Текст книги "Закон ответного удара"

А тут… Внутри своей же страны…

Хотя здесь, возможно, и кроется самая большая сложность. Это там можно себе позволить много такого, за что с тебя потом никто не спросит. А здесь для большинства людей существует еще и закон. И методы работы здесь должны быть совсем иные.

* * *

В половине шестого Игорь проснулся. Он «заказывал» себе именно это время. Армейская привычка плюс метод саморегуляции, которому их долго и упорно обучали и все-таки обучили. В теории это называется «методом ключа», когда человек дает команду подсознанию, а оно, как хорошо известно, никогда не испытывает надобности во сне, и подсознание свое дело делает почти всегда точно.

А обучали их, естественно, не единственно с целью вовремя пробуждаться. «Ключ» сам по себе может многое. Это больше, чем самогипноз, чем аутотренинг. Тот же Кордебалет почти не чувствовал боли, когда ему в Никарагуа без наркоза вытаскивали пулю из плеча. Он «заблокировал» с помощью подсознания болевые ощущения, и во время самой операции – Согрин смотрел Шурику при этом в лицо – даже зрачки его реакции не показали. А реакция зрачка – врачи и военные это хорошо знают – вернейший показатель присутствия боли. Человек может усилием воли не показывать свою боль, но зрачок будет реагировать. У Кордебалета тогда боли не было.

«Ключ» бывает незаменим на марше, когда в короткие минуты привала за пятнадцать минут позволяет человеку выспаться так, словно он спал полноценные шесть часов – расслабиться полностью и выспаться. Да и еще существует множество вариантов применения такого мощного внутриорганизменного оружия. Даже раны быстрее затягивать можно. А наиболее талантливые, наиболее восприимчивые к «ключу» люди за пять минут могли вывести с лица синяк или убрать ссадину так, что даже шрама не оставалось.

Игорь старался не забывать уроки службы и хотя бы три раза в неделю выделял время для тренировок в «ключе». Точно так же, как физической зарядке.

Сейчас он зарядку сделал интенсивную, чтобы полностью прогнать остатки сна. Предстояла дальняя утомительная дорога, скользкое весеннее шоссе и невеселые мысли о предстоящем прощании с другом – и при всем при этом следовало сохранить бодрость и ясность сознания и постоянное внимание, чтобы не разочаровать куратора и доехать живым и здоровым, без дорожных неприятностей.

По-армейски быстро собравшись, плотно позавтракав, потому что когда и где придется в следующий раз перекусить – неизвестно, он отправился в гараж с тем, чтобы потом заехать за сумкой с вещами и попросить соседку, которая к тому времени должна уже проснуться, чтобы проследила за квартирой. Соседка частенько бросала на Игоря томные взгляды одинокой ласковой кошки, что, впрочем, не слишком тешило его самолюбие, и Согрин был уверен, что в такой малости она ему не откажет. Можно было бы попросить о том же сына, как делал это раньше, когда уезжал, но после вчерашнего резкого разговора звонить тому не хотелось.

Ночью слегка подморозило, и машину пришлось несколько минут прогревать. Вообще в последнее время ею пользовался больше сын, катал своих студенточек-однокурсниц, каждый раз новых. За всю зиму Игорь только в начале декабря в последний раз садился за руль, а больше даже в гараж не заглядывал. И машину сын, как сразу почувствовал Игорь по звуку двигателя, слегка запустил. Пришлось забраться под капот, проверить уровень масла. Так и есть, ниже предела. Вот бы заклинило двигатель в дороге… Хорош бы был подполковник спецназа, отправившийся в путь, не проверив транспорт, и застрявший где-то на полпути.

Он проверил все. И только в половине девятого, заправив полный бак и залив дополнительно канистру, подъехал к дому.

Соседка, как он и предполагал, уже проснулась, моментально открыла на его звонок дверь, представ в соблазнительном, умышленно небрежно запахнутом на груди шелковом халате, и очень просила его зайти к ней в квартиру, хотя бы кофе выпить.

