Текст книги "Жизнь, как есть"

– А сходишь в магазин за колбаской…, – продолжал он, – так это была колбаса! Из мяса, без сои и ароматизаторов. Она сама по себе была ароматная.

– Да, – соглашаюсь я, – это времечко краешком пролетело по моей судьбе. Вспоминается жизнь в Питере с лета 78-го по лето 79-го года. Жена не работала, жили на мои сто восемьдесят рублей в месяц. Снимали однокомнатную квартиру, ходили по выставкам, музеям и театрам. Незваных гостей не боялись. Пришел народ к нам в гости, я сбегал в магазин – на столе все есть. И вкусно, и доступно по цене.

Помолчали. Каждый вспоминал свое.

– В семядесятые возникла необходимость в нормальном районном стационаре, – продолжал мой собеседник, – построили больницу на двести сорок коек. Упаковали ее современнейшим оборудованием. Собрали лучший медперсонал со всей области. А знаешь, чем привлекли специалистов? Построили дома, нарезали приусадебные участки. Только приезжай работать, условия жизни прекрасные. Сережа, а как было красиво внутри больницы! Отделения закрепили за разными хозяйствами и организовали соревнование, у кого будет чище и красивее.

– Много лет больница гремела на всю область, была лучшей среди стационаров, – завершил рассказ Юрий.

Мне разрешили вставать и диапазон наших тем расширился. Подошел к окну, а за ним Волга, красавица. Смотрю и рассуждаю:

– Глянь, куда коса вытянулась, дальше Центральной набережной. Когда я в школе учился, она доходила не дальше русла Пионерки. Правда, тогда по Волге регулярно земснаряд ходил. Чистил, углублял. Рядом с ним всегда была баржа, куда вымывали песок со дна. А теперь его выносит течением на косу. Земснаряда здесь я не видел, наверное, лет тридцать.

– А ты помнишь, Сережа, как по Волге сплавляли лес?, – поддерживает мои воспоминания Юрий.

– Да, помню. По–моему, плоты сплавлялись регулярно, начиная с весны. Волга была серьезной транспортной артерией.

– Сережа, а ты знаешь, что Дон был судоходным до самой Вешенской станицы?, – улыбается мой собеседник.

– Нет, в детстве мне не доводилось бывать на Дону.

– А я тебе сейчас расскажу.

Во–первых, земснаряд регулярно чистил и углублял русло. Весь береговой люд передвигался вверх–вниз по Дону только на маленьких катерах человек на двадцать. Это не все. Топливо сельскому хозяйству доставлялось только по воде, железную дорогу построили позже. Зерно вывозили по воде: тока создавали на высоком берегу реки. Баржи зерном грузили по брезентовым рукавам самотеком.

– Здорово, – восхищаюсь я, – все гениальное просто. И дешево.

– Так что, Сережа, Дон тоже трудился на благо Родины.

В разговоре об этих великих реках нельзя не вспомнить о рыбе. Сколько ее было!..

Я был еще маленьким, но помню, как отец с дедом ходили утром до работы на Волгу. Всегда возвращались с хорошим уловом: жерехи, язи, стерлядка. Семья с едой, они шли на работу. Мы тогда жили на Метизном в бараках, близко к Волге. И было это до введения в строй ГЭС имени двадцать второго съезда КПСС.

– А селедку на бутылку ловил?, – разгорелся Юрий.

– Нет, я на Волге почти не рыбалил, в основном – на прудах. Как это – на бутылку?

– Просто. За горлышко привязываешь пустую бутылку и бросаешь ее за борт лодки. А потом начинаешь подтаскивать. Она прыгает на воде, а селедка вокруг нее собирается. Подтягиваешь поближе, и рыбу сачком черпаешь в лодку. Во как!

– Да, иногда диву даешься: как такое народ придумает?!

– Сейчас уже подобная рыбалка невозможна, рыбы нет.

В одном из разговоров вспомнили про летние ливни, когда вода по асфальту реками бурлящими текла. Да, она с таким же шумом уходила в ливневку. Дождь кончался, и луж нет на проезжей части.

