. По крайней мере, в уважении ему никто отказать не мог. Репутация Робин Гуда, к тому же человека высокого интеллекта, а помимо всего прочего, еще и миллионера, который вместо отдыха на Лазурном берегу, проводил каждое лето в чеченских горах, дорогого стоит. Плюс звание чемпиона Европы по карате. Пусть и в далеком прошлом, тем не менее такие титулы во всех кавказских республиках уважаются сильно.

Наверное, федеральным силам, то есть командованию федеральных сил, стоило прислушаться к мнению простого народа и попытаться найти с эмиром Азнауровым общий язык. Откровенных террористических актов на его счету, кажется, не было. То, что ему приписывали, как потом выплывало, было делом рук других людей. Но его и травили больше других, его и преследовали больше других, его и предавали чаще, чем кого бы то ни было, и даже покушения на него устраивали, а Исрапил Людоед благодаря поддержке местного населения и своей везучести, благодаря своему уму умудрялся долго держаться на плаву, но не повезло Людоеду, когда его предали в очередной раз. Тогда погиб практически весь отряд, собранный из разных мест Чечни. Но сам Исрапил опять не попал в руки федеральных сил. Более того, сумел еще и комбата спецназа ГРУ на инвалидность отправить, и еще много дел натворить.

А потом пропал, но, как выяснилось, ненадолго.

Такие люди, известные и популярные, надолго не пропадают, хотя, согласно элементарной логике, должен был бы он, имея и средства и способы, залечь на дно и исчезнуть с горизонта спецслужб всего мира. Но любой эмир, почувствовавший свою власть и свою силу, не может после этого оставаться простым и незаметным человеком. Он уже заразился, он уже неизлечимо болен, он постоянно чувствует желание распоряжаться чужими жизнями. Он оставляет за собой право быть высшим судьей и убивать, если кто-то имеет иное, нежели он, мнение. Это тяжелое заболевание, и я не знаю людей, которые полностью от этого излечились. Может быть, они уже и не убивают, но потребность во власти в них живет, и они, не имея возможности удовлетворить свою потребность, страдают. Болеют...

* * *

Жена у меня заведовала кафедрой дошкольной педагогики в педагогическом институте, в последние дни писала новые лекции, и, когда я приехал домой, сидела за компьютером. Он у нас один на двоих, нам и не нужно дома два компьютера. И вообще он мне, если разобраться, не нужен, как большинству россиян, для которых это дорогая игрушка, создающая какие-то удобства типа электронной почты. Но электронной почтой можно пользоваться и с помощью смартфона. Любе же, для которой это инструмент труда и вдобавок познавания, получения новой необходимой информации, компьютер был необходим. Тем не менее он считался предметом общего семейного пользования, как, скажем, телевизор.

– Подожди, сейчас раздел закончу, покормлю тебя, – пообещала супруга.

– Мне вообще-то нужно срочно почту проверить. Меняемся? Я сам себя кормлю, ты почту проверь и распечатай письмо.

Она знала мою нелюбовь к чтению любой информации с монитора. У меня от недолгого сидения перед экраном начинало резать глаза. И потому, если предстояло что-то читать, я предпочитал распечатывать текст.

– От кого письмо-то?

– От Димы Батуханова. Ты, наверное, его не помнишь. Когда в Забайкалье служил, был у меня во взводе такой солдат. Бурят.

– Что-то смутно помню. Он, кажется, учил меня печку растапливать. Дима... Точно, лица вот не помню – что-то круглое, как луна, и помню еще, что глаз не видно, и встретила бы, конечно, не узнала. Чем он сейчас занимается?

– Подполковник милиции, служит в Грозном.

– Ясно. Оттуда информация?

– По Людоеду.

Понимая, насколько это важно для меня, жена оставила на время в покое свою лекцию, вышла в Интернет и открыла почтовый ящик. Письмо, как я и ожидал, уже пришло.

– Распечатывать?

– Распечатывай... – ответил я из кухни.

Никогда не брезговал женским трудом, хотя Люба и не любила, когда кто-то вторгается в ее законное пространство. Тем не менее когда она бывала занята чем-то, кухонные дела я брал на себя. Справился и сейчас. Я уже за стол садился, когда она принесла, на ходу заглядывая в строки, несколько листов принтерной распечатки.