– Я растворимый не признаю. Сама поджариваю, сама перемалываю… Обещаю, что мой кофе вам долго еще вспоминаться будет…

Но он только вздохнул: «времени в обрез», и ловко вывернулся из расставленных сетей.

– Надолго уезжаете-то?

– Несколько дней. Товарищ умер… Служили вместе… Похороним, и вернусь…

– Самолетом?

– Поездом, – зачем-то соврал он. По привычке, скорее всего, к маскировке.

– Билет купили?

– Нет еще. Вчера вечером только позвонили, сообщили. Да сейчас – не сезон, сейчас с билетами проблем не бывает. Проходящих-то много, на какой-нибудь да сяду… Лишь бы побыстрее…

В просьбе она, естественно, не отказала, но ключи он ей оставлять не стал. Пусть просто присмотрит, а если что – мало ли, трубу водопроводную прорвет, унитаз взорвется – терроризм штука ныне модная! – или еще что-то такое, пусть сыну позвонит. И оставил телефон сына.

Согрин не подозревал, что, как только закрылась за ним дверь, соседка набрала телефонный номер хорошо знакомой ей службы ФСБ и сообщила, что «объект» выезжает поездом на похороны товарища по службе…

Сумка стояла собранная, Игорь быстро и привычно приладил на левую голень с внутренней стороны – как раз под правую руку – кобуру с пистолетом. Вся разница между тем, как он это делал раньше и как теперь, состояла в том, что раньше кобура, а чаще вместо кобуры ножны, пристегивалась поверх штанины, сейчас же – под нее. Шесть патронов в обойме, один – в патроннике. Так огневая мощь увеличивается на один выстрел. В кармашке кобуры разместил запасную обойму, оставшиеся патроны рассовал в скрытый патронташ на внутренней стороне пояса брюк. Уже собравшись выходить – только куртку осталось надеть, остановился. Словно что-то толкнуло его, за руку дернуло, напомнило. Он знал, что это такое – привычка почти ностальгическая, привычка, которая никогда уже не оставит его. Захотелось взять с собой на всякий случай и нож. Инстинкт диверсанта. Это разведчик-агент, если и носит с собой оружие – что вообще-то само по себе редкость, то только минимум его. А диверсант, отправляясь на задание, стремится вооружиться на любой непредвиденный случай – до ушей обвешивается оружием, большая часть которого может и не понадобиться.

Игорь, не разуваясь, прошел в дальнюю комнату и открыл металлический ящик-сейф, какие, согласно федеральному закону, положено иметь даже охотнику для хранения оружия. Достал знаменитый, любимый всеми спецназовцами и прошедший с ним несколько операций диверсионный нож-мачете «бобр». Этот нож можно положить открыто в машине. На него не надо разрешения.

Пора! Игорь официально приступил к выполнению задания. Он не в той Службе служил, где дают расписаться в письменном приказе. Здесь само по себе вручение ему пистолета «ПСС» уже является формой приказа. И он хорошо знает, что бывает с сотрудниками, которые в случае каких-то неприятностей с милицией пытаются доказать свою причастность к Службе… Нет, это недопустимо. И если его, предположим, задержат, он должен проявить свои качества офицера-боевика, который никакому ОМОНу, где тоже ребята не промах, а уж тем более гиббдовцам – не по зубам. И милицейская сводка в этом случае будет доведена до всего личного состава. Уничтожение милицейского поста вызовет за собой операцию по перехвату «неустановленных преступников». Он же должен остаться «чистым». Именно поэтому в отдельном целлофановом пакете хранятся у него документы. И с его фотографией, и с чужими. Чужие специально для того, чтобы нечаянно забыть, скажем, водительские права в руках убитого милиционера. И права должны быть обязательно залиты кровью. Так естественнее… Пока кровь отмоют, пока начнут рассматривать фотографию и запустят ее в тугодумный милицейский компьютер, пока начнут искать того, другого человека, который давно уже, много лет назад канул в небытие, сам он, подполковник Игорь Алексеевич Согрин, морщась от неприятных воспоминаний и чувствуя угрызения совести, будет уже далеко и приступит к выполнению задания, суть которого он и сам толком не знает.