А я вспомнил, как по проспекту Ленина ходили поливалки, мыли асфальт.

– Каждый день с наступлением устойчивого тепла по проезжей части полуклином шли машины и чистили щетками асфальт, а потом мыли. Город был очень чистым, – поделился я.

– Детвора ходила в спортивные секции, кружки, художественную самодеятельность, – подхватил Юрий с новой силой.

– Мы гоняли дворами футбольный мяч на пустошах, постоянно участвовали в каких–то спортивных состязаниях. Росли здоровыми и крепкими.

– А помнишь, Сережа, – задумался Юрий, – что служба в армии была почетной обязанностью гражданина? Отслужил – мужчина. К ним девчонки липли, а кто пролетел мимо службы, не были в почете у слабого пола. Значит, хилый какой–нибудь, больной. Да и незрелый.

– Помню, помню.

Моего соседа по палате выписали в пятницу, мы пообщались две недели. И, может быть, у меня бы и не появилось желание об этом написать… Подумаешь, разговоры «а помнишь» с вынужденным собеседником. Но он, прощаясь, улыбнулся, подержал мою руку в своей и раздумчиво сказал:

– Нам с тобой хоть вспомнить есть чего. А что к старости вспомнят сегодняшние мальчишки и девчонки?

Да, вопрос! А, ведь, хочется, чтобы им тоже было что вспомнить. И я подумал, что их воспоминания во многом будут зависеть от нас, устраивающих жизнь сегодня.

Страх

Я шел по мартовскому льду залива. Шел аккуратно, внимательно обходя еле заметные полыньи. А еле заметные в марте они потому, что сам лед пористый, неоднородный, и образующаяся полынья покрывается этой крошкой. Поймай ее взглядом, здесь спешка опасна.

День ясный, видимость хорошая. Вдалеке от меня бегают, играют, толкаются и катаются по льду два парня. «Они ведут себя крайне опрометчиво» – подумал я.

Градусов на 120 в другую сторону идет кучка народа, может рыбаки–колхозники, может еще кто… Далековато, не различаю.

Это все, что ловил мой взгляд на данный момент. Эти двое, безрассудно резвящиеся на тонком пористом льду, все же притягивали к себе внимание. Вот они опять побежали, стали бороться, упали на лед и стали кататься по нему в обнимку.

В какой–то момент я обратил внимание, что они сливаются с общим ледяным полем. Я понял: они уже не на льду и еще не под ним. Провалились!

Мозг начинает работать быстро и четко, он оценивает дистанцию до происходящего. Сравнивает расстояние и до той кучки людей, что идут в другую сторону. Они очень далеко, и не факт, что кто–то из них увидел происходящее.

Я уже бегу, глазами пытаясь удержать то место, где они ушли под лед. В голове четкое понимание, что их шансом могу быть только я. Снимаю шарф, ищу глазами место, где они провалились. Не вижу, одинаковое месиво вокруг. И вдруг, в одном месте оно зашевелилось, это люди борются за свою жизнь, пытаясь вынырнуть. Беда, одежда теперь тяжелая, тянет их на дно…

Я быстро, но осторожно ложусь на лед и ползу к кромке полыньи. Вот он, край льда. Опускаю в воду руку с шарфом. Не достаю, но вода там, внизу, ходуном ходит: они еще живы. Еще немножко. Ложусь на бок, тянусь рукой глубже и ощущаю, что сам уже на половину тела в воде. ПРОВАЛИЛСЯ! СТРАХ! Это даже не мысль, а некий штамп, как выстрел: все, конец!

Когда я бежал сюда, было много мыслей о способах и технике спасения ребят, но не было одной, что я сам могу там оказаться.

Спасение невозможно, УЖАС! Я не готов принять случайную смерть!

Просыпаюсь в холодном поту, вся подушка мокрая. Сел на кровати, закурил и подумал: я же смелый парень, как же страх смог меня посетить?! Прошел огонь и воду, и медные трубы, а тут испугался, как новобранец в первом бою.

Приснится же такое! А как же на войне? Страх не оставляет выбора?

