Текст книги "Антишулер"

Карты мешал Алимхан. Он же и начал раздавать. Не прошло и десяти минут, как я выиграл свою не слишком дорогую жизнь. Потом выиграл жизни остальных пленников и еще пятьсот баксов.

– На деньги с тобой играть бесполезно, – сказал Алимхан, – хотя и интересно. Давай так… Что такое жизнь без свободы? Мне тоже накладно кормить лишнего пленника и обидно, что не могу его застрелить, когда захочу. В военное время да под хорошую водочку это сильно расстраивает. Играем на свободу?

А что мне еще надо!

– Играем.

– Только сними бушлат и засучи рукава, чтобы я видел твои руки, – подозрительно сказал он, вспомнив, видимо, недавнего рыжеусого партнера.

– Ты думаешь, что твои люди засунули мне туда карты? – поинтересовался я невинно, но бушлат снял и рукава засучил, чтобы он не сомневался. Слишком разный у нас класс, как у игроков, чтобы мне опасаться «лобовой» игры. К тому же зря, видимо, Алимхан не ездит отдыхать в Сочи. Там на пляже играют в одних плавках и обходятся без рукавов. Сочи – российский центр преферанса. Даже один из вариантов игры называют «сочинка».

– А с тем сыграл бы? – спросил командир, кивнув на дверь. Я понял, что он имеет в виду ушедшего «по-английски» рыжеусого.

– Если он будет играть с засученными рукавами. Впрочем, и без этого, пожалуй, тоже… – я просто шутил. Высокого класса за рыжеусым я не заметил. И смог бы «прокатить» его в любой обстановке.

Снова была сдача Алимхана. Я быстро выиграл свою свободу, потом свободу сержанта, потом свободу солдат. Здесь случился сбой – карта Алимхану «поперла» внаглую – и одного из солдат я проиграл, но тут же дважды перебил чеченское везение своими откровенными «выпадами». Когда играть было нечем – проиграл всех, вплоть до сержанта, и переманил этим шлюху-фортуну – отыграл всех снова. Потом опять проиграл двух солдат, но и их умудрился отыграть, хотя с трудом. Это просто был момент откровенной непрухи. Теоретически такой следует пережить и продолжать играть, не паникуя – напором перебивают только чужую «пруху». Я, естественно, пережил, и ситуация выправилась в мою пользу. Пришел черед майора. Его я выиграл быстро.

Алимхан начал уставать от проигрышей. Хотя и не бывает картежника, который не надеется на выигрыш. Даже тот, который всю жизнь только тем и занимается, что проигрывает.

– Ты – свободен. И эти – тоже… – последовал кивок в сторону других пленников. – Больше играть, как я понимаю, тебе не на что. Разве что на мои деньги, но я жадный, хотя и игрок, и не люблю без конца проигрывать.

– Есть еще вариант, – сказал я, вспомнив, как мы проходили по коридору.

– Говори.

– Там… Женщина плачет…

– Есть там какая-то. И что?

– На ее свободу.

– Я могу играть только на то, что мне принадлежит как человеку и эмиру. Женщина принадлежит моим бойцам и скрашивает их ночи. Я не имею на нее права.

– Выкупи ее.

– Они не согласятся. И это будет с моей стороны некрасиво. Я уважаю своих бойцов.

– Значит, совсем наигрался?

– Совсем. Ты, случаем, не профессиональный «катала»?

– Нет. Я работал охранником в казино. Там научили спецы. И память у меня от природы…

– Казино – тоже школа. Иди…

Я посмотрел на него внимательно.

– Алимхан, – сказал, понимая, что слегка рискую в своей настойчивости. – В твоем слове я не сомневаюсь. Но ты в этих местах не единственный эмир. Сам хорошо знаешь ситуацию. Если ты нас отпустишь, а мы нарвемся на других людей – нас снова возьмут в плен. Играем на оружие?

– Нет, – он помрачнел.

– Ну, хотя бы на один автомат с двумя полными рожками. Это только необходимая мера безопасности.

– Что ставишь против него?

В голову пришла благая, хотя и слегка шальная мысль. Я ни секунды не сомневался.

– Майора.