Но лучше избежать всяких осложнений и добраться до места следования без лишних приключений…

Глава 4

Утро было слегка туманным, хотя предыдущий день являл собою мартовскую яркость и радость и ожидалось, хотелось ожидать, что следующий будет таким же.

«Может, еще разгуляется…» – думал Игорь, глядя на небо через мутноватое стекло своих «Жигулей» шестой модели. Небо сквозь туман проглядывалось едва-едва, и трудно было определить, насколько оно затянуто облаками и надолго ли эти облака зависнут.

Погоды хотелось посветлее, и уж совсем не хотелось этого тумана, в котором не так и трудно влететь на скорости, на которой ехал он, куда не следует. И желтые противотуманные фары не спасут. Надвинется откуда-то, скажем, громада грузовика, так быстро надвинется, что и среагировать не успеешь, не успеешь сообразить, в какой кювет тебе свернуть, если свернуть вообще можно.

И все же он гнал машину, стремясь побыстрее преодолеть ту необходимую тысячу километров. Его ждал Шурик Кордебалет, его ждала неизвестность, и эти два понятия – одно понятие товарищеского долга, другое понятие Службы и судьбы спецназовца – подполковника Главного разведывательного управления, они объединились, они требовали от него немедленного реагирования, конкретного приложения сил, которым в настоящий момент и являлась высокая скорость передвижения, напряжение скользкой трассы и туман.

Он ехал и не знал, что, не найдя его на вокзале, тщетно прождав у железнодорожных касс, продежурив напрасно на перронах и в подземных переходах под железнодорожными путями, некие люди метались, ругались, обвиняли друг друга. И даже пытались то предпринять розыски в аэропорту, то начинали разыскивать его в самой Самаре, думая, что он задержался здесь по какой-то надобности. И даже к куратору приставили постоянный и откровенно-наглый «хвост», надеясь, что старик занервничает и попытается выйти на связь с самим Согриным, попытается и его предупредить и предостеречь. Эти люди привыкли действовать сверхсложными и сверхтехнологичными методами, но результата это не дало. А потом молодой и неопытный сотрудник сдуру взял и позвонил сыну Игоря. Сына дома не оказалось, но бывшая жена на вопрос – как найти подполковника Согрина – ответила сразу и не скрывая, что Игорь Алексеевич на автомобиле уехал в другой город на похороны товарища. Они поняли, что проигрывают во времени. Попытались что-то сделать, что-то предпринять, но сам подполковник Согрин в это время уже проехал маленький клин Оренбургской области и подъезжал к границе с Татарией, так и не расставшись за все время пути с туманом, таким одинаково нелюбимым всеми водителями, но в данном случае прячущим Игоря от ненужных соглядатаев. Задержать его отъезд на сутки или дольше, как было приказано, уже не представилось возможным. Можно было, конечно, организовать и дорожно-транспортное происшествие где-нибудь в Башкирии или еще дальше. Но договориться об этом по телефону очень сложно, пришлось бы вводить в курс дела уфимских коллег. Тем более что такого резкого и конкретного приказа не поступало. Брать на себя ответственность никто не захотел. Была послана срочная шифротелеграмма в Москву, откуда приказ о задержании отъезда на «некоторое время» и приходил, но ответственный сотрудник, который приказ готовил и держал в руках основные нити большой и сложной игры, исчез. То есть он не совсем исчез, он просто отправил жену в командировку и потому решил обмыть это событие с подругой в бане на даче. И никого из сослуживцев об этом, естественно, не предупредил, чтобы не «заложили». Вот его и не нашли, и шифротелеграмма, таким образом, осталась вовремя недоложенной.