Наверняка бойцам в первые дни, недели ВОВ было страшно. Наверняка страх ходил рядом, пока не отгремели последние взрывы той страшной войны. И при этом люди занимались повседневным ратным трудом, писали письма своим любимым, ели кашу в окопах под взрывы немецких боеприпасов. Ходили в атаку под пулями, закрывали своими телами огневые точки противника, шли на таран в воздушных боях…

Как они справлялись со страхом? Как преодолевали его и побеждали?

Курю, думаю… Есть ответ.

Все, что мы делаем, является результатом нашего ВЫБОРА. Война является крайне опасным мероприятием для каждого ее участника. Тешить себя надеждой, что не погибнешь в бою? Надежда, наверняка, была, но главным было другое: люди защищали свою землю, родных, будущее своих детей. Им было ради чего идти в бой, они сознательно выбирали идти через все смертельные опасности, их цели и мечты были за зоной страха. Это и давало возможность дружить со страхом и не поддаваться ему.

Просто сон, а сколько размышлений взбаламутил…

Сосед.

В старом обшарпанном доме послевоенной постройки жили старые люди, они там со времен его заселения. Дети выросли и улетели из родительских гнезд, да это и понятно: квартиры микроскопические, в них вдвоем–то тесновато. Ремонтов не было, наверное, тоже со времен постройки.

Я оказался среди этих людей случайно, надо было некоторое время пожить в однокомнатной квартире моей умершей бабушки.

В соседней квартире жили старые евреи, муж с женой. Старые потому, что они так выглядели, их возраста я на самом деле не знал.

Очень добрые, приветливые… Они знали меня сызмальства и продолжали относиться ко мне, как к ребенку. Лия Семеновна была искусным кулинаром и общительным человеком. Приготовив тот или иной деликатес, она обязательно угощала меня. Визит ко мне доставлял ей удовольствие: я всегда нахваливал ее мастерство в приготовлении пищи. К тому же она получала доступ к моим ушам: рассказывала, расспрашивала.

Яков Михайлович был маленьким неразговорчивым человеком. Он постоянно что–то мастерил или ремонтировал. Заходя в их квартиру, я всегда заставал его в коридоре за каким–либо рукоделием. Он курил, как паровоз, несмотря на огромное количество страшных медицинских диагнозов. Дверь в комнату из коридора он закрывал, чтобы не травить жену, а сам находился в состоянии дымной невесомости. Ужасно кашлял при этом. Его неразговорчивость не мешала нам общаться посредством пяти–десяти слов с каждой стороны.

Он еще и работал на каком–то заводе слесарем–инструментальщиком. И, несмотря на его недуги и почтенный возраст, был очень востребован. Редкий специалист, да еще и порядочный человек – таким был мой сосед.

Я вставал рано и рано выходил из дома на работу. Яков Михайлович выходил из дома еще раньше. Наш маршрут от дома до трамвая совпадал, только он его преодолевал за полчаса до меня. Ходил он медленно, переваливаясь с ноги на ногу, и курил… Курил он постоянно; мне кажется, что прерывал он это занятие только на время еды. И то можно посомневаться.

В то утро все было, как всегда. Поздняя осень, я вышел из дома затемно. Маршрут неизменный. В последнем дворе перед трамвайной остановкой заметил человека, лежащего немного в стороне от тропинки. Он съежился и скорее напоминал кучку выброшенной одежды.

Я подошел к нему и потрогал за плечо. Человек застонал – живой. Я перевернул его на спину и узнал Якова Михайловича. Глаза закрыты, изо рта – слюна… На мои вопросы не реагировал.

Надо нести домой. В моих руках портфель, с ним – сумка. Ладно, как–нибудь приспособлюсь. Людей–то нет рядом, рано еще, а то и помощи попросить не грех.

Взял его на руки, как ребенка, чтобы ему было удобней. Легкий. Взял еще и нашу с ним поклажу. Прошел метров двести–триста, уже и не такой легкий, как сначала. Портфель с сумкой – дополнительный вес и неудобство. Решил по–другому: несу Якова Михайловича метров сто, сажаю его на землю (лавочек не было во всей округе), возвращаюсь за поклажей. Несу портфель с сумкой до того места, где сидит Яков Михайлович, оставляю их, беру его. Опять – сто метров. И так далее, челноком.