– Играем. Мне нужен хотя бы один пленник для обмена. Я совсем забыл.

Он сдал карты. Я выиграл автомат. Алимхан окончательно расстроился.

– Играем на второй автомат?

– Против майора?

– Против майора.

Майора я проиграл. В глаз попала соринка, и я не смог правильно разобрать «рубашку» верхней карты в колоде. Бедный офицер стонал позади, как плаксивая болотная выпь, но из строя не вышел – не посмел.

– Все, – сказал я. – На этом закончим?

– Да, а то потом ваши войска возьмут моих безоружных парней голыми руками, – Алимхан, усмехнувшись, согласился. Для горца у него была сильная воля, и он мог победить свою страсть. Потому, должно быть, и стал эмиром.

Я поднялся и повернулся лицом к строю. Сержант и солдаты смотрели выжидающе, майор плакал, но сказать что-то против не смел. Мне совсем не хотелось ему сочувствовать. Помощь подают тому, кто сам готов ответить тем же. Это закон.

По команде Алимхана принесли автомат. Тот самый волосатый бандит принес. И непонимающе смотрел, как Алимхан отдает мне оружие. Но теперь дать пинка не решался. С оружием в руках я и сам мог ответить ему тем же и даже большим.

У дверей, прислонившись к стене, стоял другой бандит. Тоже с автоматом. Странная какая-то конструкция. Внешне похож на «калаш», но немного другой. И двухрядный магазин. Наверное, это удобнее.

– Давай сыграем на этот, – показал я.

– Нет, – ответ был короток и ясен, и я сразу понял, что вопрос обсуждению не подлежит. Значит, не сумел я полностью «завести» Алимхана. Это и неудивительно. Шулерской психологической практики у меня нет. Не научился противника как следует «обрабатывать». Я же не шулер…

– Джамшет, – скомандовал Алимхан волосатому. – Возьми мою машину и отвези этих парней на дорогу. До блокпоста они сами доберутся. Головой отвечаешь за их сохранность. Я дал им слово…

Протянул Джамшету ключи и уважительно пожал мне на прощание руку.

Мы вышли во двор.

– Майора жалко, – сказал один из солдат.

Вот, дурак. Ему, наверное, и бандитов будет жалко. Тех самых бандитов, которые собирались его расстрелять. И расстреляли бы, потому что старшую карту в колоде вытащить из всех присутствующих мог только один человек. И десять раз сумел бы вытащить старшую карту, дойди дело до этого. И двадцать раз – одну и ту же, если потребуется. Как ни мешай Алимхан колоду. Как ни плачь собратья по плену. На войне жалости не место. В такой ситуации жалеют только себя.

– Хрен с ним, все равно его обменяют.

Джамшет открыл «Ниву». Я запустил ребят на заднее сиденье, а сам, на правах хозяина их жизней, устроился с большим удобством спереди. Автомат положил на колени стволом в сторону водилы – береженого Бог бережет. А в данном случае христианскому Богу против Аллаха поможет мой «калаш». Предохранитель оказался у меня под пальцем, и хватило бы доли секунды для выстрела.

Мы без проблем миновали посты, на которых Джамшет о чем-то разговаривал по-своему и в ответ на вопросы недоуменно пожимал плечами – он сам не знал причин великодушия командира, – и устремились по проселочной дороге вдоль реки, потом свернули в боковое ущелье. Карту местности я хорошо помнил. Мы ехали к шоссейке, контролируемой федеральными войсками. В те места бандиты заходили редко. А если и заходили, то это обычно были люди Алимхана.

– Как так Алимхан отпустил вас? Да еще с автоматом? – спросил до этого молчавший Джамшет.

Я в ответ самодовольно хохотнул.

– В карты все это выиграл. И жизни, и свободу, и автомат. На тебя вот только не догадался сыграть. А то неплохо было бы за пинки расплатиться…

Машина тормознула так, что я чуть не вылетел сквозь стекло. Но Джамшета возмутило другое.

– А майора?

– А майора сначала выиграл, а потом проиграл.

Он раздумывал, что-то соображая, и с хрустом чесал волосы на груди – джунгли для насекомых.

– По-честному, что ли, играешь? Не всегда, значит, выигрываешь?