А ничего этого не подозревающий Согрин в то же самое время, заметив в рассеивающемся тумане невдалеке пост ГАИ и остановившиеся возле поста для проверки автомобили, вовремя перестроился во второй ряд и проехал пост за длинным бортом автопоезда «Вольво». Таким же образом он обошел недавно еще один пост, на выезде из Самарской области. И пока успешно продвигался к конечному пункту.

К туману он уже почти привык, втянулся в него, как спортсмен-борец втягивается в схватку – чувствует нелегкое сопротивление и преодолевает его, постепенно осваиваясь на ковре и зная, что следует делать при следующем движении противника. В один момент Игорь даже попытался пристроить на голову довольно миниатюрные в сравнении с отечественными английские прибор-очки ночного видения, но прибор мешал вести машину – ко всему нужна привычка, даже к самым современным технологиям, – и пришлось его снять.

И всю дорогу его не оставляли мысли о Шурике Кордебалете. Ведь они встречались только год назад. И тогда все у парня было почти нормально, если не считать естественной нервозности, вызванной недавней командировкой в Чечню. А в целом – никаких отклонений и вылетающих из обыденности проблем. Общие проблемы всех спецназовцев Игорь вообще не брал в счет. Они и преодолеваются общими методами.

Может быть, случись такое с кем-то другим из бывших сослуживцев, Согрин так и не переживал бы. Вместе с ним принимало участие в различных операциях немалое количество офицеров. Все они разные. И в каждого, кто входил в его подчинение, приходилось вкладывать частицу себя. Но не столько, сколько вложил он в Шурика. Шурик вообще стоит в этом смысле среди всех особняком. Он резко отличался интеллектом и интеллигентным воспитанием среди других офицеров. А интеллект всегда заставляет человека задуматься, проанализировать свои действия. Есть люди, которые думают левой половиной мозга. Эти лучше поддаются командам, и ими проще управлять. А те, кто думает правой половиной, как правило, всегда склонные к самобичеванию и комплексам. Шурик был из правосторонников. И тем интереснее, хотя и сложнее, было пользоваться у него авторитетом. И Согрин им пользовался. Он сумел показаться Кордебалету таким, каким хотел казаться. Парень пришел на эту службу добровольно, пришел, вначале думая, что здесь присутствуют романтика, подвиг, приключения. Да, хватало в их жизни всего, кроме романтики. И когда Кордебалет чуть не сломался психологически после первой же операции, Согрин сумел приоткрыть ему теневую сторону их службы, как трагическую в чем-то, но необходимую. Да, трагизма здесь много, но именно они берут на себя неблагодарную роль, добровольно берут. Осуждают ортодоксы Иуду за предательство Христа. Но кто знает, не был ли тот самый поступок подвигом. Ведь если бы не Иуда, то не было бы и самого распятия. Может быть, Иуда и в самом деле был у Христа любимым учеником, может быть, Христос и попросил Иуду предать его, но так, чтобы никто не знал. Ведь только через распятие Христос и смог выполнить свою миссию на земле. А Иуду за этот подвиг проклинают уже два тысячелетия.

Трудная, жесткая и жестокая работа спецназовца ГРУ. И не часто за нее дают в мирное время награды. Но она необходима. Спецназовцы берут на себя то, что не по силам другим. Каждый боец – супер. Не просто супербоевик, таких полно, но суперчеловек. Человек, способный взять на себя такое, что другим не по силам. Психологически взять – это умеют исключительные единицы.

* * *

Ханой встретил их тропической жарой, липким удушьем, свойственным периоду окончания сезона дождей. Ощущение создавалось, что все вокруг должно сейчас расти, как в парнике. Новые побеги на деревьях. Стены, полы и потолки в домах казались похожими на ухоженные грядки. Взмокшая одежда липла к телу, и казалось, что ты уже сорок лет не мылся, сам в грядку превратился и тоже скоро прорастешь неведомыми и яркими побегами. Кривые низкорослые улицы и убого слепленные дома северовьетнамской столицы напоминали все города Юго-Восточной Азии, знакомые по кадрам кинохроник. Ни один киножурнал ни в одном кинотеатре СССР в те годы не обходился без кинохроники о вьетнамской войне, на худой конец, без кадров о Камбодже или Лаосе.

