Книга: Соколиный рубеж - Сергей Самсонов

Особенно отчётливо теряется чувство органичности текста в сравнении с самыми вышаковыми текстами неопровержимых гуру военной литературы как с немецкой, так и постсоветской стороны: Ремарк, Шлинк, Шолохов, Васильев и другие. Прочитав основательное количество мемуаров и документалистики про войну, начинаешь более скептически относиться к подобного рода попыткам воплотить этот дух представителями новой генерации. Главный вопрос: зачем? Те, кто прочитал хотя бы несколько текстов, написанных очевидцами, сразу уловят уровень отчужденности автора от происшествий. Очень хочется познакомиться с другими его произведениями и есть желание найти самое интимное из них, чтобы всё время не подъедало чувство фальши и недоверия к фактам, которое откровенно мешает наслаждаться качественным, проникновенным текстом.

Тем не менее можно с абсолютной уверенностью сказать, что автору всё-таки удалось мастерски замаскироваться под военного писателя конца сороковых (хотя для упрощения чтения всё же необходимо позволить себе быть осознанно обманутым).

Да, «матчасть», может, действительно хромает.

И через реальную войну Самсонов не прошел.

Да, может, и интерпретация эмоциональной стороны центральных персонажей во многом неточная.

Может (и даже скорее всего), это ещё далеко не весь список отхождений от исторически достоверных данных, которые делают это произведение совсем не историческим. Ближе к истине будет утверждение, что это — фантазия автора на тему Великой Отечественной, его личные переживания на этот счет, основанные то ли на изученной истории, то ли чтении военной беллетристики.

Так или иначе, что мы имеем в итоге: великолепный, насыщенный текст, изобилующий качественными эмоциональными отступлениями (или, точнее говоря, углублениями).

Самсонова подхватываешь на лету. Хочется искоренить из себя всякий грузный слог, все проявления скудности речи, любые свидетельствования её бедности.Таким внушительным объёмом текста Самсонов убедительно доказал, насколько безграничны возможности языка как такового: слов может быть тысячи и тысячи, и все они могут быть похожи, но все они о разном.

Кажущаяся вначале излишне витиеватой манера речи автора вскоре не иначе как впитывается во всю твою исконную способность читать. Восприятие какого-либо другого текста, совершенно другим образом прочувствованного (если вообще как-либо), превращается в сущую пошлость. Иными словами, это ощущение очень напоминает влюблённость: что-то очень эмоциональное, преувеличенное, с претензией на вечность и исключающее все другие варианты. И этот момент прекрасен в своей ограниченности, и даже если он исчерпаем, он наделён способностью наполнять.

Приятно, что современная литература в принципе ещё способна на что-то живое, дышащее. В частности, приятно, что в её канву всё ещё органично вплетаются наработки лучших периодов творчества мастеров, в том числе и русских.

Наш продукт — это то, что мы восприняли и переработали (и между моих строк, к слову, это тем более улавливается). Так или иначе, истоки написанных идей уходят корнями в работы предшественников и ранее: в жизнь, в события, в причины последних. Все попытки разбора подобных цепочек в большинстве случаев в результате приводят к Богу, чем бы он ни был. И всякий раз он оказывается чем-то уникальным, оставаясь всё тем же. В заявке флешмоба я просила о тексте, после которого можно долго думать. Спасибо, я его получила.

«У людей никогда не задействованы с предельной заостренностью все пять человеческих чувств одновременно. Замирая под чёрным квадратным магнитящим раструбом, из которого льётся: „…вели ожесточённые бои, удерживая город…“ целиком обращаешься в слух. Когда поедаешь горячую кашу, тем более после законченной трудной работы, тем более уж с голодухи, тогда и зрение, и нюх, и осязание лишь помогают вкусовому восприятию. Когда сапёр глубокой ночью обезвреживает мину, запуская свои руки-щупальца в землю, ощущая шершавое дерево или гладкую сталь, распознавая тип немецкого гостинца и вывинчивая из машинки взрыватель, для него всё живое и мёртвое сосредоточено в кончиках пальцев».