– Конечно. Могу с засученными рукавами.

– Во что играли?

– В «храпа».

У чеченца дико горели глаза. Или он надумал нас убить, или…

Или – только одно!

– А в «секу»[2]2
   «Сека» – карточная игра, может быть, самая азартная из всех игр. Другое название – «тренька».


[Закрыть] можешь?

– Могу и в «секу».

Он достал из кармана колоду. Правда, не новую, засаленную и заляпанную жирными пальцами бандитов – такую я буду знать наизусть через две минуты, лишь бы было достаточно светло. Я ждал продолжения. Чеченец смотрел на меня долгим взглядом больного человека. Очень похоже – Джамшет болен, страдает. Сильно страдает. Как тут не посочувствовать и не помочь?

Через полчаса лечения я подумал, что время уже слишком позднее, а кормили сегодня плохо, пора бы к своим добраться и поужинать. Если освобожденные мною парни к такому рациону могли уже привыкнуть, то я еще не сумел полностью втянуться в бандитскую диету. К тому же начало быстро, как и полагается в горах, темнеть. Потому сказал:

– Хватит, Джамшет, а то тебе придется голым к своим возвратиться. Это не солидно для взрослого мужчины. Засмеют… – и представил, как его раздетого примут за снежного человека, которого в здешних краях зовут йетти. Про йетти среди военных ходит много сказок. Кто-то в горах видел на снегу следы его босых ножек, в три раза превышающие по размеру человеческие.

Я убрал в карман полторы тысячи баксов. Это все, что было у чеченца с собой. Джамшет тяжело вздохнул. «Сека» тем и интересна, что от нее невозможно оторваться, постоянно кажется, что вот-вот крупно выиграешь, а на самом деле проигрываешь и проигрываешь без конца. Если только не обучен выигрывать…

Джамшет глянул на меня зверем – то есть посмотрел так, как привык всегда смотреть на русских, – и повернул в замке ключ зажигания. Мы молча поехали дальше. Но к водиле я стал относиться осторожнее. Кто знает, что у него на уме. Они ведь и воюют именно за то, чтобы по-своему эти баксы зарабатывать. Работу считают немужским занятием. Абрек на Кавказе всегда человек уважаемый. Испокон веков у кавказских народов так повелось. А тут проиграл такую сумму. И кому? Сказать потом в родном ауле будет стыдно – пленному солдатику, пацану, с которого мечтал для сына башмаки добротные снять. Это должно быть невыносимым для гордого горца.

А если ему стыдно, можно ждать всякой гадости. У них свои представления о чести и совести – волчьи. А волк – тот самый, с герба Джохара Дудаева – животное трусливое и подлое, любит убивать исподтишка. К тому же я не сомневался, что отсчитанные волосатиком зеленые бумажки еще сегодня утром лежали у меня в кармане. Это только часть того, что у меня забрали, когда саданули прикладом по голове. Но ведь это было утром. Давно, по меркам Джамшета. За такой срок он к этим долларам успел сильно привыкнуть, и расставаться с ними было для него обидно. Точно так же, как с мечтой о новых военных башмаках для своего сына. Хорошие башмаки, сносу им не будет.

Я вспомнил про утро, и очень захотелось сделать всего два движения – большой палец опустить вниз вместе с предохранителем, а указательный дернуть на себя. Кажется, Джамшет каким-то образом прочитал мои мысли, потому что бросил несколько раз настороженный взгляд вправо – первобытный нюх ему помогал. И добавил газу, вероятно, в надежде, что во время быстрого движения по опасной горной дороге я не решусь выстрелить. Теперь тем более следует ждать от него подляны. Он будет считать свои действия ответными, и не докажешь, что мысль материализуется только в исключительных случаях.

Но он, кажется, выехал без оружия, если кавказцы вообще бывают без оружия. Я слышал где-то, что они рождаются с окровавленным кинжалом в руках. Но сейчас в руках у него ничего не было. Разве что спрятал под сиденье пистолет. Но это не его машина, а что под сиденьем в машине эмира, он может и не знать. И потому весь остаток пути я держал палец на предохранителе, готовый к любым неожиданностям.