Лица горожан здесь казались стандартно-одинаковыми, непроницаемыми и неподдающимися пониманию. Люди, с которыми пришлось контактировать, улыбались, но за улыбкой невозможно было понять сущность их отношения к тебе.

Так же улыбался и Тан, с которым познакомились в первый же день по прилете. Отдельную мобильную группу не стали расквартировывать в воинской части, как планировалось еще в Чите. Александр Иванович Лифшиц, генерал-разведчик, похожий на вьетнамца ростом и цветом волос, но имеющий голос Левитана, непонятно какую должность исполняющий в посольстве, хотя официально и числился при пресс-секретариате, внешне был на момент приезда группы очень зол и очень занят. Поздоровался с Согриным, которого уже знал по предыдущей операции, проводимой полгода назад, на группу даже не посмотрел и сразу позвонил по внутреннему телефону, резко пригласил кого-то подняться к нему.

Пришедший оказался традиционно мелким, непонятного возраста – то ли мальчик, то ли зрелый муж – вьетнамцем в военной, но без знаков отличия, а потому считающейся гражданской одежде. Представился по-русски, которым владел свободно:

– Капитан Тан, – и по очереди, с восточной вежливостью пожал руки всем членам отдельной группы. И неясно было, Тан – это кличка или фамилия.

– Поступаете в его распоряжение, – сказал Александр Иванович. – До особого рспоряжения… Следуйте за ним. Я часа через два подъеду. Некогда… Некогда сейчас… – резко добавил он в ответ на вопросительный взгляд Игоря. – Тут такое творится…

Тан вывел группу во двор, где их дожидался старенький автобус «ЛиАЗ» с фанерными листами вместо нескольких выбитых стекол. Сам сел за руль.

Они ехали через город, когда началась бомбардировка. Самолеты сначала пронеслись над жилыми кварталами низко, но на сверхзвуковой скорости, отчего в автобусе оставшиеся стекла готовы были вылететь, а у людей создалось впечатление, что под кожей пробежали куда-то целые орды бешеных и по-ослиному ревущих тараканов.

А потом самолеты начали с высоты поливать город ракетами – заход за заходом.

Игорю казалось, что во время бомбардировки народу на улицах добавилось. Люди начали бегать, чуть не под колеса автобуса бросаться, вместо того чтобы спрятаться в тут и там вырытые специально для этой цели щели. Бомбили американцы не столько сам город, сколько его население. Шариковые бомбы, запрещенные международными конвенциями, не несут больших разрушений, но поражают людей.

Тан только добавил скорость и остановиться не пожелал – восточный фатализм. Он лавировал среди узких улочек, с трудом избегая столкновения с каждым новым углом при каждом новом повороте, едва-едва не наезжая то на бегущего человека, то на велосипедиста, почему-то тащившего велосипед на себе, то еще на кого-то… Автобус скрипел и стонал, словно молил о пощаде. Но не кончилась еще бомбежка, когда он подкатил к воротам дворика с высоким бетонным забором, за которым виднелся аккуратный двухэтажный дом, и трижды посигналил.

Ворота открылись моментально, словно их здесь давно и нетерпеливо дожидались. Как потом оказалось, так и было на самом деле. Генерал Лифшиц, несмотря на занятость, нашел время позвонить и предупредить.

– Здесь будем жить. Пока… – сказал Тан и вежливо улыбнулся. – Второй этаж для вас.

Он так и сказал: «будем», а не «будете», и из этого Игорь понял, что Тан прикомандирован к группе в качестве проводника и сопровождающего. Да и вообще трудно было предположить, что капитан вьетнамской армии, прекрасно владеющий русским языком, приставлен к ним только для исполнения роли квартирьера или переводчика. Только вот с какими полномочиями будет Тан входить в группу? Скверно, если он будет иметь право командирского голоса. Командир в отдельной мобильной группе может быть только один. Тем более в операциях спецназа.