Принтер что-то… автоподача не работает. Приходится по листочку вручную подсовывать... Его почистить нужно...

– Солидный труд, – одобрил я работу Димы, мало думая о принтере. – Я рассчитывал, что меньше будет.

– Объявился твой Людоед. Опять оставил за собой кучу трупов. Милицию перестрелял.

Пока распечатывались другие страницы, супруга уже пробежала глазами первую. Вообще Люба быстро читала, и любой текст осваивала в два раза быстрее меня, читая не по слогам и словам, а по целым фразам. Я пробовал читать по этой системе. Получалось быстро, но только до момента, пока я помню про саму систему. Как только забывал, начинал читать в привычном темпе.

Я взял листы и глянул на первые строки.

– Ну, не милицию, положим, а дорожных инспекторов...

– Есть разница?

– В сущности, никакой. Хотя такое убийство может вызвать у многих водителей положительную реакцию. Это выражение чаяний всех, кто проводит за рулем много времени. Людоед и им угодил... За то его в народе любят, – нечаянно получалось, что я как будто бы пробовал оправдать убийцу.

– Его любят? – переспросила Люба.

Ей, чистому гуманитарию, к тому же обладательнице исключительно женской логики, такие вещи категорически претили, и, если заходил разговор о боевых действиях, чаще всего мои суждения заслуживали неодобрения и критики.

– По крайней мере раньше любили...

– За убийства?

– За кажущуюся справедливость... Он всегда карал несправедливость. Если ему кто-то на произвол ментов или местных властей жаловался, этих ментов или представителей власти можно было сразу хоронить. Ладно, я прочитаю.

– Только после обеда... И без возражений... Или прочитай, потом обедай.

Бороться с требованием жены было бесполезно. Я пробовал и знаю. Даже при недостатке времени Люба не позволяла совмещать приятное с полезным, заявляя, что готовит не для того, чтобы ее кулинарные старания остались незамеченными за чтением или просмотром телевизора. Впрочем, телевидение касалось сына. Я телевизор вообще не включаю. Иногда только смотрю новости, мало веря услышанному и увиденному, потому что обладаю реальной информацией, и спортивные передачи. Я давно смирился с кардинальным требованием жены и не решился возразить даже в этот момент, хотя так спешил прочитать сообщение Димы...

* * *

Все личное дело полевого командира Исрапила Хамзатовича Азнаурова подполковник Батуханов мне, естественно, не прислал. Это дело, скорее всего, состоит из нескольких толстенных, не меньше. Но в любом случае потрудился Дима основательно, выбрав и проанализировав наиболее крупные операции, проведенные Азнауровым, и перечислив все биографические данные, которые могли бы помочь выйти на его след и на его связи, родственные или дружественные. Здесь же был электронный адрес его жены, Катрин Азнауровой, и электронный адрес сына Зураба, номера их сотовых телефонов. Эту выборку, как я понял, он делал специально для меня, понимая мое любопытство и его причину. Дима должен почувствовать состояние офицера спецназа ГРУ, попавшего в мое положение. Поскольку сам знал, что такое спецназ ГРУ не понаслышке. Помимо того он с сочувствием отнесся к случившемуся со мной и с племянником.

Начинался присланный материал сообщением о том, что неподалеку от Грозного был расстрелян пост ГИБДД в составе трех дорожных инспекторов. Пули, согласно заключениям экспертов, были выпущены из двух пистолетов, и стреляли, видимо, два человека, причем оба пистолета уже проходили по республиканской картотеке баллистической экспертизы, один из них принадлежит, согласно данным, Исрапилу Хамзатовичу Азнаурову. Пистолет «Вальтер», калибра 7,65 миллиметра, с глушителем, по показаниям нескольких допрошенных свидетелей, Азнауров всегда носил с собой. Из второго пистолета, «Беретта-92», тоже проходил по картотеке как оружие убийства, из него был убит милиционер, но кому он принадлежал, это определено не было. При этом следствием была отмечена разница в манере стрельбы. Если из «Вальтера» стреляли сдвоенными выстрелами в голову с близкого расстояния, то из «Беретты» стреляли в спину бегущему инспектору. Стреляли тоже дважды. Одна пуля пробила сердце, вторая прошла рядом.