3

Темнота уже подступила плотно, и слева от нас над заснеженным отрогом лесистого хребта, выкатилась полная неестественно белая луна. При таком свете не хочется верить, что идет поганая война или даже контртеррористическая операция и ты сам, как в помойке, дышишь ее горелыми раздражающими миазмами. При таком свете хочется бесконечной тишины и покоя. Хочется забыть, что пока, к сожалению, покой нам со всех сторон обещают только вечный.

Джамшет резко тормознул перед выездом из ущелья, ткнулся грудью в рулевое колесо, потом откинулся на спинку сиденья. Даже глаза на несколько секунд закрыл. Будь сиденье предельно жестким, это его, думаю, не смутило бы. Любопытно было бы посмотреть на спину этого типа. Должно быть, тоже волосатая, как и все остальное тело. Имея такое покрытие, можно на голом полу спать без матраца. Да что на полу, на голых камнях в горах можно. И даже прыгать со скал на спину или на грудь, как прыгает горный козел на мощные рога, когда спасается от преследования.

Я вопросительно посмотрел на бандита. Отсюда до дороги – если напрямую – пару длинных километров по острым камням топать. По измятой камнями дороге – около пяти. Мои новые выигранные башмаки такую дорогу еще выдержат, а то рванье, что на ногах у моей команды – едва ли. Из чувства солидарности я, чесслово, вовсе не намеревался даже одним башмаком с кем-то поделиться.

– Когда я к тебе в плен попаду, отыграюсь… – сказал волосатый, должно быть, обозначая этой фразой прощание.

– Подбрось дальше, – попросил я, – до дороги.

– Ага, прямо так и разогнался… Там участок вашими простреливается. Они на «Нивах» не ездят. Сразу поймут, кто тут. Как долбанут из крупнокалиберного без разбора…

– Не лепи горбатого[3]3
  Лепить горбатого – говорить ерунду (блат. жаргон).


[Закрыть]… Без разбора они тоже не шмаляют. А если ты мирный?

Где-то в дебрях бороды на его лице показалась улыбка.

– С этим потом будут разбираться, когда к Аллаху отправят. Если будут… И вообще, запомни, сынок, на будущее, мирных горцев не бывает. На прошлой неделе я самый мирный был. Домой ездил, крыша потекла – ремонт делал. В вашей комендатуре отмечался. В свою школу зашел – я раньше директором школы был. А сейчас я уже здесь. И каждый горец так. И никогда ваши не поймут, кто против них воюет. Нас победить нельзя, нас можно только уничтожить.

Приятно было слышать такое откровение гордого сына гор. Мне захотелось сказать, что тогда, если желают – уничтожим, но при этом очень не хотелось идти пешком по камням. А после моей несдержанной фразы это было бы неизбежно. И вообще насчет национальной гордости я бы на его месте помолчал. В каждом народе есть и герои, и трусы. И хотя я совсем недавно на войне, пленных кавказцев уже видел. Валяющихся в ногах и выпрашивающих жизнь сразу после того, как они отнимали чужие. И не просто отнимали, а со зверством, нормальному человеку не присущим. Если у человека в душе живет герой, он никогда не станет садистом.

Но я не стал обострять разговор.

– Это дело подлых политиков. Надеюсь, ты понимаешь, что политика честной не бывает. Ты свои речи им толкай. У меня интересы скромнее. Здесь по дороге всего-то пяток километров. Подбрось. Сто баксов… – помахал я у него перед носом зеленой бумажкой, которая должна показаться волосатому хорошо знакомой.

– Пятьсот, – сказал он твердо и положил руки на руль, словно не сомневался ни минуты в моем согласии. Беда просто с людьми Востока. И здесь торгуются…

– Триста.

– Четыреста.

– Триста пятьдесят.

– Поехали.

Расценки военного времени. Так наглеют исключительно московские таксисты и кавказские боевики. Впрочем, по нутру они мало чем друг от друга отличаются.

– Поехали… – обреченно вздохнул и я: пожалел ноги обессиленных и голодных ребят. Я и сам уже, надо сказать, начал ощутимо страдать от голода – как тот внутривойсковой майор, хотя не ел всего-то один день. Пару кусков лепешки за еду считать нельзя. Но все же обида брала. Ради чего, спрашивается, я играл? Чтобы еще пять километров проехать?