Но это решать все-таки генералу. А пока следует расположиться так, чтобы соблюсти максимум удобств, потому что скоро этих удобств очень захочется, но найти их будет негде.

Верхний этаж состоял из семи комнат. Игорь выбрал себе самую маленькую и подселил к себе Кордебалета. Все-таки шифровальщик в группе лицо несколько привилегированное, и ему по статусу полагается отдельный кабинет, в который, кроме командира группы, никто не имеет права входить.

Из мебели в комнате был только стол, три стула и две обыкновенные русские раскладушки с матрацами, подушками и одеялами, сохранившими штампы воинских частей и инвентаризационные номера – социализм невозможен без учета.

Игорь только сел на раскладушку, проверяя ее легким раскачиванием, когда в комнату вошел Тан.

– Товарищ генерал приедет через двадцать минут. Будьте готовы. Состоится инструктаж. После этого следует отдохнуть. Сегодня ночью вылетаем.

Его птичий голос несколько смешил, и раздражал, и при этом совершенно не позволял принять капитана всерьез. Но своим сообщением Тан подтвердил мнение Игоря о том, что вьетнамец идет на задание с ними.

– Высадка какая? Вертолет?

– Десантирование с самолета. Со ста метров…

Игорь поморщился. Спортсмены-парашютисты, у которых и парашют куполом поболее, мастера и прочие асы парашютного спорта не понимают, как можно с такой высоты прыгнуть и не разбиться.

– Тан, – спросил Игорь, – ты сколько раз прыгал с парашютом?

– Три раза.

– А со ста метров?

– Не пробовал.

Это вообще убивало наповал. Группа в самом начале операции рисковала остаться без проводника на вражеской территории. Три прыжка – это, по-русски говоря, вообще ничего. Это отсутствие всякой прыжковой практики. А тут еще и десантирование со стометровки. Попали в ситуацию. И прямо как с разбега – задом в лужу.

Игорь не удивился невозмутимости самого вьетнамского капитана. Еще во времена курсантские – в Рязанском училище ВДВ – к ним прислали для двухнедельной стажировки трех вьетнамских офицеров. Курсантов повели в бассейн. Вьетнамцев тоже. Прыгали с вышки. Один за другим. Вьетнамцы тоже. Двое выныривают, третий – нет. Выловили его. Сделали искусственное дыхание. Откачали. «Что случилось?» – спрашивают. Плавать не умеет. А зачем тогда прыгал? Приказ был! Вот так… А если этот капитан тоже идет на задание «по приказу»? Сколько возни с ним предстоит. А тут еще принудительное раскрытие.

Приехал генерал Лифшиц с человеком в штатском, который даже не пожелал представиться. Немигающий взгляд мутных, в красных прожилках глаз сквозь очки с мощными линзами. Этот взгляд неприятно действовал на нервы и мешал сосредоточиться. Короткий инструктаж затянулся на три с половиной часа. Ребята в это время отдыхали. Кордебалета Игорь отправил на оставшуюся свободной раскладушку Тана. Едва ли кто настроился в такую жару уснуть, но хотя бы ноги смогли вытянуть, расслабиться.

А они вчетвером все беседовали и беседовали. Обсуждали детали. Тан больше молчал, а вопросы задавал Игорь.

– А почему высадка не с вертолета?

– А чем вам не нравится самолет? – незнакомец отвечал вопросом на вопрос. Видимо, прыжковый вариант принадлежал ему и он цепко, как за свое самолюбие, за него держался.

– Вы знаете, что такое стометровое десантирование? Ладно, мои ребята… Они привычные. Хотя это и для них не подарок. Особенно для тяжеловесных. А капитан Тан вообще имеет только три прыжка. И ни одного со стометровки. Без подготовки, по сути дела, идет человек. Пятьдесят на пятьдесят. Понимаете, что это такое?