Начали встречаться люди, а я начал понимать, что одному мне не дотащить его до дома. Стал просить прохожих о помощи, в лучшем случае слышал в ответ:

– Мне некогда.

Или:

– Спешу на работу, извините.

Одним словом, после трех обращений и отказов я обозлился и прекратил просить помощи у сограждан.

Уже страсть, как тяжело, спина онемела, ноги трясутся, руки не держат. Подумал–подумал, решил изменить способ переноски соседа на менее удобный для него, но более удобный для меня: взвалил его на плечо, в противоположную руку взял нашу с ним поклажу и пошел.

Я дошел–таки до дома, поднялся на наш третий этаж, уложил Якова Михайловича на диван в его квартире и грохнулся на диван в своей. Ноги тряслись, руки – тоже. Одежда, несмотря на достаточно прохладную погоду, мокрая от пота.

Посидел, принял душ, оделся в сухую свежую одежду и отправился на работу.

Опять все, как всегда.

Ближе к обеду позвонил на домашний Лие Семеновне узнать, как там Яков Михайлович. Она сказала, что приехавшая скорая констатировала смерть, и что она благодарна мне за то, что он умер дома, а не на земле в чужом дворе. Она говорила спокойным ровным голосом, видимо, для нее это было ожидаемым событием.

Господи, это значит, – он умер, пока я его нес. Ну да, если вначале он хрипел, то ближе к дому – затих.

Меня опять такая злоба взяла за черствость людей!… «Я тороплюсь, мне на работу», – их не касается чужая смерть.

Я подумал о соседе. Он шел своей дорогой, а смерть – своей. При его ужасном здоровье не припоминаю, чтобы он пользовался больничными. В любом состоянии, переваливаясь с ноги на ногу, этот маленький старый человек шел на работу.

Что это? Привычка? Сознательность? Ответственность?

Похоже, всего этого хватало в поколении наших отцов и даже более.

Нам есть чему у них поучиться.

Силы человеческие.

Давным–давно, в советские времена у меня был приятель Илья. Он был лет на десять старше меня, занимал высокий пост в народном хозяйстве. Был наделен умом, здоровьем, крепкой семьей с двумя дочерьми–красавицами и властью. Думаю, что, если бы его спросили на то время, счастлив ли он, – был бы положительный ответ.

Мы дружили семьями, часто выезжали на природу, отмечали вместе праздники. Уклад жизни тех лет все это позволял. Мы думали, что так будет всегда.

Наступали «лихие» 90–е, выживать стало труднее, работать приходилось больше, видеться с друзьями – реже. Вот и мы стали встречаться все реже, а потом и вовсе потерялись в пучине тех беспокойных лет. У многих людей круг общения сузился до рабочей команды.

Много лет прошло с той поры, много воды утекло. И в моей жизни было много перемен…

Знакомое лицо на улице…

– Илья, ты что ли?, – кричу я.

Оборачивается, всматривается в мое лицо, начинает улыбаться беззубым ртом. Господи, совсем другой человек. Куда девалась стать, крепкий торс, зубы?! Передо мной стоял улыбающийся худой, высокий человек с усталым лицом.

Я спрашиваю:

– Где ты, как ты? Сколько лет прошло! Живем в одном городе и больше десяти лет не виделись.

Присели мы на лавочку в скверике, он долго вглядывался в мои глаза, как будто хотел что–то понять. А потом начал говорить…

С учетом должности за его подписью перечислялись огромные суммы денег в реализацию планов народного хозяйства. В какой–то момент что–то пошло на так: к нему в кабинет явились сотрудники одной из силовых структур и надели наручники. В интересах дела он был арестован без права на переписку. Ни писем, ни свиданий с близкими. Для семьи человек просто пропал, исчез.

Ну, а Илью–то самого заботит вопрос оповещения семьи о своем месте пребывания. В угоду этой цели подвернулся случай: из мест лишения свободы освобождался безродный урка. Никто его не ждет, не встречает. Илья к нему и «подъехал», мол, понеси весточку жене о том, где я и как; она тебя и накормит и напоит и спасибо скажет. На том и порешили, ушел сокамерник.