Джамшет вздохнул и резко, со скрипом, перевел рычаг коробки передач сразу на вторую скорость. Лихой джигит, как и полагается, сразу со «второй» гонит.

– Считай баксы, чтобы там долго не стоять.

Я отсчитал.

Он подъехал прямо к полотну асфальтированной дороги. Тормознул так, что «Ниву» занесло и на откосе чуть не перевернуло. У этой машины центр тяжести высокий. Кувыркается с удовольствием.

– Быстрее выгружайтесь. Здесь БМП дорогу контролируют. Мне только такой встречи не хватало, – и стал всматриваться в сумрак.

Я сунул ему деньги и покинул машину первым, парни выбрались следом за мной.

– Высоцкий! – окликнул чечен.

Я снова положил палец на предохранитель автомата, чтобы при необходимости успеть отстоять выигранные баксы, и обернулся.

– Чего?

– Ты, случаем, не сын адмирала?

– Нет.

– Я так и думал. А почему ты один солдат с офицерами шел? И без оружия.

– На «губу» меня вели.

– Я тоже, когда служил, несколько раз на «губе» сидел. Молодой был, все тянуло через забор и к девкам… Ладно, – Джамшет махнул всем рукой, как старым друзьям, улыбнулся, запрыгнул в машину и укатил.

Странный народ кавказцы. Пленного врага, который не успел еще за всю войну ни разу выстрелить, они готовы расстрелять и отрезать ему голову. А человека, обыгравшего их по-крупному в карты, считают почти другом. Законы гор – чтоб им неладно было! – неисповедимы.

Мой «выигрыш» ждал своего «хозяина» на обочине.

– Ну что, братва, пошли? – оглядел я свое ободранное и израненное воинство, забросил на плечо автомат и первым ступил на асфальт.

– Пошли, – согласился Виктор и двинулся вперед, обгоняя меня. Ничего не попишешь – старший по званию. Но я и не претендую на роль ведущего.

– Теперь уже домой. Устал я, пацаны, спасу нет… – вздохнул кто-то за спиной. Много разных эмоций слышалось в этом вздохе.

Насчет того, что теперь они под моим руководством пошли домой, говоривший по сути был прав. Солдат, которые попали в плен и были вызволены оттуда, положено сначала отправлять на реабилитацию в госпиталь, где им предстоит выдержать садистские издевательства психиатра, что само по себе для психики является испытанием. Потому что психически здоровых психиатров, как я слышал, не бывает, а потом комиссовать мальчишек по состоянию здоровья и гнать домой – наслужились до тошнотиков. Не знаю, есть ли на этот счет законы, но практика такова. Неофициально между этими более-менее приятными мероприятиями, я имею в виду комиссию и саму отправку, проходят мероприятия гораздо менее приятные и даже иногда мучительные. Как то: нудные допросы недоверчивыми сотрудниками военной контрразведки, а потом и ФСБ. Нервы парням попортят так, что им снова психиатр понадобится.

А мне – вообще неизвестно на что надеяться и на кой хрен возвращаться. Против меня должны возбудить уголовное дело по факту хищения военного обмундирования со склада воинской части. Для этого меня и вели на «губу». Там должны были передать с рук на руки следователю военной прокуратуры. Решетки, нары, допросы – вот моя участь. А потом и «зона». Так мыслил прапорщик Василенко, заведующий складом. Склад этот – обыкновенная палатка, стоящая на склоне, чуть в стороне от жилых. Постоянно опечатанная, поскольку, как и положено каждой палатке, не имеет двери с замком. Оторвать бы кое-что прапорщику-кладовщику, чтобы он больше не плодил себе подобных ублюдков! Да очень уж он сейчас далеко. Не дотянешься. А вовремя я не успел.

И тем не менее податься мне больше некуда. Придется сдаваться вместе со всеми и добровольно пешим порядком являться на гауптвахту.

Такие нелегкие мысли бродили у меня где-то около желудка, и я безуспешно пытался разобраться – следствие они голода или же приближения к гауптвахте, где тоже кормят, насколько я слышал, не по фронтовой норме. Арестантская диета. Она может пойти на пользу разве что недавнему моему знакомому внутривойсковому майору.