– Все вы офицеры и выполняете приказ.

Этим было все сказано. Как отрезано.

– Команда может быть дана и на прыжок без парашюта. Это только вариант срыва задания.

– Попрошу вас выбирать выражения.

Подходящее русское слово вертелось на языке, но произнести его Согрин не решился. Привычка к подчинению взяла свое.

– Тут есть свои причины… – тяжелым баском генерал Лифшиц попытался смягчить ситуацию. От недавней торопливой злости он отошел. Впрочем, Игорь уже знал, что Лифшиц вспыхивает, и начинает злиться, и становится вдруг добрейшей души человеком всегда одинаково быстро. Такой уж темперамент. – Район контролируется американской авиацией. Там недалеко Комтум, где крупная авиационная база. И летать у них под носом вертолету рискованно. Самолет же на бреющем успевает долететь и вернуться.

– А обратно забирать?

Игорь осмотрел своих командиров.

Глаза за линзами плеснули льдом и морозом, словно человека раздражало желание Согрина вернуться обратно. Лифшиц был более спокоен и доброжелателен.

– Обратно забирать будут вертолетом, но тот вертолет полетит через Лаос. Над территорией Лаоса его будут сопровождать, а потом и встречать наши истребители.

– Если вертолет не прилетит?

– Прилетит, – прошипел очкарик с обаянием вьетнамской желтой кобры – тоже змея очковая. – Успокойтесь и не бойтесь, вы же солдат…

– Район контролируется американцами. Надо отследить все варианты. – Игорь еле сдерживался в рамках холодного приличия, но разговаривать стал исключительно с Лифшицем, словно второго не было здесь вовсе. Тот сразу это почувствовал и – заметно было – занервничал.

– Игорь Алексеевич, – Лифшиц сохранял присущую должности невозмутимость, так непохожую на его поведение утром, когда они прилетели, – не мне тебя учить, как вести себя в экстремальной ситуации. Если что случится с вертолетом, значит, судьба – автономный режим… Выходите своими силами. Мне кажется, тоже лучше через Лаос. Но там могут быть свои осложнения. На этот случай с вами капитан Тан. Он отлично знает местные условия.

Игорь понял, что вопрос об экстремальной ситуации вообще местными спецами не прорабатывался. И в случае чего – их оставляют на произвол судьбы. Умеешь плавать – выплывай, не умеешь – тони на здоровье…

– А почему нельзя все-таки сразу забросить вертолетом через Лаос?

– Этому есть свои причины, – сказал очкарик, но Игорь сделал вид, что его не услышал, и продолжал смотреть, в ожидании ответа, на Лифшица.

Лифшиц прочувствовал ситуацию. И опять поступил не по-генеральски, ответил спокойно:

– Появление русского вертолета в этом районе Лаоса может спугнуть людей, которых вы собираетесь встречать. И они изменят маршрут. Там они контролируют наземную ситуацию, и они как раз могут доставить вам неприятности при отходе через границу.

– Что это за люди?

– Они не подчиняются ни центральному правительству, ни партизанам. По крайней мере, так говорят в самом лаосском правительстве. Там – на этом участке – большие плантации наркотиков…

– Ясно. Где парашюты?

– Они уже приготовлены. Вам выдадут перед полетом. – Незнакомец с глазами за линзами все же хотел показать, что и он хоть что-то здесь значит.

– Вы что, издеваетесь? – С трудом сдерживая готовый сорваться голос, Игорь посмотрел на него, как на дурака. – Покажите-ка мне того десантника, который будет прыгать на парашюте, свернутом другим человеком. Похоже – вы первый день в армии? Короче, так… Парашюты предоставить немедленно. Мои люди будут укладывать их сами, каждый для себя. И это даже не обсуждается!

– Сделайте так, – не по-военному сказал очковой змее Лифшиц. – Он свое дело знает. Он прав…

Гости ушли. На прощание очкарик переглянулся с Таном, словно кивнул ему глазами. Игорь заметил это.