"Потому, потому что мы пилоты", - пел Крючков в фильме "Небесный тихоход" и очень мне нравился в мои пять или шесть лет, когда в первый раз смотрела это кино. Второго не было. Потому что фильм про красавцев-летчиков оказался военным, а войны не люблю, инстинктивно сторонюсь, и старательно от нее отодвигаюсь. Просто такая личностная особенность. У кого-то аллергия на кошек, у другого на лук или одуванчики, у меня на войну. Не выношу, когда убивают людей и разрушают их дома, а любая военная книга или фильм воспевает то и другое, низводя первых до статуса врагов, вторые - объектов. Как-то само собой это неприятие перенеслось на всякую нежность к ревущему зверю, про самолеты тоже старалась читать-смотреть по возможности меньше, даже гениального "В бой идут одни старики" ни разу полностью не посмотрела. Почему тогда "Соколиный рубеж"?

Потому что поняла: возводить свои слабости в ранг достоинств, идя у них на поводу - неконструктивный путь; вещи не перестают существовать только потому, что ты не хочешь о них знать; и какой ты, на фиг, читатель, если позволяешь себе оттопытивать губу: "Я такое не читаю". А еще роман был номинантом двух наиболее значимых прошлогодних литературных премий: Нацбеста и БК; самое интересное в современной российской литературу имеет смысл знать. И главное - появилась аудиоверсия, начитанная Иваном Литвиновым, исполнителем аудиокниг, точными характеристиками которого могут стать "эталон" и "совершенство". Хорошая аудиокнига может быть полноценной альтернативой традиционным видам чтения; отлично работает в сочетании с ними во время, когда руки и глаза заняты, а уши свободны; она, как разговор с другом, сокращает длинную дорогу.

Итак, "Соколиный рубеж", книга о войне, о летчиках, о самолетах. Тут вам не "летчики-пилоты, бомбы-самолеты", о которых пела гайдаровская Женька. Если военные летчики вообще элита, то пилоты истребителей, в отличии от бомбардировщиков - элита элит, la creme de la creme, лучшие из лучших. Григорий Зворыгин такой. Сталинский сокол, надежда и опора, герой, мечта всех девушек Советской страны. Не просто мастер своего, но ас, почти гений (а может и не почти?) Ему нет преград ни в море, ни на суше, да он туда и не рвется, главное - ему нет равных в небе. Кроме Германа фон Борха, "Тюльпана", такое прозвище дают ему "иваны" по раскраске "Месершмитта", на котором летает. Белая кость, голубая кровь, аристократ, белокурая бестия и бог войны в одном флаконе.

Интересно и довольно необычно, на мой малоискушенный взгляд, что рассказ от первого лица ведется немецким летчиком, о Зворыгине рассказывается от третьего. Очевидно, Сергей Самсонов не устоял перед искушением примерить на себя образ тевтонского воителя - слабость объяснимая, но в условиях нынешнего подъема национального самосознания, непростительная. Она-то и сгубила книгу, у которой были все шансы выбиться в призеры; и автор еще легко отделался, если вспомнить Колю из Уренгоя. Тут еще стоит учитывать, что немец получился невероятно обаятельным, такой гибрид Штирлица, героя Кадочникова из "Подвига разведчика" и собственного тезки из книги "И один в поле воин". Антагонист вышел гораздо более живым и привлекательным, чем протагонист, а такого рода политическая близорукость в современной россии непростительна.

Впечатление от книги хорошее. Несколько более многословная описательность, чем ждешь от текста, ядром которого должны стать действие и динамика. Воздушные бои, которые навскидку занимают процентов двадцать от семисот страниц книги, навевали тоску и хотелось, чтобы это побыстрее закончилось, но то может быть следствием моей личной аберрации (см. первый абзац), а какому-нибудь юноше. обдумывающему житье, именно это покажется квинтэссенцией романа. Любовные линии весьма неплохи, хотя не покидает ощущение, что выписывались они на отвяжись, по принципу "чтоб было": "Читатель ждет уж рифмы "розы"? На вот, бери ее скорей". Плен и лагерная часть, ну, как вам сказать, когда читала "Карателей" Алеся Адамовича, любая попытка писать на эту тему невольно будет пропускаться восприятием сквозь призму этой книги, которая совершенство, какой бы горькой и тяжелой ни была. И все, что не дотягивает, заранее обречено на брезгливое отстранение - "Рубеж" не дотягивает. В остальном весьма неплохо.