Мы двигались по дороге в направлении, которое указал я. Если идти в противоположную сторону – попадешь к населенному пункту, где дислоцируется наш отдельный сводный отряд спецназа ГРУ и точно такой же отряд спецназа внутренних войск. Сводные отряды бывают разными. Как я слышал, бывают сводные отряды, где и десантура, и морская пехота, и спецназ ГРУ, и даже спецназ внутренних войск входят в состав, хотя «краповые» относятся у другому министерству. Наш сводный отряд потому сводный, что составлен из представителей разных бригад спецназа ГРУ, но посторонних у нас не держат. Вообще-то отношения между солдатами и офицерами там вполне человеческие. Но пешком идти слишком далеко. Наши желудки не выдержат суток пешего хода, совсем ссохнутся от затраченных усилий. А сюда, в эту сторону – к своим ближе. Впереди должен быть блокпост. Географические карты я помню не хуже карт игральных. Природа наградила хорошей зрительной памятью. Да и на работе постоянно тренировал ее по специальной методике.

– Парни, давай потише… Ноги не идут… – отставший солдат хромает так, словно у него не рука прострелена и забинтована, а по крайней мере обе ноги в гипсе.

– Ногу, что ли, отлежал? – насмешливо и недовольно спросил сержант Львов.

Сержанту по должности положено на солдат покрикивать. Это в кровь въедается и не дает потом покоя. Даже, говорят, на «гражданке», когда дембельнешься, первое время покомандовать хочется. Хорошо еще, что не подгоняет Виктор отставших пинками, как это делают сержанты в «учебках».

За долгое время сидения в яме ходить отучиться немудрено. Три на три метра, да еще половину ямы вонючий толстый майор занимает, а еще четверть почти такой же вонючий туалет – не разгуляешься. На всех остальных четверть помещения и остается. Немудрено ноги отсидеть.

К счастью, со стороны донесся знакомый и даже приятный звук.

– Доберемся… Подвезут… – Я остановился и поднял вверх ладонь. За день до своего трагического пленения, во время рейда со спецназом, видел, как разведчики таким знаком призывают к тишине. Их знаки я тоже научился понимать быстро. Привычка профессиональная – все видеть и все запоминать. Здесь я никакому разведчику не уступлю. Да, по сути дела, по гражданской профессии я и есть разведчик.

«Выигрыш» понял меня. Остановились, затихли.

Издали слышался звук приближающейся боевой машины пехоты. Рокот двигателя и лязг гусениц по асфальту далеко разносился в темноте. Это была именно БМП, а не танк, потому что у танка и двигатель иначе звучит, и гусеницы лязгают солиднее, без звона. Едут навстречу нам. Судя по быстрому приближению звука, на приличной скорости гонят. Где-то я слышал, что в этих местах для транспорта рекомендованная скорость не менее семидесяти километров в час. Чтобы трудно было прицелиться бандитским снайперам и гранатометчикам.

Дорога как раз вывела нас на крутой и каменистый гребень невысокого перевала, откуда открылся хороший обзор.

– Вон они… – радостно показал Виктор. – Несутся, будто знают, что мы их ждем. Быстрее, братишки… Жрать хочется, спасу нет…

– Быстрее… – повторил кто-то сзади таким радостным шепотом, словно увидел, что к транспорту прицеплена дымящаяся полевая кухня, котел которой дышит жаром и кашей. – Свои… Быстрее…

Все старались рассмотреть, что там в самом деле тарахтит движком и лязгает гусеницами. Это стало ясно через пару минут. По освещенной луной дороге катила метрах в ста впереди и ниже нас боевая машина пехоты. Свет из узких щелей маскировочных фар рыскал, подпрыгивал по раздолбанному асфальту.

– Вперед, – как старший по званию, сержант Львов принял команду на себя.

С приближением к своим я начал терять высокий авторитет войскового рабовладельца. Хотя человеческая неблагодарность и бывает обидна, я постарался понять Виктора. У него «лычки» на погонах чешутся.