– Что это за тип? – спросил он вьетнамца, когда стих гул автомобильного двигателя за воротами.

– Это ваш… Товарищ Лисовский из вашего торгпредства… – Тан смотрел невинно и честно, невозмутимо и почти по-дурацки улыбался.

А Игорь подумал меж тем, что хотел бы увидеть торгпредство в любой стране, где каждый второй сотрудник не работает на какую-то спецслужбу…

* * *

Прошло все чуть легче, чем предполагал Согрин, склонный доверять не героизму, а умению и тренированности. Выбрасывались один за другим. На самом рассвете. В туман, клочьями зависший над заболоченной равниной. Первыми – самые тяжелые по весу, чтобы не сели на купол парашюта предыдущего. Вьетнамскому капитану предстояло прыгать последним – очень уж легкий. Игорь попросил бортмеханика присмотреть, чтобы у Тана карабин был пристегнут к лееру, и в случае чего дать хорошего пинка вьетнамскому капитану, дабы летелось легче и лучше планировалось.

Каждый выбрасывался с дополнительным грузом – запас продуктов на длительный рейд, снаряжение, боезапас. Прыгаешь, летишь вниз головой, чувствуешь, как тебя, словно рука великана мальчишку, воздух хватает за шиворот и поднимает в вертикальное положение – это парашют раскрылся. И тогда бросаешь свой груз. Он прикреплен к поясу пятнадцатиметровым шнуром. Поэтому приземляется раньше тебя. И это чуть смягчает последние метры твоего жесткого и стремительного – а порой, что уж греха таить, смертельного – полета.

Скорость у самолета минимально допустимая, и потому район приземления группы невелик. Единственная неприятность, как Игорь и полагал, пришла со стороны вьетнамского капитана. Смелости для прыжка Тану хватило, и даже карабин за леер не забыл защелкнуть – хладнокровный, и пинка бортмеханику ему давать, похоже, не пришлось – не задержался ни на секунду. Но, выпрыгнув, Тан чуть-чуть растерялся и сразу же – не дождавшись полного раскрытия собственного парашюта – выбросил или же нечаянно уронил груз, который вскользь угодил в только еще раскрывающийся купол парашюта Кордебалета. Сам Тан говорил потом, что просто уронил тюк. Но в этом случае он бы обогнал груз в падении. А чтобы тюк летел быстрее, чем Тан, его следовало сильно толкнуть. Или умышленно, или же истерически. У Кордебалета запросто в такой ситуации могли перехлестнуться стропы. А запасных парашютов при стометровых прыжках за ненадобностью не держат. Шурика действительно спасло чудо – резкий порыв ветра, который груз сбросил и дал возможность его парашюту раскрыться. Когда Кордебалет с наигранным смехом, хотя и с несколько бледноватым лицом рассказывал об этом уже там, на земле, после общего сбора на ближайшем каменистом холме, Согрин быстро принял решение о взаимоотношениях группы и прикомандированного. И тут же высказал прямо в лицо вьетнамцу – случись что с Шуриком, он пристрелил бы Тана на месте. И плевать, что тот проводник. Добрались бы по карте. Такая откровенность должна была показать сразу, что здесь командует только один старший лейтенант Согрин. И он не очень доверяет проводнику, хотя тот и носит воинское звание. И работает, скорее всего, во вьетнамской, потому что ходит постоянно в гражданской одежде – обычная привилегия и мера безопасности.

Капитан Тан чуть заметно побледнел, но нашел в себе силы, как всегда, непонятно улыбнуться и извиниться перед Шуриком. Восточная мудрость! И никто посторонний не поймет, что за ней кроется в действительности – искренность или назревающая неприязнь.

Парашюты сразу же утопили в болоте, Согрин выбрал азимут, не спросясь проводника, чтобы сразу показать ему, что при случае они смогут работать своими силами, без сопровождающих и прочих.

– Вперед!