Раньше или позже Илье отмеряют двенадцать лет общего режима без права на переписку. Уходит он на зону. А вдогонку ему официальное сообщение: жену убили в своей квартире (дочери уже жили отдельно), обворовали и заперли за собой входную дверь. Пока соседи не всполошились по поводу специфического запаха в подъезде.

Подонка нашли быстро за распродажей ценностей из квартиры Ильи. Им оказался «брат» по камере, ушедший с весточкой к семье. Дочери, испугавшись происшедшего, разъехались в другие города; у них создалось впечатление, что над семьей нависло проклятие.

Нельзя сказать, что восемь лет в зоне прошли незаметно для Ильи, но они прошли. Его условно–досрочно освободили. Воля! Свобода! Что может быть слаще?! За эти годы он познакомился с женщиной по переписке, она стала приходить к нему на свидания. Так или иначе, у них образовалась семья, если не по закону, так по совести. К ней он и вышел из лагеря. Женщина простая, скромная, тихая и добрая. Счастью не было предела.

На следующий день Илья пошел подавать документы на прописку, на трудоустройство. А еще на следующий день за ним приехал «воронок» и отвез в лагерь еще на полтора года: мол, ошибочка вышла, рановато освободили.

В этом месте рассказа он мне и говорит:

–До этого держался молодцом: бегал по стадиону лагерному, гантели, гири… А тут, как ножом по горлу: дыханье вырубило и сердце шлепнулось на асфальт. Теперь без таблеток от сердца из дома не выхожу.

С минимальной паузой начинает хвалиться собакой, которую кто–то им подарил. Глаза заблестели радостью и оптимизмом. Только на лице сохранилась печать страданий и усталости.

Я смотрел на него и думал, сколько же человеку по силам? И приходил ответ один: Бог не дает испытаний больше, чем человек может вынести.

Старик

Много людей проходит перед глазами за жизнь. Некоторые из них яркие, как вспышка света, и этим запоминаются. Другие, чтобы обратить на себя внимание, одеваются, как новогодняя елка. Иные орут там, где этого не требуется, и ведут себя вызывающе тоже только для того, чтобы на них обратили внимание… Других не видно вообще, они проходят где–то рядом, не задев, не побеспокоив, не вскрикнув, не всхлипнув… Они исчезают также незаметно, как и появляются.

А есть люди, которые приковывают к себе внимание чем-то особенным, ненарошным (авт). Этого человека, вроде бы, и не запоминаешь навсегда, но при новой встрече смотришь на него и непременно думаешь: «Где же я его видел?!» И нет покоя, пока не вспомнишь…

Именно такой человек очень бодро делал упражнения на перекладине спиной ко мне. Я же пил кофе у окна и наблюдал с высоты второго этажа за дворовым спортсменом. Совершенно точно я его уже видел, но не присматривался к нему. Такой задачи не было и сейчас, просто было время.

Мужчина спрыгнул с перекладины, промокнул полотенцем вспотевший крепкий торс и повернулся в мою сторону. Нельзя сказать, что я был обескуражен, но совершенно точно в моей голове появился вопрос: «Сколько же ему лет?» По состоянию тела и бодрым движениям – в районе сорока. Но седая борода и морщинистая шея ниже нее прибавляли возраста этому человеку. Короткая седая прическа говорила о склонности ее владельца к порядку и дисциплине.

Брови… Именно они поставили точку в моих размышлениях о возрасте мужчины. Брови были седыми и густыми, совершенно неухоженными, торчащими во все стороны. Брови запускают только (или, в основном) одинокие старики, для которых эта деталь внешности перестает иметь значение.

Значит, старик? Похоже на то, но очень бодрый и крепкий. И все же – старик.

Бешенный день после утреннего кофе с размышлениями стер в памяти эту фигуру и думки о ней. Я более не вспоминал об этом человеке, пока ни увидел его в утренней пробежке по тротуару вдоль проезжей части нашей улицы. В кедах без носков, спортивных шортах, на руках трикотажные перчатки. Крепкий обнаженный торс блестит от пота. Да, это он, точно он! Красавец! Ему вслед поворачивают голову даже молодые девчонки.