Теперь идти стало морально легче. Мы уже начали спуск с холма, когда БМП оказалась как раз под ним, в месте, где дорога делает крутой изгиб. В свете луны стало даже видно двух человек, которые сидели на броне, не желая прятаться внутрь. Нас они не видели, потому что голову не задирали.

– Дай автомат, – не попросил, а приказал Львов.

Однако совсем другой у него голос стал. Скоро прикрикивать на меня начнет, а потом и самолично арестовать попытается, чтобы до «губы» под стражей доставить. Любая, даже самая маленькая власть требует систематической подкормки. Хотя бы словесной, если невозможна другая. Это общечеловеческий закон. Сержантская – недавно потерянная и нечаянно обретенная вновь благодаря мне – подобна голодному кавказскому волку. Готова все заглатывать чуть не на лету и требовать еще и еще.

– Обойдешься. Свой надо иметь, – грубо отмахнулся я, решив сразу поставить сержанта на место, и бережно поправил брезентовый ремень автомата. Захотел парень с оружием вернуться. За героя проканать. Но и мне тоже так хочется. Есть надежда, что это зачтется при решении моей судьбы. Это для меня, возможно, одна из немногих надежд на будущее. И, кроме того, я на этот автомат гораздо больше сержанта прав имею. Я его выиграл. Собственным умом и собственным глазом. Заслужил.

– Смотри, дурак – бандиты, – показал Львов и затряс рукой от нетерпения.

Но я сам уже увидел и остановился, словно наткнулся на каменную стену. Даже поднятую ногу не сразу поставил на землю.

Впереди, как раз над БМП, только двумя петлями «серпантина» выше, что-то шевелилось на скале, кто-то перебегал, занимая позицию. Намерения были недвусмысленными. Луна освещала одновременно и БМП, и засаду, эту БМП поджидающую. Даже иногда днем видимость бывает хуже.

Я сориентировался и тут же встал на одно колено – так мне всегда стрелять удобнее. Опустил предохранитель, щелкнул затвором и дал две короткие очереди, почти не целясь, чтобы время сэкономить и предупредить о засаде, потому что боевая машина пехоты уже находилась в опасной близости от нее.

Выстрелы сухо прозвучали в ночи, разорвав тишину, словно окрестная природа осуждала силы, потревожившие ее величественный покой, и не желала принять их. Но сопротивляться этим силам не могла и она.

Парни на броне БМП среагировали сразу – молодчаги. Один успел нырнуть в люк, к пулемету, а второй спрыгнул на землю, дал короткую ответную очередь и перебежал за камни. Тут же распахнулись задние дверцы машины, но солдаты еще не успели выскочить, когда со скалы ухнул гранатомет. Вообще-то бандиты ждали, чтобы наши сделали еще один поворот и проехали вперед. Тогда можно бить наверняка – кинжальный огонь, иначе – обыкновенный расстрел. Но мои очереди поторопили события и вынудили засаду тоже поторопиться. Проехавшая по нижней дороге чуть дальше засады БМП вспыхнула ярко, как спичечный коробок. Но предупреждение со стороны дало экипажу те восемь-десять секунд, которые им и были необходимы для спасения. Солдаты по-деловому, без лишней суеты выскакивали из горящей машины, перекатывались и сразу отыскивали себе позицию за придорожными камнями. Чувствуется, что ребята натасканные, не со двора собраны. Да и боевики в засаде растерялись, не ожидали постороннего вмешательства – в результате не успели подготовиться и занять удобную позицию. Первоначально они пристраивались так, чтобы расстреливать солдат прямо под собой. Потому и задержались с началом общего обстрела, подбирая выгодный сектор, дали возможность нашим занять оборону.

Я с тоской посмотрел на луну в надежде на тучи, которые приглушат «ночной светильник» и дадут нашим парням попрятаться. Но туч нынешней ночью провидением предусмотрено не было. Ну, что же… Тогда надо до конца использовать лунный свет. Сверху бандиты были освещены прекрасно. Без поддержки экипажу БМП будет трудно.

Получите…

Подо мной еще раз ухнул гранатомет. И тут же началась рваная и сухая обоюдная автоматная стрельба, впрочем, довольно дурацкая. На всех ПНВ[4]4
  ПНВ – прибор ночного видения.