Постараюсь по порядку: - сложность и громоздкость языка поначалу заставляет просто за уши тянуть себя к следующей странице - возникает ощущение, что автор уж слишком возлюбил в себе писателя, забыв о читателе; - вчитавшись, ловишь себя на том, что усилий становится всё меньше, а сюжет завлекает все больше; - и наконец, захватывает настолько, что от последних глав и страниц оторваться невозможно, и перестаешь замечать эту надуманную витиеватость, оставив попытки понять сложносочинённые нагромождения, если они не влияют на развитие сюжета (а они не влияют).

А теперь по сути: рада ли я, что изнасиловала себя этим романом - да, хочу ли я порекомендовать его кому-нибудь - вот тут вопрос... много ли таких любителей? И стоит ли оно того для них - выковыривать из 700+ страниц драгоценные зерна?

2017 - финалист премии "Большая книга"

Самые пронзительные и сильные книги о Великой Отечественной войне написали ее участники и свидетели. Представители поколений фронтовиков и их детей («дети войны»), те, кто испытал на себе и те, кто все услышал из рассказов старших и многое увидел своими глазами. Фронтовики Василий Гроссман, Юрий Бондарев, Борис Васильев, Григорий Бакланов, Константин Симонов, Виктор Некрасов, Виктор Астафьев, Василь Быков, Олесь Гончар, Булат Окуджава, Борис Полевой и другие, «дети войны» Валентин Распутин, Светлана Алексиевич, Евгений Евтушенко, Владимир Высоцкий… Именно они написали великие и вечные книги о войне. Писатели моего поколения «дети детей войны» о Великой Отечественной войне писали может быть и не мало, но книги создавались по большей части не художественные: документальные исследования, очерки, сборники воспоминаний ветеранов. Гораздо значимей получились у них произведения о войнах, выпавших на долю своего поколения: Вьетнамская, Афганистан, Чеченские… Поколение писателей «правнуков войны» вольно или невольно пишет о войне с фашистами уже как о мифе. Хотя среди текстов писателей нашего поколения такие примеры тоже есть и самый яркий: Илья Бояшов «Белый тигр». Такой взгляд на ту войну получается очень интересным при условии, что в книге всего в меру: и вымысла, и реальности и … объема. Книга «Соколиный рубеж» Сергея Самсонова из числа таких книг-легенд. Она великолепна, без всяких преувеличений. Невероятной силы проза, имеющая свой особенный язык, позволяющий представлять действие объемно и «выпукло», настоящее наслаждение для любителей такого стиля. У нее прекрасный сюжет, полный разнообразных, неожиданных виражей-поворотов. В ней, безусловно, лучшие из всех мною встреченных в художественной литературе описания воздушных боев летчиков-истребителей. В современной литературе, пожалуй, единичны произведения, в которых с такой силой и напряжением переданы ужасы войны, холокоста… Сила и воздействие текста на читателя порой настолько сильны, что действительно может показаться, что «русскую литературу можно закрывать». В ней почти все гениально, кроме одного: объем книги. Он чрезмерен. Иногда мне казалось, что роман, получившийся (повторюсь) прекрасным, создавался писателем еще и с целью выйти на какой-то новый, очередной для автора рубеж…В этом смысле он писал книгу для себя. Я не знаю каким должен быть гениальный текст. Точнее, я боюсь что-то советовать, но не должен прекрасный текст, вызывающий потрясения у читателя, длиться и длиться многие часы… И это обстоятельство гениальной книге не позволит (прошу прощения за пророчество) стать даже более или менее известной. У Сергея Самсонова есть любимое слово «дление» (означающее краткий миг, мгновение). В книге «Соколиный рубеж» много отличных длений. К сожалению, они излишне затянуты. Так что, подождем пока закрывать русскую литературу…

Это первая часть моей рецензии - УЧИТЕ МАТЧАСТЬ ЮНОША!