Целеустремленный, похоже, человек, с убеждениями и внутренними правилами. Это не пластилиновая кукла… И все равно, он не выпячивается, не выставляет напоказ свои привычки и правила. Он настойчиво и последовательно занят своим делом, невзирая на то, что происходит вокруг. Интересно, у него есть семья или он живет один? Старик начинает меня интересовать. Более того, похоже, что он живет в нашем дворе.

По утрам я начинаю искать его на перекладине и, находя, успокаиваюсь. Как будто неизменность его ритма жизни и мне дает надежду на успех в сегодняшнем дне. Дальше – больше, я стал видеть его в наших магазинах: хлебном и овощном. Он делал немудреные покупки в небольших количествах, что подтверждало мнение о том, что он все же живет один. По большому счету, мне не до него, своих задач хватает: и о детях надо позаботиться, и семью накормить, обуть-одеть… Поэтому нельзя сказать, что этот человек занял мою голову, но вызывал размышления о себе при каждой встрече.

Прямо рядом с нашим подъездом был вход в сберкассу. Туда приходилось нырять регулярно: то кинешь на счет излишки карманных рубликов, а то оттуда закрываешь нехватку. Чаще всего, конечно, все мы ходили туда, чтобы восполнить пробел в карманных средствах из собственных запасов, инфляция съедала денежки в те времена очень активно.

Вот и в сберкассе его встретил. Одет опрятно, хотя видно, что одежда поношенная. Общаясь с кассиром, приветливо улыбается. Создается впечатление, что в его жизни все ровно, по расписанию.

Шло время. Не меняя своих спортивных привычек, мой знакомый стал захаживать в сберкассу чаще. Я обратил внимание на то, что каждый раз он снимает со счета ту или иную сумму. Лицо его становилось более сосредоточенным, даже жестким, как будто он решал непростую задачу. Улыбка на его лице стала редкостью.

Как-то вдруг я обратил внимание на то, что его нет рядом: нет на перекладине, на пробежке, в магазинах и сберкассе. И неудивительно: время идет, может человек переехал… И, вроде бы, все забылось: был человек, а теперь его просто нет. Нет утраты, разочарования, горя. Я просто перестал видеть какого-то человека, бывшего для меня интересным.

Жизнь продолжается, слава Богу. Еду на вокзал за билетами не помню куда. Двери в вокзал образуют просторный тамбур. От первого блока дверей до второго метра четыре. Кто-то там курит, кто-то болтает, кто-то просто время убивает, глазея по сторонам. Как только я открыл первую дверь, до слуха донесся густой мужской голос. Он пел романс под аккомпонимент двенадцатиструнной гитары. Все, что услышал, было вполне профессионально и красиво. Разглядывать поющего было некогда, надо торопиться занять очередь в кассы. На обратном пути я решил задержаться, чтобы насладиться прекрасным исполнением русского романса.

Глаза мои застыли в удивлении: передо мной стоял знакомый-незнакомый старик с прекрасной гитарой в руках. Одежда его совсем обветшала, но по возможности была в порядке. У его стоптанных ботинок лежал открытый футляр от гитары с небольшим количеством мелочи. Мало кто обращал на старика внимание, у всех свои заботы; иные люди, все же, подбрасывали в футляр мелочишку. В эти тяжелые времена много не подадут, у самих карманы тощие.

Я прислонился спиной к стене напротив старика и глубоко и безрадостно задумался под прекрасные романсы. К этому моменту из всех аксессуаров старика в порядке была только гитара и ее футляр. Видимо, инструмент стал единственным или основным источником дохода для этого человека, и он его берег, как зеницу ока. Стало понятно, почему он появлялся в сберкассе все реже, а потом и вовсе перестал туда ходить. Ручеек иссяк.

Какое-то время спустя я и на вокзале перестал видеть когда-то бодрого старика. И я уверен, что он не сдался и не заскулил под давлением диких 90-тых, волчьих девяностых. Остался только его образ в моей памяти, усиленный русским романсом

Остался его образ.