[Закрыть] не напасешься – бандитов снизу совсем не видно. Они за скалами наверху. Только по вспышкам выстрелов можно определить. Да и то лишь тех, у кого автомат без ПББС[5]5
   ПББС – прибор беспламенной бесшумной стрельбы.


[Закрыть]. А таких половина – готовились бандиты к засаде основательно. А наших не только луна, еще и горящая машина ярче солнца освещает, хотя они и прячутся за камни. Но – мозг в голове имеют – быстро сообразили и рассеялись по сторонам, подальше от предателя-огня. Теперь и мне уже, почти как бандитам, стало плохо видно. Молодцы. Кто-то их качественно готовил.

Вроде бы внизу промелькнул «зеленый глазок». Такие бывают у ночных прицелов «Винтореза» и у ночного бинокля. Но показывать этот глазок с такой короткой дистанции – это значит подставить себя под пулю. ПНВ не поможет. Пока ты ищешь цель в оптику, тебя уже три раза «шлепнут». Снайпер, похоже, это понял и отключил питание прибора.

Я дал еще пару коротких очередей по бандитской засаде. Теперь бил прицельно, потому что мне их более-менее было видно – я находился выше уровнем, и прятались они за камни не от меня, а от федералов, что залегли двумя «этажами» ниже. Рядом со мной моментально просвистела пуля. Классно! Свои же, понял я, «положить» рвутся. Мой автомат тоже без ПББС. Себя сразу обнаруживает. А наши парни не понимают, что я по противнику луплю, их прикрываю и поддерживаю.

За спиной послышалось движение.

– Ложись, – наконец-то дал команду сержант нашей разинувшей рты группе.

В разинутые рты шальные пули залетать любят – известное дело. Война – не кинотеатр. И следить за действием здесь надо совсем иначе, чем на киносеансе. Сколько уже пацанов полегло только потому, что рты закрыть не успевали.

Кто-то за моей спиной повалился со стоном. Или пуля нашла героя, или так быстро и старательно залег, что свою рану разворотил. Но смотреть на это было некогда.

Как мне вклиниться в бой и себя не подставить?

– Отойти всем за склон!

Виктор не унимался. Генералиссимус Суворов, а не сержант Львов – стоит с гордо поднятой головой, распахнутый бушлат раздувает ветер. Под светом луны он – памятник. А в последние времена по памятникам часто стреляют – кому какой не нравится. Демократы ломают памятники большевикам, а нью-большевики взрывают памятники царям, потому что демократам памятников наставить еще не успели.

– Сам спрячься, – говорю ему, не глядя. – Видишь, наши по нам же лупят…

А он, дурак, не понимает. Старается ко мне поближе держаться и корректировать стрельбу. Даже наклонился, чтобы я его указующий перст лицезрел.

– Вон там у них гранатометчик. Слева, на самом краю. Вон, видишь…

Я в этого гранатометчика десяток секунд назад очередь выпустил. Кажется, уже угомонил. Но тут же сам предпочел позицию поменять. Решил вообще лежа стрелять и потому распластался, а потом и перекатился на несколько метров правее.

Солдаты стали заходить с флангов. Плотно подпирают и грамотно. Одни прикрывают очередями, другие перебегают. Обхватывают с трех сторон. Бандиты поняли это и по одному начали пробираться выше. Такой бой они не любят. Они больше исподтишка гадят. А если не прокатило, то сматываются. Вот как сейчас, например. Я насчитал восьмерых.

– Стреляй навстречу… – Львов наконец-то залег. Но удержаться не мог и все норовил, зараза, в локоть меня толкнуть, перед тем как дать очередной ненужный совет. Как раз в тот момент, когда я целюсь. Я и без советов навстречу стреляю, потому что хорошо соображаю – подниматься «чехам» придется прямо на нас. И если поднимутся, то захотят через нас пройти. То есть – по нам, по нашим симпатичным и любимым трупам. Это было бы обидно, ведь уже чувствовали себя почти дома и надеялись хоть немного наесться. Единственная возможность избежать этого подпрыгивает у меня в руках при каждом нажатии спускового крючка. Но – кажется, качественно подпрыгивает…