Кроме того на стене будки поста ГИБДД были развешаны ориентировки с портретами находящихся в розыске бандитов, и портрет Людоеда там был сорван. Предположительно, сорвали портрет сразу после убийства, что дает основание считать присутствие на посту Азнаурова вероятным.

Убитые сотрудники поста ГИБДД по службе характеризовались положительно, считались образцовыми инспекторами, лояльными к водителям, потому что составляли мало протоколов и редко выписывали штраф, предпочитая устные беседы.

Здесь Дима, конечно, погорячился. Это в нем ментовская солидарность взыграла, а она часто бывает необоснованной. Там, где мало протоколов составляют, как правило, сразу берут наличными, иногда даже по-крупному. А уж как нагло требуют себе мзду «гиббоны» в Чечне, об этом легенд ходит гораздо больше, чем о Людоеде. И потому я не мог согласиться с выводом следственной бригады, что нападение на пост ГИБДД было ничем не спровоцированным. То есть просто террористическим актом. Менты вполне могли спровоцировать свое убийство откровенной наглостью. Людоед такого обычно не прощал.

Я и раньше, когда готовил часть батальона для участия в операции против Людоеда и изучал материалы по его боевой деятельности, отмечал предвзятость в характеристике и описании всех действий Исрапила Азнаурова. Эта предвзятость просматривалась даже тогда, когда описание готовили разные люди. Впрочем, этому факту было простое объяснение. Все описания составлены или чеченскими ментами, или следователями из Чечни. А именно они были предметом постоянной охоты Азнаурова. И прозвище ему следовало бы дать не Людоед, а Ментоед. Впрочем, откуда взялось прозвище, Дима Батуханов тоже написал. И даже в этом вопросе опять засветились менты. Как всегда, не с лучшей стороны.

При этом подполковника Батуханова, как и меня, заинтересовало, как и почему Людоед подался в бандиты. Случились это как-то само собой, и очень резко, без явной причины. Преуспевающий молодой ученый сразу после защиты докторской диссертации в Лондоне вернулся домой, организовал отряд и стал бандитом. Не бывает так, чтобы человек без причины бросал хорошую добрую жизнь и от скуки уходил в горы и леса. Если просматривать биографию любого полевого командира, он обязательно начинал свою деятельность или во времена войны с Россией, когда вся Чечня воевала, и он тоже был заражен пламенными речами сепаратистов, или что-то толкнуло его к разрыву всех отношений с обществом уже позже. Но толкнуло настолько резко и болезненно, что иначе поступить человек не мог. Во время двух чеченских войн Исрапил Хамзатович проживал в Санкт-Петербурге, и никаких отношений с людьми, проживающими в разных местах, не поддерживал. Сепаратизмом заражен не был, иначе не работал бы в северном российском городе, а подался бы в родные южные горы. Значит, толчок произошел впоследствии, когда в республике стало намного спокойнее. И когда местная власть окрепла и незаконным вооруженным формированиям стало чрезвычайно сложно выживать, он все же собрал банду и стал ее эмиром. Но по какой причине, как и почему произошло подобное, никто пока точно сказать не мог. Известно было лишь то, что произошло само событие после задержания Азнаурова в качестве подозреваемого в пособничестве террористам, организовавшим взрыв на вокзале в Москве. Но тогда его даже до камеры довезти не успели. Участие в следствии вылилось лишь в предварительное собеседование, и даже не в допрос. Он бежал из-под стражи и превратился из подозреваемого в настоящего преступника. Произойти такое могло лишь в том случае, если бы обвинения в терроризме были действительными. Тогда – да, тогда все оправданно и логично. Однако все участники и организаторы того террористического акта через некоторое время были найдены, арестованы и осуждены. И никто из них ничего не знает о Людоеде. То есть не участвовал он в том самом деле. Следовательно, открытой и очевидной причины ударяться в бега у него не было. А он подался... Могла стать причиной и какая-то семейная или иная ссора. Но жена-англичанка уверяет, что Исрапил ни с кем не ссорился, с ней тем более, и даже перед арестом находился в прекрасном настроении и разговаривал с ней по телефону как раз тогда, когда за ним пришли. Эту загадку, как предполагал Дима Батуханов, можно было разрешить только после поимки самого Азнаурова. Но его задержание пока выглядит сложной задачей.