Друг

Я познакомился с ним, когда ему было десять месяцев. Рослый, сильный, с ярко выраженными инстинктами и устрашающими клыками. Породистый среднеазиат по кличке Айдаш. Он был в том возрасте, когда в голове еще ничего нет, а силы девать некуда. Я взял его в охапку при первой встрече, и он не огрызнулся. Хорошее начало – свои. Друзьями нам предстояло стать позже, а пока было необходимо привить ему городские манеры. Начинать дрессировать его сразу было опасно, сначала надо познакомиться и заслужить его доверие.

Я жил тогда в малюсеньком домике в двадцати метрах от лесополосы и километрах в двух от поселка с ничего не значащим названием. Перед входом в домик была великолепная зеленая лужайка достаточно внушительных размеров и вдоль стены стояла скамейка. Утром и вечером я располагался на скамейке и наблюдал, как резвится мой будущий друг на просторе, отмечал для себя его наклонности, реакции, изучал его характер.

От домика шла тропинка к лесополосе, проникала через нее и открывала чудесный вид: огромная, зеленая поляна – раздолье для Айдаша. Здесь он выкапывал полевых мышей, гонялся за косулями и воображаемыми врагами, кувыркался в траве, наслаждаясь свободой и простором. После беготни по этой огромной поляне и сытного ужина с мясом он по–мужски храпел у входной двери, занимая своим телом весь коридорчик.

Поляна, все же, имела границы. С противоположной стороны от лесополосы протекал ручей в достаточно глубокой канаве, с другой стороны проходила дорога, высоко поднятая над уровнем поляны, и еще с другой стороны – перелесок с бобровой заводью.

Место очень красивое и раздольное для всяких животных, включая Айдаша. Здесь мы знакомились, завоевывая доверие друг друга.

Много забавных случаев связано с тем временем и местностью. Сейчас расскажу только о некоторых из них. Но прежде имеет смысл заметить, что у нас с Айдашем не было подворья, то есть, домик не имел вокруг себя забора. Местные жители и пастухи знали об этом и обходили нашу территорию стороной.

Как могло получиться, что мальчишка лет шести внезапно показался на полянке перед домиком со стороны поселка?!

Я сидел на скамейке и наблюдал за своим питомцем, он играл с ежом в высокой траве за нашей поляной. Трава ходуном ходила, но собаку видно не было. Все шло, как обычно. И вдруг, справа от меня, тоже из высокой травы, появляется этот мальчишка. У меня кровь остыла в жилах от страха, ведь среднеазиат – территориал, и ему безразлично какого формата нарушитель вторгается в его пространство. Расстояние между мальчиком и собакой метров тридцать, и у меня преимущество: я увидел «нарушителя» первым. Есть еще преимущество: щенок увлечен игрой с ежом. Хоть бы я успел!

Я уже на цыпочках, тихо крадусь к мальчишке, интенсивно показывая руками, чтобы он скрылся в обратном направлении. Он остановился и с недоумением смотрел на меня.

Господи, какой же ты непонятливый!!! Беги же отсюда быстрее! Недоумение в его глазах сменяется ужасом. Я поворачиваю голову и … над высокой травой – голова Айдаша. Он без промедления из стойки переходит в атаку. Прыжки атакующего кобеля огромные, расстояние между ним и ребенком сокращается в доли секунды.

Нельзя допустить беду – одна мысль руководит моим телом. Я бросаюсь ему наперерез. Спасибо физической подготовке и спортивным навыкам: последние метра три до пацана я преодолеваю в прыжке, как на волейбольной площадке при подборе подающего мяча. Перед прыжком сообразил: надо сбить с ног не мальчишку, а собаку. Айдаш – в прыжке на нарушителя, а я – на него. Страшный момент, доли секунды отделяли нас от большой беды.

Расчет оказался верен: я сбил Айдаша с прыжка собой и грохнулся на землю вместе с ним, придавив его тяжестью своего тела. Он заскулил резко и громко, наверняка я причинил ему боль.

– Беги отсюда быстрей, – кричу мальчишке, и он дал стрекача.

А мне–то как себя вести? Охранник все делал правильно…

Не давая встать питомцу, я проверил, нет ли переломов от моего нападения на него. Убедившись, что проблем нет, я обнял его, потрепал его большую голову и поблагодарил за службу. Айдаш довольно улыбался.

Другой случай забавный. Мы гуляли на той самой огромной поляне за лесополосой. Я сидел на траве и посматривал по сторонам. Мой любимец нагулялся и лежал метрах в двух от ручья. За ручьем поднимался невысокий бугор. Так вот, с этого косогора неторопливо спускался заяц. Он двигался к ручью прямо в направлении Айдаша. Кобель увидел и почувствовал зайца еще издали. Заяц – нет, он продолжал двигаться в лоб своей погибели. Я наблюдал за этим и думал: ну, и впрямь косой; видит, наверное, только по бокам, а что творится прямо по курсу – ни шиша.

Айдаш вытянулся в струнку, лежа на траве, глаз не спускает с праздного путешественника. Заяц сел метрах в пяти от ручья, покрутил головой, похоже увидел опасность…

Нет! То ли не увидел, то ли он был любителем острых ощущений, но через минуту он поднялся и также не спеша попрыгал в том же направлении. Айдаш медленно поднялся в положение «сидеть», он был весь, как пружина. Посмотрел на меня, я чуть не «заржал» в голос, он как будто хотел меня спросить: он что, дурак? Тем временем заяц снова сел, но уже на краю русла ручья, его от собаки отделяло метров пять. Я – в азарте, когда же будет прыжок?

Вот ситуация, нарочно не придумаешь: либо слепой, либо совершенно бесстрашный косой. И Айдаш прыгнул, как разжимается пружина. Он прыгнул, когда заяц начал такое же праздное движение вдоль ручья. Одним прыжком не преодолеть расстояния до цели, и кобель попадает лапами в топкий и вязкий край ручья, но продолжает «ломиться» наверх, как машина. Силища! Красота!

Заяц, конечно, очнулся и рванул обратно в гору. Бежал не так, как вниз, – спасался.

Захватывающее зрелище я вам скажу. Кобель старался изо всех сил, догоняя дичь. Но я знал наверняка, что эта погоня ничем не кончится: преследователь слишком тяжелый для подобной беготни. Они скрылись за бугром. Я улыбнулся и подумал: вот бы камера была…

Минут через тридцать Айдаш, медленно семеня и тяжело дыша, вернулся ко мне. Лег в ногах и задремал. Он опять все сделал правильно. Молодец!

Это была не последняя встреча с зайцем.

Однажды, на ранней утренней прогулке кобель поднял зайца, который, видимо, наевшись за ночь до отвала, дремал в траве. Погоня была стремительной и короткой: заяц в попытке отсечь преследователя попытался проскочить между досок старенького забора и застрял: брюхо не пролезло. Я отозвал собаку и привез живого зайца дочери. Восторгам последней не было предела.

Примечателен другой случай. На нашу поляну перед домом забрела лошадь с жеребенком, пощипывая сочную травку. Мы с Айдашем были в домике. Что–то он взбесился, заметался в яростном лае от двери к окну и обратно… Выглядываю в окно, а–а, понятно. Интересно, что он будет делать с этими нарушителями, которые, во–первых, гораздо крупнее его, а, во–вторых, в природе их связывает тесная дружба.

Открываю дверь. Атака. Выхожу на скамеечку. Айдаш подлетел к лошади с остервенелым грозным лаем и остановился: она никак не реагировала, а продолжала щипать травку. Он начал прыгать вокруг лошади и ее жеребенка, лая до хрипоты и скаля клыки. А им совершенно не было до него дела. Он не знал, что эти животные привыкли к собачьему лаю, он их не пугал. Какое–то время Айдаш скакал в бессильной злобе вокруг нарушителей его территории, потом сдался, и, наклонив голову, засеменил ко мне. Сел у моих ног и заскулил. Он жаловался на то, что лошадь не боится его и не подчиняется.